Текст книги "Вот моя деревня"

Автор книги: Владимир Арро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Выскочили мы на дорогу

Выскочили мы на дорогу, с Федярой соединились, только хотели домой двигать, вдруг слышим, кто-то нам навстречу шагает и песню поет. А это идет Люба в белом сарафане. Как увидела нас, так и замолчала. И говорит с презреньем:

– Ишь, идут бандиты с большой дороги… Это кто мне напустил муравьев? В лечебное-то учрежденье!..

Мы стоим, головы потупили. Потому что ведь это мы!

– А я, беспонятная, сколько витамина им, скормила, а они вон что!

И пошла Люба в белом сарафане, на нас даже не оглянулась. Свернула на кильковскую дорогу.

Мы постояли, поглядели ей вслед. Я Федяре говорю:

– Вон чего наделал.

А Федяра отвечает:

– Ничего, одумается еще.

Тут я понял, что Люба-то пошла в кино. Я и говорю:

– Давайте, пока кильковских нет, в кино сходим.

Федяра говорит:

– И за Любой будем следить!

И мы повернули в Кильково.

Сразу видно, что кильковские в лес ушли

Сразу видно, что кильковские в лес ушли – народу возле клуба толчется немало, а сутолоки никакой. Все ждут, когда киномеханик Слава начнет впускать.

Раньше-то мы проходили в кино с Любой, Слава с нас никаких денег не спрашивал. А теперь как пройдешь? Что-то придумывать надо. Я говорю Федяре:

– Давай, Федяра, что-то придумывать надо.

И он убежал. А мы тем временем за Любой присматривали.

Сидит Люба на лавке под вязом с кильковскими девушками, посмеивается, а напротив них трактористы стоят, курят, Сенька Морозов у них на побегушках, окурки собирает и все еще за иностранца себя выдает. Девчонки кильковские в догонялки между взрослыми бегают, а возле крыльца Куварин стоит, держит наготове десять копеек.

Я говорю:

– Куварин, никак лучшее место себе занять хочешь?

А он отвечает:

– А чего ж мне не хотеть? Я первым пришел. Вот потому и хочу.

Но вот Слава встал у двери и начал всем продавать билеты. Куварин прошел первым. Прошли и девушки, и трактористы двинулись вслед за ними, а Федяры все нет.

Прошла Люба, а на нас даже не оглянулась. Вот и остались мы одни у порога. Слава спрашивает:

– Ну, все?

Я говорю:

– Все, да вот мы еще…

– А вам, – говорит Слава, – к чему это? Картина про любовь, так что вам это без пользы дела.

Коля говорит:

– Слава, пропусти!..

– А свистеть не будете при демонстрации?

Я говорю:

– Это кильковские всегда свистят, мы не будем!

– А ну карманы выворачивай!.. Жуков нет?

Я говорю:

– Нет жуков, какие жуки, мы всех отпустили…

– А кто скамейки всегда раскачивает? Я уже три раза ремонтировал инвентарь.

– Мы инвентарь не раскачиваем! – кричит Коля. – Мы всегда сидим на полу!

– Ну, подите, – говорит Слава. – Да садитесь культурно, на скамейку, зачем же на полу.

И мы вошли.

Куварин сидел на первом ряду

Куварин сидел на первом ряду, а между скамейками, на полу прятался Федяра.

Он сказал:

– Я ведь на задней двери крючок откинул, чего же вы не шли?

Я говорю:

– Надо было сигнал дать, откуда мы знали.

– Я Куварина прошу-прошу, – говорит Федяра, – а он не идет.

Я сказал Куварину:

– Куварин, ты чего же не идешь нам сигнал давать, ведь тебе безопасно, ты по билету.

– А бывает, что туда выйдешь, – ответил Куварин, – а обратно не войдешь.

Я говорю:

– Эх ты, Куварин! Как дам сейчас!..

А с задних рядов кричат:

– Ну, вы там, тише!..

Глянул я на экран, а картина-то уже идет.

Стали мы смотреть картину. Там один парень на грузовой машине все ездил. Комнату в городе получил, каких-то женатых поселил, а сам уехал. Я Куварину все равно тычка дал. Но тут кончилась часть.

Коля говорит:

– Мы сегодня целый день голодом. А ты. Куварин, небось поел? Молока попил?

– А чего ж мне не поесть? – отвечает Куварин. – Я как из лесу с сеном приехал, так и поел.

Затрещал опять аппарат, быстро Слава части меняет.

Вот сидит парень на большом ковре среди иноплеменного народу. Как он туда попал – не могу понять. Сидит, вино выпивает и курицей закусывает.

Вдруг Федяра шепчет:

– А давайте Куварина-то кувырнем!..

Посмотрел я, Куварин сидит такой блаженный. И сразу мне захотелось его кувырнуть. Взялись мы за ножки, как нажали – Куварин и грохнулся на пол. А скамейка на него.

– Чего вы! – в полный голос говорит Куварин. – Я вам мешаю, да?

А сзади кричат:

– Эй, мартышки, уйметесь ли вы!

Но тут опять кончилась часть. Куварин не захотел больше рисковать и сел рядом с нами на пол.

Коля зевнул и говорит:

– Что-то уж больно тягомотно, и есть хочется.

Я говорю:

– Ладно уж, досмотрим, потерпи.

Потом у него оказалась любовь, это уже в другом городе. Только они вздумали поцеловаться, а сзади кто-то как чмокнет! Я тоже так умею чмокать, это нужно в кулак. И тут мы закричали: «Э-э-эй!..» Вдруг кто-то свистнул и крикнул басом:

– Легче на повор-ротах!..

И все замолчали. А она говорит: нет-нет, я замужем за другим.

Но тут опять кончилась часть.

Вот приехал муж, он моряком плавал, а у нее другой сидит.

В это время кто-то жуков выпустил.

Я говорю:

– Федяра, ты, что ли?

А он шепчет:

– Ага!.. Я березницких десять штук в коробку напихал.

И как они у него там, десять штук, поместились?

Садись, – это муж говорит, – гостем будешь. Сзади кто-то кричит:

– Эй, кончайте жуков пускать!

Летают жуки, носятся в светлом луче прямо над самыми головами, и на экране мелькают большие черные тени от жуков.

Стали оба друг на друга молча смотреть, вдруг одна девка как закричит:

– Ай, ай, ай!..

Руками она замахала, жук у нее, значит, в прическе запутался, вскочила она, и тень ее тоже прыгнула на экран, лохматая такая, руками машет, а те всё молчат и смотрят.

Кто-то как засвистит, кто-то как крикнет:

– Ну, гады, дайте картину посмотреть!

Тут и другие девки завизжали, замахали руками, а жуки носятся, как угорелые, стукаются об экран.

Вдруг один жук залетел прямо в будку киномеханика. Аппарат и потух. Слава лампу зажег и вошел в зал.

– Ну, граждане, так больше демонстрировать невозможно. На таком-то месте, ай-яй-яй!

– Это там у пацанов жуки, выставить их! – закричал Сенька Морозов и уже к нам двинулся.

– Ничего подобного! – сказал Слава. – Я у них перед началом карманы проверял. Это кто-то из взрослых забавляется.

Пока Слава говорил, трактористы всех наших жуков переловили.

– Все! – кричат. – Амба! Славка, начинай!

Все уселись, и картина началась снова.

Только я смотрю, а Санька-то с Ванькой на полу спят. Привалились друг к дружке и носами выводят. Хотел Федяра им бумажками ноздри позатыкать, а я говорю:

– Не тронь ты их, не тронь!.. Уморились люди, пусть отдыхают.

А тут скоро и кино кончилось, парень снова уехал.

Мне эта картина не понравилась. Я люблю про войну смотреть.

Пять кукушек на рассвете

Пять кукушек на рассвете за рекой перекликались, не меньше. Вся река в тумане стояла, а на лугу кто-то косы яркие точил.

Кто пескарей хочет ловить

Кто пескарей хочет ловить, у нас может поучиться. Мы в песке канавку прорываем, в нее вода из реки заходит, а с нею и пескари, они ведь любят по песчаным отмелям гулять, оттого рыба и зовется пескарь. А в конце канавки у нас бутылка установлена – в горлышке пробка, а дна нет. Отбито дно камнем начисто, для безопасности сточено, в том-то вся и штука, что дна нет.

Побежим мы по канавке вслед за пескарями, а они – в бутылку! А куда ж еще, больше-то им деваться некуда, а тут и надо закрывать бутылку рукой. Вот как надо пескарей ловить.

Вот ловим мы пескарей, уже у нас их скоро поллитровая банка будет, вдруг по кильковскому прогону Шурка и Тришка бегут.

– Эй, равки! – кричат.

Я шепчу своим:

– Молчите!..

И мы молчим. Будем мы еще с вами разговаривать, кильки несчастные, сколько мы из-за вас вчера километров наколесили да еще людей невиноватых в испуг ввели.

Загоняем пескарей, а Шурка снова:

– Эй, равенские! Антошка! Колька! Оглохли, что ли?

– От глухого слышу! – кричит Колька. – У тебя и дед глухой.

Тришка говорит:

– У него дед глухой, а ты щербатый!

– А у тебя руки в бородавках!

Ах ты, Колька снова не выдержал.

– Молчите вы, ребята, – говорю я. – Молите!..

Но куда уж там! Пошло-поехало.

– А у вас в деревне, – кричит Шурка, – два очкарика!

Это он про Саньку с Ванькой. А они очки только в школу носят. Тут и я не выдержал.

– Ты физических недостатков не касайся!

– А у Тришки что, не физические?

– У Тришки, может быть, и физические, а пусть жаб не трогает!

– А я жаб и не трогаю! – кричит Тришка.

– Он не трогает! Это у него от обмена веществ!

– Что это еще за обмен веществ? – кричу я Шурке.

– Обмена-то не знаешь? Что у тебя, чирий некогда не вскакивал?

– Чирий-то вскакивал, – говорю, – только это отношения не имеет.

– А вот имеет!

– Почему ты знаешь?

– Знаю! Нам Люба говорила!

Ах вот что, Люба им говорила, а нам, значит, нет. Тоска на меня напала.

А Шурка кричит:

– Мы пришли вас в клуб звать!

Звать они, видишь, нас пришли, какие вдруг вежливые. Мы их в амбулаторию не пустили, а они к нам с приглашением. Видать, мы им сильно понадобились.

Я кричу:

– А что у вас там?

А Шурка с Тришкой не отвечают.

– Эй, – говорю, – кильки, вас спрашивают!

А на том берегу молчат. Дразнят, значит. Отвернулись от нас и камешки в руках перебирают.

Очень мне любопытно стало, что же у них в клубе. Я кричу:

– Ну, как, будете отвечать?

Подождали мы еще немного, я и говорю:

– Коля, поди к Куварину за велосипедом, сгоняй в Кильково. У клуба так и так объявление висит.

– А вот и не висит! – говорит Шурка. – Это нам с Тришкой поручение в сельсовете дали ребят собрать.

– А что же не собираете?

– Мы-то собираем, да вы откликаться не хотите.

Я от возмущения даже в воду ступил.

– Вы не собираете, а людей оскорбляете, особенно ты, Тришка!

А Тришка тоже в воду ступил.

– Да?.. Я сам от вас оскорбление понес, будто я жаб трогаю! А я и не трогаю жаб! Я их боюсь!

– Ну и трус!

– Нет, не трус, а брезговаю!..

– Я и сам брезговаю…

– Вот так!

– Вот и так!..

– Ну, ладно, – говорит Шурка и камешки свои в воду бросает. – Приходите, значит, в четыре. Пионерский лагерь из Красной Горы прибудет. Концерт поставят, в футбол хотят с нами сыграть.

– В футбол – это можно, – говорю.

– Ну вот. Так надо бы собрать нам с двух деревень сборную команду.

Я говорю:

– Ну, ладно, поглядим… Мы тут у себя в Равенке подумаем…

– Думайте, думайте, – говорит Шурка, – только чтобы трусы справные были, не так, как у Саньки с Ванькой в прошлый раз.

Шурка с Тришкой к себе побежали.

А Санька тут покраснел.

– Я, – говорит, – и вовсе, может, не приду…

– И я, может, вовсе не приду, – говорит Ванька.

Вот те раз! А это у нас в Равенке самые сильные полузащитники. Не то чтобы у них хорошая техника или там точный удар, нет, а просто они выручают друг друга сильно. Если противник, допустим, напал на Саньку, то Ванька тут как тут. Вертится, крутится, толкается, ну просто замечательно выручает. И наоборот.

Я им говорю:

– Вам что, не дорога честь деревни Равенка?

– Честь-то дорога, – отвечает Санька, – да трусов справных нет.

Я говорю:

– Так неужто из-за трусов пойдем на попятную?

– Не пойдем! – кричит Коля Семихин. – Не ходили и не пойдем на попятную! Это пусть кильки идут!

Тут мы спрятали бутылки в кусты и пошли к себе на гору готовиться к встрече.

У Саньки с Ванькой дома

У Саньки с Ванькой дома была только их сестра Зойка. Она грызла семечки и баловалась с котенком.

Я сказал:

– Зойка, а ну выдавай мужикам трусы!

Зойка плюнулась шелухой и сказала:

– А ты кто такой, чтобы указания давать?

– Я?.. Да я… Я, Зоя, капитан сборной команды.

Зойка подумала и сказала:

– А мне больно наплевать.

Я говорю:

– Да ты погоди, Зойка, не злись. Вот скажи, тебе дорога честь деревни Равенка?

– Ну и что?

– А то, что без Саньки с Ванькой мы никак не можем играть. Ведь они же лучшие полузащитники!

Тут и Санька молвил слово:

– У нас, Зойка, понимаешь ли, сегодня мач…

– Не мач, а мачт, – шепнул ему Ванька.

– Ну, мачт… Вот нам и надо полузащищать…

Зойка засмеялась.

– Говорить-то правильно не умеете, полузащитники. Горе мне с вами. Ванька, утрись! Надо говорить – матч.

Ванька шмыгнул носом и утерся. Утерся на всякий случай и Санька.

– Вот мы, Зойка, тебя и приглашаем, – сказал я. – Зови всех девчонок и приходите за нас болеть. Ты бы поискала, Зоя…

– Напасешься на них! – фыркнула Зойка, но все же вынула откуда-то ключи и открыла шкаф. Из кучи белья она достала две пары трусов, и Санька с Ванькой пошли в клеть переодеваться.

Мы вышли на дорогу

Мы вышли на дорогу в тот момент, когда возле нашего поворота остановился автобус. Он как раз в это время из Красной Горы в Кильково идет. У нас остановка называется «по требованию». Если потребуешь, автобус и остановится, а не потребуешь, то и нет. Но он остановился, значит, кто-то потребовал.

Нас было шесть человек, все мальчишки деревни, даже Куварин. В сборную я назначил себя, Колю Семихина и Саньку с Ванькой, а остальных запасными. Пока шли, Федяра все ныл: возьми да возьми его в основные. А ведь он правил не знает, как же мне его взять?

Я говорю:

– Федяра, ты ведь правил не знаешь!

– Знаю, – говорит, – знаю!

– А вот что такое офсайд?

Федяра думает, что офсайд – это когда мяч в овес закатится.

У нас возле футбольного поля овес растет. Только туда мяч кто-нибудь запузырит, Федяра кричит: «Овсайт, овсайт!»

– Я знаю, – говорит Федяра, – только выразить не могу.

Я говорю:

– Ну вот, когда выразишь, тогда и возьму, а пока, Федяра, тебе в основные рановато.

Но возле автобусной остановки положение резко изменилось. Из автобуса вышла тетя Валя Семихина, мать Кольки. Она нас увидала и говорит:

– Коля, поди-ка сюда, чего скажу…

Колька думал, что она из города чего-нибудь ему привезла и так скоренько к ней подходит. А она сумку поставила и – хвать его за ухо!

– Ты на кого Вовку бросил, а? А ну-ка марш домой!

А Вовку мы оставили бабке Тарарихе, она все равно всегда сидит у своего двора.

И вот Коля пошел обратно.

В автобусе все смеются, и Федяра с Кувариным вдруг: га-га-га! Ну, Куварин, понятно, он одиночка, а Федяра чего? Он же Кольке друг.

– Нет, – говорю, – Федяра, мы хоть и потеряли одного из лучших нападающих, но тебя все-таки не возьму в основные.

Набились мы все в автобус, чтобы, значит, через мост переехать и по берегу до Кильково – чтобы ноги зря не ломать.

Шофер дядя Коля дверцу закрыл и спрашивает:

– Куда это равенские собрались?

Я улыбаюсь ему и отвечаю:

– В гости к вам, дядя Коля, в Кильково.

Дядя Коля говорит:

– Ну, тогда плати.

– Мы, дядя Коля, значит, это… городские пионеры к нам едут, дядя Коля…

Я подталкиваю ребят, мол, помогайте, не могу же я один, в таких случаях нужно всем скопом нажимать.

– Мы, может, так проедем, дядя Коля, – загудели наши, – мы вот и садиться не будем, постоим тут у двери…

Я говорю:

– Мы, дядя Коля, с городскими сегодня встречаемся, у нас тут сборная…

– Ну да, – говорит дядя Коля. – Это конечно…

Вдруг он на обочину свернул, дверь открыл и говорит:

– А ну-ка, сборная-крохоборная, вылезай!

Глянул я вниз, а подо мной канава, и в ней крапива выше нашего роста, ба-атюшки, думаю, как же тут быть!..

В автобусе все смеются, а дядя Коля подгоняет:

– А ну, поживей тут у меня, поживей, чтобы мигом!.. Все как один!

Прыгнул я в крапиву, а за мной и все наши повыкатывались. Стоим посреди канавы, руки-ноги поджимаем, шипим от боли, а она во как жжет! А дядя Коля еще и не отъезжает, смеется.

– Ну, как, будете в другой раз платить?

– Откатывай! – кричу. – Кильковские зажималы! Своих небось бесплатно возите, кильки вы и есть! И все пацаны у вас кильки, и девки кильки!..

В автобусе все хохочут, носы давят об стекло. Наконец, он отъехал, и мы выбрались на дорогу…

Федяра больше всех ноет:

– Ой, обстрекался!.. Ой, как обстрекался!

Я говорю:

– Не визжи, Федяра! Плюнь да слюнями разотри!

А Федяра все равно ноет:

– Ой, больно!.. Где же я слюней столько возьму!

Вот стоим мы посреди дороги и плюемся. А ноги у всех паленые, красные, да и руки горят.

Я говорю:

– Еще землей хорошо потереть.

Санька с Ванькой самые терпеливые оказались: сели на дорогу и молча ноги себе посыпают землей.

Федяра говорит:

– Кольке-то Семихину как повезло!

– Нет, – говорю, – Федяра, я тебя в основные не возьму, ты второй раз слабину проявляешь.

Минут пять только сильно болело, а потом отлегло.

Возле клуба

Возле клуба, когда мы пришли, еще никого не было. Мы пока зашли в магазин.

Продавщица говорит:

– Ну что, равенские, бутылки принесли сдавать?

Я говорю:

– Нет. Дайте мне конфет на пятнадцать копеек.

Это мне бабушка в воскресенье три пятака дала.

Отвесила нам продавщица сто грамм кругляшей, «Театральные» называются. Я тут же в магазине всем роздал: основным игрокам по две, запасным по одной.

Сели мы на крыльце магазина, сосем конфеты, смотрим, что у кильковских делается. А у них чайную строят для трактористов, два плотника стропила оседлали, молотками колотят. Стоит у сельсовета автобус с открытой дверцей, четырех часов дожидается. Дяди Коли нет поблизости, видно, в сельсовет зашел.

Федяра говорит:

– Ну, погоди, мы ему еще что-нибудь придумаем.

Я сам лично человек не злопамятный, но тут уж и я говорю:

– Давай.

Только что-то мне подозрительным показалось безлюдье такое.

Я говорю:

– Не попались бы мы вдовушку, а, Федяра?

Но тут из клуба вышла Евдокия Петровна, кильковская учительница, а с нею Шурка, Тришка и еще несколько ребят.

– Ну вот, – говорит Евдокия Петровна, – молодцы, что пришли пораньше, мы тут клуб подметали, а еще не все подготовили. Вот кто, например, сможет прочесть?

И разворачивает она листок из тетрадки.

Тришка говорит:

– Пусть Шурка. У него по чтению пять.

– Ты только, Шура, сначала ознакомься, – говорит Евдокия Петровна. – А когда читать будешь, то остановки делай и глаза от бумаги все же отрывай.

– А это какая цифра? – спрашивает Шурка.

– Две тыщи пятьсот.

Тут на велосипедах быковские подъезжают, Иван да Тимофей. Следом за ними березницкие, все как один горохом увитые.

Мы к ним:

– Дайте горошку! Дайте горошку!

Разодрали подчистую все их венки.

А потом как стали кильковские с двух своих улиц стекаться, да наши девчонки подошли, да бреховские подъехали. Будто первое сентября наступило. Галдеж стоит возле клуба, велосипеды по площади круги делают, мячики над головами летают – ой-ой!..

Мы пока тренировку устроили с кильковскими – в одни ворота.

Евдокия Петровна на крыльце девчонками дирижирует, а они кричат:

– Здрав-ствуй-те!.. Здрав-ствуй-те!..

Репетируют, значит, как гостей встречать.

Только недолго все это продолжалось. Кто-то вдруг закричал:

– Идут! Идут!

Заиграл в конце улицы барабан

Заиграл в конце улицы барабан, и показались городские пионеры, их человек тридцать было, все с рюкзаками и в галстуках. Я как увидел впереди лопоухого, так у меня меж ребер защекотало, я говорю Федяре:

– Федяра, никак они…

А Федяра отвечает:

– Они, это точно.

Санька говорит:

– А вон черненький, который меня за руку держал. Я и Полину Марковну узнал, и девчонку с челкой, и Куканова.

Городские напротив нас остановились, Полина Марковна и говорит:

– Саша, давай…

Тут же на середину вышел черненький мальчишка, сунул руки в карманы и закричал девчоночьим голосом:

– От пионеров красногорского лагеря наш пионерский…

И все городские крикнули:

– Привет!

Тут все захлопали. А вокруг пионерского строя народу-то собралось: и мамаши с грудными детьми, и кильковские старушки, и председатель колхоза, а среди всех моя бабушка. Даже продавщица вышла из магазина на свое крыльцо.

Когда черненький свое приветствие выкрикнул, Полина Марковна подошла к нему и что-то сказала, и он сразу руки из карманов вынул.

Евдокия Петровна после этого вся вздрогнула и сказала:

– Три-четыре!

И наши все разом крикнули:

– Здрав-ствуй-те!

И снова все захлопали. Надька Шарова выбежала вперед и подала Полине Марковне букет цветов.

А черненький все с середины не уходит. Полина Марковна тихонько ему шепчет:

– Саша, давай…

Тогда он сунул руки в карманы и сказал:

 
– Мы к вам приехали сюда,
Чтоб с вами подружиться.
Давайте вместе навсегда
Плясать, петь и кружиться.
 

Я к Евдокии Петровне обернулся и спрашиваю:

– А в футбол разве не будем?

Городские это услышали и засмеялись. Евдокия Петровна каким-то игрушечным голосом говорит:

– Антон, ты послушай, не перебивай…

– Вот я, – сказал черненький, – я лагерный поэт. А среди вас поэтов нет?

Мы стали смотреть среди наших Верку Онуфриеву, она частушки хорошо сочиняет, но из пионерского строя вышла длинная рыжая девчонка. Она отвернулась и сказала:

– А я спою вам песни, чтоб было интересней.

И городские стали выходить один за другим.

 
– Я по секрету вам скажу,
Я шить умею и вяжу.
 

 
– А я пустил ракету
Гулять по белу свету.
 

Вдруг Шурка оборачивается и говорит:

– Евдокия Петровна, я листочек-то ваш потерял.

А сам бледный-бледный.

– Как-так? – спрашивает Евдокия Петровна.

– А вот, наверно, когда в футбол мотались…

– А что же мы теперь делать-то будем?

Мы все от городских отвернулись и на них обоих смотрим. Лицо у Евдокии Петровны стало такое, что даже стало жаль ее.

– Ну, не знаю, Шура… – говорит она. – Поищи хорошенько…

– Да я поискал…

– Может, ты запомнил?..

– Одну цифру-то я запомнил, – говорит Шурка. – Две тыщи пятьсот.

– Ну, скажи своими словами. Скажи, Шура, как отдыхаем, как работаем… Не хуже, мол, чем другие. Веников навязали пятьсот двадцать, цыплят на ферме вырастили две тыщи пятьсот…

Я говорю:

– Запомнить-то легко, в одной цифре пятерочка потом двоечка, а в другой цифре наоборот!

А городские все стихами кроют:

 
– У Жучки заболел щенок,
Я вылечить его помог.
 

 
– А я, чего тут говорить,
Умею жарить и варить.
 

Черненький сунул руки в карманы и сказал:

 
– Вот мы закончили рассказ,
Теперь хотим послушать вас.
 

– Ловко! – крикнул председатель колхоза и первый захлопал своими ручищами. – А ну-ка, что, деревенские, скажете?

Мы тоже все захлопали и начали выталкивать Шурку.

– Чего вы!.. – отбрыкивался он. – Не пойду я… Чего я там забыл…

– Ну, Шурик, – попросила Евдокия Петровна, – скажи своими словами… Он сейчас своими словами скажет…

Но Шурка весь покраснел, напыжился:

– Сказал, не пойду!.. Чего я там забыл…

Хлопать в это время на площади кончили. Городские смотрели на нас и ждали. А председатель колхоза просто глазами нас ел. И в это время мне в голову пришла одна мысль.

Я повернулся к Евдокии Петровне и говорю:

– А вот можно я скажу?

Все наши тут обрадовались:

– Вот Антошка скажет, у него язык подвешен!..

Евдокия Петровна еле губами шевелит:

– Правильно, Антоша, скажи…