Текст книги "Из жизни императрицы Цыси"

Автор книги: Владимир Семанов

ОРХИДЕЯ ПОПАДАЕТ ВО ДВОРЕЦ

В январе 1853 года, на третьем году правления императора Сяньфэна (Всеобщее процветание), когда тайпины уже захватили значительную часть Китая, двор внезапно объявил – по-видимому, для того, чтобы отвлечь внимание от государственных неурядиц – о наборе красивых маньчжурок в императорские наложницы. При средневековых китайских дворах иногда бывало до трех тысяч наложниц; маньчжуры сочли, что достаточно семидесяти, но соблюдали это правило довольно редко. К тому же в распоряжении императора всегда находилось около двух тысяч служанок, обязанных исполнять любые его желания.

Сяньфэн был лишь четвертым сыном императора Даогуана, однако все трое его старших братьев умерли, поэтому он и стал наследником. Жена Сяньфэна тоже вскоре умерла, но у него была главная наложница – Цыань (Милостивая и спокойная) из рода Нюгуру, которую он сделал императрицей. Процедура выбора императорских жен и наложниц была весьма своеобразной, на ней стоит остановиться подробнее. Известно, что в маньчжурском Китае существовало девять чиновничьих рангов, среди которых девятый считался самым низшим. Так вот в упомянутой процедуре, по обычаю цинского двора, участвовали исключительно маньчжурки – дочери восьмизнаменных чиновников высших рангов. Из этих девушек князья и высокие сановники отбирали только тех, у которых восемь иероглифов, обозначающих даты  рождения, считались благоприятными. Управление двора обучало счастливиц всевозможным церемониям, и лишь потом отобранные допускались пред монаршие очи.

Родственницы императорской фамилии не могли быть, кандидатками – вероятно потому, что это создавало опасность кровосмесительства. Китаянок тоже, как правило, не принимали, но по другой причине: маньчжуры боялись покушений со стороны представительниц порабощенного народа. И все же китаянки попадали во дворец – в качестве служанок, а порою и в роли наложниц. Поскольку жизнь последних была не всегда сладка, некоторые маньчжурские аристократы, чтобы избавиться от повинности, слегка уродовали своих дочерей или представляли вместо них бедных молодых китаянок, купленных специально для этого.

Во время предсвадебной аудиенции вдовствующая императрица и император, сидя на троне, рассматривали проходящих мимо девушек, которые затем выстраивались в ряд. Обычно перед китайскими правителями полагалось стоять на коленях, но кандидаток освобождали от этого, так как иначе их было бы трудно разглядывать. Посоветовавшись между собой, монархи через евнухов вручали лучшим девушкам нефритовые жуи[12]12
  Жуи («исполнение желаний») – волнообразно изогнутый жезл с головкой, напоминающей древесный гриб или облако; по некоторым данным, он происходит от фаллического культа. В древности употреблялся для почесывания спины, позднее стал просто украшением,которое сулило удачу.


[Закрыть]; первая из этих девушек отныне считалась императрицей, а остальные – императорскими наложницами. Они должны были трижды встать на колени перед монархами и девять раз удариться головой об пол. Девушкам,не прошедшим конкурса, вдовствующая императрица жаловала шелковые одежды, а для будущей молодой императрицы Управление двора строило специальные покои и перевозило туда всех ее родных, где они должны были ждать дня свадьбы.

Тут мне придется несколько нарушить идиллическую атмосферу и сказать, что девушки, выбранные для конкурса, но почему-либо пропустившие его, по-прежнему рассматривались как кандидатки и им под страхом суровой кары не разрешалось выходить замуж вплоть до двадцати лет, хотя уже семнадцатилетние считались чересчур старыми для императора. Даже достигнув двадцатилетнего возраста, они должны были испрашивать соизволения на замужество у местного правителя, и далеко не всегда это соизволение давалось.

Немногим лучше была судьба большинства девушек, выдержавших конкурс. Они нередко доживали до седых волос, так и не испытав того, ради чего их поселяли во дворце, или буквально гибли от тоски. Только имевшим звания (от постоянно находящихся до императорских драгоценных наложниц) позволялось раз в год или, самое большее, раз в несколько месяцев принимать у себя родителей, но не других родственников, а не имевшим званий не разрешалось и этого. Встречи наложниц с родными (как правило, коллективные, на людях, без всяких отлучек домой) очень напоминали свидания в тюрьме.

На выборах 1853 года, о которых в данном случае идет речь, произошел еще один характерный эпизод. Молоденькие кандидатки, расставшиеся с родителями и завидевшие грозную дворцовую стражу, плакали – вероятно боясь и того, что из-за восстания их разлука с семьями может оказаться вечной. Император почему-то долго не появлялся, и девушки, мучаясь от голода и жажды, целый день стояли у ворот Дворца земного спокойствия. Некоторые вздыхали или стонали, а стражники бранили их, одну стегнули плетью. Девушка упала, но тут же вскочила и стала гневно кричать, что с ними обращаются, как с рабынями, что государь в трудное для страны время думает только о разврате. Оторопевшие было стражники схватили ее и поволокли к приближавшейся императорской колеснице. Однако девушка даже не пожелала встать перед монархом на колени и бросила ему в лицо все те слова, которые только что произнесла. К счастью, император помиловал ее.

В этих выборах участвовала и Орхидея, но как она попала на них? Для начала послушаем Юй Жунлин:

«Вдова Хой Чжэна с детьми поселилась в Пекине и вела довольно скромную жизнь. Рассказывают, что однажды Цыси сама пошла купить овощей, а по улице как раз ехал молодой император. Девушка спряталась за кучей хвороста, но не удержалась от любопытства и выглянула. Сяньфэн заметил ее. Вскоре он приказал Управлению двора набрать себе наложниц, и Цыси оказалась в числе избранных».

Здесь Орхидее, которую, согласно большинству источников, Сяньфэн и во дворце-то долго не замечал, сразу придается чересчур важное значение. Гораздо правдоподобнее и вместе с тем подробнее пишет об этом Сюй Сяотянь:

«Соседские девочки, много лет не видевшие Орхидеи, давно превратились в девушек и с радостью встретили свою повзрослевшую, очень похорошевшую подругу. Она снова стала ходить к ним в гости, принимать их у себя, разговаривать, смеяться. Иногда они вместе отправлялись на Глазурный рынок или в Беседку безмятежности, гуляли по храмам, любовались яркими весенними нарядами, но однажды все подруги внезапно исчезли. Удивленная Орхидея, не выдержав, сама пошла к ним и тут же в страхе вернулась домой.

– Что с тобой, доченька? – беспокойно спросила мать.

Тогда Орхидея рассказала, что сейчас набирают девушек для императорского гарема. Евнухи рыщут по улицам, хватают всех красивых молоденьких маньчжурок и тащат их во дворец для дальнейшего отбора. Многие родители прячут своих дочерей или срочно выдают их замуж, так что переполох всюду ужасный. Почти все подруги Орхидеи были маньчжурками и прятались дома; только ее семья ничего не знала – умудрилась „спать в барабане“.

Услышав, что император набирает наложниц, Тун Цзя втайне обрадовалась. Она подумала, что жить во дворце, а может быть даже получить титул драгоценного человека, гораздо лучше, чем терпеть голод и стужу. Но едва она попыталась донести эту мысль до дочери, как та зарыдала, отказалась от еды, перестала причесываться и заперлась в своей комнате».

Сопротивление Орхидеи, по Сюй Сяотяню, было вызвано мечтой о браке с юношей, которого она до этого видела. Но дело в том, что придворные, искавшие кандидаток для гарема, в свою очередь видели Орхидею:

«В тот день, когда она так неосторожно отправилась к подругам, ее заметил один евнух. Красота Орхидеи поразила его; он даже не подозревал, что на свете бывают такие обаятельные женщины. Толстые косы, извивающиеся по длинному халату, ровная челка и небинтованные, но маленькие ноги[13]13
  Маньчжуры отлично понимали вред бинтования ног и не восприняли этот китайский обычай, шедший со времен средневековья.


[Закрыть] ясно говорили, что она маньчжурка, поэтому евнух немедленно доложил о ней главноуправляющему Цую. А главноуправляющий как раз пребывал в смятении из-за того, что не мог набрать достаточного числа красивых девушек. Услышав доклад евнуха, он тут же отправился в переулок Западный пруд, расспросил тамошних жителей, понял, что речь идет о дочери провинциального инспектора, и возрадовался, потому что Орхидея вполне подходила в наложницы.

Дело в том, что при Цинах наложница должна была иметь определенное происхождение: быть дочерью чиновника не ниже четвертого ранга, а Хой Чжэн дослужился до второго, да еще принадлежал к наследственной знати. Кроме того, в наложницы брали только девушек от четырнадцати до двадцати лет – девятнадцатилетняя Орхидея проходила и по этому признаку. Естественно, что главноуправляющий доложил о ней Управлению двора, которое недавно получило от императрицы тайный указ набрать наложниц для Сына Неба.

Сановники из Управления двора, тоже рыскавшие повсюду, словно тигры или волки, чтобы исполнить этот указ, одобрили главноуправляющего и послали его вместе с другими евнухами в дом Орхидеи. Девушка скрывалась там уже несколько дней, решаясь выходить лишь во внутренний дворик, где она стирала и готовила – не в пример былым временам, когда за нее это делали слуги. В тот день она как раз стирала. Евнухи ввалились во дворик, увидели ее и загалдели:

– О, какая прекрасная девушка!

Смущенная Орхидея бросила белье и убежала в комнату. На шум выглянула мать.

– Зачем вы пришли? – спросила она, кланяясь.

– А разве госпожа не знает, что во дворце выбирают наложниц?! – воскликнул главноуправляющий. – Мы повсюду ходим, не можем найти ничего приличного, а тут, оказывается, скрывают такую красавицу! Почему вы не доложили о ней? Ручаюсь, что она понравится десятитысячелетнему господину и он сделает ее драгоценным человеком, а со временем и императорской наложницей. Плохо ли? Вы едва будете успевать благодарить нас!

Сладкие речи евнуха понравились Тун Цзя. Она снова вспомнила о своей нищете, о неприспособленности Гуйсяна. Пожалуй, ей действительно можно опираться только на дочерей. „Да, этот случай нельзя упускать. Раз Орхидея не соглашается, попробую подсунуть им Лотос (Жунэр)“. Она вызвала младшую дочь, показала ее евнухам, но главноуправляющий замотал головой:

–  Неужели вам хочется даром пожертвовать дочерью? Если девушка не совсем красива, она не будет пользоваться милостями императора и умрет во дворце от скуки. Нет, вы уж лучше зовите старшую, которую мы видели!

Тун Цзя поняла, что он прав.

– Моя старшая дочь немного строптива, – сказала она извиняющимся тоном, – поэтому дайте мне три дня сроку, и я ее постепенно уговорю. Через три дня можете приходить за вестями.

Евнухи согласились и ушли, а Тун Цзя, отправившись к Орхидее, принялась настойчиво убеждать ее:

– Ты же видишь, до чего мы дошли! Вспомни, как мы страдали во время болезни отца... На твоего брата я не могу положиться, он всего лишь глупый мальчик, единственная моя надежда – это ты. Девочка, дорогая, пойди туда ради меня! Ты ведь так красива и умна, что не можешь не понравиться его величеству, а когда понравишься, будешь делать все, что угодно, только о матери не забудь!

Из глаз Тун Цзя хлынули слезы. Орхидея тоже не удержалась и заплакала. Этот плач смягчил ее, она согласилась стать наложницей. Обрадованная мать начала целовать ее, называть всякими ласковыми словами, а через три дня вернулись евнухи – уже с дорогим платьем. Переодевшись, Орхидея села в коляску, женщины снова всплакнули, и коляска тронулась».

При всех достоинствах этого отрывка необходимо отметить, что у многих авторов Орхидея попадает во дворец почти случайно. А на самом деле еще до своего приезда в столицу она была зарегистрирована кандидаткой в императорские наложницы. В пьесе М. Коллиса и романе П. Бак она даже мечтает стать наложницей. Это опять-таки выглядит чересчур по-западному: писатели недостаточно учли специфику азиатского сознания, скованного всевозможными ограничениями, и непривлекательность красивого, но довольно скучного маньчжурского двора. Китайские романисты, знавшие все это, предпочли отойти от буквы истории, и их легко понять. Показав колебания Орхидеи, они создали простор для неожиданностей, очень важных в художественной – впрочем, не только в художественной – литературе.

ОСЧАСТЛИВЛЕННАЯ НАЛОЖНИЦА

Выше, в легенде о происхождении Цыси, уже говорилось, что вначале Орхидея играла во дворце очень незначительную роль и была «осчастливлена» Сяньфэном почти случайно, когда ночью подавала ему чай. Поскольку в этой легенде Цыси предстает буддийским перерождением старой лисицы, читатель может усомниться и в реальности остальных деталей, но их повторяет и автор гораздо более достоверного источника – «Подробного обозрения неофициальных историй династии Цин». По-настоящему же красочную картину первого года жизни Цыси при дворе (1853–1854) дает Сюй Сяотянь, описывая местечко Тень платанов в летнем императорском парке, где поселили Орхидею:

«Обычно здесь жили только четыре служанки, присматривавшие за домом и убиравшие его, но сейчас к ним добавили двух наложниц. Второй была Ласточка, девушка из большой и состоятельной семьи, для которой чинная придворная жизнь казалась невероятно тоскливой, а хорошая еда и одежда не составляли ничего удивительного. Вспоминая своих родителей, многочисленных братьев и сестер, она плакала с утра до вечера. А Орхидея, вволю настрадавшаяся, чувствовала себя в парке как нельзя лучше и радовалась каждому новому платью или вкусному кушанью. К тому же здесь  у нее были служанки! С ее веселым, непосредственным характером она быстро превратила платановую рощу в место беготни и смеха и почти забыла о матери, сестре и брате.

Но девушке нравилась и изысканная уединенность этой рощи, где платановые листья, закрывшие полнеба, бросали малахитово-зеленую тень на стены дома. Попросив принести ей альбомы со знаменитыми рисунками и прописями, Орхидея увлеченно занялась живописью и каллиграфией, к которым она имела склонность с самого детства. Овладев красивой скорописью, девушка начала писать на оконной бумаге стихи и рядом с ними изображать орхидеи. Вскоре она разрисовала все окна, а во дворе посадила „орхидеи четырех сезонов“, чтобы окружающие могли постоянно вдыхать аромат цветка, название которого было ее именем...

Вы думаете, Орхидея украшала свое жилище только ради забавы? Нет, она делала это с далеко идущими намерениями, понимая, что летом в таком тенистом месте вполне может появиться император. Более того, она стремилась ускорить этот счастливый миг – при помощи тех денег, которые Управление двора ежемесячно выдавало наложницам. Орхидея с самого начала не тратила их, а откладывала и, скопив лянов двести-триста, дарила евнухам. Те, ублаготворенные столь щедрыми дарами, все время ждали, что девушка о чем-нибудь попросит их, но она ничего не просила, и тогда евнухи по собственному почину стали докладывать ей о каждом шаге императора. Орхидея слушала их как ни в чем не бывало.

Тем временем весна кончилась, погода становилась жарче. После обеда император Сяньфэн ежедневно садился в легкий паланкин, который несли восемь евнухов, и ехал отдыхать в Павильон воды, деревьев и чистого цветения. От спального дворца к этому павильону вели две дороги: одна шла через Горный кабинет, где встречают прекрасное; другая – через Тень платанов. До сих пор евнухи всегда пользовались первой дорогой, потому что она была ровнее и короче, но Орхидея, узнав об этом, подкупила главноуправляющего и попросила его отныне носить императора по второй дороге, вдоль невысокой стены, которой была огорожена платановая роща.

Когда паланкин Сяньфэна поравнялся с рощей, на него пахнуло свежим ветерком, принесшим мелодичные звуки песни. И то и другое заинтересовало императора, изнывавшего от жары. Он молча указал на стену, и главноуправляющий тут же велел евнухам нести паланкин в Тень платанов.

За воротами Сяньфэн действительно обнаружил прохладную тень, густой аромат цветов, поднимавшийся с обеих сторон дорожки, и воскликнул:

– О, какое прекрасное место!

Ласточка и служанки, увидев священный паланкин, поспешно выбежали из дома и встали на колени посреди двора. Но невидимая певица не умолкала. Заинтригованный Сяньфэн решил сам найти ее и, велев остальным не произносить ни звука, вошел в дом. Там никого не оказалось, однако стихи на окнах и картины с изящной подписью „Маленькая Орхидея“ привлекли его внимание. Следя за голосом, который волновал его все больше и больше, император вышел в задний дворик и тут, на берегу пруда, увидел искусственный холм, поросший бирюзовым бамбуком, под которым сидела девушка в маньчжурском наряде: красном халате, зеленых штанах и расшитых туфлях, надетых на белые чулки. Она сидела почти спиной к Сяньфэну, медленно обмахиваясь белоснежным веером из гусиных перьев, а в ее черные, словно крылья цикады, волосы, собранные над точеной шеей, был воткнут большой красный цветок. Край ее розового личика то и дело покачивался в такт песне, тонкая талия изгибалась, как ива...

Император, уже несколько пресытившийся изнеженными китайскими красавицами, с удовольствием смотрел на эту маньчжурку, в которой нежность как бы дополнялась крепостью, здоровьем. К сожалению, он не видел ее лица. Сяньфэн уже думал кашлянуть, чтобы незнакомка обернулась, но тут она запела особенно красиво, и ему не захотелось прерывать ее. Тихо стоя на ступенях, выходивших во дворик, и опершись о перила, он слушал искусно сложенный куплет, в каждой строке которого менялись всего один-два иероглифа:

 
Осенний месяц висит в пустоте,
звучит мелодия флейты.
Месяц в пустоте словно играет,
звуки флейты чисты.
В висящей пустоте играет флейта
мелодию чистой обиды.
В пустоте звучит мелодия флейты,
рождается чистая обида...
 

– Отличная песня! – не удержавшись, воскликнул Сяньфэн.

Девушка испуганно обернулась и увидела, что перед ней не кто иной, как Десятитысячелетний господин, о котором она ежедневно думала.

– Ваша рабыня Орхидея! – отрекомендовалась она, поспешно встав на колени. – Я счастлива лицезреть перед собой земного будду и пожелать ему десять тысяч лет жизни, десять миллионов лет!

Ее голос был так нежен, что Сяньфэну показалось, будто с ним разговаривает феникс, а не женщина. Он велел ей поднять голову и увидел изогнутые брови, ясные глаза, розовые щеки, похожие на персики, и смеющиеся вишневые губы. Пораженный, он подумал: „Я знал многих женщин, но еще никогда не встречал таких свежих и волнующих. Если до сих пор я считал, что среди маньчжурок нет настоящих красавиц, то теперь отказываюсь от этой мысли!“ Сделав знак Орхидее, он вошел в дом и уселся на одну из постелей...

Орхидея поднесла Сяньфэну освежающий мятный напиток. Отпивая маленькими глотками, император внимательно смотрел на девушку, которая явно не ожидала его визита и не успела переодеться. Правда, на розовой шее у нее была золотая цепочка, но халат запахивался не очень плотно и из-под него на самой груди выглядывала бирюзовая нижняя рубашка. Осушив кубок, Сяньфэн протянул его девушке. Та почтительно взяла его своими тонкими, словно выточенными из белой яшмы, пальцами, ногти которых были покрыты красным соком бальзамины, как вдруг император схватил ее за руку. Великолепный нефритовый кубок со звоном разбился. Однако Орхидея, не смевшая поднять головы, была не столько напугана или раздражена, сколько обрадована. Император подтянул ее к постели, усадил рядом с собой и, поглаживая ей руку, стал спрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, из какой она семьи, когда попала во дворец. Девушка послушно отвечала. Сяньфэн придвинулся еще ближе и что-то прошептал ей на ухо. Покраснев, она усмехнулась, вышла в передний двор и позвала двух главных евнухов – Цуй Чанли и Ань Дэхая. Когда они предстали перед императором, он сказал им:

– Повелеваю вам отправиться в Павильон воды, деревьев и чистого цветения, чтобы меня там не ждали. Пусть все делают что хотят, а я сегодня буду отдыхать в Тени платанов.

Евнухи отлично поняли его и, прикрыв двери, тихо удалились. Орхидея провела с императором весь день. Наконец оба они, довольные, вышли подышать свежим воздухом. Евнухи принесли своему властелину паланкин, Орхидея почтительно встала перед ним на колени, но едва император выехал за ворота, как служанки и оставшиеся евнухи бросились поздравлять ее. Девушке было стыдно и в то же время приятно: она чувствовала, что теперь повелитель ее не забудет, а может быть, позовет и этой ночью. Вернувшись в комнаты, она начала тщательно причесываться, наряжаться, умащивать себя благовониями. Обычно летом она купалась после обеда, но сегодня из-за неожиданного визита не успела этого сделать – лишь обтерлась цветочной росой, напудрилась, позволила служанкам воткнуть себе в волосы магнолию и стала ждать...

И она не ошиблась: после ужина в ее дом вошел главный евнух Палаты важных дел с зеленой табличкой в руках:

– Приказ драгоценному человеку Орхидее! – воскликнул он.

Из этих слов Орхидея поняла, что император уже даровал ей титул драгоценного человека, и несказанно обрадовалась. Опустившись на колени, она приняла табличку; служанки отвели ее в спальню, раздели и, согласно обычаю, снова умастили благовониями. Когда эта процедура была закончена, одна из служанок вызвала посланца, он закутал Орхидею в специальную накидку, посадил девушку к себе на плечи и, придерживая ее за ноги, понес в спальный дворец императора. Часа через два после этого он вновь принес ее в Тень платанов, но с очень редким для Сяньфэна повелением: следующей ночью ждать нового вызова. Служанки и евнухи поняли, что она понравилась его величеству и, как знать, может еще родит наследника и станет императрицей. Все начали заискивать перед ней, а Ласточку даже переселили в другое место, чтобы она не мешала Орхидее.

С тех пор Сяньфэн зачастил в Тень платанов и каждый день слушал пение своего драгоценного человека, которая знала множество разных мелодий. Сегодня она угощала монарха веселой песенкой, завтра – столичной оперой, послезавтра – арией из музыкальной куньшаньской драмы. Любвеобильный Сын Неба очень привязался к Орхидее и даже ночевал в Тени платанов, не возвращаясь в спальный дворец. Китайских красавиц он быстро забыл, а Орхидея, чтобы окончательно отвлечь императора от них, с серьезным видом напоминала ему о делах правления. Сяньфэну оставалось только послушно вызывать к себе членов Государственного совета».

В этом отрывке тоже не все может показаться правдоподобным: например то, что евнух несет наложницу на плечах, а не в паланкине. Но исторические источники подтверждают, что именно так и полагалось делать, причем наложница должна была раздеться догола, чтобы не пронести с собой оружия. Этот обычай родился после того, как то ли в эпоху Мин (1368–1644), то ли в начале Цин одного императора пытались убить. К тому же неумолимые китайские церемонии требовали завертывать голую наложницу в накидку из пуха цапли. Почему обязательно цапли – неизвестно. Может быть потому, что цапля хорошо ловит змей и символизировала в Китае защиту от всякого коварства?

К решающему моменту император уже должен был лежать в постели, так что наложница, когда ее развертывали, проскальзывала к нему прямо под одеяло. Главноуправляющий Палаты важных дел (да, эта палата с забавными для нас функциями называлась именно так!) и евнух, принесший наложницу, ждали в соседней комнате. Если наложница задерживалась у императора слишком долго, главноуправляющий кричал: «Время пришло!» (то, что на Западе любой счел бы неслыханным, в Китае воспринималось как естественное, ибо там даже монарх был опутан церемониями) – и так до трех раз, пока государь не откликался. Тогда евнухи входили, снова завертывали наложницу в пуховое покрывало и уносили. Но до этого главноуправляющий становился перед императором на колени и спрашивал: «Оставить или нет?». Если следовал ответ: «Не оставлять», то главноуправляющий нажимал на живот женщины таким образом, что все «драконово семя» выходило. А если император говорил: «Оставить», то евнух записывал в специальной книге: «В такой-то месяц, такого-то числа, в такой-то час император осчастливил такую-то наложницу», чтобы потом было доказательство, если она забеременеет. Но в летних дворцах – в отличие от зимних, городских – китайские монархи не очень строго придерживались этих правил, установленных предками для «ограничения разврата».

Как видим, Сюй Сяотянь довольно точно передает детали маньчжурской придворной жизни, поэтому имеет смысл предоставить ему слово еще раз, для повествования о расправе Орхидеи над своими соперницами:

«Осенью, боясь, что в Тени платанов слишком холодно, император переселил свою любимицу в место под названием Здесь всегда весна. Сопровождали ее уже больше ста евнухов и служанок, хотя титул драгоценный человек был для этого недостаточно высок. Она продолжала завидовать китайским красавицам, которыми совсем недавно увлекался монарх, и решила отомстить им... Собственно, решение это созрело гораздо раньше, когда Орхидея еще только попала в Парк радости и света, но тогда она не обладала достаточной силой. А теперь император во всем слушался фаворитку и ее смелость росла вместе с ее правами.

Китаянки Пионовая весна и Абрикосовая весна, долго не видя паланкина своего повелителя, очень удивлялись, пока не разузнали, что он увлекся грубой маньчжуркой. Этого они никак не могли понять. А служанки и евнухи, чувствуя, что китайские красавицы утрачивают свое влияние, тотчас переметнулись к драгоценному человеку. Тут они во всех подробностях рассказали, как нечестивицы соблазняли его величество, как он по простоте душевной отвечал на их бесстыдные ужимки, и в Орхидее еще сильнее взыграла ревность.

Как раз в это время в ее сад пришла молодая китаянка, тоже осчастливленная императором, но впоследствии брошенная им. Она хотела узнать, где ее властелин, не думает ли он вернуться к ней, и тихонько спрашивала об этом в кустах одного евнуха. Орхидея, сидевшая у окна, заметила их. В ее глазах десятисаженным пламенем вспыхнул гнев; она сделала знак слугам, схватила „заговорщиков“ и учинила им жестокий допрос. В особую ярость ее привели белая кожа девушки, черные брови, крохотные ножки, обутые в красные расшитые туфли...

– У, подлая! – закричала Орхидея. – Разрядилась как лиса-оборотень, снюхалась с евнухом и выуживаешь у него сведения о его величестве?! Может, еще отрицать это будешь? Раздеть ее!

Несколько служанок подбежали к китаянке и сорвали с нее кто халат, кто юбку, так что через секунду все увидели высокую грудь и белые бедра девушки.

– Связать! – продолжала Орхидея.

Слуги связали китаянку нос к носу с евнухом и по приказу фаворитки начали бить их бамбуковой лучиной – бить жестоко, с оттяжками, после каждой из которых на теле показывалась кровь. Девушка кричала и плакала, но на двухсотом или трехсотом ударе замолкла, потеряв сознание. Тогда служанки достали из колодца воды и облили несчастных. Девушка снова застонала. Орхидея велела развязать ее, снять с нее туфли вместе с бинтами и, подгоняя бамбуковой лучиной, заставила ее ходить босыми изуродованными ногами. Каждый шаг стоил девушке нестерпимых мучений, однако Орхидея сочла, что жертва ходит слишком медленно, и велела протащить ее бегом по дорожке, посыпанной острым щебнем. Девушка истошно кричала, а потом не выдержала, повалилась на щебень коленями и снова потеряла сознание.

Все вокруг было залито кровью. Брезгливо померившись, Орхидея велела утопить жертву в пруду, и с тех пор едва ли не каждый раз, когда император отсутствовал, она ловила очередную китаянку, пытала ее, а затем топила. Некоторые девушки, боясь пыток, подкупали евнухов и бежали из дворца; другие вешались или сами топились. Словом, очаровательный Парк радости и света превратился в кромешный ад, где стенали духи и завывали черти».

Далее романист описывает, как император узнал о зверствах Орхидеи и даже хотел казнить ее, но она ловко оправдалась перед монархом. И хотя этот эпизод вроде бы не имеет прямых документальных подтверждений, я все-таки помещаю его для историков (не говоря уж о других читателях), потому что не раз убеждался в большой достоверности книги Сюй Сяотяня.

Цитируемый роман, по существу, не противоречит историческим данным: с помощью авторского воображения, вполне естественного и даже необходимого для художественной литературы, он лишь дополняет реальные факты, добавляет к ним новые яркие подробности, помогающие почти осязаемо ощутить атмосферу жизни не только в маньчжурской империи, но и в Китае последующих времен,