Текст книги "Замарайка"
Автор книги: Владимир Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
Новости всегда делились на хорошие и худые. Это Хосейка знал и заранее волновался. Присматриваясь к следам, с беспокойством думал о пастухе, его трудной и опасной работе. "Не напали ли на стадо волки? – он с тревогой завертел головой по сторонам. Но между дальними буграми не увидел прыгающей упряжки с нартами, не отыскал он ее и между островерхими чумами и деревянными домами. – Пастух, наверное, рассказал председателю колхоза и уехал. Торопился он. Если не напали волки, росомахи могли отбить пугливых важенок с телятами... У отца так было... Две недели олешек искал. Придется пастуху тоже искать олешек, разгонять росомах... А мог приезжать за порохом или дробью!"
По дороге Хосейке некого было расспросить и все узнать. Поломанные ветки кустов яры объясняли немного: аргиш был маленький, из двух нарт. Ехали двое. Правый пристяжной последней упряжки был плохо объезжен и тянул в свою сторону.
"Аргиш проходил, а Лапа зубы лечила, – подумал Хосейка, всматриваясь в следы – по порезам полозьев выступала болотная вода. – Лапа должна была лаять! Должна была меня разбудить!"
Хосейка обошел все стойбище, но пастухов не нашел. Только после этого он вернулся к своему чуму.
– Лапа, Лапа! – принялся он нетерпеливо звать свою собаку.
Но черная лайка не появилась на зов. Мальчик внимательно принялся осматривать стоящие за чумом грузовые нарты. Лапа часто спала под ними.
Лайки не было. Хосейка озабоченно обошел вокруг чума, не зная, куда ему отправиться на поиски собаки. Скоро он нашел себе работу. По-хозяйски проверил копылья нарт, словно собирался сам аргишить. Нашел сломанную и заменил. Потом он перевязал веревки, которыми были приторочены к нартам грузы, запасные нюки, шесты и зимние вещи. Мальчику показалось, что хорей лежал не на месте, и он отнес его в сторону. Старательно перемотал ременный тынзей.
Каждая вещь около чума – нарты, капканы, силки – напоминала Хосейке об отце. Трудно было его забыть. Он тяжело вздохнул, смахнул рукой навернувшиеся на глаза слезы.
С тех пор как отец утонул весной в реке, они с матерью стали безоленными. На стадо потом несколько раз нападали волки, много оленей погибло и от копытки. Остался отцовский тынзей, а ловить им некого. Нет олешек! Вместо олешек Хороля взялась пасти зверей на ферме – лисиц и песцов. Давно они с матерью не ездили с олешками по старым отцовским тропам к Камню. Не аргишили по тундре и не ставили на новых ягельниках свой чум.
Хосейка отыскал на нартах палочки с зарубками отца. По палочкам пастух вел счет оленям в стаде. Маленькие зарезы ножом – единицы, большие – десятки. После каждого месяца Отела стадо росло, прибавлялось. Олешков становилось все больше.
Под широкими круглыми кольцами на палочках другой счет. Его тоже вел старательный пастух. Зарубка – это черная ночь, пурга, когда на стадо нападали волки, медведи и росомахи. Много на палочках зарубок – много задранных оленей!
"Трудно было отцу, – подумал Хосейка. – Ждал, когда я вытянусь, буду ему помогать. Не дождался. Матери трудно было охранять стадо. Даже вороны долбили телят, разбивали головы!"
Хосейка уселся с отцовскими палочками перед чумом. Вспомнил, что отец отмечал его рост по хорею. Поставил хорей рядом с собой. Вот маленькая отцовская зарубка.
"Расти, сынок! Охотником будешь. Я тебе щенка привез. Белые лапки у него. Сам корми, твой будет. Как назовешь?
– Лапа!
– Пусть будет Лапой!"
Расстроился Хосейка от воспоминаний. Но долго он не умел грустить. Стал думать о другом.
Далекий собачий лай напомнил ему о черной лайке. Ему надо узнать, куда она делась. Решил, что собаку обязан наказать, чтобы никуда не убегала. Она должна лежать перед чумом. Если бы у них были олешки, должна была бы их загонять и стеречь!
– Лапа, Лапа!
Но и на этот раз черная лайка не явилась. "Отбилась от рук, – твердо решил Хосейка. – Отец говорил, чтобы я учил ее лаской. Я никогда ее не бил, а сейчас придется отхлестать ремнем. Росомахи погрызут на нартах зимние малицы, а ей до этого нет никакого дела. Должна знать свое место!"
Неожиданно Хосейка задумался. Помимо его воли рождались звонкие слова. Надо было скорей собирать их вместе. Он закрыл глаза и начал читать:
Отчего мне так хочется петь?
Отчего мне так хорошо?
Никто не знает!
Полетит мой аргиш
Сквозь ветер и пургу,
Весь яркий, весь в снегу.
Вот почему мне так хорошо.
Полетит мой аргиш
К Щучьей глубокой реке,
Полетит по широкой равнине,
Все узнают,
Отчего мне так хочется петь!
Отчего мне так хорошо!
Хосейка не заметил, как к нему на брюхе осторожно подползла Лапа. Он долго сочинял стихи и не замечал ее. Случайно повернулся и остолбенел.
– Ты откуда здесь взялась? – он хмуро сдвинул насупленные брови.
Морда у собаки была вымазана землей и грязью по самые глаза.
– Где носилась? Я тебе кричал. Почему не прибегала?
Лапа спокойно выдержала злой взгляд хозяина, виновато помахивая закрученной баранкой хвоста.
– Думаешь, я поверю, что ты тут все время лежала?
Черная лайка утвердительно тявкнула. Обиженно отвернула голову от хозяина. Принялась старательно очищать грязь, работая поочередно лапами и языком.
– Посмотри на свою морду, – ругал собаку мальчик. – Хоть бы умылась в ручье. Думаешь, я не знаю, что ты пеструшек ловила?
Собака молчала. Виляла хвостом, стараясь вымолить прощение.
Над чумом низко пролетала стая чирков, опахивая Хосейку и собаку ударами крыльев.
Лапа беспокойно вскочила. Острым носом жадно стала ловить запахи. Долго следила за стаей, которая немного покружилась над болотом, а потом неожиданно скрылась за дальними буграми.
Собака зевнула, успокоилась. Растянулась на земле.
– Утятины захотела? – Хосейка подошел к Лапе. – Пеструшки надоели тебе? Да?
Неожиданно чирки всей стаей появились над стойбищем и с ходу сели на воду недалеко от чума.
Лапа рванулась вперед, но Хосейка вовремя крепко схватил ее за ошейник.
– Утятины захотела?.. Аргиш прибегал, ты не видела... Зубы лечила. Меня не разбудила... Росомахи погрызут малицы на нартах, тоже не заметишь... Что в стаде случилось, знаешь? Молчишь... Я не слышал Моржика... Он тоже утром не лаял. С тобой бегал? А ты случайно Замарайку не гоняла? Давно я уже Замарайку не видел... А может быть, ты вместо пеструшек птенцов на гнездах давишь? Утят или гусят? Ты смотри у меня! он строго погрозил собаке пальцем. – Если ты слов не понимаешь, посиди без охоты. Так будет лучше и мне спокойней. Замарайке будет лучше! – Он достал из кармана веревку и старательно привязал правую ногу собаки к нартам.
В тундру давно пришли белые ночи. Солнце не спускалось с неба, обогревая холодную землю, растапливая по рекам и ручьям снежинки и последние льды.
Мальчик знал, что время нельзя торопить и нельзя остановить. Это не олений аргиш. Он вспомнил свою ссору с Нярвей и улыбнулся. Зря она хотела подгонять дни. У них свой бег, и хорей им не нужен!
На переменке к нему подбежала Нярвей, отвела в сторону и сказала:
– Хосейка, скоро у нас каникулы. Десять дней осталось!
– Ну и пусть.
– Ты понимаешь, что говоришь? – у Нярвей даже округлились глаза. – У нас будут ка-ни-ку-лы! Ка-ни-ку-лы! Десять дней ос-та-лось!
– Ну и пусть ка-ни-ку-лы! – он решил подразнить Нярвей и тоже растягивал слова. – Ка-ни-ку-лы не пелей, их не подгонишь!
Нярвей обиделась и убежала. Глупая Нярвей. Нашла о чем волноваться. Придет время каникул, Мария Ивановна скажет. Не забудет!
Два дня Нярвей дулась и не разговаривала с ним. А ему все равно. У него нет времени думать и гадать, почему она поругалась с ним. Нет времени мириться с ней. Он знает, что с девчонками лучше не водиться. Придут каникулы, и они перестанут бегать в интернат. А пока Мария Ивановна не улетит отдыхать в Москву, она будет ходить по чумам и раздавать книжки. Будет заставлять читать. Будет осматривать уши и руки. Разве это каникулы, когда надо умываться и чистить зубы каждый день.
Лапа вздрогнула. Быстро вскочила. Подняла голову, внюхиваясь в порывистый ветер.
Хосейка тоже услышал глухой лай собак на краю стойбища, у реки. Не было никакого сомнения, что собаки подняли зверя и гнали его.
– Хосейка! – издали закричала Нярвей, подбегая к чуму. – Я лисенка видела. Бежим скорей.
– Замарайку?
– Черного лисенка! – запыхавшись, сообщила испуганная девочка. Помнишь, я тебе говорила? Есямэта побежал за ружьем. А за ним – Тэбко со своей двустволкой и Сероко.
– Они видели лисенка?
– Не знаю.
Хосейка напряженно начал прислушиваться. Собаки перестали кружиться на одном месте и летели к ручью по прямой. Скоро стая распалась. Самые легкие и вязкие собаки вырвались вперед. Выстроились и их голоса. Лай первых стремительно нарастал, а последних – глох где-то далеко в тундре.
– Хосейка, бежим к озерам! – сказала нетерпеливо Нярвей. – Собаки туда гонят.
– Куда?
– К озерам.
– Нечего там делать! – Хосейка не послушался девочку. Он бросился к ручью, где уже не раз встречал Замарайку.
Мальчик не был уверен, что найдет своего Замарайку, но не терял надежды. Ему неизвестно, сколько было черных лисят, но один с редким упрямством кружился второй месяц недалеко от стойбища, будто что искал. Нярвей и Учкалы видели черного лисенка. Может быть, он тоже встречал его, но точно не знает. Его лисенок с рыжими пятнами – настоящий Замарайка. Если собаки гнали Замарайку, лисенок должен вспомнить, что около ручья есть глубокая песцовая нора. Рано или поздно он должен повернуть к ней.
Нярвей была в полной нерешительности. Она сама прибежала к Хосейке, чтобы остановить ребят. Не знала, слушаться Хосейку или самой принимать решение. Она могла подчиняться Сероко, Тэбко и даже толстяку Есямэте. Все они охотники. Убивали уток и гусей. А Тэбко за песца получил двустволку. Но Хосейка не охотник. Даже не рыбак. В одной книге она читала про вруна. Похож на него Хосейка. Врун рассказывал, как на охоте он одним выстрелом нанизывал на шомпол всю стаю диких уток. Хосейка еще не вырос, а уже рыбу запрягал в нарты. А вырастет – станет самым большим вруном!
Оглянулась Нярвей, а Хосейки и след простыл. Она могла его догнать, но не захотела. Решила свою гордость показать. Она еще не совсем с ним помирилась. А только наполовину. Обидел он ее в школе. Каникулам был не рад! Пусть Хосейка вдоль ручья побегает. Она остановит ребят около озер. Накричит на них. Начнет пугать Марией Ивановной. Почему они забыли, что сейчас нельзя охотиться?
Хосейка прибежал к знакомому ручью и удивился. Между камнями прыгала узкая струйка воды, как ременный тынзей. Он помнил, что еще недавно вода шла вровень с берегами, сердито перекатывая огромные валуны. Он долго искал тогда брод. Переходил на правый берег по мокрым камням через пенистый бурный поток, рискуя быть смытым.
Мальчик быстро оказался на правом берегу. Остановился и стал прислушиваться.
Собаки лаяли уже недалеко от озер. "Кажется, болтушка Нярвей оказалась права, – неожиданно подумал он. – Лисенок пробежал к озерам. Но почему он забыл о ручье? Почему забыл о песцовой норе? Выбежит на Есямэту – попадет под выстрел. Не пропустят его ни Сероко, ни Тэбко. Есямэте тяжело бегать, но стрелять он умеет, бьет навскидку. Редко мажет и Тэбко. Правый ствол у его ружья – получок, левый – чок. Если с первого выстрела не убьет, вторым доберет!"
Точно нарисовав картину, что произойдет, если лисенок выскочит на охотников, Хосейка еще больше разволновался. Ему некогда было особенно раздумывать. Надо было мчаться наперерез собакам, отбить лисенка. Он понесся вверх по ручью, чтобы быть ближе к озерам. Это был единственный выход при создавшемся положении.
Собаки окончательно выстроились. Это мальчик понял по их злобным голосам. Громче всех, с подвывом лаяла большая рыжая собака. Она была самой вязкой в собачьей стае и редко отпускала зайцев и песцов, когда охотилась в тундре.
Хосейка представил, как трудно приходится лисенку. Единственное для него спасение – чаще менять направление и резко разворачиваться. Если он будет бежать по прямой, рыжая собака его догонит!
Громкий выстрел прогремел в тишине, раскатываясь эхом.
Хосейка растерянно заморгал глазами. Он старался не думать, что выстрел охотника все решил. Скупые слезы покатились по его щекам. "Эх ты, Замарайка, Замарайка! Неужели отбегался?"
Мальчик не знал, что предпринять.
Притихшая на минуту собачья свора быстро оправилась после ружейного выстрела. Снова бросилась вдогонку за зверем с громким лаем. Но рыжая собака отстала. Впереди стаи летела новая, заливаясь звонким лаем.
Хосейка улыбнулся от радости. Стал прыгать, хлопая себя руками по малице. "Молодец, Замарайка, молодец! Обманул охотников!"
Далекий лисенок с рыжими пятнами, которого он давно назвал Замарайкой, стал ему роднее и ближе. Сейчас он волновался и переживал за каждый его прыжок, бросок в сторону, стараясь представить погоню. Силы были неравны. Лисенок рано или поздно должен был устать, споткнуться. Если его до этого не достанут собаки, могут убить мальчишки – Есямэта, Сероко и Тэбко.
Хосейке стало мучительно стыдно, что он ничем не мог помочь лисенку и прибежал к ручью. Надо было послушаться Нярвей: он бы давно уже отпугнул собак и остановил ребят.
Неожиданно стая повернула и помчалась к ручью. Хосейка снова радостно заулыбался. Не было уже никакого сомнения, что лисенок мчался изо всех сил к спасительной песцовой норе.
"Нярвей, а я прав, а я прав!" – обрадовался Хосейка.
Голоса собак стремительно приближались. Снова рыжая собака заняла первое место, о чем сообщал ее раскатистый, грубый голос.
Хосейка слышал уже тяжелое дыхание собак, шлепанье лап по лужам. Он внимательно приглядывался, стараясь увидеть маленького лисенка.
Но собаки резко отвернули от ручья. Наверное, в последний момент Замарайка прыгнул в сторону.
Стая, не отрываясь от зверька, убегала все дальше и дальше к озерам.
Мальчик не мог понять, почему лисенок принял такое решение. Самое главное, что Замарайка еще не сдался. "Только бы выдержал, только бы выдержал!" – озабоченно и страстно шептал Хосейка. Он хотел верить, что Замарайка вырвется из круга, помчится к норе.
Собаки то оказывались у ручья, то снова стремительно уносились вдаль.
Вдруг Хосейка услышал, как в ручье загремела галька. Потом он услышал прерывистое дыхание бегущего.
Размахивая руками, к камню во всю прыть летел Есямэта. Хосейка не мог не удивиться его охотничьей сообразительности. Толстяк быстро огляделся и лег с ружьем напротив лаза в нору.
Хосейка не знал, что ему делать. Пока Есямэта не видел его, надо было принимать решение.
Неожиданно перед норой оказался лисенок. Хосейка заметил узенькую мордочку, стоящие черные ушки. Рыжие пятна на шубе и лапах ярко выделялись. Мальчик отметил, что лисенок успел подрасти. Хвост опушился и стал толстым.
Замарайка в нерешительности присел перед норой, тяжело поводя боками, прислушиваясь к разноголосому лаю собак.
Хосейка поздно вспомнил о Есямэте. Светлый зайчик упал на поднятый ствол ружья.
Толстяк старательно целился в сидящего лисенка.
– Есямэта! – громко крикнул Хосейка. – Не смей стрелять! Замарайка должен жить! – и он прыгнул сверху на толстяка.
Прогремел выстрел. За облаком дыма Хосейка успел заметить, что лисенок юркнул в нору.
Хосейка бил извивающегося под ним толстяка обеими руками. В каждый удар вкладывал много силы.
– Замарайка должен жить! Замарайка должен жить!
Глава 25
РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ
Хосейка всегда просыпался сразу. На рассвете он шагнул через порог чума к свежему ветру. Сзади, за его спиной, остался дымный запах сажи, углей и кислых оленьих шкур.
Солнце нестерпимо било в глаза, и он зажмурился. Потом загородил нагретые веки рукой и из-под темного козырька посмотрел в глубокое голубое небо. Так же старательно, по-хозяйски, принялся разглядывать знакомую тундру, скрытые в синеватой дымке бугры и лужайки цветов.
От карликовых кустов неожиданно вытянулись черные тени, похожие на оленьи рога.
Открывшаяся картина потрясла мальчика. Хосейка представил себя пастухом. У него огромное стадо. Первые хоры проходят мимо, а последние олешки еще не поравнялись с Камнем.
– Хей-хыть! – громко закричал мальчик, размахивая воображаемым мотком тынзея. Сейчас он отловит себе самых сильных быков для упряжки. Мэтой – коренным поставит быка с большим черным пятном на груди. Такого быка всегда запрягал отец. Пелей – крайний правый будет у него белый, как снежный сугроб.
"До неба мне не долететь, а тундру я всю объеду на своих олешках!" мечтательно подумал он и громко засмеялся. Ощущение огромного счастья неожиданно пришло к Хосейке и больше уже его не покидало. Он почувствовал, что ему хочется петь, но звонкие слова пока еще не пришли.
Мальчик торопливо зашагал в тундру радостный и довольный. За ручьем на маленьком озере увидел белых лебедей. Подсвеченные солнцем, они казались легкими, как облака. Лебеди тихо плавали рядом, заботливо перекликались, ухаживая друг за другом.
– Ань-дорова-те! – приветливо поздоровался мальчик и помахал птицам рукой. – Доброе утро!
Лебеди попали в полосу солнца и стали розовыми. Подул порывистый ветер. Два облачка качнулись и медленно заскользили к заросшему осокой берегу. По озеру неслись два розовых легких облачка.
– Ань-дорова-те! – громко поздоровался Хосейка, вбежав на бугор. Между ватными клочьями красноватого тумана сверкали промытые глаза озер и зеленый ягель. – Ань-дорова-те, тундра! Как живешь?
Мальчик не спеша продолжал свой путь, приминая траву и ягель подошвами растоптанных тобоков.
С испуганным писком с болота снялась пара куличков и пролетела над ним.
– Ань-дорова-те! – приветствовал птиц Хосейка. – Почему вы испугались? Охотник летом всегда должен быть добрым. Я не собирался в вас стрелять. Лебеди-крикуны это знали. Мне нужно считать уток! Нужно считать гусей! Нужно считать ржанок и пуночек! Я должен знать, сколько выводков у песцов!
Хосейка никогда не уставал ходить по тундре, перебраживать через топкие моховые болота и ручьи. Одно озеро сменялось другим, ручьи ручьями, болота – болотами. А мальчик все ходил и считал. На левой руке он загибал пальцы, когда взлетали утки, на правой – гуси.
Около больших красных камней, задернутых лишайниками, он остановился. В тесном колодце Хосейка случайно увидел Нгер Нумгы. Звезда ярко горела на черной воде.
Хосейка удивленно посмотрел на белесое небо. Потом еще раз заглянул в глубину камней. Сомнения не было. Настоящая Полярная звезда тихо спала между камнями.
Мальчик на цыпочках осторожно отошел в сторону, чтобы не разбудить звезду.
"Нгер Нумгы прибегает спать на землю!" – подумал Хосейка и радостно улыбнулся. Он обязательно об этом расскажет пастухам. Пусть они знают, что в Месяцы Большой и Малой Темноты, когда трудно аргишить по тундре, можно отыскать Нгер Нумгы на земле.
Ветер постепенно начал крепчать. Он заламывал гибкие ветви кустарников, пригибал траву. Зарябилась вода на озерах, побежали барашки.
Хосейка медленно двигался навстречу ветру. Шелест листьев, крики птиц настраивали на поэтический лад. Особенно понятными становились знакомые песни о родине, простые и бесхитростные загадки о ветре, земле и воде.
Мальчик начал подбирать слова. Сначала он произносил их про себя, а потом громко, во весь голос, прислушиваясь. Крутил их по нескольку раз, переворачивал, менял местами. Не сразу слова укладывались в звучные стихи, и это его расстраивало и злило.
Но сейчас особенно не везло. Он ничего не мог придумать, а повторял бесчисленное множество раз одни и те же строчки, вглядываясь в синеющую даль.
Отчего мне так хочется петь?
Отчего мне так хорошо?
Слова, как пугливые олешки, разбегались от Хосейки в разные стороны. Он бегал за ними с тынзеем, но не мог никак заарканить. А ему хотелось выразить свою большую радость и счастье. Хорошо дышать воздухом, когда над головой светит теплое солнце. Нет в тундре лучше музыки, чем говорливый гомон гусей и кряканье уток. Приятно встречать песца с выводком. Хорошо, что есть Ямал со своими озерами, реками, ручьями и ягельниками. Хорошо, когда по старым тропам каслают от Камня к Карскому морю много олешек.
Отчего мне так хочется петь?
Отчего мне так хорошо?
– Думай, худая башка, думай! – Хосейка ладонью хлопнул себя по лбу.
Мальчик не понял, помогло ли ему наказание или что-то другое, но слова вдруг прибежали к нему, стали выстраиваться в большой аргиш. Он быстро произносил их, стараясь запомнить, поражаясь своим удивительным даром.
Если смотреть на солнце
Значит упрямо смотреть на юг,
Я это давно узнал.
Рассказывал мне об этом еще отец.
Тундра утром хороша.
Рассказал мне об этом народ,
С которым я живу.
Солнце летнее присело
На край пологого холма.
Кусты темнеют мехом рысьим,
Озера – глаза твои,
Мой Ямал.
Оленьими стадами облака
Бредут по небосводу.
Гуси собрались в отлет,
Летят, махая родным просторам,
Твоим озерам, тебе, Ямал!
– Хосейка! – раздался неожиданно громкий голос Нярвей.
Мальчик остановился. Недовольный, стал прислушиваться к порывам ветра. Пропало чудесное ощущение неограниченной свободы. Разлетелись звучные стихи, которые с таким трудом пришли к нему. Он снова почувствовал себя маленьким четвероклассником, под которым висели повседневные дела и школьные отметки.
– Хосейка! Каникулы! – кричала с другой стороны Учкалы. – Мария Ивановна сказала: "Каникулы!"
– Мария Ивановна! – передразнил Учкалы Хосейка. – Зачем мне ее каникулы? Гуси еще не табунятся, а она спешит! Думай, худая башка, думай! – Он снова хлопнул себя ладонью по лбу, но стихи не приходили.
Хосейка сел на камень и задумался. Надо ему разделаться с Нярвей, отлупить ее вместе с Учкалы. Пусть не бегают за ним! Помешали написать стихи о Ямале! Разве они понимают, как трудно найти нужные слова?!
– Хосейка! Где ты, Хосейка? – громко, озабоченно кричала Нярвей.
– Хосейка! Каникулы! Каникулы, Хосейка! – вторила ей без остановки Учкалы.
Но мальчик не отзывался. Он твердо знал, что девчонки не годились в товарищи. Их надо вздуть, чтобы они за ним не бегали. Ничего особенного не случилось. Обойдется он без каникул!
"Пускай ищут целую неделю, а я не буду отзываться!" – твердо решил Хосейка. Он удобнее устроился на камне. Подвернул пустой рукав под голову и закрыл глаза.
Девочки медленно приближались к озерам и все время кричали.
Скоро Хосейка пригрелся и заснул.
На спящего налетела Лапа. Она была вся в грязи, тяжело бежала, и от быстрого бега язык свисал изо рта. Она прыгнула на грудь хозяину и ткнулась открытой пастью прямо в лицо.
Хосейка был недоволен появлением Лапы. Она не дала ему досмотреть сон. Слова продолжали звучать в его ушах, выстраиваясь по порядку.
Оленьими стадами облака
Бредут по небосводу,
Гуси собрались в отлет,
Летят, махая родным просторам,
Твоим озерам, тебе, Ямал!
– Хосейка, вот ты где прячешься! – громко крикнула Нярвей и принялась изо всей силы бить кулаками по малице. – Я устала тебя искать. Лапу послала! Есямэта решил отомстить тебе за лисенка.
– Только за этим ты бежала?
– Я хотела тебе сказать.
– Пусть только попробует! – Хосейка крепко сжал кулаки.
– Есямэта подговорил Тэбко и Сероко. Втроем хотят тебя бить.
Но Хосейка не слушал девочку. Убежавшие строчки стихотворения замелькали перед ним. Они прибегали к нему во сне, но он их не запомнил.
Хосейка напряженно смотрел на камни и торопливо шептал, складывая слова:
Оленей быстро я запряг,
Вперед! На Север! Эй! Вперед!
Полозья свищут. Стонет лед.
– Хосейка, ты не слушаешь меня! – Нярвей дернула мальчика за рукав малицы. – Трое на тебя нападут: Есямэта, Сероко и Тэбко.
– Отстань! – нетерпеливо отмахнулся мальчик, крепко сжимая кулаки. Неизвестно, когда на него нападут ребята, но он готов сейчас разделаться с Нярвей. Пусть она не пристает к нему с глупостями. – Ямал, Ямал! Я повезу тебе привет, Ямал!
– Ты что, шаманишь? – испугалась Нярвей, отодвигаясь от Хосейки. Давно ей казалось, что он с чудинкой. Совсем не похож на знакомых ребят.
– Шаманю! Не боюсь я Есямэту, не боюсь Тэбко, не боюсь Сероко! засмеялся Хосейка. – Слушай песню.
Нярвей удивленно уставилась в открытый рот мальчика. Разве он нормальный: не боится, что ему разобьют нос!
Оленей быстро я запряг,
Вперед! На Север! Эй! Вперед!
Полозья свищут. Стонет лед.
Я привезу тебе, Ямал, привет!
Хосейка прочитал начало стихотворения и замолк. Нярвей удивленно смотрела на мальчика.
– Понравилось? – требовательно спросил Хосейка. Он понимал, что стихи требовали слушателей. Молчаливая Лапа всегда его хорошо слушала, но она никогда не хвалила его и не ругала.
– Ты придумал?
– Сам.
– Почему ты такой врун, Хосейка? – засмеялась Нярвей. – Маленький, а врешь... Как барон Мюнхгаузен... я читала. Он был самым большим вруном! Ты рыбу в нарты запрягал, а он шомполом всю стаю уток сразу убил...
– Я врун?.. Рыбу поймал большую, не мог вытащить, чуть в лунку не попал... – Хосейка сжал кулаки и угрожающе двинулся на Нярвей. – Я написал... придумал... Я давно научился... Разуй глаза, слушай!
Отчего мне так хочется петь?
Отчего мне так хорошо?
Никто не знает!
Полетит мой аргиш
Сквозь ветер и пургу,
Весь яркий, весь в снегу.
По мере того как Хосейка громко читал, глаза у Нярвей округлялись. Она ближе подвинулась к мальчику, стараясь не проронить ни одного слова. Сколько раз она сама летела на нартах! Как точно он отыскал слова: "Сквозь ветер и пургу, весь яркий, весь в снегу!"
Вот почему мне так хочется петь!
Вот почему мне так хорошо.
Полетит мой аргиш
К Щучьей глубокой реке,
Полетит по широкой равнине,
Все узнают,
Отчего мне так хочется петь!
– Сам придумал?
Хосейка не вытерпел и дернул Нярвей за косу.
– Сказал – сам. Я не врун. Рыбу ловил. Не мог вытащить. Я нашел, где спит Нгер Нумгы.
– Кто спит? – удивленно переспросила Нярвей и на всякий случай отбежала подальше от Хосейки. Не поймет она его: один раз говорит хорошо, другой – как больной. Где он видел, чтобы звезды с неба приходили спать на землю?
– Полярная звезда. Не веришь, да? Я тебе покажу, где спит Нгер Нумгы! Хосейка не врун, он не барон Мупаузен! Да, не врун!
– Не Мупаузен, а Мюнхгаузен, – и Нярвей поджала губы.
– Все равно! – Хосейка схватил Нярвей за руку и потащил к большим красным камням, повернулся и угрожающе погрозил ей кулаком.
– Тихо, смотри не разбуди! – он осторожно ступал на цыпочках, чтобы под ногами не хрустнула ни одна веточка, не прокатился ни один, даже самый маленький, камушек.
Хосейка посмотрел. В черной воде спокойно спала Полярная звезда.
– Смотри! – и он пригнул голову бестолковой отличницы Нярвей. Смотри! Хосейка не врун!
Нярвей растерянно глянула в высокое небо, потом снова уставилась в колодец между камнями. Звезда ярко горела. Хосейка в самом деле не обманывал ее.
– Ты не врун! – громко закричала обрадованная Нярвей.
Но тут же получила крепкий удар в бок.
– Разбудить хочешь! – шепотом сказал Хосейка. – Пусть спит! Ночью много работы у Нгер Нумгы!
– Много! – сразу согласилась Нярвей и осторожно посмотрела в колодец.
Звезда по-прежнему спокойно спала, как набегавшийся за олешками уставший пастух.
Ребята отошли от камней.
– Хосейка, Мария Ивановна сказала, что в Москву нас повезет. Полетим на самолете.
– Ну и пусть, – безразлично отнесся Хосейка. – Не поеду я.
– Почему? Москву посмотришь, Мавзолей Ленина посмотришь, Красную площадь посмотришь! – настойчиво убеждала Нярвей. – Ты не врун... Я тоже не вру... В Москву полетим!
Хосейка отвернулся от девочки и зашагал неторопливо в тундру. Над головой пролетел гусь, и он загнул на правой руке палец. Левая рука была для уток, правая – для гусей.
Вдруг на бугор выскочил веселый черный лисенок с рыжими пятнами. Он огляделся по сторонам и быстро принялся раскапывать нору пеструшки.
– Замарайка! – громко крикнул Хосейка, обрадованный неожиданной встречей. Черно-бурый лисенок вздрогнул. Оторвался от работы. Черные ушки насторожились.
– Замарайка! – тихо сказал Хосейка, не спуская глаз с маленького лисенка. Лисенок прыгнул в сторону. Мелькнул рыжий кончик хвоста.
– Ты видел? – подбежала взволнованная Нярвей к Хосейке. – Черный лисенок пеструшек ловил.
– Это Замарайка!
– Правда, – сразу согласилась девочка. – Я тоже видела рыжие пятна. У него рыжий хвост.
Хосейка смотрел отсутствующим взглядом на Нярвей. Ничего она не понимала. Рыжий хвост!
Новые слова прыгали где-то рядом, торопливо подбегали к нему, окружали со всех сторон. Жалко было упустить момент, когда слова выстроятся в звонкие строчки.
Хосейка быстро шевелил губами, подбирал непослушные слова.
Замарайка, друг!
Мы встретились с тобою вдруг,
Не в последний раз,
Я знаю.
Тундра большая,
Путей и дорог много.
Я в сердце сберегу
Память о тебе, Замарайка,
Ты знай!
– Сочиняешь стихи?
– Прибежали. Про Замарайку!
Нярвей смотрела на Хосейку. Она медленно шла с ним рядом, удивленная и взволнованная.