Текст книги "Повести"

Автор книги: Владимир Немцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

Наступило молчание.

Волны с легким плеском разбивались о стальную решетку.

Мариам только сейчас решилась подойти к окну, но Рустамов заметил ее еще раньше и, предупредительно приложив палец к губам, сделал ей знак, чтобы она несколько повременила с чертежами. Он будто хотел ей сказать: «От Мариам у нас нет секретов, но пойми, дорогая: Гасанову сейчас не до чертежей… Видишь, какие тут сложные обстоятельства».

Стараясь не стучать каблуками по гулким доскам, Мариам незаметно скрылась.

– Значит, решено, Ибрагим! – Парторг протянул руку инженеру.

Гасанов слабо пожал ее. Он еще никак не мог осознать всей сущности этого решения.

– Кстати, я хотел тебя спросить… – Рустамов перевел разговор на другую тему. – Почему ты не бываешь на своей даче, которую мы тебе отстроили? Она тебе не нравится? Переезжай в Мардакяны.

Гасанов его не слышал.

В окно ворвался ветер и зашевелил на столе газетами. Ибрагим машинально взял одну из них. На первой странице был его портрет. На снимке инженер Гасанов улыбался.

Стиснув зубы, Ибрагим скомкал газету. Затем, как бы опомнившись, осторожно расправил ее.

– Когда начинать? – обратился он к Рустамову.

– Через два дня.

Инженер подошел к окну, смахнул в море засохшую кисть винограда и сел на подоконник.

Внизу под мостик бежали усталые волны. Вот одна из них, покрытая, как бисером, блестящими пузырьками пены, докатилась до стальной трубы, разделилась надвое и исчезла.

На зеленой поверхности воды еще долго плясали веселые пузырьки…

Глава пятая
СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ БЕЛЫЙ ШАР

Закончился праздник на вышке.

Последними в кабину глиссера сели Агаев и Рустамов. Там уже сидел Гасанов. Он думал, что за все годы его работы в институте, пожалуй, не было столь тяжелого дня, как сегодня, когда празднуется «победа инженера Гасанова». Так об этом напечатали в газете.

Изобретатель равнодушно смотрел на решетчатый переплет стальных труб, темневший в зеленой воде. Несколько часов тому назад его радовало, что эту конструкцию сделал он, Гасанов, хотя раньше ни один человек не решался строить пятидесятиметровую башню на зыбучих морских песках. Но вот прилетела Саида… Как он ждал ее, как считал секунды, как мучился все эти долгие месяцы без нее! «Кстати, – сказала она, – я назначена в группу Васильева». Отныне вся ее жизнь, все помыслы будут рядом с ним, Васильевым. О, как хорошо это знает Ибрагим!… Саида всю себя до конца отдает любимой работе. Без нее нет жизни для Саиды… А как мечтал Ибрагим о том, что Саида поможет именно ему и станет рядом с ним, а не с чужим, московским инженером, который своим приездом причинил Ибрагиму столько горя!…

– Ну, кажется, все уехали, – услышал Гасанов голос директора. Агаев вытер вспотевший лоб и вытащил свою зеленую трубку. – Студента пригласили на сегодняшний вечер? – спросил он Рустамова, выколачивая пепел о борт кабины.

– Да-да, конечно, – ответил парторг и подал знак, чтобы заводили мотор. – Я хотел тебе сказать, – продолжал он, – что все мастера согласились идти на васильевские работы. Думаю, здесь мы оставим Григоряна – учить молодежь, если Ибрагим не будет возражать.

– Весь праздник ему испортил! – Агаев улыбнулся, попыхивая трубкой. – Но ты знаешь, Ибрагим, у нас не было другого выхода.

Гасанов устало махнул рукой и отвернулся к окну. Директор института не знал, что Рустамов сообщил инженеру о временном прекращении монтажа нового основания, и приписывал его огорчения только тому, что с вышки берут опытных мастеров.

Зарокотал мотор. Взметнулась водяная пыль. Глиссер помчался к берегу, оставляя за собой белую ленту пены.

* * *

В кабине, прилепившейся у основания решетчатой башни, Синицкий рассматривал мраморные щиты с приборами автоматического управления.

– Значит, этот манометр контролирует… – продолжал студент свои расспросы, обращаясь к дежурному мастеру, – контролирует…

Он случайно поднял голову и увидел в окно удаляющийся глиссер.

Синицкий выбежал наружу. Все уже уехали! Неужели он так задержался?… На островке, кроме дежурных, никого не было. Вдали бледнела, рассеиваясь, поднятая глиссером водяная пыль.

Синицкий возбужденно зашагал по дощатому настилу. «Досадно! подумал он. – Пока вызовешь лодку или глиссер, пройдет много времени».

Гулко отдавались шаги: взад-вперед, взад-вперед…

Из комнаты отдыха вышел рабочий и удивленно посмотрел на Синицкого.

– Это, наверно, о вас спрашивали?

– Наверно, – нехотя ответил Синицкий.

Рабочий выжидательно замолчал. Увидев, что Синицкий не старается поддерживать разговор, он отвернул кран водопроводного шланга и осторожно, чтобы не забрызгать гостя, начал мыть настил, тщательно и сосредоточенно, как палубу корабля.

Синицкий взглянул на часы и с досадой нахлобучил шляпу, чтобы уж ничего не видеть. «Как все неудачно получается! В девять в институте вечер. Разве можно опаздывать!»

Он направился было к радиостанции, чтобы вызвать берег. Вдруг до его слуха донесся рокот мотора. Рокот постепенно приближался, заглушая шипенье и плеск волн под настилом тонконогого островка.

Синицкий забежал с другой стороны вышки.

К мостику двигалось странное сооружение. Оно было похоже на теплоход, уменьшенный во много раз. Но это оказалось только первым впечатлением. Мачты с растянутыми между ними антеннами разных видов, мигающие сигнальные лампы, какой-то прожектор на треножнике, большой фанерный щит с приборами напоминали необычную плавучую лабораторию… По борту сияла выведенная золотом надпись: «Кутум».

На палубе, доставая головами до проводов антенн, стояли четыре «научных работника». Самому старшему из них на вид было не больше семнадцати лет.

Разрезая волны, «теплоход» проплывал под мостиком… У правого борта стоял юноша – серьезный, полный важности и собственного достоинства. Весь его костюм состоял из голубой майки, закатанных до колен штанов и ремня с пряжкой, надраенной до солнечного блеска. Другие сотрудники «плавучей лаборатории» были одеты примерно так же. Самому высокому из них, тощему, сумрачному парню, пришлось наклониться, когда «теплоход» проплывал под мостиком вышки. У одной из мачт стоял маленький радист с самодельной радиостанцией, подвешенной возле окна каюты.

Синицкий с любопытством наклонился над перилами мостика.

Основанием всего этого занятного сооружения была старая парусная лодка, модернизированная ребятами по требованиям современной техники. Все надстройки на ней были сделаны из просмоленной и крашеной фанеры. «Модель плавучей лаборатории в одну сотую натуральной величины», подумал Синицкий, представляя себе чертеж с такой пометкой. Он подошел к причалу. Его заинтересовали эти ребята.

– Опоздали! – разочарованно вздохнул высокий паренек. На темном, загорелом лице его блестели белки глаз. – Попадет нам от Мариам. Я тебе говорил, Степунов, – он обратился к товарищу в белом парусиновом костюме, – мотор надо было проверить перед испытаниями… Али! крикнул он в иллюминатор. – Сколько раз мы останавливались? Посмотри у Степунова в журнале.

– Восемнадцать, – послышалось из окошка.

– А шли сколько времени? – Сейчас он обращался уже к Степунову.

Тот взглянул на будильник, висевший на внешней стенке каюты, и деловито ответил:

– Один час сорок семь минут.

– Удивительная точность. Если бы так же четко твой мотор работал! Из-за тебя ведь опоздали. Видишь, никого нет… Пошли назад! – со злостью скомандовал он. – Зря мы решили похвастаться своей посудиной.

– Постойте, ребята! – крикнул Синицкий. – Что вы здесь делаете?

Ребята только сейчас заметили его.

– Да так, ничего. Лодку свою пробуем, – нехотя ответил старший. Самый полный назад! – со смехом крикнул он. – Домой!

– Подождите, ребята! Вы сюда ехали?

– А как же, – отозвался самый маленький из ребят. Он снял с головы наушники, выключил радиостанцию и огорченно добавил: – Хотели на праздник в своей лодке приехать, да вот опоздали…

– И я опоздал, – с улыбкой заметил Синицкий, рассматривая ребят.

– Тоже ничего не видали? – сочувственно спросил кто-то из ребят.

– Да нет, хуже: я в институт к Гасанову опаздываю…

– Это, значит, к нам! – обрадовался старший. – Садитесь, довезем. Как говорится, на восьмой скорости!

– На восьмой?

– Ну да! Только что испытывали, – с сознанием собственного превосходства пояснил Степунов. – Максимальная отдача энергии, форсированный режим – все это вещи обыкновенные. Мотоциклетный мотор, а вроде самолетного получился. В общем, не беспокойтесь! В институте вы будете раньше всех.

– Вот и чудесно! – Синицкий ловко спрыгнул с настила и уселся на борту. – А я уже хотел лодку вызывать.

Прежде всего он показал ребятам свой магнитофон. Надо же отплатить им за любезность!

Все по очереди поговорили в аппарат, и каждый из них услышал свой голос. Игрушка им очень понравилась. Маленький Али, радиолюбитель, уже выпросил у Синицкого схему прибора. Он обязательно такой сделает!

– Но довольно, пора уже ехать, – сказал Степунов. – Гость торопится.

Оглушительный треск, словно пулеметная очередь, рассыпался над водой. «Кутум» резким броском вырвался вперед, круто развернулся и, как взмыленный конь, поскакал по волнам.

Синицкий зажал уши и надвинул шляпу на самый лоб.

Мотор, который переделали ребята, выбросив глушитель и все, что можно было убрать, для того чтобы получить максимальную мощность, угрожающе ревел. Разговаривать было невозможно, а Синицкому очень хотелось поподробнее узнать о разных делах бригады молодых рационализаторов. Об этом ему скромно намекнули ребята. Все они работали в экспериментальном цехе, где строились модели и опытные конструкции.

Молодые специалисты из ремесленников ежедневно наблюдали за бурной творческой жизнью института. Все изобретения и усовершенствования проходили через экспериментальный цех, поэтому не случайно, что именно в нем и возникла группа рационализаторов из молодых рабочих. Все, кто работал в институте, искренне любили свое дело. Буквально все – от юного слесаря до директора. И все они по-своему были изобретателями. Каждый вносил в свой труд что-нибудь новое.

В экспериментальном цехе ребята занимались разными делами: кто был слесарем, кто токарем, монтажником, намотчиком… За последнее время все они вместе работали над приборами автоматики. Как-то совсем незаметно эти ребята сдружились в тесный и, по мнению Мариам, очень способный коллектив. Они решили на практике проверить интересующие их вопросы форсированного режима моторов. В цехе об этом много говорили и спорили. Ребята не могли оставаться безучастными к столь «животрепещущей проблеме». Так родилась плавучая лаборатория «Кутум», где пока испытывался реконструированный мотоциклетный мотор.

У Рагима Мехтиева, главного зачинщика и вдохновителя всей этой затеи, была тайная мысль использовать этот мотор для маленького глиссера. А глиссер, в свою очередь, ему был нужен для того, чтобы быстрее добираться до самой далекой морской буровой. В исследовательской работе института, как казалось Рагиму, это было очень важно.

Ничего этого не знал московский изобретатель Синицкий, а то бы у него нашлись общие темы для разговора со своими «коллегами».

Действительно «на восьмой скорости» мчался «Кутум» к берегу! Кожух мотора для охлаждения поливали водой. Рагим уже торжествовал. Но в каких испытаниях не бывает неудач? Так произошло и на этот раз…

Солнце незаметно скатилось за горизонт. Над морем стемнело. Тень лодки бесшумно скользила по воде. Куда исчез торжествующий рев ее мотора?

Синицкий и старший из ребят, Рагим, торопливо гребли к берегу. У каждого из них было по одному веслу.

Опустив весло, Синицкий вытер вспотевший лоб.

– Еще далеко? – спросил он, переводя дыхание.

Рагим смущенно молчал, всей тяжестью своего тела налегая на весло.

Степунов сосредоточенно копался в моторе. Незадачливый моторист весь измазался маслом. Черные масляные полосы тянулись по лбу, до самого уха. Он часто посматривал на стрелки будильника и шумно вздыхал.

Али обнял мачту и, наклонившись над своим приемопередатчиком, уже охрипшим голосом, монотонно бубнил в микрофон:

– «Окунь», «Окунь»… Я «Рак», я «Рак»… Как меня слышишь? Даю счет… Раз, два, три, четыре…

А где же «Окунь»? Кого вызывает «Рак»?

На том месте, откуда еще днем отплывал «Кутум», свернувшись в комочек, лежал на песке мальчуган лет двенадцати. Он прижимал микрофон ко рту и жалобно пищал:

– Довольно, Али!… Хорошо слышно. Ты же просил меня только полчасика поговорить. Мне домой пора! Мама заругается…

На берегу дрожала тонкая тростинка антенны маленькой радиостанции, точно так же как и ее «оператор» дрожал от холода и страха…

– Рагим, – сдвинув на щеки наушники, обратился радист к своему товарищу, – он опять просится к маме. Отпустить, что ли? Потом испытаем на дальность.

– Катер с левого борта! – закричал Степунов.

Синицкий обернулся.

К ним приближались огоньки катера. Послышался свисток.

– Свет под водой! – отчаянно крикнул Али.

Недалеко от лодки появилось красноватое пятно. Постепенно оно расцветало, как огненно-красный мак, все ярче и ярче…

Вдруг на «Кутуме» заработал мотор. Его треск, напоминавший пулеметную стрельбу, заглушил торжествующие крики ребят.

Лодка, словно выпущенная из лука стрела, неслась прямо на свет.

– Стой! – закричал Синицкий, тормозя веслом.

Но было поздно! Из-под воды вынырнул горящий факел, и что-то огромное, белое, с гладкими, блестящими боками скользнуло по корме лодки.

Лодка приподнялась и перевернулась. Взметнулся над водой вращающийся винт.

Свет мгновенно погас.

Глава шестая
ПРАЗДНИК В ИНСТИТУТЕ

Саида ходила по квартире, открывая то один, то другой шкаф, рассматривала свои платья, которые после долгого отсутствия казались ей уже чужими, примеряла туфли, снова откладывала их, затем, вспомнив о неполадках в аппаратах, доставала тетради, перечитывала последние записи об испытаниях. Злилась на себя и на капризы приборов, думала о встрече с Ибрагимом и мучительно, до слез, до боли, искала выхода. Что же делать? Неужели он ее так и не поймет? «Будь что будет!» наконец решила она, подошла к кабинету мужа и прислушалась. Тишина. Осторожно приоткрыла дверь.

Гасанов стоял у зеркала и, смотря в окно, развязывал галстук.

Саида остановилась возле стола.

– Ты слыхала, у меня забирают всех опытных мастеров для ваших работ? – с подчеркнутым равнодушием проговорил Ибрагим.

– Да. Они тебе не нужны.

– Что ты говоришь, Саида? – удивился он и резко повернулся к ней. – Как не нужны? Кто же будет бурить на стометровом основании?

– Никто. Только автоматы. Я же тебя просила поддержать мой проект.

– Ну вот… Я так и знал! – Гасанов укоризненно покачал головой. – Никак ты не можешь освободиться от своей фантастической затеи. Такая же фантазерка, как и Васильев!

– Довольно, Ибрагим! – Саида обняла мужа за плечи. – Так мы можем даже поссориться, а я тебя не видела три месяца… – Она погладила его по щеке. – Ты, наверное, никогда обо мне не вспоминал?… Только чертежи, только плавучий остров… – Она слабо улыбнулась. – А я так много думала о тебе, о твоих работах! Как мог бурильщик Гасанов вдруг построить подводную башню?… Это же совсем не твоя специальность.

– Ну и что же? – Лицо Ибрагима осветилось радостью. – В этом нет ничего особенного. Вспомни инженера Шухова: тоже был нефтяник. Вот уж настоящий человек! Он все мог сделать. Придумал знаменитый «котел Шухова», построил радиобашню в Москве… О ней даже в стихах писали: «Когда нас душили за горло, мы строили радиобашни…»

Гасанов отодвинул зеркало, затем пошарил по столу и стал что-то искать на ковре.

– Опять запонку потерял? – со смехом спросила Саида. – А она перед тобой на столе лежит. Ну как ты можешь жить без меня!

– А я разве говорил, что могу? – Гасанов ответил серьезно, без тени улыбки. – Помнишь, я ночью звонил в гостиницу. Хотел лететь к тебе хоть на один день… нет, хоть на минуту! Мне тогда казалось, что инженеры преступно медлят с постройкой реактивных пассажирских самолетов. Надо за час летать из Баку в Москву.

– Кстати, чтобы не забыть, – перебила его Саида: – студент Синицкий, с которым я летела из Москвы, оказывается прибыл сюда, чтобы совершенствовать мои аппараты. Понимаешь, мои!

– Но ведь ты их только что получила с завода?

– Это ничего не значит. – Саида недовольно пожала плечами, Синицкий возился с моими старыми аппаратами, первого выпуска. Ну, ты знаешь их… В результате его опытов выясняется, что предложение этого дотошного студента по увеличению чувствительности можно применить и в новых аппаратах.

– Что же тебе здесь не нравится? По-моему, дело полезное.

– Обидно, Ибрагим! До слез обидно. Я все-таки инженер, почти четыре года возилась с аппаратами нефтеразведки, а этот второкурсник только что пришел в учебную лабораторию и сразу стал изобретателем… Ну, да я глупости говорю! Я что-то сегодня неспокойна… Скажи, на вышке кто-нибудь остался?

– Ты хочешь, чтобы я последнего дежурного снял ради твоей автоматики? – Гасанов улыбался, рассматривая новый галстук.

– Нет-нет, – быстро возразила Саида, – пока нельзя. Ведь это опытная установка. Мало ли что…

Гасанов обнял жену и вместе с ней приблизился к зеркалу:

– Какая ты у меня красивая в этом костюме! Но тебе жарко будет. Привыкла в Москве кутаться. Ты уже совсем готова?

– Да, сейчас, – смущенно ответила Саида и отвела глаза от зеркала.

– Ничего, мы приедем рано. Будем, как хозяева, гостей встречать.

Ибрагим, морщась, протаскивал запонку сквозь петлю в воротничке.

– Хороший мой! – Саида в волнении обняла мужа и быстро заговорила, стараясь заглянуть ему в глаза: – Сейчас я не могу пойти. Приеду позже. На этот раз обязательно приеду!

Запонка упала из рук Ибрагима и звонко запрыгала по стеклу письменного стола.

– Даже в этот день?… Может быть, отложишь?

– Нет, Ибрагим. Пойми меня… Я все равно буду неспокойна. Завтра первые испытания аппаратов, а один из них что-то плохо работает. Попробую наладить его. Ты ведь тоже так бы поступил.

– Довольно, Саида! – Гасанов отстранил ее и снова занялся непослушной запонкой. – Делай, как хочешь…

Саида с минуту стояла в нерешительности, затем, взглянув на часы, медленно повернулась и тихо вышла из комнаты.

Гасанов, не оборачиваясь, молча стоял у зеркала. Он слышал шаги Саиды. Может, вернется?… Нет, хлопнула дверь…

Саида спускалась по лестнице со смешанным чувством обиды и жалости. Неужели все-таки он ее никак не может понять?… Завтра испытания… от ее приборов многое зависит. Как же не проверить их? «Нет, он, конечно, не прав, – убеждала она себя. – Эгоист!» И вместе с тем простое и теплое чувство нежности поднималось в ней. Ей было жаль этого немножко неловкого и бесконечно близкого ей человека. Она привыкла думать о нем, как о большом ребенке. Если она ему не напомнит, он забудет и обедать. Она должна была заботиться о нем в тысячах мелочей: положить деньги в бумажник, посмотреть, есть ли в кармане носовой платок, напомнить, что сегодня день его рождения… Приятно было чувствовать себя такой необходимой. Когда она приехала домой и вошла в квартиру, куда он никого не допускал без хозяйки, то с неподдельным ужасом увидела, насколько он привык к ее постоянной заботливости.

Несмотря на всю свою нежность и большое чувство к Ибрагиму, Саида понимала, что теперь она не может уделять ему столько внимания. Новые аппараты надо осваивать, испытывать… У нее совсем не будет свободного времени.

И вот сейчас, спускаясь по лестнице, Саида не могла освободиться от горького чувства… Должно быть, Ибрагиму действительно тяжело. Но что она может сделать!

* * *

Уже совсем стемнело. Зажглись огни над плоской крышей института, где праздновалась творческая победа Гасанова и его друзей.

На берегу, у причала, стояли Агаев и Рустамов, всматриваясь в темноту.

Директор переложил трубку из одного угла рта в другой и взглянул на часы:

– Ну, Али, я думаю, больше гостей не будет. Можно начинать.

– Постой, как будто кто-то плывет, – сказал парторг, приложив руку к уху. – Слышишь? В стороне.

Они быстро пошли по берегу. Где-то здесь слышался плеск, но, странно, – никаких огней.

Рустамов включил фонарик. Из темноты выплыло испуганное лицо Рагима. Он вылезал на берег, выжимая на ходу свою одежду.

– Смотри, Джафар! Новый гость… Ты что здесь делаешь? – строго спросил Рустамов, обращаясь к Рагиму.

– Испытания проводим… – Смущенный парень нахмурился и опустил голову.

– Какие испытания?

– Мотора… Форсированный режим… – помолчав, ответил Рагим и, все еще не поднимая глаз, крикнул: – Ребята, идите! Чего прячетесь!

Из темноты вышли и другие испытатели «плавучей лаборатории».

Щурясь от яркого света направленного на него фонарика, Степунов вылил воду из будильника и приложил его к уху.

– Неужели работает? – весело спросил Рустамов.

– Как часы, – серьезно ответил парень, услышав знакомое тиканье.

– «Окунь», «Окунь»… Я «Рак»… Отвечай для связи! – как бы опомнившись, вдруг закричал радист Али в микрофон.

– Работает? – скрывая улыбку, деловито осведомился Рустамов.

Али поправил наушники и с достоинством ответил:

– Как часы!

– На редкость удачные испытания! – Директор рассмеялся и торопливо выпустил вверх облачко дыма. – У нас далеко не всегда так бывает. А где же ваша лодка?

– Здесь, – неопределенным жестом указал Степунов в темноту. Мотор у нее…

– Как часы? – Рустамов похлопал юношу по плечу. – Знаем…

– Да нет… – Степунов нахмурился, вытирая измазанное маслом лицо. – Сдал он… А потом что-то из воды как вынырнет! Лодка и перевернулась.

– Выдумываете вы все, ребята, – сказал Агаев, вынув трубку изо рта. – Что такое могло выскочить из воды?

– Кто его знает, – пожимая плечами, сказал Степунов. – Вроде белого тюленя… С нами москвич ехал. Если не верите, спросите у него.

– А где он? – спросил Рустамов.

Ребята растерянно оглянулись по сторонам и смущенно посмотрели друг на друга. В самом деле, где же их спутник?

* * *

На крыше института продолжался праздник. Все были веселы и довольны. Гасанов, несмотря на тяжелый для него разговор с Рустамовым и Саидой, казался веселым, был приветливым и радушным хозяином, одинаково внимательным ко всем.

Над головами гостей горели тонкие светящиеся трубки – лампы дневного света. В зелени, опоясывающей балюстраду, мерцали маленькие голубые лампочки, как светлячки. На эстраде гремел оркестр.

Шумное веселье царило в этом открытом зале, где не было ни стен, ни потолка. Блестел, переливаясь огнями, хрусталь бокалов. В огромных вазах – гроздья лучшего в нашей стране янтарного винограда «шаны».

Гасанов сидел на почетном месте, рядом с директором института Джафаром Ал-екперовичем Агаевым.

Директор с тревогой поглядывал на свободное кресло Рустамова. Как долго он не идет! Удалось ли спасти человека, неужели он не смог доплыть до берега?…

Вошел Рустамов. Его встретили шумными возгласами.

– Салам, Рустамов!… За твое здоровье, Али!… Еще сто лет жизни! – слышалось со всех сторон.

Парторг радушно улыбался и, прижимая руку к сердцу, приветствовал своих друзей.

Опустившись в кресло рядом с Гасановым, он наклонился к нему и тихо спросил:

– Ты хорошо помнишь, что студент оставался на вышке?

– Конечно! – Гасанов удивился. – Я же справлялся по радио, почему он задержался. А что? – вставая и пожимая кому-то руку, уже через плечо спросил он.

– Ничего, так просто вспомнил. Его приглашали, а он не пришел.

Рустамов наклонился к директору и шепотом сообщил:

– Отправлены катера. Ищут. Как только будет что-нибудь известно, нам скажут.

На другом конце стола сидела Мариам. Перед ней стоял огромный букет бархатных темно-красных георгин. Такого же тона было ее платье; казалось, что сшито оно из осыпавшихся лепестков этих цветов.

Многие из гостей невольно задерживали взгляд на лице красивой девушки. Замечая это, Мариам чувствовала неловкость. Она была расстроена разговором с Гасановым, подозревая, что ей далеко не все известно о предстоящих изменениях в плане его работ. Как все неладно получается! Этот день для Мариам был явно неудачным, несмотря на праздник. Ко всем неприятностям добавилась новая: ребята не приехали на вышку. А она так старалась для них! Опять, наверное, провозились со своей лодкой.

В зал вошел человек в костюме голубовато-серого цвета. Его шею стягивал крахмальный воротничок.

Распорядитель, тощий и длинный, с галстуком-бантиком, который прыгал при каждом его движении, любезно предложил гостю свободное место, рядом с Мариам.

«Вероятно, приезжий, это о нем говорил Гасанов. Зачем его посадили рядом? Я же не хотела!» недовольно подумала Мариам, украдкой наблюдая за незнакомцем.

Он сидел молча и смотрел на цветы, не обращая на девушку никакого внимания.

Мариам почувствовала невольную досаду. Гость не должен так подчеркивать свое равнодушие ко всему окружающему! Это даже невежливо… Но зато другой сосед Мариам, фотокорреспондент местной газеты, оказался весьма словоохотливым, даже надоедливым собеседником. Таких людей Мариам не любила, и ей было просто скучно слушать его. Когда он замолчал, девушка облегченно вздохнула.

На эстраде готовили концертные номера. Принесли несколько электромузыкальных инструментов, похожих на игрушечные пианино без клавиш. Расставили репродукторы. Вышли музыканты с новыми, довольно странными инструментами: у них были только одни грифы, без резонаторов; от этих длинных линеек тянулись провода к аппаратам, укрепленным на пюпитрах для нот.

Мариам, большая любительница музыки, с нетерпением следила за этими приготовлениями.

Слегка подпрыгивая, выбежал дирижер. Взлетела его палочка, и забегали пальцы музыкантов по грифам без струн и необычным, нарисованным клавиатурам. Полилась знакомая мелодия из репродукторов.

Мариам не помнила, в который раз слышала она эти волнующие звуки, полные мечтательной грусти и в то же время необыкновенной силы жизни, стремительной радости.

Неясные желания поднимались в ней. Что-то ждет ее впереди? Новые путешествия, новые встречи, пленительное волнение неизвестности…

Девушка обернулась к соседу. Он сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза. Мариам невольно почувствовала, что в этот вечер он не видел ни эстрады, ни дирижера, ни тем более ее. И, наверное, он ничего не слышал: ни музыки, ни отдаленного шума моря, ни сдержанного разговора за столом, ни пароходных гудков на рейде… Бокал с темным, почти черным вином, такого же цвета, как и георгины в вазе, стоял перед ним нетронутым.

На эстраду бесшумно выплыли стройные, высокие девушки в национальных костюмах. Розовый атлас их длинных платьев и белые нетающие облака прозрачных шарфов закрывали всю сцену. Начался танец.

Танцовщицы держали в руках по два блюдца и ритмично постукивали по ним пальцами в наперстках. Это напоминало танец с кастаньетами.

«Звон фарфора нежен и мелодичен, это не сухой стук деревянных колотушек-кастаньет, которые известны всем, – подумала Мариам. Почему же об этом чудесном девичьем танце с блюдцами никто не знает за пределами нашей республики? И там, на севере, откуда родом этот мой молчаливый сосед, тоже ничего об этом не знают…»

Мариам снова посмотрела на незнакомца. Высокий лоб, голубоватая ранняя седина. Его лицо еще не успело загореть – ведь он только сегодня, как говорил Гасанов, прилетел из Москвы. Крахмальный воротничок с тщательно завязанным галстуком. Видно, этот приезжий человек не мог решиться придти на вечер без галстука, как бы жарко ему ни было. Мариам заметила в его лице какую-то неуловимую простоту и в то же время спокойную строгость.

Как тысячи голубей, хлопающих крыльями, взлетели к небу аплодисменты.

Дирижер застучал палочкой по пюпитру. Вновь заиграл оркестр.

Что-то совсем иное, не похожее на волнение, вызванное музыкой, вдруг почувствовала Мариам. Она смутилась. И как бы для того, чтобы еще больше усилилось смущение Мариам, незнакомец поднял слегка покрасневшие веки и взглянул на нее. В это краткое мгновение Мариам успела рассмотреть его глаза – обыкновенные, серые и, как ей показалось, очень-очень усталые…

Да, это было только одно мгновение. Человек повернулся к эстраде.

Музыка уже совсем не трогала Мариам. Она боялась поднять глаза, чтобы снова не встретиться взглядами. Она злилась на себя: «Да что же это такое? Почему?…» Ей казалась странной черная фигура человека на эстраде. Зачем он размахивает руками, зачем старичок с седыми усами так сосредоточенно водит тонкой тростью около подбородка?…

Осторожно, не поворачивая головы, Мариам взглянула на соседа. Ею овладело непонятное, глухое раздражение. Нет, все это невероятно глупо: он на нее совсем не смотрит…

На эстраду вышла девушка в старинном национальном костюме. В оркестре зазвучала тонкая, прозрачная мелодия вступления, и полилась песня. В голосе певицы слышалось глубокое, затаенное чувство, окрашенное тихой, мечтательной грустью. Сколько раз Мариам слышала эту старую песню! Любила петь ее и сама. «Горы, далекие горы, к вам приносит ветер слова моей любви…»

Песня оборвалась на высокой, звенящей ноте.

Незнакомец резко повернулся к Мариам:

– О чем она пела? Это очень хорошо, но я не понял ни одного слова. Пожалуйста, переведите.

– Я не могу… – Маркам смутилась. – Очень трудно!

– Но вы же знаете свой язык?

– И все-таки песню нельзя пересказать…

Гость задумался. Он медленно поворачивал бокал, наблюдая, как движутся на скатерти радужные круги от просвечивающего стекла.

– Простите, – обратился он к Мариам. – Вероятно, я кажусь вам невежливым… Для меня все это так неожиданно! Я был в Баку еще во время войны. Да, за это время он сильно изменился! Не узнать… А для меня он остался таким же близким, как и в те годы… Очень часто вспоминал я этот город – город больших заводов, институтов, научных учреждений, город с пальмами в скверах, город, окруженный виноградниками, город у самого синего моря… Он всегда мне кажется новым и непривычным.

– Вы недавно приехали? – Мариам говорила так тихо, что ее собеседник был вынужден подвинуться ближе. – По-моему, мне о вас говорил Гасанов. Знаете его? Удивительно талантливый человек!

– Я много о нем слыхал. Говорят, очень интересен его последний проект. Надо будет посмотреть.

– Обязательно, если интересуетесь этим! С Агаевым вы знакомы?

– Да, конечно.

– Тогда попросите, чтобы он вам рассказал о новом проекте Васильева.

– Он тоже интересен?

– Необыкновенно! – Мариам подняла вверх свои широкие брови и слегка улыбнулась. – Феерия и фантастика.

Незнакомец помолчал и взглянул на часы:

– Извините, я должен идти.

Мариам удивленно посмотрела ему вслед.