Текст книги "Типичный Петров"

Автор книги: Владимир Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

6. – СТОП!

Тут я прерываю воспоминание о нашей первой встрече, чтобы сделать важное заявление. Исповедь твоя тогда повергла меня в секундный шок: ничего себе, думаю, так это и я, может быть, у нее получаюсь – любой… А потом, уже вернувшись домой и почувствовав, что во мне что-то встряхнулось, сдвинулось, – что-то важное и новое узнал я о себе.

И во мне ведь до сорока с чем-то годков проживал мохнатый похотливый двойник. Как, наверное, в большинстве мужчин. Только существовал неосознанно, безотчетно, безответственно. Будучи чистеньким супругом-однолюбом, я все эти годы многократно грешил в душе, виртуально, так сказать. Все половозрелые женщины, встречавшиеся на моем жизненном пути, четко делились на две категории: “эту я бы трахнул” и “эту – нет”. А что такое “бы” в данном случае? Это мгновенное мысленное раздевание женщины и обладание ею.

Причем это никак не было связано с человеческой симпатией. Наоборот, с теми, кого я “бы не”, я часто вел себя вполне по-человечески.

Более того, иногда немножко влюблялся именно в таких, начиная, как ты говоришь, “с минуса”. А с теми, которых “бы”, ужасно примитивно все происходило. Если у “объекта” грудь была красивая, то мысленно стаскивал лифчик и трогал без спросу, даже не интересуясь ответной реакцией. Если у моей жертвы имелся выдающийся рельефный зад, то, сама понимаешь, в какой позе представала бедняжка в моей фантазии.

Простите меня, русские женщины… Если, конечно, мои сексуальные злоупотребления причинили вам какой-то моральный ущерб. Самооговором тоже заниматься не хочу. В Америке ведь за такое признание меня разом бы упекли за решетку и потребовали составить многотысячный список всех моих воображаемых жертв, начиная с пышнотелой учительницы-физички в шестом классе.

И вот, представь себе, теперь для меня это в прошлом. Отныне, глядя на женщину, я просто не могу – даже самому себе, даже абсолютно конфиденциально – сказать, хочу я ее или нет. А если бы меня в упор спросили, я совершенно искренне ответил бы: “Это зависит от того, как данная женщина относится ко мне, как будут развиваться отношения между ней и мною”.

Когда произошла эта перемена в моей психике? Одно знаю точно: после псковской встречи с тобой. Была ли встреча причиной – доподлинно судить не берусь. Может быть, просто возраст, начало старости? Что ж, и такую версию мужественно принимаю.

А теперь снова включаю память, чтобы опять твою историю повспоминать и пообдумывать. Говори, говори…

7. – ИТАК, ШЛИ ГОДЫ…

На пятом курсе я уже была беременна, животом своим и круглые пятерки зарабатывала, и дипломную защищала. Потом сидела с малышкой. Ни о чем не думая, в летаргическом состоянии. Наливалась соками, совсем коровушкой становилась.

И тут художник еще раз заглянул в мою жизнь. Неожиданно так. Приехал из Ленинграда зачем-то – и по праву старого знакомого моего мужа заявился без предупреждения к нам домой. Знал, конечно, что я тут теперь проживаю. Пять часов вечера было, как раз время обычного возвращения мужа. Лето. Окна у нас на запад, и к вечеру печет невыносимо. Я гуляю по дому в одних трусах и, звонок услышав, иду открывать – в полной уверенности, что это супруг. Он обычно своим ключом не пользовался, любил, когда его торжественно встречает женщина, преданная и легко одетая…

Картина. Он за секунду успел на меня дважды посмотреть – с разных точек зрения, из разных миров. Мужской взгляд сладострастно коснулся моего наполненного молоком вымени – и тут же выключился, уступив место волшебному зрению когда-то творившего меня артиста. Артисту было невыносимо горько: ничего не осталось от соединявшего нас чуда.

Я быстро нырнула в ванную и в халат, усадила гостя на диван, пошла приводить себя в порядок – и тут муж вернулся. Бутылка не замедлила появиться на столе, потребовав от меня исполнения женских обязанностей по части закуски. Дальше пошел мужской разговор, при котором я добросовестно присутствовала. Для себя я ничего не услышала, но мне достаточно было того взгляда на пороге.

Душа во мне снова проснулась. Внешне ничего не изменилось, никаких деяний я не совершала. Когда дочке исполнилось два года, решила пойти работать, хотя муж на этом не настаивал. И честно призналась себе, что историком-искусствоведом быть не смогу. Дело здесь даже не в том, что за мою вузовскую профессию платят три копейки, да и те нерегулярно. Не состоялось призвание, никто свыше меня не призвал.

Это ведь удача, это счастье своего рода – ходить в рубище местного пошива, в дырявой обуви, с неприбранной, полуседой и поникшей головой, искать на рынке капусту на рубль подешевле. И притом получать высокое и страстное наслаждение, обнаружив на стене монастыря под поздней росписью квадратный сантиметр старой фрески.

Нет, мне этого не дано. Я умею смотреть на небо, но сама – женщина земная. И потому нашла себе место в той среде, где ежедневно решают одни и те же арифметические задачки на тему: как лучше довезти товар из пункта А в пункт Б, дав минимальные взятки таможенникам, налоговикам и пожарным инспекторам. Где мужчины одинаково мордасты, скучны и неговорливы. Крутятся они, как шестеренки в несложном механизме, но для смазки порой необходимо присутствие деловой женственности.

И отнюдь не всегда это связано с сексом. Я ведь почему смеялась над анекдотом о товарище Ивановой? Потому, что я постоянно нахожусь в такой ситуации, и, правда, никто меня особенно не насилует. Сделать уступку, а не упираться рогом, посмотреть на вопрос с неожиданной стороны, пойти на тактические убытки с перспективой стратегической прибыли – все это более доступно женщинам. Тем самым “теткам”, над которыми ты мне в ухо иронизировал на семинаре. Так и хотелось тебя по голове стукнуть! Что ж ты, думаю, сам-то к такой тетке так тянешься и душой и телом? Нет-нет, не нужны мне твои реверансы, прошу считать меня именно теткой. Мне больше нравится быть молодой и живой теткой, чем старой девочкой с утонченными “чуйствами”.

Но – предел…Предел, конечно, существует. И полтора года назад я все-таки надломилась. По более чем банальной причине. Муж мой, так гордящийся своими самческими достоинствами, вышел за границу приемлемого. Меня всегда настораживало, что он очень уж часто занимается саморекламой. Если говорит, что у него пока еще работает голова, то непременно добавит: “Как и все остальное”. И все чаще публично: “Главное, чтобы женщина была довольна”. Не всегда это приятно слышать. Какая еще женщина? А если он именно меня имеет в виду, то словно голую перед всеми выставляет. И что с того, что

“довольна”? Я, честно говоря, как зайчик: пять минут – и все. Но через пять минут уже о другом задумываешься. А если у него еще и какая-то другая женщина имеется, то надо молчать, скрывать деликатно.

А он не сумел. Или не захотел. Или просто случайно все получилось…

Тебе это интересно? Даже очень? Так… Хочешь со своим опытом сравнить, со своими похождениями? Ну ладно, слушай и на ус мотай.

Или на что-нибудь другое…

Психологически он вел себя правильно. Спокойствие полное. Я потом даже подумала, что в этом какое-то оправдание самого, так сказать, статуса любовницы. Жена нервирует, а любовница успокаивает. Или наоборот. В итоге всем троим хорошо.

Но муж мой в чем переборщил? Вместо того чтобы тактично скрывать ходьбу налево, он стал судорожно доказывать мне свою верность.

Доказывать то, чего не существует. Почему от коммунизма, от такой мечты и конфетки пришлось назад к капитализму шагнуть? Потому, что капитализм не врет, он тактично умалчивает то, что люди не равны, что одни могут за миллионы лечиться в западной клинике, чтобы свою старость на год продлить, а у большинства дети больные будут умирать из-за отсутствия нужной суммы долларов на операцию. Так было, есть и всегда будет. А равенства и справедливости никогда не было, нет и быть не может, как бы ни врали нам правители и проповедники.

Конечно, супружеская верность, в отличие от коммунистического светлого будущего, иногда встречается, но это скорее не правило, а исключение.

И вот муж стал вести себя совершенно по-большевистски. Вместо того чтобы отойти в сторону от меня и самостоятельно переболеть своей влюбленностью, он захотел между мною и новой пассией установить равенство. И заодно доказать свою мужскую силу: мол, его и на двух баб вполне хватает. Как-то вечером приступает он к выполнению своих обязанностей и начинает страстно грудь лобзать. А губы-то его честно признаются, что они сегодня других титек касались и сравнивают сейчас – может быть, даже в мою пользу, но сравнивают. Ну и, конечно, дружок его тут же признался, что сегодня уже погружался в глубину. Как я это уловила? Не могу тебе объяснить, потому что у тебя этого места нет, которое все чувствует. Ты же не гермафродит, надеюсь?

Ну а потом вся моя чувствительность обострилась. Я никогда не опускалась до того, чтобы у мужа что-то рассматривать, где-то рыться, разнюхивать. Но буквально на следующий день его голубая рубашка, положенная в корзину для грязного белья, мне прямо в нос выстрелила чужим ароматом – резким, густым, прямо до желудка достающим. Язвенники, например, таких запахов не переносят. Очень похож на советскую “Красную Москву”, которой наши бабушки душились, но, конечно, духи французские и дорогие. Кажется, это называется пачули. Нескольких молекул такого растительного экстракта достаточно, чтобы его уловить и навсегда запомнить.

Так, против своей воли, превратилась я в ищейку. Зашла в самый большой наш парфюмерный магазин и говорю: покажите мне такие духи, от которых за версту шибает. С третьей картонной палочки опознала.

По-английски называются “Ароматикс эликсир”, продаются здесь уже не меньше года. Еще неделя прошла, и сидящая во мне овчарка залаяла. На конференции по маркетингу снимаю свою шубу, вешаю ее в гардеробе, а мне привет передает уже повисшая здесь бордовая дубленка – запах тот самый. В зале я никого не унюхала, но как только объявили перерыв и сказали, что обед будет в другом месте, я первой пришла в гардероб, и уже через пять минут вычурная дубленка указала мне на соперницу.

Самое парадоксальное, что она не пробудила во мне никакой ненависти.

Женственность у нее довольно приглушенная, потому девушка пользуется кричащими духами. Тип Гавроша такого, мальчиковатая на первый взгляд. Блондинка, коротко стриженная. Голубые глаза небольшие и невыразительные. Но двигается очень спокойно и плавно, и когда ее в движении наблюдаешь, то видишь, что имеются у нее все необходимые округлости. Раздеваясь, ошеломляет, наверное, мужиков. И совсем не кокетливая и не стервозная на вид. В работе мне такие нравятся, с ними приятно дело иметь.

Вот так объективно, не по-бабьи на нее я посмотрела – и тем самым нанесла себе огромный ущерб. Ведь почему бабы так кидаются на

“разлучниц”, которые чаще всего и разлучать никого ни с кем не хотели? Концентрируя всю ненависть на сопернице, женщина тем самым защищает последние остатки любви к своему неверному-благоверному. А я иду домой и философски так рассуждаю про себя. Супружеская верность считается нормой, а на самом деле это ведь идеал, не всегда совпадающий с реальностью. Мы люди грамотные, знаем, что мужчина по природе тяготеет к полигамии, что моногамный брак – продукт цивилизации, итог долгого социального развития. А мужика моего, как многих, забросило в далекое прошлое, когда ваш брат в лесу овладевал каждой встретившейся самкой…

Но как только вечером дома встретилась я с муженьком, вся эта история с философией меня моментально покинули. Вмиг возникла в сознании картинка, где он голый с ней голой, – и так ударило в грудь, что я тут же в обморок свалилась. А когда очухалась, не могла с ним говорить – неделю целую, наверное. Потом слушала его извинения, оправдания, обещания – все как об стенку горох. И с тех пор ни разу ему не принадлежала…

– И как долго это длится?

– Года полтора. Да, перед позапрошлым Новым годом это случилось, так что именно полтора года.

– И как же он?..

– Нет, вы послушайте, люди добрые! “Как он?” Все вы, мужики, такие.

А как я – ты не подумал?.. Ладно, можешь не оправдываться, а то ляпнешь еще что-нибудь похуже. Как и чем он сексуально питается – мне совершенно все равно. А если я тебя хоть сколько-нибудь интересую, то скажу честно: настоящей радости у меня за все это время не было. Не могу сказать, что я очень уж свободных нравов.

Нет, доступ к моему телу достаточно ограничен. Только вот доступа к душе никто давно не ищет. Я уже подумывала, не пора ли совсем в отставку. В конце концов, так ли уж мне это надо? Посмотрела на тебя вчера: ладно, думаю – последняя будет попытка. Тем более, что сегодня утром обнаруживаю: природа уже не против, дает шанс. Так что повезло тебе. Или мне – еще не знаю.

8. А Я НЕ СМОГ

Не смог тебе такой же откровенностью ответить. Времени, конечно, было недостаточно. Под утро мы все-таки уснули, а я так и не проснулся. Вовремя не проснулся. Открываю глаза: рядом ты, но другая.

Двадцать лет этот мужчинка катался как сыр в масле и тебе такой масленый вдруг достался. Ты подумала, что это масло внутри меня, что там, во мне, месторождение. А оно – между. Между мной и Беатрисой.

Устремился я к тебе не из-за дефицита счастья, а от его избытка.

Знаю, такая трактовка тебе очень не понравится. Но факт это, физический. Наше с Беатрисой счастье – не закрытого, а открытого типа. Она сумела его переработать в философию свою, а я – человек обыкновенный, духовных ценностей производить не способен, в результате – как в песне поется: счастье раздаю хорошим людям. Но хорошим ведь!

…Вслух я это говорю или только мысленно? Так или иначе, в глазах твоих вспыхивает секундное возмущение, и ты демонстративно поворачиваешься ко мне спиной. Сколько у тебя здесь природных зон – как на школьной географической карте! Плечи уже светло-шоколадного цвета, ниже идет умеренно-розовая область, потом белая полоска от лифчика: раза два-три ты уже загорала в этом году, но строго в купальнике… Ну так как же я должен себя вести в этой ситуации?

Каковы правила игры, в которой женщина гораздо опытнее меня? Если бы дело происходило на ее территории, то можно было бы такой жест считать обструкцией: уходи, мол. Но она лежит в моей постели – значит, посторонним вход не воспрещен и от нас ожидают решительных действий.

Продолжаю изучать вид сзади. Там, ниже, еще одна зона белая-незагорелая, и никакого протеста на этих открытых страницах не читается. Припадаю к прохладе, одновременно поглаживая рукой твои сложно завитые волосы: много работала девушка над прической. Ты пытаешься повернуть голову и осуждающе на меня взглянуть, но низы вступили в контакт, не спрашивая разрешения у верхов, и неожиданная встреча уже состоялась. Еще ближе мы стали… Свою благодарность я выражаю, касаясь губами солоноватой спины, а ты уже начинаешь бравировать приобретенной властью. Садишься, спустив ножки на пол, и с видом оскорбленной добродетели вопрошаешь:

– И это все, что ты смог придумать?

Ну почему “придумать”? Разве нельзя некоторое время вообще не думать ни о чем, а просто и нежно чувствовать друг друга?

…Ты быстро и прозаично, по-бытовому одеваешься, не улыбнешься даже. Почти не ответив на робкий мой поцелуй, уходишь к себе в номер. Я отправляюсь в неуютный душ, где и никель и эмаль изрядно искусаны ржавчиной. Начинаю с большой неохотой смывать частицы тебя со своего довольно усталого, но невероятно осмелевшего, как бы захмелевшего тела. Черт, зачем отпустил? Могли бы вымыться вместе, продлить близость и укрепить ее. А то теперь встретимся через час – с виду чистые, а в душах – смятение и раззор.

Везут нас на экскурсию в Печоры. Подземный монастырь – это именно то, что нужно теперь нам обоим. Уйти в глубину, в тайну, не рассуждать, а погрузиться, понять, как таинственно все в этой жизни переплетено. Всем выдали по свечке, и мы трепетно несем в руках свою новую маленькую тайну. Но слегка портит настроение не в меру активный монах-экскурсовод. Держится с нами как учитель со школьниками. “А когда это было? Правильно, в восемнадцатом веке”.

Тут не понимаешь, что с тобой было вчера, сегодня, а что мы можем знать о столь отдаленных временах и людях? Да еще морализирует то и дело, ведет агитацию против курения и питья, против телевидения и

Америки… А, вот и до нас добрался…

“Прелюбодеяние – самое страшное зло!” И пальцем своим длинным указательным потрясает в нашу с тобой сторону. Следил за нами, что ли? “Оно хуже наркомании, оно ведет к СПИДу, к полному вырождению нации”.

Минуточку, ваше святейшество! Или как вас там принято называть?

Грешны мы, да. Но при чем тут СПИД? Он в нашей стране, согласно объективной статистике, крайне редко передается половым путем.

Именно грязные шприцы наркоманов у нас на первом месте. Потом, давайте хладнокровно сравним два зла – по степени вреда для здоровья и личности. Вот мой или ваш сын, допустим. Что для родителей юноши страшнее – наркотическая зависимость или мучительная раздвоенность между двумя одинаково хорошенькими и сексуально смелыми подружками?

И насчет вырождения нации я бы поспорил. Низкая рождаемость у нас именно оттого, что мужики постарше пьют в мужской компании, пареньки помоложе ширяются в компании бесполой – в то время как уцелевшие еще старомодные поклонники прекрасного пола как раз работают на демографический прогресс. Примечаю я, что многие богатенькие буратины заводят себе не просто содержанок, а вторую, младшую семью.

И рожают там новых российских граждан, приумножают нацию.

Но все это шутка, конечно. Не Жириновский я, чтобы призывать к введению узаконенного двоеженства. Этими мыслями я себя отвлекаю от неминуемого прощания…

Ты уезжаешь первой. Я иду вслед за тобой в твой номер – якобы помочь донести вещи. Взгляд падает на кровать, но нет, не хватит времени, чтобы полностью прикоснуться друг к другу. Хотя бы присесть туда, где ты ночь тому назад спала одна, уже немножко помечтывая обо мне.

Ты садишься рядом и целуешь меня – без любовной жадности, грустно-грустно. И из меня телесность куда-то улетучилась. Ни вкуса губ твоих не чувствую, ни запаха тела, ни его формы и массы. Что такое? Так это же душа с душой встретились и теперь должны разъехаться в разные стороны. Вот до чего мы с тобой допрыгались!

Пока я веду тебя к микроавтобусу, твое лицо становится изрядно зареванным, так что репутация среди землячек и земляков уже неизбежно будет подмочена. Почему бы тогда не поцеловаться еще раз на прощание?

Мутное автобусное окошко, а в нем – лик, из одних глаз состоящий. С ресниц закапал черный трагический дождь, с век поползла синева…

Вот где настоящий русский импрессионизм, навсегда лишающий покоя. А художник тот только и мог от пространства выше пояса перейти вниз.

Пошляк!.. Так, уже и бесплодная ревность обуяла. Да нет, какая там ревность! Это опять хочется отвлечься от новой, надолго пришедшей боли… Поезд мой отходит только в два ночи. Куда мне от себя спрятаться на несколько часов?

9. ЧТО ЭТО?

Что произошло? Потерял я или приобрел? Минус покой, а что в плюсе?

Открылась новая ниша, как теперь говорят, новое пространство. Но где открылась? В сердце произведена выемка – и глубина и боль новые появились.

Самое страшное – если не будет продолжения. Не в банальном смысле, конечно. Хочется продолжить разговор, для которого не нужно даже в комнате уединяться. Такой разговор, который можно вести при всех.

Почему-то вспомнились тюремные свидания в американских фильмах.

Сидят дорогие друг другу люди, между ними беспощадное стекло, а они в телефонные трубки говорят самые нежные и тайные слова, не беспокоясь, что кто-то слышит, и боясь только одного – окрика:

“Свидание окончено”. А потом их силой начнут растаскивать в разные стороны.

Впрочем, возможность уж такого-то разговора мне стопроцентно гарантирована. Есть у меня и телефон новгородский, и адрес. Могу без звонка к тебе, как тот художник, заявиться, застать женщину без мужа и в белых трусах. Эта картинка меня слегка успокаивает в тот момент, когда поезд пересекает границу Псковской и Ленинградской областей.

А душа тем самым переезжает из боли в боль. Теперь заныла во мне

Беатриса. Ну что ты, что ты? Я ведь тебя больше чем люблю. А вчера…

Это было… Это земля, заземление… Иначе мы бы упали с твоего неба и разбились. Но не надо, не знай ничего об этом.

Поднимаюсь на второй этаж нашего обветшалого ампира. Отворяю дверь и оглашаю пространство иностранным кличем: “Сэ му-а-а!” (Бета иногда так отвечает на звонки из Парижа, и я включил это в свой попугайский репертуар.) На пароль нет отзыва: куда-то отлучилась, причем недавно и ненадолго: серенький “Сони” на столе раскрыт и дремлет в спящем режиме. Рядом с ним высокая рюмка зеленого хрусталя с красной каплей на донышке и розовый блокнот в клеточку с синенькими каллиграфическими полуфразами. Дух – не запах, а именно дух Беатрисы разлит повсюду, отпечатан в только ей присущем сочетании аккуратности и небрежности.

Вот и шаги ее по лестнице. Так я и думал: ходила вверх по Гороховой в новое кафе, где водятся эклеры-наполеоны-безе-буше всех видов и притом не слишком дорогие. Но лакомиться вместе со мной не собирается. Выходит к себе, возвращается с каким-то листком и занимает позицию посредине кухни. Так, все понятно. Предстоит чтение. Может быть, ты еще на табуреточку встанешь?

– Юрский, представляешь, я, кажется, Витгенштейна разгромила!

Зачем, любимая? Это же вроде наш, русский фельдмаршал. Не он ли французов в 1812 году к Петербургу не подпустил?.. А, кажется, у него какой-то потомок не то однофамилец имеется, генерал-от-философии… И сейчас ему будет дан последний бой.

– Ты послушай, это только полстранички главных тезисов. Я два года над ними думала. Витгенштейна я всегда религиозно презирала, но, честно говоря, временами ему завидовала. Он такую удачную уступку пошлякам сделал, разложил мир по полочкам, и места для тайны там просто не нашлось. Значит, и нет ее. Пронумеровал мироздание, а для любителей сокращенной философии ничего приятнее нет, они и не ищут противоречий между его номерами. А я вот нашла…

Как идет ей эта победоносная поза! Красиво так вытянулось тело, готовое к полету… Одета лаконично, ничего нет стесняющего движения, отвлекающего от внутренней жизни. Синяя кофточка-маечка системы

“Бенеттон”, с закрытым воротом и с открытыми круглыми плечами

(“американской проймой” почему-то это называется). Черные бархатные джинсы, купленные по случаю где-то в окрестностях Бордо всего за пять евро. А вот туфельки-полуботиночки имени Мефистофеля (“Мефисто”

– так ведь?) из кожи двух цветов, темно-коричневого и светло-шоколадного, – те приобретены на рю Риволи без всякой финансовой оглядки – где-то под двести евр этих самых.

Сверкая синими детскими глазами и бело-девичьими, не нуждающимися в дезодорантах подмышками, Беатриса звонко-звонко и высоко заводит песнь мудрости, доступную мне примерно наполовину. Ничего, остальное пронзительным образом дойдет до меня, когда мы в обнимку с моим философом отлетим в нежно-волшебные края…

– Ну и какие перси ты себе в Пскове нашел? Никто тебя там не захапал? А то ты так боялся…

– Нет, я первый на них напал и сам захапал всех подряд. В общем, победа осталась за нами.

– Эт-то хорошо…

Неужели действительно хорошо?