Текст книги "Из жизни императрицы Цыси"

Автор книги: Владимир Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

«РАНЬШЕ ЕГО Я НЕ УМРУ!»

После разгрома ихэтуаней и возвращения монархов в Пекин император был снова отправлен на остров Интай. Хотя иногда Гуансюй и появлялся при дворе, общаться с ним почти никому не разрешалось. Даже его жена и наложница имели право ходить к нему всего один-два раза в год, да и то лишь для церемонного визита или обеда, под наблюдением фрейлин.

 «Во дворце, – вспоминает Юй Жунлин, – служил евнух, которого звали Бакалавром, потому что он был единственным ученым среди евнухов и часто читал старухе вслух... Однажды я сказала ему, что мечтаю попасть на Интай, где наверняка очень красиво.

– Да, Интай прекрасное место, – ответил он. – К сожалению, туда сейчас не пускают, потому что там живет Десятитысячелетний господин. Раньше государи скрывались на этом островке от жары, к ним каждое утро прибывали князья и сановники, которых императоры оставляли обедать, удить рыбу или писать стихи. Пойманную рыбу можно было унести к себе домой, а некоторые стихи сохранились до сих пор. Наш Десятитысячелетний господин в детстве учился на Интае, к нему приезжали учителя...

– Неужели ему там не скучно? – перебила я. Евнух вздохнул:

– Ничего не поделаешь!

– Может быть, все-таки есть способ попасть туда?– продолжала допытываться я.

– Пятая барышня! – нахмурился евнух. – Не будьте ребенком. Туда ни за что не попасть».

О том, как ревностно правительница следила за изоляцией Гуансюя, свидетельствует, в частности, такой акт. Однажды у императора сильно заболел зуб, среди придворных он не смог найти подходящего врача и  послал за дантистом в город. Проведав, что во дворец приезжал посторонний, да еще без ее санкции, вдовствующая императрица казнила евнуха, который привозил врача, а труп этого евнуха выставила для всеобщего обозрения.

С 1898 года, когда Цыси расправилась с реформаторами, она начала усердно распускать слухи о слабоумии Гуансюя. Во время бегства в Сиань она, например, специально попросила его спрятать шкатулку одной из своих фавориток, а когда та обнаружила пропажу, со смехом обвинила императора в клептомании. Однако Юй Дэлин и Юй Жунлин при первой же встрече с Гуансюем вынесли о нем совсем другое впечатление:

«Внезапно евнухи откинули дверную занавеску, и в зал вошел невысокий мужчина лет сорока, в светлом халате с блестящим желтым поясом, на котором позванивали малахитовые подвески, и в сапогах из черной парчи. Лицо у него было самое обыкновенное, но глаза светились умом; иногда в них проглядывала грусть. Цыси подозвала нас:

– Идите сюда, это его величество!

Тут только мы поняли, что перед нами Гуансюй, подошли к нему, совершили все полагающиеся поклоны, но государь лишь улыбнулся и ничего не сказал».

В дальнейшем Юй Жунлин довелось и разговаривать с императором:

«Болтая с евнухами, которые угощали нас чаем и пампушками, я вдруг снова увидела Гуансюя. Он подошел, осведомился, сколько мне лет, потом вынул изящные карманные часы, инкрустированные жемчугом, и спросил:

– Как будет по-английски „час и три четверти“?

Решив пошутить, я ответила ему не по-английски, а по-китайски.

– Англичане так не говорят. Они выражаются по-другому —„без четверти два“.

– На таком английском языке легко разговаривать!– засмеялся Гуансюй. – Я вижу, ты шалунья.

– Да, недостойная всегда много шалит.

Гуансюй, улыбнувшись, взглянул на евнухов:

– Хорошо, с этого дня мы будем называть тебя Маленькой шалуньей.

– Благодарю за милость, – поклонилась я. – Недостойная очень рада прозвищу, которое дал ей Десятитысячелетний господин!».

Императору явно понравилась Юй Жунлин – и своей внешностью, и молодым задором, который отличал ее от чинных придворных:

«Пока все смотрели спектакль, я достала мячик, начала играть во дворе и, прыгая, потеряла туфлю. В это время как раз появился Гуансюй.

– Вот уж никогда не видел фрейлину, которая бы прыгала в парадном платье, да еще без туфли! – засмеялся он.

– Десятитысячелетний господин, – стала оправдываться я, надевая туфлю, которую подал мне евнух, – здесь так много ограничений! Ходить никуда нельзя, вот я и осмелилась поиграть в мячик, чтобы разогнать скуку...

Император вздохнул:

– Да, ты верно говоришь, скука здесь смертная. – Он помолчал.– Но ты все-таки не шуми. Возвращайся скорее на спектакль, а то придет Старый предок, беды не оберешься».

В других случаях Юй Жунлин отмечала, что император был задумчивым, лирически настроенным, и решила, что «он очень умен. Просто из-за деспотичности Цыси он не смог как следует раскрыть своих способностей, государь постоянно сидел у себя во дворце и выходил раине редко. Со вдовствующей императрицей он общался только ради проформы, например, когда нужно было желать ей доброго утра. Мы тоже, встречая императора, приветствовали его и видели, что он бывает очень весел, если старухи нет рядом.

Ко мне он относился как к ребенку, поэтому довольно часто разговаривал со мной и смеялся, но другим отвечал лишь кивком головы, боясь вызвать подозрение. На поклоны императрицы и наложницы Цзинь он вообще не реагировал.

Евнух Сунь, который постоянно ему прислуживал, как-то сказал нам, что после разгрома реформаторов Гуансюй впал в уныние и решил больше не заниматься политикой. Вместо этого он целыми днями что-то читал или писал в своем дворце и, говорят, весьма преуспевал в науках».

Юй Дэлин тоже говорит о незаурядном уме, образованности Гуансюя и свидетельствует, что вне официальной обстановки он производил несравненно более приятное впечатление, чем при Цыси. Он был единственным из правителей Китая, кто знал немало английских слов, мог играть на любых музыкальных инструментах, хотя и не учился специально этому, интересовался европейской музыкой и техническими новшествами. К сожалению, Цыси совершенно отстранила его от власти и заставляла присутствовать на аудиенциях лишь для того, тобы все видели, что она не убила императора. Ради реформы «ее величество обычно спрашивала его мнение о разных вещах, но он неизменно отвечал, что он полностью согласен с тем, что сказала или решила ее величество».

Гуансюю, по-видимому, не хотелось больше сталкиваться с Цыси; кроме того, она основательно запугала его, о чем говорит, например, следующая история: «Однажды император отправился пожелать тетке доброго утра. Та как раз в это время завтракала и поинтересовалась, ел ли он. Гуансюй не решился сказать, что он позавтракал раньше Великой императрицы, встал на колени и ответил, что еще нет. Цыси пожаловала ему несколько блюд, а потом спросила, наелся ли он. Гуансюй опять не посмел сказать правду и получил еще несколько блюд. Есть он был уже не в силах, поэтому начал украдкой бросать и выливать пищу в широкий рукав халата. Когда государь вернулся к себе, халат был мокрым и грязным. Император хотел сменить его, но оказалось, что всю его одежду забрала Цыси». Последние слова наводят на мысль, что правительница нарочно издевалась над ним.

Внешне Цыси стала благосклоннее к Гуансюю, ему тоже приходилось скрывать свое реальное отношение к ней. И все-таки оно проявлялось достаточно ясно: и в страхе перед вдовствующей императрицей, и в том, что иногда он решался иронизировать над обожествлением ее персоны. Например, однажды Гуансюй сказал фрейлинам: «Ее величество идет!». «Мы опустились на колени,– пишет Юй Дэлин, – но император продолжал стоять во весь рост, хохоча над нами. Он просто разыграл нас, и я еще никогда не видела его таким счастливым, как во время этой шутки».

Тщательно отгороженный от мира, Гуансюй все же продолжал интересоваться делами, в том числе судьбой своих любимых реформаторов. Интересный факт сообщает в этой связи Юй Жунлин:

«У Гуансюя был евнух по фамилии Сунь, которого мы все ради смеха называли Мудрецом Сунем.[31]31
  Мудрец Сунь (Сунь-цзы) – знаменитый древнекитайский стратег.


[Закрыть] Однажды, когда рядом никого не было, он пришел ко мне и вынул из кармана часы, на крышке которых был написан иероглиф „кан“. Показав на него, Сунь промолвил:

– Десятитысячелетний господин велел спросить, не знаешь ли ты, где сейчас находится человек с этой фамилией?..

Тут я сообразила, что речь идет о Кан Ювэе, главе разгромленных либералов, и чуть не подпрыгнула от страха:

– Я не знаю, где он находится, всамом деле не наю, но могу спросить у матери...

– Нет, Пятая барышня, – покачал головой Сунь,– не надо спрашивать! Десятитысячелетний господин скатал, что больше об этом никто не должен знать! С этими словами евнух удалился».

Вряд ли Гуансюй мог снова установить связь с оппозиционерами и попытаться убрать свою тетку, но для Цыси было достаточно даже подозрений. Кроме того, ассказывают, что он много раз пытался бежать из заточения, однако евнухи ловили его и водворяли обратно. Когда осенью 1908 года вдовствующая императрица заболела (она долгое время страдала поносом), кто-то донес ей, что Гуансюй радуется ее болезни. И тогда она твердо заявила: «Раньше его я не умру!» или, по другой версии, «Я не позволю императору умереть позже меня!». Второй вариант еще больше, чем первый, наводит на мысль, что Цыси вновь задумала убить Гуансюя.

В конце того же года, когда отмечался день рождения Цыси, Гуансюй слег (может быть нарочно, чтобы не участвовать в празднестве?) и, почувствовав ухудшение, якобы попросил тетку выбрать ему наследника. Такая просьба представляется маловероятной, если вспомнить весьма натянутые отношения между монархами. Цыси предложила двухлетнего Пу И – своего внучатого демянника и племянника Гуансюя. Впрочем, последнее наверняка интересовало ее только ради формальности: гораздо важнее то, что мальчик был внуком Жун Лу, фаворита правительницы. Гуансюй спросил: «Не лучше ли сделать императором взрослого человека?», потом будто бы согласился с мнением тетки, а на следующий день умер.

Чем так внезапно и серьезно заболел Гуансюй – непонятно. Многие считают, что он был убит, причем Коллис, опирающийся на записи придворного историка, даже рисует, как это произошло: Цыси якобы убедила Ли Ляньина отравить императора, сказав, что Гуансюй не пощадит его, если останется жив. По другой версии, в смерти Гуансюя был замешан Юань Шикай, мечтавший о троне. Холдейн оспаривает мысль о насильственном конце императора, но фактически не может ей ничего противопоставить. Еще дальше шел Я. Брандт, решительно утверждавший, будто Гуансюй умер сам, и даже считавший, что эта смерть потрясла Цыси. Думаю, что последний вариант – самый невероятный. Возможно, правительница повторила историю с Цыань, когда здоровый человек «почему-то» умер раньше больного.

И во время болезни императора Цыси спокойно продолжала отмечать свой юбилей, как обычно, каталась по озеру на лодке, переодетая богиней милосердия. После смерти Гуансюя она занялась его похоронами, объявила новым императором Пу И, на следующее утро созвала Государственный совет, говорила с царственным младенцем и его родителями, но во время обеда потеряла сознание. Затем очнулась, вновь созвала Государственный совет, чтобы дать ему свои последние наставления, и умерла.

Итак, Цыси пережила Гуансюя всего на один день – словно любящая мать, которая не смогла перенести смерти своего сына. Даже умирая, она умудрилась проявить лицемерие. То ли этим своим обычным качеством (расчетом на очередные похвалы), то ли внезапно пробудившейся совестью можно объяснить, что незадолго до кончины Цыси со слезами сказала своему зятю, князю Чуню: «Вот я и состарилась. Правила несколько десятков лет, а никакой пользы стране не принесла!». Самыми же ее последними словами якобы были такие: «Никогда не позволяйте женщине править страной!».

Накануне своей кончины вдовствующая императрица все же успела посадить на китайский трон двухлетнего ребенка, который горько плакал во время церемонии. Тут история вновь начала повторяться, но закончилась она уже намного позже смерти Цыси, совсем по-другому. Об этом можно прочесть в воспоминаниях Пу И.

НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ХАРАКТЕРА

Из всех известных нам качеств вдовствующей императрицы на первом месте, пожалуй, нужно поставить жестокость. Она проявлялась не только в убийствах, но и в многочисленных избиениях, для которых у Цыси, оказывается, существовал специальный мешок желтого (императорского) цвета. «Этот мешок путешествовал за государыней, куда бы она ни ездила, и содержал в себе бамбуковые палки всех размеров для битья евнухов и служанок, в том числе старых».

Даже фрейлины правительницы, иногда относившиеся к ней чересчур снисходительно, подчеркивали ее неуравновешенность, связанную с ее обожествлением и безнаказанностью:

«Государыня была очень своенравна. Иногда она разговаривает с нами, смеется, но стоит ей узреть коленопреклоненного евнуха, который просит ее на аудиенцию, как она принимает суровый вид. Во время аудиенции Цыси изо всех сил старалась изобразить из себя божество, которому все должны поклоняться. А когда она сердилась, ее лицо становилось просто страшным. Однажды, пообедав в Зале радости и долголетия, вдовствующая императрица приказала евнуху Сяо Чжоу отнести два блюда Ли Ляньину. В это время шел сильный дождь. Сяо Чжоу пожалел свой халат с драконами и спихнул поручение на другого евнуха, которому полагалось заниматься черной работой. Но Цыси заметила рее это в зеркале. Вскоре Сяо Чжоу вернулся к ней, Встал на колени и произнес:

– Раб Ли Ляньин благодарит Великую императрицу за милость.

– Ты сам отнес ему еду? – прищурилась Цыси.

– Да, – ответил Сяо Чжоу. Цыси изменилась в лице.

– На улице такой дождь, а ты даже не промок? – раздельно спросила она.

Сяо Чжоу понял, что попался. Государыня велела ть ему десять палок и выгнать в самое мокрое место».

Цыси говорила: «Кто мне хоть раз испортит настроение, тому я его испорчу на всю жизнь». И она действительно следовала этому мстительному принципу, не останавливаясь ни перед чем. Даже у князя правительница могла, например, отобрать ребенка и подарить его другому князю. Многих она таким способом довела до сумасшествия или смерти, причем главным источником информации о «виновных» для нее был донос. Об одном из подобных случаев пишет Юй Жунлин:

«Как всегда, приехали разные гости, в том числе княгиня Цзэ, жена князя Цзай Цзэ. Евнухи рассказывали мне, что этот князь имел несчастье взять себе наложницу, к которой его жена начала ревновать. Она ринулась во дворец и стала жаловаться Цыси, будто князь не уважает вдовствующую императрицу, будто однажды он не поклонился подарку, который прислала князю Старая будда. Цыси пришла в ярость и изгнала Цзай Цзэ из его дома, поручив княгине быть полноправной хозяйкой. Евнухи-острословы прозвали эту княгиню „вдовой живого мужа“. Домой князь вернулся лишь через много лет и долго не получал никакой высокой должности. Только после смерти Цыси он стал министром финансов».

Жестокость вдовствующей императрицы в сочетании с неограниченной властью рождали у всех панический страх, о котором ярче других рассказывает Пу И. Скажем, «Цыси пожаловала И Хуаню (князю Чуню, отцу Гуансюя.– В. С.) и его жене право ездить в паланкине абрикосового цвета, однако они ни разу не осмелились сесть в него», потому что государыня могла счесть это дерзостью. «В пятнадцатый год правления Гуансюя инспектор по речным делам У Дачэн подал прошение о пожаловании родному отцу императора высокого почетного титула. Увидев прошение, Цыси разгневалась, а У Дачэн со страху поспешил сослаться на смерть матери и вернулся домой, где прожил три года, не смея нигде появиться». В этих и других случаях трагическое начало как бы сливается с комическим, и это закономерно, потому что деспот почти всегда не только страшен, но и смешон. Такие трагикомические ситуации встречаются даже в мемуарах Юй Дэлин, не говоря об остальных произведениях. Например, в пьесе У Тайсюя и Чжоу Тяньбэя «героиня» по доносу молодой императрицы, своей племянницы, допрашивает служанку Гуансюя:

«Ц ы с и. Кто в эти дни приходил к его величеству?

С л у ж а н к а. Никто не приходил.

Ц ы с и. Лжешь, мерзавка!

С л у ж а н к а. Да, да, приходил.

Ц ы с и. Кто же?

С л у ж а н к а. Ее величество».

Таким образом, Цыси вырвала из бедной женщины донос на... доносчицу. Служанка, наверное, и рада была бы сказать все, что от нее требуется, но ведь желания самодура угадать трудно.

Гнетущая атмосфера при маньчжурском дворе сказывалась и в том, что даже император должен был стоить перед вдовствующей императрицей на коленях, и в том, что каждое утро для укрепления своего драгоценного здоровья Цыси выпивала чашку женского молока, в том, что аудиенции для сановников устраивались в овершенно невообразимое время, начиная с четырех часов утра, ибо государыню мучила бессонница.

В целом же Цыси, на горе своих подданных, обладала железным здоровьем. Юй Дэлин, например, всего рдин раз видела ее слегка больной и с грустью рассказывала, как вдовствующая императрица заставляла своих многочисленных сопровождающих гулять под дождем без зонтиков. О том же, но с прямым возмущением писал Сюй Сяотянь, а Юй Жунлин показывает, как государыня морозила приближенных в холодном, словно погреб, зимнем дворце:

«Когда Цыси находилась в городе, она жила во Дворце воспитания помыслов, а аудиенции устраивала в Палате западного тепла Дворца небесной чистоты.

На самом деле в этой „палате тепла“ было ужасно холодно, и я предпочитала никогда не сопровождать Цыси на аудиенции. В зимнем дворце существовали каны, но старуха не разрешала их топить. Все пользовались только жаровнями, а Цыси избегала и этого, удовлетворяясь теплой одеждой. Зимой она носила шелковый халат на вате или на меху, набрасывая сверху меховую накидку с длинным ворсом.

Во Дворце воспитания помыслов всегда стояли два медных котла, в которые вставляли раскаленные докрасна жаровни. Однако двери не закрывались, вместо них были повешены ватные занавески, и с каждым входящим или выходящим во дворец врывался поток морозного воздуха».

При всем своем «стоицизме» Цыси была далека от объективного, истинно равного отношения к людям. Например, в 1902 году, когда в Китае была создана европеизированная полиция, ее главой стал любимец вдовствующей императрицы Сюй Шичан, но вскоре один из его полицейских имел несчастье арестовать слуг Гуйсяна, брата Цыси, большого дебошира. Бедному Сюю пришлось класть перед Гуйсяном земные поклоны, а потом государыня еще и сместила его. Дочь Гуйсяна она выдала замуж за императора, своему старшему брату Чжаосяну вручила титул князя третьей степени, не обделила и некоторых других родственников. Однако даже собственных родных она по-настоящему не любила. Если Хасси, например, пытается рисовать безупречным ее отношение к отцу и матери, то Сюй Сяотянь почти с самого начала выявляет эгоизм Орхидеи, словно подготавливая дальнейшее развитие ее характера, и психологически это выглядит правдоподобнее.

Те же авторы показывают, что Цыси была настолько занята своими интригами, что за долгие годы жизни во дворце отлучалась из него лишь один раз – в январе 1857 года, когда ездила к матери. Больше она домой не наведывалась. Правда, родственники бывали у нее, но очень редко, причем гости мужского пола не должны были быть старше семи лет, так как мальчики постарше уже считались опасными для двора. Юй Жунлин удачно резюмирует позицию Цыси с помощью ее собственных слов:

«Своим ближайшим родственникам вдовствующая императрица не любила давать реальную власть и во дворец приглашала их только по праздникам. Однажды она сказала моей матери:

– Достаточно того, что мои родичи сыты и одеты. Если я буду делать их членами Государственного совета, губернаторами или генерал-губернаторами, они могут погубить меня!».

К своим одноплеменникам – маньчжурам – Цыси тоже была довольно равнодушна, предпочитая считать себя «матерью всей страны». По-настоящему хорошо правительница относилась лишь к фаворитам (пока не казнила их) и своему попугаю. «Еще она любила очень неприятную собаку по кличке Цзян (Имбирь), бог знает откуда взявшуюся и прекрасно чувствовавшую, кто не нравится ее хозяйке... Эта собака вошла в историю тем, что кусала некоторых людей, знаменитых в Китае того времени».

Всю страну, во всяком случае весь императорский двор, Цыси охватила мелочным контролем, о котором немало интересного сообщает Юй Дэлин. Например, фрейлины могли попадать в свои покои, только пройдя мимо веранды вдовствующей императрицы: «Это было сделано по личному приказу ее величества, чтобы она знала о нас все и видела, когда мы входим и выходим».

Однажды Юй Дэлин очень захотела навестить своего больного отца, но не посмела просить разрешения у государыни. Даже когда Цыси сама догадалась об этом желании и согласилась удовлетворить его, фрейлины посоветовали Юй Дэлин еще раз уточнить время ухода, а вернуться на час раньше, чтобы старуха чувствовала, что без нее буквально жить не могут. В другом подобном случае, когда Юй Дэлин и ее мать отлучились из дворца на каких-то два дня, Цыси демонстративно послала им подарки, а потом испытующе спросила: «Вы рады своему возвращению? Я знаю, что человек, побывавший со мной, уже никогда не захочет покинуть меня».

Не менее яркий факт приводит Юй Жунлин, рассказывая о «дерзких» попытках жены Гуансюя чуть-чуть выйти из под контроля Цыси.

«От своей младшей сестры, жены князя Послушного, императрица как-то узнала, что отец тоскует по ней, что дома нет даже ее портрета. Она очень захотела сфотографироваться, но не смела просить об этом Цыси. Когда она посоветовалась со мной, я сказала, что у меня есть небольшой фотоаппарат, однако снимаю я плохо. Она ответила, что это пустяки. Я сфотографировала ее, и она наконец послала домой свое изображение.

Во время съемки мне помогала Маленькая Чжу, служанка императрицы. Внезапно эту служанку встретил старший евнух и спросил:

– Почему ты не испросила указаний Старой будды, когда фотографировала вместе с барышней Юй?

Маленькая Чжу испугалась и побежала к императрице. Той пришлось оправдываться перед старшим евнухом и говорить, что служанка тут не виновата, что она, императрица, сама просила себя сфотографиро-рвать, что это не фотоаппарат, а игрушка, и вообще неизвестно, выйдет ли что-нибудь из этой съемки. Только тогда евнух замолчал».

Накануне дня рождения молодой императрицы Цыси проверяла все подарки, заготовленные княжнами или фрейлинами, и не дай бог, если эти вещи были лучше тех, которые дарились вдовствующей императрице. Иногда Цыси просто брала полюбившуюся ей вещь либо заменяла ее другой. Обладая невероятной памятью, она знала наперечет все подарки, которые ей когда-либо преподносились, имена всех преподносивших и, разумеется, делала из этого свои выводы.

Но вдовствующей императрице служили не только ее собственная память или наблюдательность. «С помощью трех евнухов – Ань Дэхая, Ли Ляньина и старого Ван Чанъюя – она создала, пожалуй, лучшую из шпионских систем, когда-либо существовавшую при дворе», – пишет Хасси, и ему как бы вторят другие авторы, показывая, что даже императрица была для Цыси шпионкой, которая следила за императором. Эта система слежки действовала и в мелочах. Едва госпожа Конджер, жена американского посланника, принесла своей соотечественнице Карл какой-то сверток, Цыси увидела это и тайно пожелала узнать, что в нем. Одна из фрейлин с помощью многочисленных ухищрений выяснила, что в этом свертке всего лишь один номер американского журнала, но, когда она донесла об этом Цыси, оказалось, что вдовствующая императрица уже все знает от евнухов.

Самомнение Цыси не имело границ. В некоторых литературных произведениях показывается, что она сравнивала себя с буддой, и это отнюдь не преувеличение, так как и в жизни услужливые люди называли ее Старой или Почтенной буддой. «Она очень любила комплименты», – простодушно замечает Юй Дэлин, рассказывая, с каким удовольствием Цыси воспринимала льстивые разговоры о ее красоте или человеческом обаянии. Узнав, что английская королева Виктория царствовала с восемнадцати до восьмидесяти двух лет, то есть шестьдесят четыре года, вдовствующая императрица решила не уступать ей и добавить к пятидесяти годам своего правления еще десять-двадцать лет. Впрочем, даже королева Англии оказалась для нее недостаточно хороша. «Я часто думаю, что я самая умная из женщин, которые когда-либо жили на свете, – без ложной скромности заявляла Цыси. – Хотя я много слышала о королеве Виктории и даже читала ее биографию, переведенную кем-то на китайский язык, я считаю, что ее жизнь и наполовину не так интересна и значительна, как моя». Но дальше выясняется, что под значительностью она имела в виду абсолютную власть; это очень характерно для Цыси.

Известно, что жестокостью или самоуверенностью тираны часто прикрывают свой страх перед возмездием, и Цыси отнюдь не исключение из этого правила. Она все время боялась покушений, поэтому к ее постели, как рассказывает Сюй Сяотянь, была проведена слуховая труба, позволявшая слышать любой звук более чем за сто шагов. Помогал и многоступенчатый контроль: «Каждый вечер две молодые служанки массировали ей ноги. За молодыми служанками наблюдали две старые, за старыми – два евнуха, а за всей этой шестеркой – две фрейлины, чтобы никто не причинил ее величеству ни малейшей неприятности». Но главным средством защиты от покушений, заговоров и переворотов была, конечно, вооруженная охрана, которой в течение большей части жизни Цыси командовал ее клеврет Жун Лу.

Было у вдовствующей императрицы и еще одно мощное средство – хитрость. В пьесе Коллиса Цыси, едва оказавшись во дворце, прямо высказывает свои мечты: стать государыней, а потом и матерью будущего императора. Драматург сделал так в обличительных целях, чтобы показать честолюбие наложницы, но явно переборщил, нарисовав что-то вроде «гордой полячки» и недооценив скрытность Цыси. На самом деле она вела себя гораздо коварнее. Например, «чтобы обезопасить маньчжурский двор от каких-либо посягательств со стороны китайских царедворцев и генералов, Цыси натравливала друг на друга высших китайских сановников, разжигала традиционную неприязнь и антагонизм между мелкопоместными помещиками Восточного и Южного Китая и крупными феодалами и бюрократами Центра и Севера страны». Жестоко подавив либеральное движение, она через два месяца, 31 декабря 1898 года, вдруг «лично открыла Пекинский университет», а в 1901 году, еще находясь в бегах после неудачного нападения на иностранцев, стала ратовать за реформы. В 1905 году она даже объявила о подготовке конституции и действительно обманула многих: ее злейшие враги Кан Ювэй и Лян Цичао, доверчиво распустив Союз защиты императора (то есть отстраненного вдовствующей императрицей Гуансюя), создали безобидное Общество политических новостей и начали славить «добродетельное правление» Цыси.

Впрочем, и европейцы не раз попадались на ее удочку. Еще в 1889 году, когда Цыси формально передала власть Гуансюю, «было объявлено, что саму роль руководительницы юного императора она взяла на себя только временно, без всякого помышления о том, чтобы обратить ее в постоянную. Мало того, по просьбе императрицы был тут же уволен в отставку цензор, подавший проект такого фактического продолжения регентства». Заметим, с каким восторгом пишет об этом немецкий автор! К счастью, нам известен результат лицемерного трюка Цыси: заточение Гуансюя на остров Интай, а возможно – и последующее отравление монарха.

Из воспоминаний фрейлин мы узнаем, что вдовствующая императрица придумала специальный «придворный язык», который иногда использовала во время дипломатических приемов и который не понимали даже опытные иностранные переводчики. Самовластная правительница, окруженная толпой фаворитов, она тем не менее очень любила жаловаться на то, как она одинока и несчастна, как она ничего не может решать и зависит от своих министров. При всем безграничном самомнении Цыси умела быть осторожной: даже когда она могла открыто узурпировать власть, все указы и эдикты издавались от имени императора. Характерно также, что подавляющее большинство своих злодеяний она совершала без свидетелей и, по-видимому, никого не убила собственными руками.

Одно из высших проявлений ловкости Цыси – симпатия, которую она внушила художнице Кэтрин Карл. Старуха сразу увидела наивность своей гостьи и сказала Юй Дэлин: «Мы можем обращаться с ней как с пленницей, хотя она и не будет знать этого – ведь говорить с другими она сможет только через тебя, твою мать и сестру». Более того, Цыси велела всем почти не общаться с Карл, даже через переводчиц, и ни в коем случае не обучать ее китайскому языку: «Чем меньше она будет знать, тем лучше для нас».

Особенно беспокоило вдовствующую императрицу, чтобы Карл не встречалась с Гуансюем, который немного говорил по-английски и мог сказать ей что-нибудь нелестное о китайских порядках. Цыси захотела приукрасить эти порядки. Например, в ее присутствии маньчжуры и китайцы могли есть только стоя, но она поняла, что при иностранцах этого делать нельзя – иначе ее сочтут дикаркой. В результате во время обедов с Карл она приказала усаживать всех, как будто так делалось постоянно. Кроме того, ей очень не хотелось, чтобы иностранка увидела, как она наказывает евнухов, поэтому художницу было велено уводить всякий раз, кога Цыси находится в дурном настроении. Представить себе другой выход – удержаться от вивисекций – она не могла.

Уловки государыни оказались весьма эффективными и привели к появлению в книге К. Карл даже таких воспоминаний о Цыси: «Во время одной из наших прогулок по парку я видела любопытный пример ее удивительного индивидуального магнетизма и ее власти над животными. Одна из птичек вылетела из своей клетки, и несколько евнухов старались ее поймать... Тогда императрица сказала: „Я позову ее“. Я подумала, что это пустое хвастовство, и в душе своей пожалела императрицу. Она так привыкла видеть, как весь мир преклоняется перед нею, что вообразила себя способной заставить птицу покориться ее требованиям... [Между тем Цыси] подняла жезл вверх и издала губами тихий, похожий на птичий звук, не спуская глаз с птицы... Напоминающие флейту звуки оказались для птицы магнитом. Она вспорхнула и, спускаясь с ветки на ветку, села на крюк жезла; тогда императрица потихоньку приблизила к нему другую руку и птичка села ей на палец».

В действительности же «магическое влияние» Цыси на бессловесных тварей, которое так поразило К. Карл, даи Юй Дэлин, совсем не было магическим. Одна фрейлина объяснила Юй Дэлин, что евнухи специально подолгу дрессируют этих птиц, чтобы они повиновались вдовствующей императрице.