Текст книги "Грёзы о Закате(СИ)"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

НА ОЗЕРЕ НЕВО

Слаб ты, Буйнович, в географии! Пока шли по реке Неве, проиграл ты в детской игре витязям на знание русских городов. Нет в наших землях таких городов как Астрахань или Мурманск! А есть Барлин и Варин, Галин и Глазов, Гневков и Грибов, Кленов и Клинков, Копелов и Косин, Лесков и Лисов, Луков и Любов, Лютов и Марин, Маслов и Белов, Минцов и Миров, Пасов и Перов, Стрелов и Тетерин, Розток и Зверин… Не упомнить все названия!

Не стал рассказывать Алесь своим витязям, что все эти города и посёлки немцы переименуют – и станет Зверин городом Шверин, Розток – городом Росток, а Барлин – Берлином, стольным градом Германии.

Все тридцать витязей прекрасных были неровно распределены по красным ладьям. Дукович, которого Алесь иногда в шутку называл дядькой Черномором, шёл на «Волынце». Ярослав – на «Лютиче». Бронислав – на «Волке». Хотен – на свейском драккаре, поименованном божественным именем «Припегала». Сам Буйнович стоял на палубе 'Мары' и всматривался в туман, вставшим по-над озером Нево. Солнце уже взошло. Вскорости туман рассеется под его весенними лучами.

Буйнович мрачно оглядел своих пушкарей. Не пожелал Дукович брать свеев на борт, заявив: «Не надобно чужих!» Даже некоего отрока Свенельда, за коего просил-умолял конунг Кнут, не взял. Из-за некомплекта штатного расписания приходилось полагаться на благоприятную погоду и поветер. «Не приведи господь встретиться с варягами в морском бою при безветрии» – так думал капитан «Мары», когда флот шёл по Волынскому морю. Волынским его гости-купцы прозывают, а все прочие Варяжским зовут. Нет силы на море грознее боевых ладей варгов-варинов и ободритов.

Нево-озеро капризнее, чем Волынское море. Неспокойно здесь гуляет волна, коварен ветер, и без гребцов на озеро лучше не выходить. Но нет иного пути к реке Волхов. Там стоит город Ладога, первый стольный град Рюрика. Закрывает Ладога путь к Новогороду и к новому торговому пути, что ведёт к грекам.

«Ох ты буй тур, Олег Дукович! Пошто ты в благородные игры с врагом играешь! На хрена ты им велел передать, что 'Олег Дукович идёт на Вы'? Две недели выжидали на Нарове погоды да поветра, а тем временем твоё слово дошло до Рюрика и Хельги» – примерно так думал Буйнович, полагавший, что идёт не на войну, а ради молниеносного и рейдерского захвата Ладоги и Новгорода. А н-нет, объявил-таки войну Дукович!

Холодок, то ли от тумана, то ли от предчувствия беды прокрался по спине капитана «Мары». Его ладья шла первой, ибо он, подобно небезызвестному герою, выкатил требование Дуковичу ещё на выходе в Нево-озеро: «Командовать парадом буду я!» Слава всевышним, Дукович, зная значение слова 'парад', понял смысл фразы капитана «Мары» и пропустил «Мару» в голову кильватерной колонны.

По его команде подготовили пушки. С холодком в его душу проникло опасение того, что порох может отсыреть: до крепостицы на Волхове при вялом ветре – ох, нескоро дойдёт флот. Но за ближайшим мысом и островом, всё ещё скрытая туманом, Волховская губа! Дай боже… нет, не так, гордый сын славян! Скажи иначе! И капитан «Мары» отдал приказ:

– На всё – святая воля моя! Чехлы снять!

На следующих в кильватерной линии ладьях повторили команду.

– Картечью заряжай!

Одновременно, словно откликнувшись на его голос, из-за мыса и из-за острова появились смутно темнеющие в тумане ладьи. Три ладьи по правому борту и три ладьи по левому борту.

– Кор-робочку устроили ререги! – рокотал Алесь.

Мощь, с какой гребли соколики, поразила капитана. Затенькали стрелы. Кто-то вскрикнул на «Волынце». Лучники, увидев высокий защитный фальшборт, пускали стрелы навесом. Донёсся мат Ярослава с «Лютича»: «Бойся…». С двух сторон ходко шли чёрные ладьи к «Маре». Прав был Милослав из Ругодива: не победить Дуковичу варягов. При обычном-то раскладе. Ясно, что за две недели стоянки на реке Нарове выведали они силы Дюковича!

Пушкари услышали команду:

– Целься верно!

Ладьи уже подошли метров на пятьдесят. Эту-то дистанцию и выжидал капитан «Мары», чтобы отдать последнюю команду, после которой – по уговору – пушкари должны действовать без команд.

– Пли!

Пушки выстрелили – и правый и левый борт окутались дымом. Алесь, узрев, что его выстрел разбил ладью с правой стороны, бросился к левому борту. Там один пушкарь промазал, а картечь из второй пушки угодила в корму, и боевая ладья соколиков замедлила ход: выстрел выбил двух гребцов, и ладья ререгов стала набирать воду.

Алесь помогал пушкарю. Пробанили ствол, зарядили стакан с картечью – и Алесь нацелил пушечку сам. Ладья подошла уже метров на двадцать. Выстрел – крики раненых! Изрешечённая крупной картечью ладья, уже набравшая воды, ушла на дно.

Капитан «Мары» глянул на ладьи в линии. «Лютич» справился с задачей: потопил соколиков и с правой и с левой стороны. А у Бронислава что-то не заладилось: пушкари «Волка» разбили только одну ладью. Соколики последней ладьи, что ещё была на плаву, уже забросили абордажные крючья. Дюкович на «Волынце» вышел из-за кормы «Волка», и выстрел его единственной пушки снёс соколиков с ладьи.

– Рупор мне! – прорычал капитан «Мары». Когда рупор подали, он крикнул:

– Ура флоту!

В ответ последовало троекратное «ур-ра!» Алесь улыбнулся, глянул на парус, понял, что вялый ветер, разогнав туман, сменился полным штилем.

«Волынец», отошедши от «Волка», пошёл к «Маре». В ожидании вестей, Алесь всматривался в озёрную воду, поглотившую славных варягов. Уже не породят они сынов, уже не родятся их внуки и правнуки, уже не будут звучать имена их потомков как виновников княжеских усобиц и кровавой купели на Руси. «На то воля моя!» – прошептал он и подумал, что всё ещё зыбко, и малейшая неудача в их авантюре приведёт к замещению погибших иными алчущими соколиками, причём такое замещение куда проще по сравнению с замещением одного вещества другим в дерьме в целях производства пороха (но сиё – бо-ольшой секрет для нынешней эпохи).

– Одолели ререгов! – воскликнул Олег Дукович.

– Рано ещё радоваться, – остудив пыл Дуковича, капитан «Мары» спросил: – Что там у Бронислава?

– Слетела пушка с направляющих, а пушкарю стрела руку перебила. Пушечку остудили да на место поставили. У меня один ранен. У тебя как?

– Бог миловал. Ждём поветра – и на Ладогу!

– Волки Борислава двоих из воды вытащили. Жить хотят – служить нам поклялись. Хельги, как сказывают, в Ладогу дружину привёл. А Рюрик в Новгороде сидит. Городище там малое да селище малое. Сам Рюрик стар стал, из нужника не вылезает.

– В нужнике его и замочим. Так бы всех работорговцев казнить! Зачем ты, благородный витязь, войну объявил? Неужто немцы каждый раз весточку шлют, когда идут на наши города?

– Так здесь не немцы, а свои.

– Если Хельги свой, то я Папа Римский! Не забудь хазарам весть послать, когда пойдёшь на них. Они те тёплый приём устроят.

Страшный ликом благородный Дукович смачно выругался. Он бы с радостью перемахнул через борт на свою ладью, да уже отпустил её, направив «Волынца» в середину линии. Давным-давно было обговорено, что Дукович на Ладогу пойдёт на «Маре».

Капризное Нево-озеро проявило свой норов: задул ветер, наполнил паруса – и флот Дуковича пошёл на Ладогу.

НА РЕКЕ ВОЛХОВ

Привиделся Алесю его друг, Андрюша, дипломированный историк. Андрюша сел на сложенную бухту верви, закурил и начал, по своему обыкновению, вещать…

Конечно, прав был друг, полагавший, что город Ладогу переселенцы, а точнее говоря, гости назвали именем, памятным им по родным местам. Очевидно, что первые гости пришли сюда с берегов озера Ладога. То озеро их прародины, как говорил Андрей, высохло и исчезло, а немцами его искажённое название произносилось и писалось как LЖddigsee. Также и река Волхов, по мнению друга Алеся, была названа по аналогии с реками их родины, такими, как Варнов, Жарнов, Стрелов, Полхов, Грабов, Дивенов и многие другие. Не бывает правил без исключений. Так, один из притоков Лабы имел название Ильмень. Вот источник, чьим именем прозвали большое озеро, из которого берёт начало Волхов!

А с какой стати нашим предкам называть большое озеро чудным именем «Пейпси»? Раз там чудь живёт, так и озеро назвали Чудским.

Но не прав был друг Алеся, историк и любитель пива, утверждавший, что слово 'варяги' или 'варязи' возникло в XII веке, ибо этого слова просто не было в более ранних летописях или хрониках. Нашёл аргумент! Выходит, что летописцы придумали сиё слово, а до них в устной речи оно не звучало? Ещё как звучало, и очень метко, и созвучно слову 'вара', означавшее «товар»!

Андрей после очередной затяжки вещал: «Варяги вовсе не викинги, но такие же авантюристы и пираты, чьим главным товаром были рабы. Точнее говоря, они наёмники предводителей ватажек. Попробуй в пивной или в пабе приложить оскорбительные клички ко всему народу – и тебе мало не покажется. Нет никакой тайны: варяги суть варины, коих называют также веранами или варгами, а также многие из ободритов и русов, живущих не на острове Руян, а на Большой земле. Не разом, а на протяжении длительного времени варины, ободриты, велетабы и руянские русы, переселялись на ладожские и иные восточные земли. Одним словом, по мнению местных, понаехали!»

Выслушав Андрюшу, Алесь произнёс: «Ты мне это уже сказывал! Только ты не догадываешься, в чём не повезло переселенцам: попали они под власть Рюрика и Хельги! Сгинь, привидение!»

И Андрюша растаял как и его сигаретный дым.

Вот только раззадорил Алеся на размышления. Но есть время! До Ладоги дойдём, тогда уж точно – не до розмыслов будет.

Пока плыли по реке Неве, не только города вспоминали, но и немцев. Немцы-христиане, как сказывали витязи, держали самый большой рынок рабов на своих закатных землях. «Не только наших там продают, но и иных, что по-словенски говорят» – так они начали объяснять капитану «Мары», прибывшему из-за иоря-окияна, разницу между словенами или, если по-немецки, вендами и иными народами, воспринявшими в давнопрошедшие времена словенский язык. Те народы, то бишь, поморяне, ляхи и прочие, что в Моравии и южнее, тоже охочи до продаж рабов. Вылавливают и абодритов, и велетабов, и прочих наших, кто стремится на земли пращуров, – и продают в рабство.

«Если мы, волки и ререги, бьёмся меж собой, так то наши битвы! Как между братьями. Наши драки стенка на стенку меж абодритами и велетабами порой бывают свирепей, чем с иншими. Но заводят драки, как правило, князья! Многим князьям обычаи франков и саксов нравятся. Таксама готовы людей продавать да своих гнобить! Абодритские князья франкам в рот смотрят, а моравские – и немцев привечают и христианство приняли! Капают вороги, что на закате, нашим князьям на головы! Некоторые князья спят да видят, чтобы христианство посеять у нас. Отцы да матери наши на вече Милогоста, князя бывшего, дерьмом закидали, потому что на закат он поглядывал! Каждое лето приходят с заката немцы-монахи и смущают наш народ. Люди наши их не привечают, а бьют и кончают. Монахи те тёмные и, окромя своих заученных проповедей, ничего не знают и не понимают. Мы-то не лезем в их огороды да дворы с нашей Правдой! А за монахами князья саксов приходят воевать наши земли да города. Нравятся им наши города да огороды» – нет, не с такими глаголами витязи поведали Алесю своё, накипевшее, но пергамент стал бы из розового красным от тех матерных глаголов, что, перебивая друг друга, высказывали витязи.

Так что не прав ты был, Алесь, повторив за поэтом, который 'наше всё', фразу о гордом внуке славян. Ну, в поэзии вольности допустимы! Мы – гордые внуки русов и русичей! Тех самых, которых немцы и прочая чудь вендами прозывает!

Обдумывая горести русичей, горячо и в крепких фразах прозвучавших из уст витязей, вспомнил бывший студент высказывание, что нашёл в какой-то статье. Чёрным по белому было напечатано такое мнение: «Русских невозможно победить. Мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить лживые ценности, и тогда они победят сами себя!»

«И кто же это сказал? Нет, Алесь, то было сказано ни Бжезинским, ни Маргарет Тэтчер, то было сказано ещё в XIX веке никем иным как Отто фон Бисмарком, канцлером Германии» – этак порывшись в памяти, вспомнил бывший студент автора высказывания.

«Почему идеологам с запада иль, как ныне говорят, с заката позволительно вешать нам лапшу на уши в формах идеологии иль религии? Почему, в самом деле, и алтарь, и попа, да всё и всякого в церквях именуем на вражеской латыни? Неужто Пётр Великий всё это ввёл, учредив с латинским уклоном учебное заведение? Да, он на закат смотрел с открытым ртом. А как ещё может смотреть на закат самый русский самодур из всех русских самодуров, кому всякие лефорты на мозги капают? Неужто эти слова ввёл в обиход архитектор Фиорованти, построивший храмы в Кремле? А н-нет, все эти слова вошли в русский язык до него! А с каким усердием сжигали старые книги! Всему миру известно, а не только саксам-хроникёрам о том, что мои волки-велетабы имеют письменность. Кто сжёг их книги? Кто возвеличил Кирилла и Мефодия, якобы давших письменность? Кто приложил усилия, чтобы предать забвению прародину в памяти русских» – все эти мысли пронеслись и привели Алеся, мягко говоря, в 'волнительное' состояние, и он сказал вслух:

– Ну, Еуропа, подожди! Почему вам можно, а нам нельзя? Поставлю здесь экономику на лад, а Еуропу – на уши!

Вот на этой мысли и прервал его мечтания Олег Дукович, возвестивший:

– Любшу прошли. К Ладоге подходим!

Не шесть стругов, а десятки лодок, стругов, ладей и драккаров ожидали флот Олега Дуковича на реке. Нос к носу стояли они на реке в первом ряду, а за ними на носу чёрного драккара в полный рост стоял норман Хельги, блистая бронёй под светлым солнцем. Красно-червлёные ладьи Олега Дуковича после команды «Одерживай!» встали к ним бортами, перегородив реку. Пушкари ждали команды, желая себе чести, а Олегу Дуковичу славы.

Не три чёрных ворона, а три драккара, просмолённых до черноты, вышли из первого ряда и устремились к своим целям. Хельги не сомневался, что трём ватагам варягов вполне по силам справиться с гостями. Он стоял, скрестив руки, вроде бы выражая этим, что не желает брать в руки меч, и даже издали – по его спокойной позе – было заметно его пренебрежение к хвастуну с острова Руяна.

Драккары уже пересекли черту, мысленно проведённую капитаном «Мары». Пушкари услышали его команду, усиленную рупором:

– По варягам шесть снарядов беглым! Огонь!

Пушки извергли картечь – и в воздух полетели оторванные руки, головы и куски досок драккаров.

После произведённого огня и грома ладьи Олега Дуковича окутались дымом. И наступила тишина, в которой люди, увидевшие божественную мощь огня Перуна, пытались осмыслить то, что они только что узрели.

Хельги осознал первым, что битва проиграна. Что-то крикнул варягам – и два его драккара развернулись и пошли вверх по реке.

Дукович схватил рупор и крикнул:

– Стой, Хельги! С тобой пришёл биться! Смотрите, люди, уходит норман Хельги! Братья, не с вами пришёл воевать, а токмо с Хельги. А вам я привёз невиданное оружие. С ним хазаров побъём. Добычу в Ладогу привезёте. Отныне не будет ни полюдья, ни поборов. Мои воины меня вождём-императором избрали. Они мне не несут дань. Я им даю и награждаю. Хотите-ли вы такой же наряд и порядок? Хотите ли вы золота, паволок и зерна привезти? Скажите мне одно слово: да или нет?

Воины и стражи, ремесленники и иные горожане, новики из кривичей и словен, услышав такие слова, выкрикнули как один: «Да!»

– Звоните в вечевой колокол! Всем на вече идти! – призвал Дукович.

Олег Дукович, приказав капитану «Мары» поставить ладьи в линию напротив города и перемахнув через высокий борт «Мары», перешёл на подошедший «Волынец». Его гребцы, одетые более или менее единообразно в свейские одёжи и обмотки стараниями хозяйственного Кока, дружно налегли на вёсла. Прежде чем идти к причалу Ладоги, взяли на борт «Волынца» Ярослава, главного финансиста Северной Руси.

Отдали якорь, и «Мара» с зачехлёнными пушками встала против причала, к которому приткнулся «Волынец». Алесь засмотрелся на град Ладогу.

Город с деревянными стенами, с воротами напротив парадного причала, вряд ли имел заметные отличия от русских городов, что на закате. Хотя нет! Капитан «Мары» увидел уже уложенные каменщиками первые ряды будущей стены из белого камня.

Вездесущие мальчишки, собравшиеся у «Волынца», непременно хотели потрогать руками пушку, но строгая троица витязей позволяла им только смотреть на золотого козла и пушку.

– Пошто так тихо на вече? – спросил капитан «Мары» у троицы витязей.

– Так договорные граматы пишут. Сынок кузнеца сказывает: его отец два золотых получил на два года.

Из-за городской стены донеслись крики ликования. Кто-то весело крикнул:

– Его Величеству Олегу Дуковичу слава!

– Веселится и ликует весь народ, – заметил капитан «Мары».

– Это точно. Где ж такое видано, чтобы золото народу раздавали?!

Веселье в Ладоге длилось до позднего вечера. Дуковича с Ярославом, сомлевших от медовухи, горожане принесли-дотащили до «Волынца», и избранный народом новый правитель Руси погрузился в сон, не успев упасть на ложе из медвежьих шкур на «Волынце».

ПРОЩАНИЕ С РЮРИКОМ

Не задержал ладьи Олега Дуковича «Господин Великий Новгород», закавыченный потому, что ни малое городище, ни селище с тремя концами не являли собой какое-либо величие. Хельги и Ингор, сын Рюрика, увели не только варягов, но и всех обитателей от мала до велика из Новгорода. В городище нашли только одно семейство и Рюрика.

Бедный Рюрик! Увидев витязей, он уразумел, что они заметно отличались от привычных его старческим глазам урманов-норманов и готов, и слабым голосом крикнул: «Люди! Ефанда!» Былую значимость Рюрика можно было лишь углядеть в небрежно брошенных одеяниях, простынях из ромейского шёлка и прочих признаках княжеского достоинства.

– Не взял Хельги Рюрика Годолюбовича! Бросил нам как кость! Так я, Дукович, со стариками не воюю! – Олег, обернувшись к чете пожилых слуг, суровым голосом спросил у них: – Вы пошто не смотрите за князем? Пошто он не мыт? Пошто ни воды, ни еды нетути? Иль Хельги все запасы выгреб?

– Оставила нам Ефанда запас. Только не велик он.

Услышав имя супруги, Рюрик вскричал:

– Где Ефанда? Где внучек мой любимый, свет моих очей, Игорь Игоревич?

С печалью глянул Олег на своего дальнего родственника и обернувшись к Ярославу, рыкнул:

– Ярослав, выдай служкам серебра. Мои люди навещать вас будут. Прощай, Рюрик! Не с теми людьми ты связал свою жизнь. Где они, твои франки и урманы? Где Хельги? Где Игорь? Где Ефанда?

Из покрасневших старческих глаз Рюрика потекли слёзы, и он дрожащим голосом произнёс:

– Не знаю.

– Ушли на Киев, княже, – встрял пожилой слуга. – Ефанда с Ингором хотели остаться, но Хельги, её брат, воспротивился.

– Подлый Хельги! Не волнуйся, Рюрик Годолюбович, не трону твоего сына и внука. Но как вещему князю ведомо мне: Хельги будет наказан богами. Прощайте!

Олег Дукович вышел, а с ним и вся его свита покинула терем Рюрика.

ПРОЩАНИЕ С МИФОМ ИЛИ ПЕЧАЛЬ-ТОСКА В РЕТИВОМ СЕРДЦЕ

Млело сердце молодого Алеся от воспоминаний о Настеньке. Так от сказок млеют детки, воображая мир сказочных героев.

Все наши сказки скрывают тайну.

Тайна в том, что в сказках – мир нашей прародины на Закате: Лукоморье на острове Руян или пенная вода в реке Пена, из которой на зов друга выплывала золотая щука-княгиня и вопрошала: «Чего тебе надобно, старче?»

Была тайна и у Настеньки. Так думал или догадывался молодой Алесь. А её тайна была в том, что пожелала она вырваться из бездуховного гламурного мира и обрести вновь себя такой, какой ей помнилась забавная девчушка из Полоцка. Да взыграло её ретивое сердце! Приземлился её принц в среду офисных работников. А таких и в стольном городе хватает! Не пожелал Алесь излагать в воспоминаниях, а точнее в сказке о Настеньке о двух неделях трудной жизни в северном городе металлургов и химиков.

Сердце прихватывало, когда он припоминал размолвки, что происходили между ними в Череповце день за днём. Не от того ли он напился до беспамятства?

«Возложил ты, несостоявшийся металлург, всю вину на себя, но дело в том, что всё было куда сложнее» – так думал Алесь, стоявший на палубе «Мары».

Глядя на уплывающий силуэт крома Рюрикова городища, решил он вырваться из плена сказки, а точнее, мифа, который придумал, и даже в мыслях расстаться с той, кого любил.

Над Алесем, совсем невысоко, прокричала чайка: «Чья она, чья она, чья она?» Откуда здесь чайки? Ну конечно же, неподалёку Ильменское озеро. Не стал кричать Алесь, но подумал: «Да ничья она! Её нет. Она – миф!»

– Прости – и прощай, Настенька! – сказал он вслух и бросил в воду полевые цветы, что сорвал на обочине дороги из городища к причалу.

Непонятно, откуда повеяло запахом дорогих французских духов. Ага, всего-лишь реминисценция! Прощальная? О боже, как же бедному Алесю забыть её запах волос? А забыть надо. И верить надо, что прольёт Анастасия слезинку-другую.