Текст книги "Из жизни императрицы Цыси"

Автор книги: Владимир Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ЖЕРТВЫ СОБЫТИЙ 1900 ГОДА

Восстание ихэтуаней и последовавшая за ним интервенция держав имели множество печальных последствий. Главная вина за это лежит на империалистах и маньчжурских реакционерах, однако было бы неверно забывать и об ограниченности ихэтуаней. Питая ненависть к иностранцам, они довольно легко пошли на сближение с собственным правительством, сменив лозунг «уничтожим продажных чиновников» на лозунг «поддержим Цинов». За это они были жестоко наказаны историей и самими Цинами. Сначала маньчжурский двор во главе с Цыси пытался бороться против ихэтуаней, но потом понял, что их можно использовать для искоренения либеральных западнических тенденций.

Характерно, что сторонниками ихэтуаней в правительстве были преимущественно маньчжуры (Цыси, князь Дуань, Ган Ни, Юй Сянь и другие), которые сами являлись для Китая иноземцами и поэтому особенно возмущались проникновением других иноземцев. Кроме того, иностранцы мешали реакционерам полностью устранить Гуансюя и посадить на трон сына князя Дуаня. В конце концов 10 июня 1900 года Дуань был назначен главой Палаты внешних сношений, а через десять дней маньчжурский двор, опираясь на ихэтуаней, начал осаду иностранных посольств.

Впоследствии, потерпев поражение, Цыси обвинила в этом Дуаня и Жун Лу, которые будто бы приказали ихэтуаням напасть на посольства без ее ведома. На самом же деле, когда Гуансюй сомневался в необходимости объявлять войну державам и сделал рукой предостерегающий жест, вдовствующая императрица обратилась к нему с упреком: «Опустите руку, император, не мешайте!». Известно также, что Цыси увлеклась националистическими суевериями ихэтуаней и по семьдесят раз в день читала вслух их заклинания, после чего Ли Ляньин говорил, что этим уничтожен еще один заморский дьявол.

Война с державами была, конечно, убийственной для Китая, но самой Цыси удалось выпутаться из созданного ею положения. Бежав в город Сиань, она (как обычно, от имени императора) 8 сентября 1900 года издала эдикт о «наказании бандитов», нагло свалив всю вину на ихэтуаней, и начала истреблять их с помощью империалистической объединенной армии. Как отмечено в воспоминаниях Пу И, «Цыси сначала использовала ихэтуаней для убийства иностранцев, а затем иностранцев – для уничтожения ихэтуаней». Эта измена по отношению к повстанцам была подтверждена так называемым Заключительным протоколом (1901), когда генерал-губернатор Ли Хунчжан от имени Цыси договорился с представителями иностранных держав о казни вождей ихэтуаней, в том числе сановников Гаи Ни, Юй Сяня и Чжао Шуцяо, которые прежде действовали по прямым указаниям вдовствующей императрицы.

Вот как изображается в исторической литературе гибель одного из клевретов, которого предала Цыси: «Чжао Шуцяо отличался крепким здоровьем, поэтому не умер даже после того, как проглотил сначала золотые пластинки, а затем иностранное снадобье... Тогда один старый служитель министерства наказаний предложил другой способ: намочить в рисовой водке бумагу из коры тутового дерева и заткнуть ему рот и ноздри. Так Чжао Шуцяо умер».

Во время подготовки заключительного протокола, принесшего Китаю новый позор и колоссальные финансовые убытки, Цыси была озабочена лишь одним – не пострадать самой. Неудивительно, что «так называемые переговоры о мире вылились в переговоры о наказании „виновницы бедствий“ Цыси. Как только державами выдвигались другие требования, цинское правительство принимало их целиком, без всяких возражений». И вскоре императрица получила от насытившихся держав документ о своем помиловании.

Дальнейшие события с законной иронией, хотя и кратко, освещаются в записках Юй Жунлин:

«В 1901 году князь Цин и сановник Ли Хунчжан заключили с объединенной армией договор, и царствующие особы вернулись на свой драгоценный трон. Прежде обласканный князь Дуань был отправлен на вечное поселение, а его сына, недавно объявленного императорским наследником, разжаловали в простолюдины.

Свое возвращение Цыси ознаменовала указами о реформах: упразднением восьмичленных сочинений[28]28
  Восьмичленные сочинения – схоластические сочинения, которые писались на государственных экзаменах и обязательно должны были состоять из восьми разделов. Названными реформами Цыси старалась задобрить иностранцев и китайских либералов.


[Закрыть] и преобразованием Палаты внешних сношений в министерство иностранных дел. Мало того, она даровала некоторую свободу Гуансюю – например, поставила ему трон по правую руку от своего, чтобы император тоже мог присутствовать при решении государственных вопросов. Но Гуансюй знал цену таким реверансам и совершенно не раскрывал рта».

Кроме Гуансюя против восстания ихэтуаней с самого начала выступали и некоторые другие правители Китая: генералы Не Шичэн и Юань Шикай, генерал-губернаторы Лю Куньи, Чжан Чжидун, Ли Хунчжан, сановники Сюй Цзинчэн и Юань Чан. Но для политики Цыси и ее окружения очень характерно, что часть этих сановников (Сюй Цзинчэн, Юань Чан и другие) тоже была казнена правительством – еще тогда, когда оно выступало в поддержку ихэтуаней.

Перед бегством из Пекина Цыси вновь удлинила список своих жертв: она велела нескольким евнухам надежно спрятать ее драгоценности, а затем приказала утопить этих евнухов, чтобы они не могли обворовать ее или проболтаться. Когда вдовствующая императрица покидала Сиань, какой-то человек бросился к ее паланкину; стража решила, что он покушается на жизнь Цыси, и отрубила ему голову. А это оказался просто юродивый.

Поведение Цыси в то время отразил известный китайский прозаик начала XX века Ли Баоцзя в своем обличительном романе «События 1900 года». Особенно ценно, что этот роман был написан по свежим следам событий, еще при жизни вдовствующей императрицы. Примечательно также, что с наибольшей неприязнью Ли Баоцзя отнесся не к ихэтуаням, не к их противникам (иностранцам и отдельным китайским сановникам), а к маньчжурской верхушке, которая подло использовала ихэтуаней для своих целей. Вот что говорят весьма объективные в данном случае критики: «Писатель исключительно глубоко проник в междоусобную борьбу правителей, нарисовав князя Дуаня, Ган Ни, Чжао Шуцяо, Юй Сяня, Юань Шидуня и других чиновников, губящих государство. Кроме того, он с помощью сравнительно осторожных, завуалированных приемов разоблачил императрицу Цыси, которая поддержала ихэтуаней, а затем уничтожила их».

Всесильную государыню прозаик, конечно, не мог обличать так резко, как названных выше сановников, – во-первых, потому, что он не был революционером, а во-вторых, потому, что он писал в подцензурной газете. И все же нельзя согласиться с теми китайскими авторами, которые утверждали, будто Ли Баоцзя «прославляет Цыси».

«Мятежный князь открыто убил высоких сановников, но священные монархи не знали об этом» – так заканчивает писатель главу, изображающую казнь Сюй Цзинчэна и Юань Чана. Достаточно сопоставить выделенные мною слова, чтобы усомниться в искренности автора. Или возьмем эпизод из предыдущей главы, где Цыси в самый разгар осады посольств (2 июля 1900 года) отправляет в подарок иностранным дипломатам несколько корзин с арбузами, заверяя, будто старается подавить мятеж. Интересно, что эта нелепая история произошла в действительности: «Штурм посольств то продолжался, то прекращался; то вдруг тайно приказывалось „повсюду на месте казнить иностранцев без различия пола и возраста“... то в течение нескольких дней в посольства посылались подарки в виде арбузов, вина, овощей, фруктов, льда, риса, муки и т. п.».

Получив эти дары, и реальные иностранцы, и герои Ли Баоцзя были крайне поражены, так как помимо ихэтуаней их осаждали и правительственные войска. Но тут у писателя (именно у него, а не в жизни) обнаруживаются «два понимающих человека», которые объясняют, что сама императрица, наверное, ничего не знает о бедствиях иностранцев. Разве не похожа эта краткая отговорка, завершающая подробное описание недалекого монаршего лицемерия, на обход цензуры?

Далее Ли Баоцзя обличает Цыси еще глубже устами приближенных Гуансюя и иностранных офицеров. Группа иностранцев приходит на островок Интай, куда до бегства монархов из Пекина был заточен император, и завязывает разговор с двумя оставшимися здесь евнухами. Все они жалеют о том, что у Гуансюя ничего не вышло с реформами, считают это основной причиной восстания ихэтуаней и последовавшей за ним иностранной агрессии. Иначе говоря, главную вину за трагедию 1900 года Ли Баоцзя возлагает на Цыси, устроившую в 1898 году реакционный переворот. Это поразительно смелый отрывок, перекликающийся с авторским предисловием к роману, где Ли Баоцзя сравнивает содержащие «Событий 1900 года» и эпизод разграбления Янчжоу из знаменитой пьесы Кун Шанжэня «Веер с цветами персика». Необходимо пояснить, что резню в городе Янчжоу устроили в конце XVII века маньчжуры. Об этом существует специальная публицистическая книга Ван Сючу «Десять дней в Янчжоу», которая, как и пьеса Кун Шанжэня, неоднократно запрещалась под страхом смертной казни.

После неудавшейся авантюры с ихэтуанями Цыси, чувствуя шаткость своего положения, стала сама издавать указы о реформах. Ее критик мог подвергнуться нападкам и со стороны правительства, и со стороны многих либералов, поверивших Цыси. Но Ли Баоцзя, по-видимому, был готов выдержать такой двойной натиск – иначе он не обратился бы к проблемам (реформы 1898 года, события 1900 года), которые якобы уже отошли в прошлое. «Я написал этот роман только для того, чтобы читатели в нынешнее мирное время не забыли о прошлогодних бедствиях, набрались энергии и усердно делали каждый свое дело», – заявил Ли Баоцзя, как бы требуя настоящих, а не лживых перемен.

Реформы 1898 года были, конечно, больше похожи на «настоящие», но тоже не вполне устраивали Ли Баоцзя. Об этом свидетельствует его роман «Краткая история цивилизации» и главы 17-21 «Событий 1900 года», где вместе с наглой Цыси достается и слабому, нерешительному Гуансюю. Вряд ли правы литературоведы, заявляющие, что Ли Баоцзя «глубоко скорбит» о Гуансюе, что «бегству двора на запад... отводится слишком большое место». Даже если рассматривать подобный интерес к монаршим особам как одно из проявлений верноподданничества (возможно, внешнего), нельзя не видеть, что в указанных главах содержится острейший сатирический материал.

20 июля 1900 года, скрываясь из столицы, «Старая будда сказала: „Сейчас, когда перед нами сильный враг, достаточно заложить легкую коляску, большого числа сопровождающих не нужно“». Эти строки выглядят как сущее издевательство над трусостью и ханжеством Цыси, особенно если сопоставить их со словами из другой главы, где выясняется, что «крохотному уездному городу Хуайлай трудно кормить десять с лишним тысяч человек» – к такой цифре свелось «небольшое число сопровождающих».

Впрочем, лучше последовать прямо за монархами, которые «незаметно промчались больше семидесяти ли». Жители деревни, в которой изволил остановиться императорский кортеж, потрясены и даже забыли о необходимых поклонах. Цыси милостиво прощает их. «Священная добродетель высока, с древности не было подобной!» – восклицает автор, и нам снова, в свете предыдущих страниц, трудно расценить это иначе, как иронию. Особенно подозрительно выглядят места, где Ли Баоцзя с умилением описывает «непритязательность» монархов, «принимающих» у крестьян сотню яиц и все деньги, или показывает, как начальник уезда Хуайлай преподносит «обносившейся» Цыси приданое своей юной дочери. Дело в том, что писатель всегда ненавидел тех, кто ооирлл людей. Вряд ли могли нравиться ему и размышления старой националистки о том, китайская одежда ей дарится или маньчжурская. Но евнухи убеждают Цыси, что сейчас это все равно, и императрица повышает начальника уезда в должности – таким пронырам Ли Баоцзя тоже никогда не сочувствовал.

Завершается бегство монархов их трогательной встречей с членом Государственного совета Ваном, которого они недавно бросили в столице. Думаю, что этот новый контраст окончательно устраняет сомнения в сатирической, хотя порою и завуалированной, направленности «Событий 1900 года».

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

Ко времени поражения ихэтуаней реальная сила Цыси пошла под уклон, но окружающие это не очень замечали, потому что вдовствующая императрица продолжала цепко держаться за кормило правления и сохраняла весьма внушительный вид. Вот как описывает ее Юй Жунлин, впервые увидевшая государыню в 1903 году:

«Цыси оказалась невысокой старухой, старавшейся прибавить себе рост с помощью толстых подошв на своих маньчжурских туфлях. Ноздри у нее раздувались, в глазах горел властный огонь, но руки были красивыми. Настоящей красотой она, наверное, не отличалась даже в молодости, однако ум в ней чувствовался без сомнений. Одета она была в бледно-желтый маньчжурский халат и голубую безрукавку с расшитыми краями. Волосы были собраны в одинарный пучок, хотя и со множеством шпилек. Она единственная во дворце не носила сложной прически, что для остальных считалось большим проступком. Только во время крупных церемоний, например празднования Нового года, дней рождения или приема иностранцев, Цыси тоже приказывала делать себе двойной пучок».

Именно у Юй-Жунлин мы находим наиболее полное описание распорядка дня императрицы, интересное для тех, кто хочет знать о жизни маньчжурского двора:

«Княжны и фрейлины обычно вставали в шесть часов, так как в восемь уже полагалось прийти в Зал радости и долголетия, чтобы пожелать Цыси доброго утра. Когда вдовствующая императрица выходила, евнух откидывал дверную занавеску, все кланялись и говорили:

– Желаем благополучия Старому предку!

Цыси садилась в свое кресло из сандалового дерева и завтракала... Затем появлялся главноуправляющий с несколькими желтыми коробками, в которых лежали доклады губернаторов, генерал-губернаторов или членов Государственного совета. Главноуправляющий вместе с одной из фрейлин становился на колени перед Цыси и доставал из коробок доклады, а фрейлина передавала их вдовствующей императрице. Просмотрев бумаги, старуха таким же путем возвращала их главноуправляющему и в паланкине отправлялась на аудиенцию во Дворец гуманности и долголетия.

...Трон вдовствующей императрицы находился в центре дворцового зала, а трон Гуансюя – справа от нее. По обе стороны стояла императорская охрана, в которую входили исключительно аристократы, в том числе князь Гуйсян, младший брат Цыси.

Князья и сановники по очереди приближались к монархам, но задавала вопросы только Цыси. Гуансюй сидел в стороне и не произносил ни звука».

Трапеза вдовствующей императрицы выглядела следующим образом:

«В одиннадцать часов утра подавали еду. Во Дворце радости к кану[29]29
  Кан – невысокая лежанка, обогреваемая изнутри и занимающая значительную часть комнаты.


[Закрыть] придвигали два квадратных стола, а рядом с ними, прямо на кан, ставили специальный низенький столик, так, чтобы все столы образовали одну плоскость. Затем пять или шесть евнухов в белых нарукавниках приносили яства в желтых лаковых коробках, расписанных синими драконами. На каждый квадратный стол ставили по шестнадцать блюд, а на низенький стол – лишь несколько кушаний, особенно любимых вдовствующей императрицей. Один из евнухов преклонял перед Цыси колени и говорил:

– Прошу Великую императрицу к трапезе!

Только тогда Цыси садилась за столик, на приземистый трон. Временами она изволила есть вместе с Гуансюем, для которого в таких случаях ставили на кап еще один приземистый трон, по правую руку от вдовствующей императрицы.

Обычно Цыси ела только ближайшие кушанья, но порою ее внимание привлекали и блюда с дальних столов. Насытившись, она часто посылала остальные кушанья князьям и сановникам, что по-маньчжурски называлось „кеш“, то есть „дарить еду“.

Завершать трапезу Цыси любила маисовой похлебкой, которую повара заранее, через определенные промежутки времени, разливали в шесть или семь чашек. Когда обед подходил к концу, евнухи выбирали не слишком горячую и не слишком холодную чашку и ставили ее на стол.

Во время трапезы императрица, княжны и фрейлины уходили, а Цыси ела и одновременно смотрела спектакль, который не прекращался ни на минуту. Затем чггаруха приглашала императрицу и остальных женщин пообедать, а сама в паланкине отправлялась в Зал радости и долголетия. Она почти всегда спала днем, причем в полдень, и однажды сказала моей матери, что только полуденный сон дает настоящую бодрость».

Если учесть, что активную роль в политике Цыси сначала играть с середины 50-х годов, то она провела на троне даже больше, чем полвека. За это время она пережила целых три регентства: 1861–1873 годы (тогда она держалась почти в тени), 1875–1889 годы (иногда даже подписывала указы, хотя продолжала вести себя осторожно) и 1898–1908 годы (нагло захватила власть у взрослого императора). В последний период Цыси овершенно подавила не только Гуансюя, но его жену и наложниц. О «молодой» императрице, которая к тому времени уже утратила значительную часть своей молодости, Юй Жунлин пишет:

«Племянница Цыси была доброй, но не очень умной женщиной. Впрочем, я не знаю как следует ее характера, потому что обычно она вела со мной бытовые или церемонные разговоры и не обнаруживала своих подлинных чувств. Политикой императрице не дано было заниматься, шить она не умела и в то же время ничего не читала – лишь курила дешевый табак...

Стех пор как ее выдали за Гуансюя, она очень редко виделась со своей матерью, княгиней Гуй, и не решалась приглашать ее во дворец. С отцом она  тоже почти не разговаривала: только ловила порой его взгляд, когда Гуйсян дежурил в охране Цыси...

Единственным постоянным правом императрицы было определять женские наряды во время празднования Нового года и дня рождения Цыси.

– Государыня, вероятно, училась дворцовым церемониям, раз так хорошо знает их? – спросила я однажды.

– А я их вовсе и не знаю, – ответила императрица.– Они чересчур сложны, чтобы их запомнить. Перед каждым праздником министерство церемоний присылает в Управление двора подробный перечень всех необходимых ритуалов, а Управление двора пересылает этот перечень мне.

С наложницей Цзинь я почти не общалась и знала ее мало. Она была очень толстой, целыми днями молчала и только иногда хихикала. Хотя называлась она драгоценной наложницей, ее, по моим наблюдениям, абсолютно не ценили. За многие годы, проведенные во дворце, я ни разу не видела, чтобы Цыси заговорила с ней».

Почувствовав силу держав, вдовствующая императрица после подавления восстания ихэтуаней начала всячески заигрывать с иностранцами, принимать их у себя и очень старалась произвести на них благоприятное впечатление. Нередко она достигала своей цели, о чем свидетельствуют, например, слова Кэтрин Карл, относящиеся к 1904 году: «Мне казалось почти невозможным представить себе, чтобы эта ласковая дама, с такою замечательно моложавою внешностью, с такою привлекательною улыбкою, могла быть той, которую называют жестоким, беспощадным тираном, страшной, „старой“ вдовствующей императрицей, имя которой было на устах всего мира с 1900 года... Все, что я слышала о ненависти ее величества к иностранцам, рассеялось этою же первою аудиенциею и тем, что я видела. Я чувствовала, что самая опытная актриса не может так притворяться...».

И все же Цыси притворялась. Притворялась она и в более важных случаях, когда, например, в период русско-японской войны, происходившей в основном на территории Китая, занимала уклончивую позицию, но напускала на себя печальный вид. Об этом пишет одна из ее фрейлин:

«Однажды утром, приехав во дворец, мы увидели, что Цыси ходит невеселой. После аудиенции она ничего не ела; за обедом тоже съела очень мало; спать днем не легла – вместо этого перебирала четки и бормотала молитвы. Видя это, никто из нас не смел ни разговаривать, ни смеяться.

– Что случилось со Старым предком? Может быть, она нездорова или чем-нибудь расстроена? – спросила моя мать императрицу.

– Думаю, что второе, – ответила императрица. – Вы сейчас ночуете у себя дома и знаете разные новости лучше, чем мы, во дворце. Правда ли, что Япония собирается объявить войну России?

–Да, я тоже слышала об этом, – ответила моя матъ.

–Так вот, этим Старый предок, видимо, и обеспокоена!

Через несколько дней началась русско-японская война, и Цыси стала еще угрюмее.[30]30
  Одна из причин этого состояла в немедленном бегстве полутораста евнухов, боявшихся, что столица будет захвачена иностранцами, как во время восстания ихэтуаней.


[Закрыть] Как-то она призналась моей матери:

– Во время аудиенции князь Цин сказал мне, что Китаю лучше соблюдать в этой войне полный нейтралитет. Но японцы всегда были очень коварными, наша страна уже страдала от них, поэтому я чрезвычайно озабочена.

– Не нужно волноваться! – попыталась успокоить ее моя мать. – Я тоже думаю, что, если Китай останется нейтральным, с ним вряд ли что-нибудь случится.

После начала войны Цыси тратила на аудиенции особенно много времени. Обычно она любила болтать со мной, но теперь даже не вызывала меня.

– Хорошо, что Япония объявила войну России! – говорили некоторые евнухи. – Нам сразу стало вольготнее. Теперь Старая будда не вмешивается в наши дела и не бьет нас!

Остальные придворные чувствовали себя тревожно, и только Гуансюй ничуть не изменился. Он по-прежнему "желал спокойствия“ своей тетке, участвовал в ее аудиенциях, однако на его лице нельзя было прочесть ни радости, ни горя».

Позднее, как сообщает Юй Жунлин, от Цыси потребовалось более определенно выразить отношение к русско-японскому конфликту, но она сумела уклониться и на этот раз:

«В один из ноябрьских дней князь Цин доложил Цыси, что у нее просит аудиенции жена японского посланника Утида. Старуха ответила, что она еще подумает о дате, так как неважно себя чувствует. Мы поняли, что во время войны между Россией и Японией вдовствующей императрице неудобно оказывать предпочтение одной из враждующих сторон, и нашу догадку вскоре подтвердила сама Цыси:

– Не принимать ее нехорошо, а если принять, то еще неизвестно, что она скажет. Я не пойму, зачем ей нужна эта аудиенция, поэтому и не назначила срока.

– Нет на свете мудрее Старого предка! – воскликнула моя мать. – В самом деле, не принимать ее нельзя, это может быть неверно истолковано. Госпожа Утида хорошо говорит по-английски и очень умна. Она, наверное, постарается выведать ваше настроение, но вряд ли задаст какой-нибудь каверзный вопрос. По-моему, лучше принять ее.

– Хорошо, – согласилась Цыси. – Тогда я сообщу князю Цину день для аудиенции. Вы будете переводить мне и постарайтесь делать это внимательнее.

– Конечно, я всегда готова служить Старому предку, но разрешите, чтобы переводила моя дочь Жунлин. Она очень находчива и сумеет подправить госпожу Утида, если та заговорит о неподходящем. К тому же Жунлин молода, с нее и спрос меньше.

Старухе понравился этот план:

– Ладно, пусть переводит Жунлин, но ты тоже будь рядом, чтобы она чего-нибудь не напортила.

В назначенный день, закончив обычную аудиенцию во Дворце церемонного феникса, Цыси вернулась во Дворец счастья и процветания и приняла там госпожу Утида.

Гостья пришла вместе с женами двух членов японского посольства. После необходимых поклонов вдовствующая императрица пригласила госпожу Утида сесть, а княжны повели ее сопровождающих пить чай. Моя мать, сестра, Четвертая княжна и я стояли рядом с Цыси. Сначала разговор шел обо всяких пустяках... Особенно восхитилась госпожа Утида „тысячеслойным тортом“, изготовленным императорской кухней.

– Если он нравится вам, я прикажу послать такой же в ваше посольство, – промолвила Цыси.

Японка привстала, глубоко поклонилась вдовствующей императрице и сказала:

– Сейчас в нашем посольстве горячая пора, все заняты военными проблемами...

Насторожившись, я не стала переводить эту фразу, притворилась, будто вспоминаю пропущенное:

– Великой императрице очень нравятся японские кимоно, она считает их чрезвычайно красивыми.

Госпожа Утида взглянула на меня и деланно улыбнулась. Моя мать, стоявшая за ней, сияла от удовольствия. Цыси, которая явно кое-что поняла, тоже бросила на меня взгляд. Видя это, японка была вынуждена вслед за мной переменить тему разговора...

Проводив гостей, мы вернулись во дворец.

– Ты ведь не перевела нескольких слов этой японки; что она сказала? – поинтересовалась Цыси.

– Мать вашей рабыни предупредила меня, чтобы я обходила острые углы. Когда ваше величество упомянуло о посольстве, госпожа Утида воспользовалась этим и заговорила о войне. Пришлось мне притвориться, будто я ничего не поняла.

Цыси засмеялась:

– Ты хоть и молода, но сообразительна. Я очень довольна, как ты справилась с этим делом».

На основании процитированного можно подумать, что Цыси действительно занимала нейтральную позицию, а первый из отрывков как будто свидетельствует даже о неприязни вдовствующей императрицы к японским агрессорам, но Цай Дунфань и Ду Чунфа показывают, что на самом деле все было наоборот. Это подтверждает и Хасси: «Как большинство маньчжуров и китайцев, она симпатизировала Японии и, стараясь соблюдать формальный нейтралитет, одобряла тех своих соотечественников, которые вступали добровольцами в японскую армию».

В последние годы жизни Цыси прикинулась подобревшей, однако в действительности ничуть не изменилась и продолжала свои многочисленные вивисекции. «Впервые я видела при дворе наказание, – пишет Юй Дэлин, – когда одна молодая служанка перепутала носки ее величества и принесла ей два непарных. Обнаружив это, ее величество приказала другой служанке дать первой двадцать пощечин. Но пощечины показались ей недостаточно сильными – тогда она велела главной провинившейся бить вторую». Когда Цыси причесывалась, она не терпела, чтобы у нее выдергивали хоть один волосок. Евнуха, который проявил при этом крохотную неосторожность, она велела забить палками. Такой же казни императрица однажды подвергла поваров, потому что ей вдруг не понравилась еда. С этими свидетельствами перекликается факт, сообщаемый Пу И: «Как-то евнух, составлявший ей компанию в шахматы, сказал во время игры: „Раб бьет коня почтенного предка“, на что она в гневе воскликнула: „А я бью всю твою семью!“. Евнуха выволокли из палаты и избили до смерти».

В художественной литературе такие поступки, естественно, расцвечиваются дополнительными подробностями. Например, Сюй Сяотянь описывает, как Цыси по навету Ли Ляньина казнила евнуха Лю, который прослужил во дворце тридцать лет. Она отравила его страшной розовой жидкостью, которая сжала его всего и превратила в карлика. При этом императрица рассказала испуганным окружающим, что в ее дворце Блистательной гуманности хранится множество ядов: от одних человек сгорает и превращается в золу, от других начинает кровоточить и полностью растворяется, а от третьих даже испаряется. И хотя в этом описании немало фантастики, она, как мы видели, не так уж далека от реальности.