Текст книги "Осколок солнца"

Автор книги: Владимир Немцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

И то, что он говорил с ней, как с девочкой, подчеркивая свою, кстати не такую уж большую, разницу в летах, тоже нравилось Ирине Григорьевне. И его постоянное удивление, как она, еще очень юная, смогла вырастить взрослого сына и дать ему совершенное воспитание, тоже нравилось Ирине Григорьевне и приятно трогало материнское сердце.

– Когда же ваш мальчик приедет? – спросил Валентин Игнатьевич, усаживаясь на банкетку возле трельяжа красного дерева. – Ох, уж эта практика! Абсолютно бесполезная затея. Я понимаю, что будущему инженеру это необходимо. Но сын ваш ведь готовится к научной деятельности?

– Ах, и не говорите? Пока еще ничего не известно. Он мечтал в министерство устроиться.

Валентин Игнатьевич сделал скорбную мину.

– Мне неудобно давать советы, но ведь Петр Данилович сам работает в министерстве...

– Об этом я и заикаться боюсь. Муж у меня тюлень, абсолютно беспомощное существо. А так, конечно, мог бы устроить родного сына в каком-нибудь отделе.

– Вы так и остались девочкой, Ирина Григорьевна, – вкрадчиво и смотря ей прямо в глаза, заговорил Валентин Игнатьевич. – Неужели на опыте своего мужа вы не убедились, что работа в министерстве хоть и почетна, но... ведь все под богом ходим. Сегодня ты начальник, а завтра подчиненный. Не справился с работой, иди в цех. Хорошо, если еще начальником цеха назначат, а то и мастером. Вот тебе и высшее образование... Нет, не хотел бы я такой судьбы своему сыну.

Ирина Григорьевна нервно потирала руки. Как же она раньше об этом не подумала? Жора человек практичный, но ведь он работать не любит. К тому же всякие реорганизации, слияния, разукрупнения. Мало ли что может случиться?

– Посоветуйте, Валентин Игнатьевич. А если инженером куда-нибудь в институт, в проектное бюро?

Валентин Игнатьевич погладил лысину и оглянулся ни дверь.

– Понимаете ли, дорогая Ирина Григорьевна, инженер по-латыни – это "изобретательный", "способный". Я не хочу обижать своих ученых коллег, но... Валентин Игнатьевич развел руками, – ученый не обязан изобретать или конструировать. Он изучает вообще... Почему бы вашему сыну не поступить в аспирантуру?

– Говорят, что это трудно.

– Но зато какое будущее! Два-три года поучится, напишет диссертацию. Защиту можно организовать прекрасно, и он уже человек! Твердая зарплата, причем в два раза большая, чему инженера. А самое главное, что снизить ее не могут, ведь ученый! И ответственности никакой... Вы меня простите, Ирина Григорьевна, – он взял ее за руку повыше локтя. – Конечно, то, что я высказываю, это, как говорится, не для стенограммы. Но я не верю болтунам, которые что-то там бормочут о святости науки, о призвании и прочей метафизике. Дело есть дело. Хочешь жить спокойно, по-человечески, получай степень. Без нее в жизни дороги нет. Я не спорю, есть у нас таланты вроде Курбатова. Но ведь это фанатики. Таким все равно, где работать и сколько получать. Надеюсь, ваш сын не станет подражать Курбатову. Если у тебя средние способности, то без степени не проживешь. Правда, чтобы ее получить, надо попыхтеть, приложить немало усилий. Но, как говорили латиняне, "до ут дес", то есть "даю, чтоб и ты мне дал".

И только тут Валентин Игнатьевич перешел к цели своего визита:

– Извините, Ирина Григорьевна, я хотел узнать – не заезжал ли к вам один довольно милый молодой человек?

– Какой из них? – Ирина Григорьевна кокетливо приподняла бровь, – У меня пока еще есть поклонники.

– Уверен, что достаточно. В том числе и я. Но этот мальчик после вас обещал заехать ко мне. Где он, обольстительница?

– Он близорук, Валентин Игнатьевич, – вздохнула Ирина Григорьевна. – И к тому же друг моего сына. Был здесь час тому назад.

– Странно, что не заехал. Признайтесь – вы его не обидели? Он не только друг вашего сына, но и мой друг. Берегитесь!

Все это говорилось в шутливой манере, за которой, однако, скрывалось беспокойство. Чибисов обещал Валентину Игнатьевичу передать осколок, присланный сыном Ирины Григорьевны. Но, видимо, что-то этому помешало. Не знал Валентин Игнатьевич, как был обескуражен Чибисов, когда, вскрыв пакет с сушеными персиками и высыпав их на сиденье машины, не нашел там обещанного. Ясно, что после этого незачем показываться на глаза Валентину Игнатьевичу.

Чтобы не выдать своей заинтересованности и в то же время выведать, была ли передана посылка Чибисову, Валентин Игнатьевич болтал еще целый час, осторожно наводя разговор на нужную ему тему, но Ирина Григорьевна упорно эту тему обходила, выспрашивая о возможности устройства сына в аспирантуру.

Если бы повернулся Валентин Игнатьевич к зеркалу, то внизу, среди флаконов и разных безделушек, увидел бы предмет своих забот – крохотный осколок солнца.

Зажатый со всех сторон разной ерундой, он не блестел. Сверху лежала расческа с клочками рыжих крашеных волос, тут же – массажная щетка, карандаш для бровей, банки с кремами, ночными и дневными, румяна и губная помада, щипчики, пилочки для ногтей – все, чем жила Ирина Григорьевна. Ведь, кроме этого и тряпок – шелковых, шерстяных, панбархатных и всяких других, от которых ломился шкаф, кроме туфель всех цветов, распиханных по многим ящикам, да слепой, животной любви к сыну, ничто не согревало ее душу. Даже волнение, которое она испытывала при встрече с Валентином Игнатьевичем или другими умелыми льстецами, лишь слегка задевало ее, и снова думы были полны всякой чепухой: где-то продается заграничный отрез; в другом месте, говорили, можно перехватить французские духи, старинную брошку с лунным камнем, похожим на осколок, найденный в сушеных персиках.

Сейчас рядом с Ириной Григорьевной сидел и жал ей руку человек, которого она почти не знала. Но все в его облике, в манерах и поведении, в том, что он говорил о жизни, – все это покоряло ее и роднило с ним. В душе возникало чувство запоздалого сожаления. Вот кто умеет строить свой дом! И сколько бы люди ни говорили, что такое отношение к жизни осталось от прошлого, что это цинизм, ничего они не понимают или попросту завидуют.

– Заболтался я у вас, – поднимаясь с кресла, сказал Валентин Игнатьевич. Ведь я приехал маляров проверить. Не знаю, что с ними делать? Чуть отвернешься, они уже курят. Ох, и долго еще придется из мужичка лень выколачивать! Бездельники.

С этими словами он приложился к руке Ирины Григорьевны. Она спросила:

– У вас сегодня свободный день?

– Нет, работа в научной библиотеке, – с улыбкой ответил Валентин Игнатьевич. – Но, сами понимаете; маляры. Невозможно сосредоточиться... "Ниль адмирари", то есть ничему не следует удивляться. Как видите, дорогая, разные препятствия стоят на пути ученого. Впрочем, – с иронией признался он, – это еще не самое худшее в нашей жизни. Перенесем.

Ирина Григорьевна проводила гостя, и не успела она открыть шкаф, чтобы выбрать платье к вечеру, как на пороге появился Петр Данилович.

– Опять здесь была эта лысая обезьяна!

– Прошу не оскорблять моих друзей. Это, во-первых. А во-вторых переоденься. Посмотри, на кого ты похож!

Петр Данилович растерянно оглядел себя. Костюм помялся, галстук старенький. Ну да ничего, сойдет. Он машинально взял расческу и под ней заметил блестящий осколок.

– Откуда это? – спросил Петр Данилович.

Зачем же лгать по пустякам? Это не в манере Ирины Григорьевны. И она ответила, что слоистый камешек случайно оказался среди вяленых персиков.

– Вот растяпа! – разозлился Петр Данилович. – Твое воспитание. Подумать только – вместе с персиками прислал лабораторный образец.

Будучи инженером, Петр Данилович сразу узнал осколок фотоэнергетической плиты. Недавно Курбатов знакомил его с некоторыми своими работами, так как они интересовали Петра Даниловича с точки зрения использования их в той отрасли техники, которой он занимался.

На осколке были нацарапаны восьмерка и дата. Эти обозначения подтверждали догадку инженера, что перед ним лабораторный образец, который уже испытывался. Рассеянный сынок торопился и сунул его совсем в неподходящее место – в ящик, подготовленный для посылки. А может, случайно рассыпал фрукты, стал собирать и вместе с ними подобрал осколок. Ротозей. Наверное, все углы обыскал, не зная, куда делся образец No 8. Всыплет ему начальник, и поделом.

"Ветер в голове. И в кого он такой уродился? – вздохнул отец, кладя осколок на место. – Позорное легкомыслие". Разве он мог подозревать сына в чем-либо другом? Нет, он считал Георгия ветреным, ленивым, не очень способным, но в честности его не сомневался.

– Никакого письма при нем не было? – указывая гребенкой на образец, спросил Петр Данилович.

– Какое там письмо! Ничего похожего.

Ирина Григорьевна сказала правду, однако почувствовала, что "ребенок", каким она до сих пор считала сына, набедокурил и его надо выручать. Ясно одно: нельзя признаваться, где находился осколок, нельзя говорить, что он был завернут в бумагу, – вряд ли это делается по рассеянности. Кроме того, она, так же как и Петр Данилович, верила сыну. Ничего дурного он не сделает. Все это пустяки, и нечего мальчика тревожить.

Петр Данилович подошел к жене, постукивая гребенкой по пальцу.

– Ты собиралась ему что-то посылать? Сделай это завтра же и отошли осколок. Иначе ротозею несдобровать.

По этому поводу у Ирины Григорьевны было свое мнение, которое она не могла высказать. Какое там ротозейство? Осколок прислан Чибисову. Но почему бы не исполнить просьбу мужа, тем более что Жоре это не повредит. Завтра вместе с шоколадными трюфелями, любимыми конфетами сладкоежки Жоры, она вышлет ему и "лабораторный образец". В этом деле она ничего не понимает. Своих хлопот достаточно.

Петр Данилович грозился написать сыну такое письмо, так пропесочить ветрогона, чтобы век помнил. Работать в лаборатории надо внимательно. Заглядишься, разинешь рот – тут тебя или током трахнет, или колба взорвется, кислотой в глаза плеснет.

Действительно, подобное письмо Петр Данилович отправил. Но этого ему показалось мало. Человек он был честный, к работе относился ревностно, а потому чувствовал себя виноватым перед Павлом Ивановичем Курбатовым, которому не легко руководить дипломной практикой Георгия Кучинского – студента легкомысленного и рассеянного. До чего дело дошло – пропал нумерованный образец! Петр Данилович знает, что иногда это влечет за собой большие неприятности – приходится заново начинать испытания. Ищут виноватого. Конечно, Георгий признается, когда получит письмо и посылку, и Павлу Ивановичу станет известно, кто обнаружил оплошность студента. Так неужели отец будет стыдливо молчать и не пришлет хотя бы несколько извинительных строк своему хорошему знакомому? Впрочем, дело не в знакомстве, а в сознании своей вины. Кто же должен отвечать за сына, пока он еще не встал на крепкие ноги, пока учится ходить?

Да, Жора учился ходить, но пошел не в ту сторону.

Глава 14

ЕЩЕ ВСЕ ВПЕРЕДИ

Курбатов приехал из Ташкента, когда лаборатория была уже закрыта, рабочий день кончился. Наскоро умывшись с дороги, забежал к себе в кабинет узнать, нет ли срочной почты. Ничего особенно важного, кроме пакета с образцом фотоэлектрической ткани, на столе не оказалось. Под руки попалось письмо с незнакомым почерком, адресованное лично ему, Курбатову.

Не терпелось поскорее найти. Лидию Николаевну, чтобы узнать о результатах анализа тех немногих ячеек, которые ей были оставлены, поэтому, не распечатывая письма, Курбатов сунул его в карман. Туда же положил образец ткани и поспешил на поиски.

Вероятно, Лидия Николаевна дома. Он постучался в комнату, где она жила, услыхал тихое "да" и вошел. На кровати, подобрав под себя колени, уткнувшись лицом в подушку, лежала Нюра.

– Извините. Вы не знаете, где Лидия Николаевна?

Нюра встрепенулась, как испуганная птица, соскочила на пол и, глядя на Павла Ивановича заплаканными глазами, стала шарить под кроватью туфли.

– Да вы не беспокойтесь. – Он почувствовал что-то вроде жалости. – Я думал, она уже дома.

– Нет, – поднимаясь с колен, глухо ответила Нюра. – Она на восьмом секторе.

Даже не взглянув как следует на Нюру, Курбатов вышел.

По дороге на восьмой сектор он вспомнил о письме, вытащил его из кармана, посмотрел на обратный адрес: П. Д. Кучинский? Странно.

Шагая по краю зеркального поля, Курбатов еще издали заметил белую шляпу Лидии Николаевны; тут же маячила и другая – соломенная с огромными полями, а пониже кланялась маленькая кепочка. Всех, кто здесь был, Курбатов узнал сразу, а вот зеркального поля своего не узнал.

Всюду расставлены длинные коробки; от них тянутся провода, блестят стекла приборов. Короче говоря, весь восьмой сектор напоминал гигантский лабораторный стол.

Курбатов почувствовал легкую дрожь. Что наделали! Исковыряли все плиты, все поиспортили. Кто им разрешил? Он уже готов был потребовать к ответу Лидию Николаевну, но та его предупредила. Размахивая бумагами, она бежала навстречу и кричала что-то радостное. И это было так не похоже на нее, так не вязалось с ее внешним обликом. В самом деле, разве женщины солидного веса прыгают на одной ножке?

Усевшись рядом на каменный барьер зеркального поля, Павел Иванович и Лида тут же разобрали протоколы наблюдений, рассмотрели анализы – и поняли, что ячейки портились из-за вредных примесей в неоднородной по своему составу пластмассе. По методу Михайличенко можно было легко их определять. Значит, с этой стороны плитам "К-8" опасность не грозила. Правда, впереди ждут еще новые неприятности – тропинка протоптана лишь до половины пути, необходима массовая проверка плит. И Лида это хорошо понимала, хотя и чувствовала, что страшного быть не должно.

– Вы, наверное, догадались, Павел Иванович, что со всеми этими делами, Лида показала на расставленные по полю коробки, – и протоколами наблюдений я не могла справиться одна.

Она перечислила всех своих помощников и рассказала, как трудились они до поздней ночи.

– Ни одного вечера не пропускали. Багрецов, например...

– Он тоже работал?

– Да еще как! Выдумщик. Спорщик ужасный. Но сколько в нем энергии, самоотверженности – на десятерых хватит! Правда, в одном деликатном вопросе мы не поладили, и я этого ему не прощу, а так, если бы не он, то вряд ли мне удалось бы определить вредную примесь.

"Вредная примесь, – подумал Курбатов. – Рано или поздно – ее нашли. Теперь уже не появится. Гораздо труднее искать ее в человеке". Не умеет этого руководитель лаборатории, не умеет. Совестно за свои ошибки, больно. Ведь Багрецов не пластмассовый, и душа его и стремления чистые. Чего же ты искал в нем? Грязную примесь? Неужели в его юношеской непосредственности, где все на виду, в честной его прямоте могли бы прятаться ложь, клевета, мелкая мстительность? "В чем только я не подозревал его! Не потому ли, что привык видеть, как люди прячут свои чувства, надевают маску равнодушия, когда нужно отстаивать свою правоту с открытым лицом? Как рано некоторые из молодых теряют непосредственность юности!" И тут же спрашивал себя Курбатов: "А не ты ли, друг милый, виновен? Вспомни – как говорил с Багрецовым? Он к тебе с душой нараспашку, с болью, сомнениями, хотел услышать доброе слово, совет старшего. А ты?"

Что-то говорила Лидия Николаевна, показывала таблицы и схемы, где лишь немногие ячейки были перечеркнуты красными крестиками, радовалась изобретательности ребят, которые придумали, как добраться сквозь пластмассу к соединительным полоскам, чтоб не повредить их.

– Не тревожьтесь, Павел Иванович, ни одной не испортили. Сама проверяла. Сейчас принесу последние протоколы.

Павел Иванович смотрел ей вслед отсутствующим взглядом, и было ему как-то не по себе. По всему видно, что к истории с осколком Багрецов непричастен. Почему же ты не извинишься перед ним? И ничего тут нет зазорного, если по ошибке обидел человека. Поблагодарив Бабкина за помощь, Павел Иванович подошел к Вадиму и сказал:

– Вам я тоже очень благодарен. А, кроме того, прошу прощенья. Сознаваться в ошибках трудно, но сейчас я делаю это с радостью. Дайте мне руку.

Вадим несмело протянул ее.

– Хотелось бы сказать "позабудем, что было", но это неправильно. Уроки не забываются. Только не вздумайте изменять своему пути. Прямота – великолепное свойство характера. К сожалению, не все ее ценят. А часто и не понимают, вроде меня.

Багрецов не знал, куда глаза девать. За что его хвалит Павел Иванович? За самую обыкновенную честность, за правду, за то, что он говорил откровенно. "Чудак Павел Иванович. С таким же успехом он мог бы хвалить меня за темные волосы или за высокий рост".

Чтобы скрыть неловкость, Димка засуетился возле коробок с лампочками, приподнимал их, показывал Курбатову проводнички с номерами, убеждал, что ошибки исключены, приглашал взглянуть на доску, где были укреплены вольтметры.

– Смотрите, почти на всех одинаковое напряжение. Только вчера на девятой плите три ячейки давали меньшее. Лидия Николаевна! – крикнул Вадим. – Вы уже успели проверить вчерашние ячейки?

Лида подошла и развернула чертежный лист с планом восьмого сектора. Всюду пестрели синие точки работающих ячеек, и лишь кое-где были красные испорченные. Но это не в счет.

– Адова работа! – взяв лист в руки, с искренним восхищением воскликнул Курбатов. – Как же вы успели все это сделать за несколько дней?

– А мы по крупинке, как муравьи, – радуясь совсем по-детски, ответил Вадим. – Помните сказку, где муравьи за одну ночь целую гору крупы перебрали? Вот и мы помогали Лидии Николаевне. Вы оставили ей задание, как нелюбимой падчерице...

– Почему же нелюбимой? – вырвалось у Павла Ивановича. Он невольно бросил взгляд на Лиду и, заметив, что она смутилась, сказал сурово: – Такого задания я не оставлял. Это вы уж сами придумали.

Делая вид, что заинтересовался чертежом, он закрылся им совсем, чтобы не смотреть на Лиду, но как нарочно, внизу, за краем листа, виднелись ее белые туфельки.

Курбатов резко опустил лист.

– Теперь не летает? – спросил он, указывая на Димкину шляпу, донышко который было завязано марлей.

– Все это игрушки, пустяки. – Вадиму не хотелось говорить о шляпе.

Но Бабкин считал, что Димка скромничает понапрасну. Он снял с него шляпу, развязал марлю и стал объяснять:

– Походный солнечный холодильник. Хотелось бы без сухого льда, ну, скажем, с термоэлементами, чтобы они холод давали, как. в вашем, Павел Иванович, новом холодильнике. Но тогда мощности этой маленькой плитки не хватит – поверхность ее маловата. А увеличить плиту тоже нельзя – шляпа будет тяжела, как шапка Мономаха!

Кому-кому, а Курбатову, можно было этого не объяснять. Он однажды показывал свой маленький солнечный холодильник, сделанный из фотоэнергетических плит. Холодильник стоял на окне и, превращая свет в электроэнергию, работал по совершенно новому принципу. Ток подавался на термоэлементы, которые под его действием вырабатывали холод. Но и это вчерашний день. Довольно улыбаясь, Курбатов вынул из кармана пакет с образцом фотоэнергетической ткани, развернул.

– Подойдет? – спросил он, встряхивая клетчатый носовой платок.

Платок был золотистым, плотным, с запрессованными в уголках проволочными петельками.

Протягивая к этим петелькам лампочку от карманного фонаря, Вадим еле сдерживал нетерпение.

– Разрешите попробовать.

Стоило лишь прикоснуться к контактам на платке, как лампочка ослепительно вспыхнула и перегорела.

Вадим обомлел от удовольствия, а Бабкин уточнил:

– Приказала долго жить. Надо бы подключить автомобильную.

Лида восторженно смотрела на первый образец фотоэнергетической ткани, о которой совсем недавно рассказывал Курбатов. Небольшой ее лоскут даже при закатном солнце отдавал вполне приличную мощность, во всяком случае, достаточную, чтобы работал вентиляторный моторчик в Димкиной шляпе.

– Конечно, это не конструктивное решение, – говорил Бабкин, довольный, что может возражать Димке в присутствии весьма авторитетного специалиста. – Я бы такой охлаждающий прибор не стал запрятывать в шляпу, В карман! Чего проще? И мотор там и термоэлементы. Можно придумать какой-нибудь мягкий резиновый радиатор, который бы надевался, скажем, на спину и на грудь. Пусть из мелких дырочек растекается по телу холодный воздух...

– Приспособление для простуды, – усмехнулся Вадим. – Мне-то ничего, а ты даже сквозняков боишься.

– Не храбрись, вспомни, как недавно лежал с ангиной. Я думаю, Павел Иванович, – рассудительно продолжал Бабкин, – тут надо с врачами посоветоваться. Местное переохлаждение организма. Мало ли что они окажут!

Курбатову было весело с ребятами. Они увлекли его своей забавной выдумкой. Кто знает, не найдет ли она применения? Ведь есть же костюмы с электрическим подогревом. А почему же не сделать с охлаждением? Жара в пустыне, в субтропиках или даже, как это было недавно, в Москве и во всей средней полосе России не менее жестока, чем мороз. Почему бы не сшить из фотоэнергетической ткани охлаждающие комбинезоны для южных экспедиций, для людей, вынужденных работать под палящим солнцем, для рабочих горячих цехов? Впрочем, как так для цехов? А солнце где? Не выйдет, и фотоэнергетическая ткань здесь ни при чем. Но ведь ее можно заменить обыкновенной, а в карман положить аккумулятор или сухую батарею. Да и во всех других случаях – не в цехах, а на открытом воздухе – разве этого сделать нельзя? Конечно, можно. Значит, легко обойтись и без курбатовской ткани.

Будто кто-то царапнул по сердцу легонько-легонько коготком. Нет, пустяки, блажь. Придумали тоже – охлаждающие шляпы, зонтики! Разве для этого создавалась фотоэнергетическая ткань? У нее куда более серьезное применение. Нельзя же всюду протаскивать свое изобретение.

И Курбатов осторожно, чтобы не обидеть ребят, натолкнул их на мысль отказаться от фотоэнергетики, а использовать в охлаждающих костюмах более проверенные и надежные источники питания. Ведь тогда и в тропические ночи не почувствуешь жары.

Бабкин согласился, что так будет практичнее и удобнее, а Димка надулся. Не дадут помечтать человеку, все назад тянут! За рукав, как маленького. Очень ему нужны сухие батарейки, когда он уже пробовал на ощупь курбатовскую ткань! Вот бы достать кусочек для радиостанции! В прошлом году он делал аппараты с термогенераторами. Получались карманные "керосинки", удобные для связи альпинистов, между собой.

Эти радиостанции были намечены к выпуску первой маленькой серией, но теперь, после того как Вадим увидел и пощупал собственными руками фотоэнергетическую ткань, смешными показались "керосинки".

Вечная неудовлетворенность, вечная жажда нового, более совершенного, вся жизнь в поисках – вот что роднило техника Багрецова с Курбатовым, который вертел сейчас в руках кусок золотистой ткани и, оглядывая широкий солнечный мир, искал достойное место своему творению. Арктические и альпинистские палатки, рулоны ткани на льду и на песках, осколки солнца, спрятанные в рюкзаках и чемоданах, – все это прекрасно, заманчиво, но мало этого, мало!

Пришла Нюра, обеспокоенная, что выключены плиты восьмого сектора. Она стояла неподалеку, ждала, когда уйдет Курбатов. А Курбатов не торопился, взял со скамейки Лидии зеленый зонтик, раскрыл его и по натянутому шелку разостлал золотую ткань. Смутившись оттого, что на него все смотрят, Курбатов быстро закрыл зонтик и обратился к Лиде:

– Отдайте мне его, Лидия Николаевна. Потом я вам другой достану.

Вот когда Нюра удивилась. Вместо того чтобы отдать Павлу Ивановичу не только зонтик, но и жизнь, Лидия Николаевна рассмеялась:

– Нет, Павел Иванович, такого вы не достанете. Мне его привезли в подарок из Китая. А кроме того, опять вы разбрасываетесь. Образец ткани прислали для испытаний, а вы...

– Просто вы жадная, – перебил ее Курбатов, стремясь все превратить в шутку, хотя Нюра и понимала, что слова Лидии Николаевны ему не понравились.

С каждым днем в сознании Нюры укреплялась мысль, что с Лидой Курбатов счастлив не будет. Вот и сейчас. Ведь понимает же она, что неспроста Павлу Ивановичу потребовался зонтик. У Нюры есть, но старенький, выцвел, такой и предлагать-то совестно.

Выручил Багрецов. Ему хотелось сделать Нюре приятное, да к тому же и любопытно, что еще надумал Павел Иванович.

– Нюрочка, – сказал он запросто, – у вас же был зонтик.

– Ой, что вы, он же старенький! Но если...

Курбатов спросил обрадованно:

– Значит, не пожалеете?

– Сейчас? – счастливым голосом спросила Нюра.

Павел Иванович взглянул на часы, вздохнул, вспомнил о непрочитанном письме.

– Поздно. Принесите завтра. Хорошо?

Нюра молча кивнула. Павел Иванович попрощался и пошел к себе. Достал конверт и развернул письмо:

"Дорогой Павел Иванович!

Вероятно, мой непутевый сынок уже успел покаяться в своих прегрешениях. Осколок фотоэлектрической плиты с цифрой 8 и датой попал ко мне вместе с сушеными персиками. Возвращаем его по назначению (Жора вам передаст).

Позорная рассеянность, совершенно недопустимая в лабораторной работе. Надеюсь, сынок мой получит по заслугам. А мне приходится краснеть, и я очень прошу принять за него извинения, дорогой Павел Иванович. Если возможно, дайте ему закончить практику, не отсылайте с позором домой, хотя он этого и заслуживает.

Прошу извинить еще раз. Жму вашу руку. До встречи в Москве.

П. Кучинский".

Сын давно уже получил посылку с конфетами и осколком плиты, но не пошел к Курбатову каяться, как предполагал его доверчивый отец.

Жора терялся в догадках: каким же это образом отец раздобыл осколок? Может быть, разорвался пакет? Или Чибисов удружил? В письме, полученном от отца, об этом ничего не говорилось. Он упрекал сына только за рассеянность. Пусть будет гак. В крайнем случае, эту версию и нужно поддерживать. Но Жора не дурак и сам в петлю не полезет, а потому осколка в лабораторию не вернет. Предки, конечно, наивные, можно их успокоить, написать отцу, что старых плит здесь целые горы и вся эта история не стоит выеденного яйца.

Разве мог Жора подумать, что отец напишет Курбатову! Разве Жора не единственный любимый сын? Ну, поругал в письме, пригрозил. Папы все одинаковы, любят читать нотации и брюзжать. Но кто же из них даст в обиду своего мальчика? Нет таких пап на свете.

Две коробки трюфелей были уничтожены, но без особого удовольствия, видно потому, что присланы были вместе со злополучным осколком. Жора хранил его в одной из коробок завернутым в конфетную бумажку. Хранил на всякий случай. Кто знает, как обернется судьба? Возможно, еще удастся передать его Чибисову.

Глава 15

"МЕТОД ВОСПИТАНИЯ"

Командировка Багрецова и Бабкина подходила к концу. В разных местах зеркального поля были установлены аппараты высокой частоты, через которые передавались различные показания температуры, освещенности – все, что требовалось для наблюдения за работой курбатовских плит. Всю эту аппаратуру, если она покажет себя с хорошей стороны, Павел Иванович собирался взять в новую лабораторию, где она особенно будет нужна.

Самые интересные дела, связанные с проверкой плит восьмого сектора, давно уже были закончены, исчезла тревога за их будущее, жизнь испытательной станции стала спокойной и ровной. Во всяком случае, для Багрецова и Бабкина.

Лида опять занялась своей диссертацией, поэтому не вылезала из лаборатории, стараясь наверстать упущенное.

Скучно быть наблюдателем, а потому Бабкин организовал что-то вреде краткосрочных курсов, где обучал Нюру и Машу правилам эксплуатации высокочастотных подборов и показывая, как нужно их ремонтировать. Девушки из аккумуляторной знали, как развести электролит, как залить им банки, проверить напряжение – вот, пожалуй, и все, что они знали. На курсах электриков они сдавали зачеты, рисовали на доске схемы переключений со звезды на треугольник, но все это давно позабылось.

Бабкин преподавал впервые и мучил бедных аккумуляторщиц по несколько часов подряд. В записной книжке он тайком выставлял отметки, чтобы не забыть, как отвечали его слушательницы по тому или иному вопросу, кому из них нужно повторить способ подстройки генератора, кому что-либо другое.

Преподавателем Бабкин был строгим, придирчивым. Считая, что сам знает предмет на пятерку, он оценивал знания Нюры на четыре, а Маша доставляла преподавателю одни огорчения – вроде Жорки Кучинского, она отвечала на спасительную тройку, да и то не всегда. Как тут быть? Может, Вадим, помог бы? Но Багрецову было не до курсов – он опять увлекся какими-то фокусами. Выпросил у Павла Ивановича старую зеркальную плиту, выпилил из нее кусок и сделал модель "самобеглой коляски" – так назвал Вадим свое изобретение, вспомнив прообраз автомобиля, созданного Шамшуренковым.

Однажды после работы Багрецов решил продемонстрировать эту коляску. Пришел Павел Иванович. Кучинский показался было на поле, но, увидав начальника, скрылся от греха подальше. Видимо, Нюра тоже боялась встречи с Павлом Ивановичем. Лида задержалась в лаборатории, Маша дежурила. Ну что ж, пусть хоть Павел Иванович посмотрит. Тимка не в счет, он уже видел.

На дорожке возле зеркального поля стояла модель, чем-то похожая на трактор, который демонстрировался на выставке ребячьих работ. Конечно, сравнивать их нельзя, там была законченная конструкция, покрашенная, тщательно отделанная, а Димка стремился показать только принцип движущейся модели и соорудил ее на скорую руку из фанеры. Вместо гусениц он поставил колеса.

Щелкнул выключатель, и модель пошла.

Что же было в ней интересного? Если тогда, на выставке, одна из моделей управлялась световым лучом, то, сейчас свет был источником ее движения. За моделью не тянулся провод, она шла без аккумуляторов. Даже радиоэнергия, которая в другой модели, построенной с Димкиным участием, питала электромотор, здесь была абсолютно ни при чем. Двигал машину солнечный свет. Впрочем, какая там машина? Зеркало на колесиках. Прямоугольник, выпиленный из курбатовской плиты, был прикреплен к фанерному основанию, под ним находился вентиляторный моторчик, который через ременную передачу вертел жестяные колеса. Вот и все.

Смешная игрушка. Но она была интересна как опыт использования солнечной энергии для транспортных машин. Это уже не застывшее зеркальное поле, а что-то новое. Возможно, подобный принцип когда-нибудь и найдет практическое применение.

Именно это и волновало Багрецова.

– Смотрите, Павел Иванович, – размахивая руками рассказывал Вадим. – Здесь же ничего нет. Ваша плита и мотор. Никакого горючего. Ни проводов, ни аккумуляторов. Будущий "солнечный автомобиль" я представляю себе так: крыша покрыта курбатовским слоем; фототок идет в электромотор; скорость машины регулируется реостатом. Идеальное управление... – В эту минуту Багрецов заметил, что "солнечный автомобиль" остановился. – Тимка, отойди. Застишь солнце. Видишь – тень. Всю энергию себе забрал.