Текст книги "Альтаир (с илл.)"

Автор книги: Владимир Немцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Владимир Немцов
Альтаир

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
ЛАБОРАТОРИЯ No 6

День выдался серенький. В одной из лабораторий Института электроники и телевидения проходили обычные испытания.

Большой экран, на котором мелькали цветные майки футболистов, тоже казался серым, тусклым. Пятна расплывались и дрожали. Трудно было представить, что сейчас, на этом экране, показывается одно из самых интереснейших состязаний футбольного сезона. Опытная установка цветного телевидения работала явно неудовлетворительно.

Напрасно инженер Пичуев затягивал окна тяжелыми, шторами, следя за тем, чтобы ни один луч света не проникал в темную лабораторию. Напрасно – уже в который раз – проверял проекционную аппаратуру. Приборы показывали все нужные напряжения и токи. Круглые, как блюдца, экраны осциллографов были исчерчены голубыми светящимися линиями. Они упрямо подтверждали, что в телевизоре все в порядке, работает он нормально и не в нем надо искать причину сегодняшних неудач.

Вячеслав Акимович Пичуев руководил лабораторией, где разрабатывались сложные проблемы большого экрана. Но возникла новая задача – дать на такой экран цветное, а потом и стереоскопическое изображение. Цветом занималась соседняя лаборатория, причем весьма успешно, однако для большого экрана работу надо было начинать заново.

«Разве это цвет? – спрашивал сам себя Пичуев, разглядывая грязно-зеленые пятна, бегающие по экрану. – Лягушки в аквариуме…»

– Надя, – он нервно повернулся к лаборантке, – сообщите на стадион оператору, пусть посмотрит, почему у него красный цвет пропал.

Ничего не слышала Надя; прижав кулачки к подбородку, смотрела расширенными глазами на экран. Острая комбинация у ворот «Спартака» готова была закончиться голом. Вратарь выбежал навстречу мячу. «Ах!..»

Инженер горько усмехнулся. Так вот всегда. Ни один из работающих с ним лаборантов не мог оставаться равнодушным к передачам со стадиона. Во время испытаний они невпопад вертели ручки, забывали вести записи и путали показания приборов. Сегодня он решил оставить у телевизора Надю Колокольчикову, девицу внимательную и исполнительную, но и та оказалась болельщицей. Придется в следующий раз проверять свои установки подальше от зеленого поля стадиона.

Надя вскочила и захлопала в ладоши. Атака у ворот была отбита.

– Продолжаем работу, Наденька? – мягко спросил Вячеслав Акимович, но в голосе его она почувствовала скрытую усмешку.

Смутившись, Надя опустила голову. Уголком глаза посматривала на Пичуева, но в темноте видела лишь бегающие фигурки, отражающиеся в стеклах его очков. В них, как на маленьких экранах, все было видно абсолютно четко.

Сейчас динамовцы пробьют угловой удар.

Нет, это уже слишком! Где она находится, в конце концов? На стадионе или в лаборатории?

– Попросим показать трибуны. Там еще более разнообразны красочные пятна.

Вячеслав Акимович понимающе улыбнулся. Милая наивность!

Вот уже два года работает у него в лаборатории Надя Колокольчикова. Она отлично окончила техникум связи, а дальше могла учиться лишь заочно – надо было зарабатывать, помогать матери. Послали Надю не куда-нибудь, а в научно-исследовательский институт. От новой лаборантки немногое требовалось. Провести стандартные измерения, снять характеристики ламп, собрать из деталей нехитрую схему. Это умели делать все лаборанты. Однако Надя считалась не только умеющей, но и весьма способной лаборанткой, а некоторые инженеры утверждали, что она просто талантлива. С этим не вполне соглашался Пичуев. А кроме того, ему многое не нравилось в характере Колокольчиковой. Уж очень она была похожа на многих до странности несерьезных студенток, щебетуний и хохотушек, которых часто приходилось видеть в коридорах радиоинститута, где он читал курс электронных приборов.

Маленькая, с курчавыми волосами медного оттенка, Надя чем-то напоминала мальчишку и в то же время была грациозно-женственной, с чуть приподнятым, задорным носиком и живыми глазами. Они то щурились, превращаясь в две тонкие черточки, то делались огромными, выражая тем самым либо веселость, либо изумление. По мнению Вячеслава Акимовича, только эти два состояния были характерны для его лаборантки. Она и работала всегда с улыбкой. Меняя лампы или проверяя новый кинескоп, она вдруг смешно морщила нос, принюхиваясь к запаху перегревшегося от нагрузки сопротивления. Но вот встретилось что-то удивительное, не так ведет себя аппарат. Надя округляла глаза, изумленно глядя на прыгающую стрелку прибора. Проходили минуты, иногда часы, и тонкий, журчащий смех врывался в строгую тишину лаборатории. Надя не могла сдержать радости: наконец-то она выяснила загадку вздрагивающей стрелки! Как же она раньше не догадалась!

Вот и сейчас Надя залилась торжествующим смехом. Экран как бы просветлел. Сквозь грязную, мутную пелену просочились яркие, будто омытые дождем краски.

Вероятно, в телекамере на стадионе действительно что-то случилось с красным цветом. Теперь он появился на экране, заиграл свежо, радостно. Казалось, что только в эту минуту спартаковцы надели свои красные майки и, разбежавшись по полю, начали игру.

Выглянуло солнце. Его тонкий луч проник в лабораторию сквозь щель между бархатными шторами и весело заплясал на экране.

Вячеслав Акимович поплотнее задернул окно. Луч исчез, и поле засияло еще ярче. Крайний нападающий вел впереди себя мяч. Он оглядывался на противников, и по его розово-загорелому лицу скользили капельки пота. Таких подробностей не увидишь издали, с трибун. Радужный спектр тянулся за игроком, сопровождал его до самых ворот.

Пичуев повернул ручку на пульте управления, и радужное пятно исчезло.

Мяч метнулся вперед. Видно напряженное лицо вратаря. Но вот еще один удар, мяч мелькнул в сетке и упал на землю, как пойманная птица.

– Вячеслав Акимович, миленький, прошу вас, повернем камеру на трибуны! взмолилась Надя и потянулась к телефонной трубке. – Можно, я передам Голубкову?

Пичуев сжалился и разрешил. Оператор на стадионе повернул телекамеру. Теперь ее глаз скользил по рядам переполненных трибун.

Экран доходил до самого потолка. Казалось, что смотришь в огромное открытое окно и видишь перед собой трибуны стадиона.

Управление телевизором было вынесено на несколько метров от экрана. Здесь за специальным пультом с множеством ручек, приборов и сигнальных лампочек сидела Надя, Вновь она поймала себя на мысли, что и сейчас не может подавить жгучий, мучительный интерес к борьбе на футбольном поле. По выражению лиц зрителей Надя старалась угадать, в чью пользу складывалась игра.

С особым вниманием следила она за беспокойным щупленьким пареньком в пестрой клетчатой рубашке. На лице его выражалось все – и страх, и восторг, и страстное желание помочь любимой команде. Отчаяние и злость, радость и надежда – все бурное смятение чувств, меняющееся каждую минуту, читала Надя на его подвижном лице. Он что-то кричал, порывисто обнимал своих товарищей, толкал их в бок и тут же извинялся. Расшитая золотом многоцветная тюбетейка съезжала на глаза; морщась, он сдвигал ее на затылок и, снова вытянув тонкую шею, следил за мячом.

Надя поняла, что видит болельщика «Спартака». Он замирал и буквально бледнел – да, да, это заметно, ведь изображение цветное, – бледнел на ее глазах, когда игра перекидывалась к правым воротам. Надя чувствовала к нему что-то вроде неясной симпатии. Ну, как же, родственная душа.

Зато его товарищи, сидевшие с обеих сторон, совсем не понравились Наде. Один из них, широкоплечий спортсмен в гуцульской вышитой рубашке, угрюмо смотрел на игру и злился на приставания своего порывистого друга. Когда спартаковцы забивали гол в ворота противника, парень стискивал зубы и опускал глаза. Можно ли было сомневаться, что симпатии его принадлежат другому спортивному обществу! Не радовался он успехам «Спартака».

«Что ж, его личное дело, – рассудила Надя, стараясь быть объективной. Болеет за свою команду».

Но она никак не могла понять поистине чудовищного, невероятного равнодушия третьего друга. Он сидел слева от симпатичного поклонника «Спартака». Мало того, что он все время останавливал своего беспокойного соседа, – видимо, читал какие-то нотации и даже платком закрывал ему рот, когда тот свистел, он вовсе не смотрел на поле. Наблюдая за оператором, который возился с телевизионной камерой, направленной на трибуны, равнодушный зритель глядел прямо в объектив.

Оператор Голубков получил телефонное приказание остановить движение телекамеры. Вячеслав Акимович вполне мог довольствоваться цветовой гаммой, видимой сейчас на экране. Пестрая клетчатая рубашка, золотом расписанная тюбетейка беспокойного болельщика, узорчатая вышивка на груди его товарища, наконец синий костюм их равнодушного друга передавались прекрасно. Так по крайней мере думалось Наде.

Однако Вячеслав Акимович с этим не соглашался. На цветной, светящейся картине его придирчивый глаз замечал уйму всяких недостатков. Он смотрел на экран сквозь специальные фильтры, измерял интенсивность красок, освещенность отдельных участков и все это записывал в лабораторный журнал.

Слишком долго демонстрируются трибуны. Наде опять захотелось глянуть на поле, пусть одним глазком, на минуточку, – не все прочтешь на лицах зрителей. Что, например, узнаешь ты, глядя на странного парня, который неотступно смотрит на тебя с экрана? Всюду на трибунах напряженные, взволнованные лица, друзья, сидящие рядом, хмурятся и радуются, а он спокоен, как утес среди бушующего моря, волны разбиваются о его непонятную твердокаменность. Одет он совсем не по сезону – в темный костюм, с галстуком, хотя было очень жарко. Высокий лоб с залысинами, редкие русые волосы, глаза неопределенного цвета. Он слегка горбился, вероятно стесняясь своего высокого роста, – будто зрителям, сидящим за его спиной, неудобно наблюдать за мячом. Карандашом почесывая подбородок, парень, которого так подробно изучала Надя, смотрел на нее, и с лица его не сходило выражение задумчивой растерянности. У Нади было такое ощущение, словно он хочет что-то спросить у нее.

Состязание закончилось. Колокольчикова не слышала свистка судьи – в сегодняшних испытаниях звук не передавался, – но она увидела, как зрители поднялись и направились к выходу.

Проведенные испытания показали хорошее качество изображения, но передача была неустойчива и практически несовершенна. Срок службы электронно-лучевых трубок обидно мал – измеряется несколькими десятками часов. Их серийный выпуск пока еще невозможен. Приемник очень дорог, часто портится, капризничает. Вячеслав Акимович рассматривал цветные экраны трубок. Их было три – красная, зеленая и синяя. Горели они ослепительно ярко, как маленькие прожекторы. Лучи плотные, будто осязаемые, направлялись сквозь линзы в систему зеркал и оттуда широким многоцветным потоком выплескивались на белый экран.

Тонкие вертикальные линии, окрашенные оранжевым блеском, струились сверху, как весенний дождь на рассвете.

Но вот все изменилось мгновенно. Холодное фиолетовое сияние спустилось на экран. Бледно-розовые спирали задрожали где-то далеко в вышине.

Не полагаясь на лаборантку, Пичуев сам снимал нужные характеристики, исследовал режим работы, подбегая к столу, что-то записывал и снова возвращался к аппарату.

Надя с плохо скрываемой тревогой следила за инженером, боялась, что он снимет блокировку, залезет рукой внутрь приемника и случайно коснется контактов высокого напряжения.

Она неслышно ходила по лаборатории, стараясь ступать на носки, искоса поглядывала на Вячеслава Акимовича. Опустив руки к полу, он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Его худощавое продолговатое лицо с выцветшими мохнатыми бровями было спокойно и ничего не выражало. Казалось, инженер спит. Однако Надя понимала, что именно сейчас наиболее активно работает лаборатория No 6, которой он руководил… Конечно, в лаборатории трудятся еще два инженера, несколько лаборантов, в том числе и она, Надя, – но что они могут сделать без Вячеслава Акимовича! Абсолютно покорно, с непонятным ей душевным трепетом выслушивала она его недовольства. Хота он часто бывал и не прав, раздражителен, иногда грубоват, но что поделаешь, Надя ему все прощала.

Если б это не казалось ей несерьезным, приторно-сладким, каждый день она ставила бы ему цветы на стол. Но Вячеслав Акимович – инженер, а не тенор, и, кроме того, Надя ненавидела, презирала глупых поклонниц оперных талантов, тех, кто с цветами стерегут певцов у подъездов. Отчим был артистом музыкального театра в одном из крупных городов. Мать – тоже актриса. Отца Надя не помнила. Жили 8 душной комнатенке, где всюду стояли вянущие букеты – в ведрах, банках, тазах. Отчим любил пышные георгины и не любил Надю. Мать была несчастна, талант у нее маленький – никаких цветов. Помнит Надя, как вдруг исчезли букеты. Она радовалась: цветы мешали ей жить – тесно. А мама плакала. Потом приехали в Москву. Здесь уже не было ни георгинов, ни отчима. Мама играла девочек в маленьком передвижном театре, Надя неделями не видела ее, жила с бабушкой и тайком примеряла перед зеркалом мамины платья. Вскоре она уже смущала школьных подруг то каким-либо кокетливо завязанным бантом в медных курчавых волосах, то пышными складочками на форменном платье, то туфельками на полувысоком каблуке.

Потом, в техникуме, Надя снискала себе славу умненькой и красивой девушки, в нее были влюблены чуть ли не все третьекурсники. Это ей нравилось, но никого из них она особенно не выделяла.

Так и здесь, в лаборатории. Ей был очень приятен и симпатичен Вячеслав Акимович. Других чувств она к нему не испытывала. Смешно даже подумать… Но бывает в этом возрасте проявление особого чувства к человеку, нечто вроде «сентиментального уважения», – так по крайней мере оценивала Надя свое отношение к Вячеславу Акимовичу. И все же она хитрила. Хотелось бы немного большего внимания с его стороны. Надя знала, что она хороша, и обидно, когда на тебя смотрят рассеянными, ничего не выражающими глазами, так, как Вячеслав Акимович. И Надя ему прощала. Со всеми женщинами он был одинаков – достаточно суховат, порой подчеркнуто равнодушен, что многим казалось оскорбительным и свидетельствовало либо о его позерстве – есть еще у некоторых эдакое высокомерное отношение к женщине, – либо о дурном воспитании. Надя была слишком молода, чтобы как следует разобраться в этом.

Перебирая цветные проводнички, она хотела открыть ящик, убрать их туда, но не решалась, боялась стуком побеспокоить инженера. Пусть думает, в такие минуты мешать нельзя.

Пронзительно громко зазвонил телефон. Надя сразу же подскочила к нему, взяла трубку и, прикрывая ладонью микрофон, сказала вполголоса:

– Слушаю… Очень, очень занят… – Она оглянулась на Пичуева. – После позвони… Ну и не уговаривай. Подумаешь, срочность! Никаких пропусков! Сказала – и все тут! Не будем спорить, товарищ Голубков. Бесполезно.

– Опять вы с ним не поладили? – недовольно заметил Пичуев, поднимаясь с кресла. – Кстати, вам не идет роль ретивой секретарши.

Надя покорно проглотила обиду. Другому бы она ответила как полагается, а здесь стала оправдываться:

– Поймите сами, Вячеслав Акимович, – нельзя же выполнять все прихоти Голубкова! На стадионе опять привязались любители. Это ужасно! Конечно, Голубков говорит, что они настоящие изобретатели, просит заказать пропуск…

– Ох, уж эти изобретатели! – Инженер покачал головой и взял трубку. – Вот что, дорогой Голубков, давайте их сюда, но предупреждаю – в последний раз… Есть консультации, отделы изобретений – пусть туда и обращаются.

– Правильно, Вячеслав Акимович, – сочувственно заметила Надя.

– И вовсе не правильно. Полезно поговорить с любителями, узнать, чем они дышат… Кто такие? – крикнул он в трубку. – Студенты?.. Представители научного общества?.. Интересно… Паспорта есть?.. Так… И еще комсомольские билеты?.. Фамилии? Надя, запишите… Журавлихин… Понятно. Кто еще?.. Гораздый? Ну что ж, пускай Гораздый… Усиков? Давайте и Усикова.

Надя выписала заявку на пропуск и, положив ее в карман своего белого халата, остановилась в дверях.

– Вячеслав Акимович, мне почему-то ужасно знакомы эти фамилии. Где-то я читала…

– Всякое может быть, – Пичуев махнул рукой. – Про всех пишут. Читайте «Пионерскую правду» – «Как Витя готовился к переэкзаменовке». Слава по-разному приходит. Конечно, к тем, кто ее жаждет. – Он взглянул на пустой экран и задумался. – Ну, что же вы стоите? Не заставляйте людей ждать славы.

Вздохнув, Надя осторожно закрыла за собой дверь.

Глава 2
«АЛЬТАИР»

Оставшись один, Пичуев сдернул очки и с размаху бросился в кресло.

– Слава… Удивительный народ! – бормотал он. – Слава… Странное понятие… Слава…

Вот и студенты, которые сейчас придут к нему в лабораторию, тоже мечтают о славе изобретателя. Как объяснить этим желторотым птенцам, что чаще всего изобретательская слава не выходит за двери лаборатории? Тысячи талантливых ученых и изобретателей создают новые, еще никем не виданные аппараты – и ни разу не встречают своего имени в газетах. Да это им и не нужно… Девушки не посылают им восторженных записок, не провожают глазами на улицах. Даже если портрет изобретателя появится в «Правде», все равно капризная слава, о которой мечтают юные честолюбцы, не уживется в скромной лаборатории. Там ей будет скучно без света рампы и аплодисментов.

Впрочем, какая тут слава? Ведь старый изобретатель-одиночка умер. Сложность сегодняшних технических задач огромна. Решение их под силу только мощным коллективам. Вот почему инженер упрямо не признавал даже самого слова «изобретатель». Что может сегодня изобрести один человек? Лаборатория может, а просто инженер – ни в коем случае. Допустим, у него мелькнет какая-нибудь дельная мысль – все равно без советов и творческой помощи коллектива он не сумеет ее реализовать…

«Ах, эта молодежь! – часто вздыхал тридцатилетний инженер. – Не понимают они, что изобретатель не певец и не танцор, имя его не красуется на афишах… Он никогда не может выступать солистом».

– Ну, где же ваши «изобретатели»? – с усмешкой спросил он, увидя Надю в дверях.

– Сейчас придут. Голубков говорит, что это ребята из радиоинститута. Один с третьего курса, а двое первокурсники. Поймал меня в коридоре и, прямо-таки захлебываясь от восторга, расписывал их передатчик, который они… сделали. Надя хотела сказать «изобрели», но воздержалась, вспомнив, что Вячеслав Акимович не признавал этого понятия.

Кто-то осторожно постучал в дверь.

– Войдите, – разрешила Надя, на всякий случай поправляя кокетливый завиток на лбу.

На пороге показался высокий юноша, робко протягивая пропуск.

– Вы?! – воскликнула Надя, узнав в нем единственного равнодушного зрителя на стадионе.

– Да, я, – растерянно кивнул он головой, пытаясь как-то осмыслить происходящее, – Журавлихин Евгений. Слыхали разве? – Он оглянулся назад, в коридор, где задержались его товарищи.

Но вот пришли и они, стали по обеим сторонам двери, как часовые. Надя не удостоила их взглядом, с любопытством рассматривая человека, который так загадочно вел себя на стадионе.

– Не удивляйтесь, – она приподнялась на носки и весело прищелкнула каблучками, – я вас узнала сразу.

– Простите… У меня, наверное… зрительная память… – Студент вежливо склонился, искоса поглядывая на недовольное лицо Пичуева.

Нетерпеливо постукивая карандашом, Пичуев ждал, когда кончатся их личные воспоминания. Тоже нашли время! Он равнодушно разглядывал студентов. По первому впечатлению они казались ему малоинтересными. Во всяком случае вряд ли кто-нибудь из них мог бы осчастливить человечество гениальной идеей.

«Взять бы того же Надиного знакомого. – Инженер по привычке, как на экзамене, изучал студента. – Интересно – что у него за душой? Похож на отличника. Знающий. Зубрежкой, наверное, берет». Он почему-то был убежден, что Журавлихин принадлежит к той категории студентов, которые никогда не бывают искренне увлечены наукой. Она представляется им огромным нумерованным вопросником. На все эти вопросы надо дать точные ответы, а больше ничего от студента и не требуется.

Журавлихин говорил тихим, еле слышным голосом, что тоже не нравилось Пичуеву, Одет подчеркнуто скромно. Все у него гладко – аккуратно завязанный галстучек, прилизанные волосы. «Да и мысли, видно, такие же прилизанные», решил Вячеслав Акимович, чувствуя непонятное раздражение против ни в чем не повинного студента.

Его товарищи по очереди представлялись инженеру.

До боли крепким рукопожатием приветствовал его Дмитрий Гораздый. Он упрямо наклонил большую голову с шевелюрой в мелких, будто проволочных, колечках. Друзья его звали ласково – Митяй.

Худенький, казавшийся много моложе своих восемнадцати лет, Лева Усиков, называя свою фамилию, робко дотронулся до ладони инженера, будто боялся обжечься. Он смущался своего костюма: пестрая ковбойка и тапочки вряд ли уместны в строгой обстановке лаборатории. К тому же Надя при первом знакомстве поставила его в неловкое положение.

– Вячеслав Акимович, неужели не узнали? Он больше всех болел за «Спартака». Я как увидела его здесь живого, мне смешно стало ужасно.

– Не сомневаюсь, – сухо заметил Пичуев.

Надя не могла понять сразу, что он хотел этим сказать. То ли парень смешной? То ли она чересчур смешлива?.. Вечно вот так…

Журавлихин посмотрел на нее сочувственно, затем рассеянно поправил галстук и сдержанно начал объяснять, каким образом он и его товарищи попали в лабораторию:

– На стадионе заметили новую телекамеру, поинтересовались… Товарищ Голубков потом рассказал про нее… Решили вас попросить посмотреть передачу с нашего любительского аппарата. Хотелось бы на большом экране.

Пичуев снял очки и, небрежно покачивая их у самого пола, спросил:

– Вы передаете в цвете?

– Нет, что вы! Обыкновенно! – испуганно ответил Усиков, будто его, Женю и Митяя заподозрили в хвастовстве.

Такого аппарата они бы никогда не смогли сделать. Шутка сказать: любительский телепередатчик цветного изображения!

– Тогда я советую обратиться в радиоклуб, – сдерживая зевок, сказал инженер.

Все это его мало интересовало. Конечно, построить телепередатчик не легко, но уже давно работают малые телецентры, созданные радиолюбителями. Почему бы подобную аппаратуру не сумели сделать и студенты радиоинститута, хотя бы для практики? В этом нет ничего особенного.

Журавлихин неловко переминался с ноги на ногу. Он хотел было протянуть начальнику лаборатории пропуск для отметки, но в это время Женю выручил Митяй Гораздый. Он выглянул из-за его спины и, машинально погладив жесткую шевелюру, заявил:

– Небольшое уточнение, товарищ Пичуев. Не сказано самого главного. Телевизионный передатчик, который мы сделали в нашем студенческом научном обществе… не совсем, так сказать… нормальный.

– Возможно, – согласился инженер, пряча улыбку. – В чем же проявляется его ненормальность?

– Он работает только пять минут.

– Надя, слышите? Как просто решается задача! А мы тут бьемся, чтобы проекционные трубки работали целый год… Ну, рассказывайте! – Пичуев повернулся к студенту. – Что же вы остановились?

Гораздый оглянулся на своего старшего товарища. Стоит ли рассказывать? Он не чувствовал здесь привычной ему доброжелательности. В словах инженера скрывалась явная насмешка. Однако Митяй не имел права обижаться.

– Я вроде как не закончил свою мысль, – медленно, но уже более уверенно продолжал он. – Аппарат работает пять минут ежечасно, причем включается и выключается автоматически. Вместе с другими студентами мы построили его для биологов.

– Вот этого уж я никак не понимаю, – Вячеслав Акимович быстро надел очки и уставился на Гораздого. – Да вы садитесь.

На правах хозяйки Надя пододвинула гостям стулья и сама примостилась рядом. Она была рада, что ее начальник заинтересовался «телепередатчиком для биологов». О таких вещах она никогда не слыхала, причем досадовала на высокого парня. Такой приятный, даже интересный, и лицо у него умное, а вот о передатчике не смог сказать ничего путного.

– Женечка, позволь, тетерь я расскажу? – попросил разрешения Усиков, нетерпеливо ерзая на стуле.

Журавлихин молча кивнул головой.

– Через двадцать минут включится наш передатчик, – начал Лева, захлебываясь от волнения, видимо опасаясь, что его сию минуту прервут и он так и не уговорит инженера-скептика посмотреть, как работает их аппарат. – Мы его поставили недалеко отсюда, в одной из учебных лабораторий биологического института. У нас с этими самыми биологами, как говорится, творческая дружба. Сделали для них передвижной телепередатчик. Правда, он получился… это самое… довольно тяжелым, но Митяй… то есть Гораздый, – поправился он, поднимает его один. Питается он – я говорю о передатчике, конечно, – от аккумуляторов и преобразователя, потому такой и тяжелый. Достали самую чувствительную трубку, разработали схему, Митяй занимался ультракоротковолновым генератором. В общем, каждый понемножку что-нибудь придумывал…

– Ну, а вы сами что «изобрели»? – с улыбкой спросил инженер.

– Да я так, по мелочи. Автоматика. Переделывал часы с годовым заводом, контакты к ним пристраивал. Потом… это самое… художественное оформление отделка, покраска…

Усиков опустил глаза на тюбетейку. Он все время вертел ее в руках. Надя, а затем и Пичуев увидели, что тюбетейка раскрашена, расписана золотом по ткани, а не вышита, как обычно. Заметив этот в данном случае неуместный интерес к его художественному творчеству, Лева смял тюбетейку и сунул ее в карман. Речь идет о технике, а не о дамском рукоделии.

– Вот я… это самое… и говорю, – продолжал он уже более уверенно. – Все придумывали. А главное руководство – Женечкино… Журавлихина, Это его основная идея. Он сконструировал все вместе…

Женя спокойно поправил чересчур увлекающегося друга:

– Неправда! Руководила конструкторская пятерка. А вообще, все вопросы решались коллективно.

Вячеслав Акимович одобрительно кашлянул. Пожалуй, этот парень не совсем похож на зубрилу. Надя косила глаза в сторону начальника, наблюдала за ним и таяла от удовольствия. Кто-кто, а она никогда не ошибется в человеке! С первого взгляда, еще на экране, ее заинтересовал Журавлихин. А сейчас им интересуется сам Вячеслав Акимович.

– Так вот, когда биологи… то есть я говорю о студентах-биологах, быстро жестикулируя, рассказывал Лева Усиков, – увидели наш «Альтаир»…

– Какой «Альтаир»? – удивилась Надя.

– А мы разве не говорили? – рассеянно спросил Журавлихин, потом извинился и пояснил: – Так мы назвали телепередатчик. Видите ли, в нашем научном обществе разрабатывается целая серия приборов. Сначала мы их нумеровали, но это оказалось неудобным – номера не запоминались. Тогда Усиков предложил присвоить нашим конструкциям и исследовательским работам названия звезд. Коротко, и запомнить легко…

– Романтично, – подсказал Вячеслав Акимович. – Но вы здесь не оригинальны. В исследовательских институтах часто прибегают к этой системе. Правда, я не слыхал насчет аппаратов, названных звездами первой величины. Видно, скромничают авторы.

Инженер выжидательно посмотрел на Усикова, но тот молчал. Конечно, это шутка – насчет скромности. А все же не вредно было выбрать звездочку помельче. Оставалось единственное утешение, что «Альтаир» из звезд первой величины не самая яркая, но для него и друзей самая счастливая. И Лева, успокоившись, торопливо продолжал:

– Зачем же биологам понадобился «Альтаир»? Рассуждали они так. А что, если его использовать для наблюдения за животным миром? Ну, скажем, поставить аппарат где-нибудь на недоступной скале, возле орлиного гнезда, и видеть все, что там делается. Никакие дожди, ветры наблюдателю не страшны.

Это самое (Лева никак не мог отвыкнуть от повторения «этого самого»)… он сидит себе внизу, в теплой комнате, и видны ему какие-нибудь птенцы самым крупным планом, будто примостился он совсем рядом… Интересные кадры биолог может фотографировать прямо с экрана или даже снимать на кинопленку… Но тут стал вопрос о питании «Альтаира». Если он будет включен постоянно, то аккумуляторы необходимо заряжать каждые сутки. Бились мы, бились, и вдруг Гораздый предлагает применить часовой автомат – пусть «Альтаир» включается каждый час на пять минут. С этим в конце концов согласились и биологи, говорят, что в ряде случаев и пяти минут достаточно.

– А не маловато? – спросил Пичуев.

– Но ведь можно включать не только на пять минут, а и на десять. «Альтаир» может работать через каждые полчаса, через три часа, раз в сутки. Все зависит от желания наблюдателя. При пяти минутах передатчик будет работать… работать… В общем, позабыл… Митяй, дай линейку.

Гораздый поморщился от этой фамильярности в присутствии незнакомой девушки и, вытащив из кармана счетную линейку, передал ее товарищу.

– Спасибо, – поблагодарил Лева, быстро передвинул на линейке рамку и движок и тут же сообщил: – «Альтаир» автоматически будет действовать… Это самое… примерно двадцать суток. За это время к нему можно и не подходить, чтобы не пугать животных, птиц или даже рыб…

– Хотите аппарат опустить на дно? – заинтересовался инженер.

– Да. Но пока еще только спорим, – Лева украдкой взглянул на Митяя. Студенты-биологи, которые выбрали себе рыбью специальность… простите, пожалуйста, так между собой мы называем ихтиологию… вот они настаивают, чтобы мы взяли «Альтаир» и в составе их экспедиции ехали на море. Я, например, считаю, что так и нужно сделать… Представьте себе, – закрыв глаза от восторга, Лева рисовал радужные перспективы, – «Альтаир» лежит на дне солнечной бухты. Перед объективом плавают какие-нибудь розовые медузы, ползают раки-отшельники, резвятся морские коньки, камбала демонстрирует ихтиологам свой необыкновенный профиль с обоими глазами. Или, скажем, с борта корабля мы опустим «Альтаир» на тросе, потом поплывем над развалинами старинной крепости. Кто знает, не откроет ли наш аппарат новый исторический город? Или просто не поможет ли он в поисках затонувших кораблей?

– Вот это другое дело, ближе к реальности, – заметил Пичуев, подходя к столу и отыскивая под газетами трубку. – Лучше займитесь техникой.

– Спасибо, что поддержали, – обрадовался Усиков, и его быстрые, живые глаза заискрились. – А Митяй смотрит однобоко. Хочет ехать с другой группой студентов. Те собираются исследовать… это самое… ну, как его? Каспийские джунгли. Говорят, что там особенно богатый животный мир – фламинго, кажется, нутрия… Клянутся, что им необходим «Альтаир» и…

– Кстати, он начнет работать через семь минут, – перебил его Журавлихин.

До этого он молчал, не вмешивался. Пусть рассказывает Усиков, у него получается красочно. Но минуты истекают, пора закругляться.