Текст книги "Разведшкола № 005"

Автор книги: Владимир Пятницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

«Батя» отошел немного, посмотрел на лежбище и сказал: «Теперь мы с транспортом. Идти станет легче». Он предупредил, что колодцы притягивают к себе всех жаждущих, в том числе конные патрули легионеров, да и немцев тоже, поэтому ухо держать востро. Организация охранения по отработанной схеме. Начинает, как всегда, группа Пятницкого.

Дневка прошла спокойно. К утру похолодало. Температура опять упала до 20 градусов мороза. В тальнике свистел ледяной ветер. Он обжигал лицо. Низина плохо защищала от пронизывающего ветра. В тальнике ползали на четвереньках. Поужинали нормально, осматривали оружие. Курили в кулак. Время от времени «Батя» приподнимался, разглядывая в бинокль безлюдную степь. Она была похожа ца бушующее море, в котором плавали грязно-белые льдинки.

Потом командир, радист и комиссар уединились в стороне. Радист присел, снял рукавицы и шерстяные перчатки, записал то, что диктовал «Батя». Потом поколдовал, зашифровывая донесение. Подышал на руки, растер пальцы, раскрыл сумку с рацией, подключил анодные и накальные батареи, надел наушники под шапку и стал морзянкой передавать разведданные, записывать полученные указания руководства. Потом переключил рацию, поймал передачу Совинформбюро. Москва передавала последние известия.

Комиссар сообщил нам, что 30 декабря 1942 года были освобождены села Троицкое и Вознесеновка. Образовалось полукольцо вокруг Элисты. Немцы попытались создать вокруг Элисты эшелонированную оборону, собрав на ее защиту имеющиеся силы. Но 31 декабря столица Калмыкии Элиста была освобождена.

Известие об этом подняло всех на ноги. Впервые с момента выхода на задание появились радостные лица. «Бате» с трудом удалось утихомирить ребят. Но и у него от радости блестели глаза. Он даже разрешил нам выпить по глотку спирта, что было сделано мгновенно. Потом последовала команда: «Приготовиться к движению». И, повернувшись к Дзюбе, распорядился: «Бидон, что стоит на арбе, заполнить водой. Уложить поклажу. По возможности, разгрузить бойцов». Попросил комиссара назначить для управления верблюдом калмыка. Когда все было сделано, последовала команда – в поход.

Ночной переход не принес неожиданностей. Идти было значительно легче. Мы уже втянулись в эту процедуру. Воды было вдоволь, да и основную поклажу везла арба. Оружие, как всегда, Держали наготове. Когда «Батя» объявил дневку и поручил разведке обшарить окрестность, чтобы найти место для лежки, оказалось, что неподалеку находится небольшой калмыцкий хотун, примерно в километре от нас. «Батя» собрал свой, штаб, они долго что-то обсуждали. Потом объявил нам решение: «Дневка будет в хотуне». И объяснил причину.

«Немцам, – сказал он, – сейчас не до нас. А разрозненные части легионеров нам не страшны. Мы неделю живем без горячей пищи. Это опасно для желудка. Входить в хотун будем тремя группами, чтобы на всякий случай охватить его с флангов и с фронта». И разъяснил план операции. Моей группе достался вход в хотун с фронта. Операция прошла спокойно. Обошли все хаты, их было десятка полтора – саманные

постройки, большие дворы. В них овцы, ягнята, коровы с телятами и кое-где кони. Население – одни бабы, дети, несколько стариков. Мы осмотрели каждый дом, особенно дворы, ничего особенного не обнаружили.

Дзюба заставил калмыцких женщин, под присмотром наших девчат, приготовить нам перловую кашу из наших запасов. Старики зарезали молодого барашка. Горячая каша с мясом показалась просто необыкновенным лакомством.

Потом нас угостили калмыцким чаем, это особый напиток из овечьего молока, в которое добавляют немного воды, бараньего жира, сливочного масла и соли. И все это заедают борциками. Это было непривычно, но ели мы с большим удовольствием. Дор-джи Горяевич и Аксенов-старший разговаривали со стариками.

Потом «Батя» собрал нас командиров групп и обсудил систему обороны. «Каждой группе отводится 'сектор обзора в 120 градусов. На каждом участке дежурить по трое, один из них связной. За каждый сектор отвечает командир группы. Он же следит за сменой людей на дежурстве. Если что-либо заметите в степи необычное, немедленно через связных сообщайте в штаб. Для размещения людей подберите места, удобные для обороны. Жителей из хотуна не выпускать.  Штаб отряда размещается в этой хате, – указал «Батя». Если все пройдет спокойно, здесь будем отдыхать сутки. Спать бойцам по очереди. Обед часа в три. Если все понятно, по местам!».

Часа три все было спокойно. Одни дежурили, другие спали. После сытного завтрака, да в затишке это было превосходно. Но вдруг «Батя» объявил тревогу. Оказалось, что слева показался конный разъезд легионеров, не то казаки, не то калмыки. Они появились на горизонте и спешились. А их разведгруппа, численностью пять человек, на рысях приближалась к хотуну. Ехали спокойно, как к себе домой. «Батя» приказал снайперам и пулеметчикам выдвинуться, занять удобные позиции, подпустить их метров на 50. Стрелять только по его команде. Пулеметчикам установить прицел на основную группу легионеров, снайперам бить по разведке. Всем остальным быть готовыми к бою.

Все получилось прекрасно. Снайперы сняли разведку. Пулеметчики обстреляли и рассеяли остальных. Они скрылись моментально. Мы обнаружили трех убитых и двух раненых разведчиков. Были убитые легионеры и среди основной группы разъезда. Раненых допросили, после допроса застрелили. Нам достались в качестве трофеев три лошади. От пленных узнали, что немцы и их прислужники оставили Приютное, отошли за реку Ма-ныч. Так что район, предназначенный для действий нашего отряда, уже освобожден.

В установленное время «Батя» связался со штабом, доложил обстановку, получил инструкцию на последующие действия. Кроме того, он узнал, что центр обучения, формирования и засылки отрядов в тыл противника и штаб южного отдела ЦШПД переведены в Элисту, куда перенесены также явки и связи с группами, еще действующими в тылу противника. Ныне им предписывалось на освобожденной территории доукомплектоваться, получить снаряжение и продовольствие, вновь перейти линию фронта и двигаться впереди отступающих войск противника до Ростова и Кропоткина. Нашей же группе было приказано ускоренно прибыть в село Приютное, чтобы заняться восстановлением советской власти и хозяйства в Приютинском улусе.

Получив данные об общей обстановке в республике и конкретную задачу нашему отряду, «Батя» объявил нам, что ночевать будем в этом хотуне, а дальнейшее движение отряда будет производиться в дневное время. Ночное охранение – по отработанной схеме. Ночевка прошла без всяких происшествий. Правда, ночуя в калмыцких хатах, мы набрались блох, которые в дальнейшем очень всех допекали.

До места назначения дошли в три перехода. По пути было еще несколько стычек с конными разъездами легионеров. В основном это были калмыки, но встречались также казаки и кавказцы. Они постоянно следовали за нами, появлялись внезапно то справа, то слева, но в основном держались на расстоянии выстрела – боялись наших пулеметов. Какой урон мы нанесли им неизвестно, сами же потеряли одного хлопца.

В Приютное вошли в полдень. Какого числа это произошло, я не помню. Село было большое, тысяч на 25 населения. Пока дошли до центра села, нас на расстоянии провожала детвора. А взрослое население стояло у ворот домов и молча наблюдало за нашим шествием. Некоторые здоровались с «Батей», с Дорджи Горяевым и с Дзюбой. Ведь они были жителями этого села.

Дошли до центра, разместились в здании школы. У немцев там был госпиталь. Наш отряд несколько дней жил в этой школе-госпитале на казарменном положении. Неподалеку протекала река Маныч. И, как всегда, наш берег был пологим, а немцы располагались на крутом берегу.

Глава 9
В резерве ЦШПА

На восстановлении Советской власти в Приютинском улусе Калмыцкой АССР

Мы находились в готовности № 1. Нам было сказано, что в случае прорыва немцами обороны наших войск, мы должны уйти обратно в степь, либо в манычские лиманы, и выполнять ранее поставленную задачу. По ночам мы патрулировали центр села и охраняли здание улускома партии. «Батя» стал секретарем улускома партии, а комиссар председателем улусного исполкома.

Всех бойцов отряда распределили по различным органам улусного управления. Вещмешки с минами и взрывчаткой сложили в одной из комнат школы, которая всегда охранялась. На мешках каждый написал чернильным карандашом свою фамилию. Оружие, кому оно было нужно, носили с собой, например, ребята, назначенные в милицию. Остальные держали его в казарме так, чтобы оно было под рукой. Заместитель командира по материальному обеспечению Дзюба организовал столовую в здании, расположенном рядом с улускомом партии.

Вскоре меня вызвали в улуском партии, где «Батя» объявил, что бюро улускома утвердило меня секретарем улусного комитета комсомола. Я был комсоргом нашего отряда, поэтому моего согласия при утверждении на эту должность не спрашивали. Я воспринял это сообщение как приказ командира и, как всегда, ответил «есть!».

Улускому комсомола выделили одну большую комнату в здании только что открытого парткабинета улускома партии, и я стал работать. Сначала по указанию комиссара ко мне на учет встали все комсомольцы нашего отряда, хотя членских билетов ни у кого не было. Уходя на задание, мы все документы оставили в штабе спецшколы. Я поручил каждому из наших ребят выяснить в своих организациях, кто здесь до оккупации был комсомольцем и прислать их ко мне, чтобы подвергнуть проверке и поставить на учет. И пошли ко мне ребята и девчата.

Каждого я просил предъявить комсомольский билет. У многих их не было. Во время оккупации одни специально уничтожили их, другие по каким-либо причинам не смогли сохранить. Я требовал объяснений. Из числа тех, кто сохранил билеты, мы создали комсомольский актив района, а он, в свою очередь, избрал из своего состава бюро комсомольского улускома.

Кому, как не местным, было знать о поведении жителей Приютного в период оккупации. И действительно нам удалось узнать от них многое из того, что творилось в Приютном и в районе нашего действия. Многое из этих рассказов заинтересовало и органы госбезопасности и контрразведку 28-й армии.

Тем временем Совинформбюро сообщило, что в середине января 1943 года 51-я и 2-я гвардейская армия выбили остатки танковой армии Германа Гота с позиций на реке Сал и отбросили ее на реку Маныч, северо-восточнее Ростова-на-Дону.

Так прошла неделя. Выходных дней тогда не существовало. В один из дней связной улускома партии передал мне вызов «Бати». Я привык к тому, что командир или комиссар вызывали к себе то одного, то другого бойца нашего отряда по различным вопросам и не придал этому значения. Когда я без стука ввалился в его кабинет, оторопел. Кабинет был полон людей. Оказывается, там шло заседание бюро улускома партии. «Батя», увидев меня, сказал: «Вот он. Садись, сын, и отчитайся о работе улускома комсомола».

Сесть я не посмел, сходу отрапортовал о том, что сделано за неделю. Мол, создан актив будущей комсомольской организации улуса, но организация создана только в Приютном – центре улуса, еще предстоит большая работа в селах И хотунах, а для этого пока нет материальных возможностей, подходящих людей и транспорта. Кроме того, в степи бродят банды дезертиров и не успевших удрать легионеров. Посылать туда людей просто опасно.

Когда окончил отчет, «Батя» заявил, что я правильно понял свою задачу и задал неожиданный вопрос: «Кому ты можешь передать дела секретаря комитета комсомола? Кто из твоего актива сможет продолжить начатое?». Я молчал, ничего не понимая. Как будто бы меня похвалили и вдруг снимают. Я стоял, словно провинившийся пацан, и молчал.

Тут наш комиссар Дорджи Горяев, член бюро и председатель исполкома улуса, встал из-за стола, подошел, положил руку на плечо и сказал: «Не робей, сержант. Все хорошо, ты молодец. Просто бюро улускома партии решило рекомендовать тебя на другую работу, помощником прокурора улуса». Эта весть огорошила меня и напугала, я пролепетал, что ничего в таком деле не смыслю. Увидев мою растерянность, «Батя» сказал: «Не робей, сын, мы тебя хорошо проверили в трудных условиях и уверены, что ты с этим заданием справишься успешно. Трудно только начать». И добавил: «Это твое новое боевое задание». Слова подействовали, я успокоился.

«А вот твой новый начальник – прокурор улуса Артамонов Василий Никанорович». Прокурор привстал, протянул мне руку и спросил, знаю ли я, где находится прокуратура? Разумеется, я не знал и вообще боялся этого учреждения. Он назвал мне адрес и добавил: «Это там, где при оккупации располагалось гестапо. Завтра к 9 часам утра ты должен быть на работе».

Всем все было понятно. Решение, как всегда, приняли заранее. А каково было мне, парню 17 лет и к тому же с такой биографией? Что будет, если узнают о том, как я ее откорректировал. Мои путаные мысли прервал вопрос: «Так кого ты рекомендуешь секретарем улускома комсомола?». Я, не задумываясь, ответил, что Раису Тихонову – нашего санинструктора. «Батя» спросил: «Почему?». Я сказал, что она хороший работник и к тому же девушка, ее в армию не призовут.

Бюро улускома партии немедленно утвердило ее кандидатуру, и приняло решение рекомендовать меня правительству республики на должность помощника прокурора Приютинского улуса, предупредив, что на сдачу комсомольских дел мне отводится время до конца дня. «И еще, сын, тебе поручается шефство над комсомолией улуса, так как ты лучше других вник в эту работу. Это, – сказал Батя, – тебе уже партийное поручение». С таким напутствием я покинул кабинет и пошел сдавать дела. Дом, в котором помещалась прокуратура, был вместительный, хотя и одноэтажный, он имел несколько комнат и большой двор, огороженный забором. Прокурор встретил меня приветливо, предложил сесть, рассказать о себе. Перед ним лежали мои характеристики из спецшколы и из армии. Беседа была как бы ни о чем, но я чувствовал, что он тщательно щупает меня, пытаясь выяснить, на что я способен. Поговорив со мной около часа, он предупредил, что мою кандидатуру должен утвердить еще прокурор республики. Но это только формальности, так как с республиканской прокуратурой все уже согласовано.

Еще он сказал, что пока штат прокуратуры всего пять человек, это мы с тобой и три девушки, секретарь, посыльная и уборщица, она же истопник. Что он завален работой, масса дел, в которых предстоит разобраться, поэтому я должен хоть немного разгрузить его. И протянул мне несколько документов, предупредив, что к следующему утру надо досконально их изучить. И протянул мне ключи от моего кабинета и от сейфа в нем.

Кабинет был площадью метров 15, немного меньше, чем кабинет моего отца в Коминтерне. У большого окна стоял огромный дубовый стол, за ним большое кожаное кресло. У стен несколько стульев. К столу был приставлен небольшой столик, по его бокам стояли два стула. Справа, у стены, находился большой шкаф с зеркальными дверцами, к нему примыкала широкая тумба, на которой на красивом подносе стоял никелированный самовар, вокруг него несколько стаканов. Слева позади стола на небольшой, но массивной тумбе стоял большой сейф. В углу комнаты была печь, облицованная плиткой. Она была явно на два кабинета, ее топили из комнаты секретарши. Вот так у меня появился первый в моей жизни служебный кабинет.

Двери моего кабинета и кабинета прокурора выходили в небольшую приемную, где сидела секретарша. Там стояли стол и несколько стульев для тех лиц, которых вызывали в прокуратуру. На столе у секретаря были пишущая машинка, телефон, чернильница, банка со школьными ручками и карандашами. В углу громоздился большой шкаф для бумаг. Телефон еще не работал. Для связи пользовались посыльными. В каждой организации тогда была такая должность.

В коридор я обнаружил еще три запертые двери. Две предназначались для будущих следователей, как позже разъяснил прокурор, а в небольшой третьей комнате было место уборщицы и посыльной. Из приоткрытой двери этой комнаты выглядывали три девичьих мордашки, которые с любопытством смотрели на меня.

Я вернулся в свой кабинет. Прислонил к сейфу свой автомат и задумался. С чего начинать новую работу? Сев за стол, понял, что он не по мне. Из-за него выглядывала только моя голова. Либо стол был высок, либо кресло очень низкое. Тогда я достал из шкафа толстую папку с документами оккупационных властей и положил на сидение. Теперь я выглядел почти нормально. Но с чего же начинать дело? Конечно, с персонала. Я позвал к себе девчат и узнал, как кого зовут, кому сколько лет. Выяснил, что секретарша немногим старше меня, две другие – мои ровесницы. Оказалось, что у всех троих одинаковые имена – Мария. А как к ним обращаться? По фамилии неловко. Договорились, что секретаршу буду звать по имени-отчеству. Она была потрясена. Я был первый, кто назвал ее так. Остальных двух по фамилиям.

Поинтересовался, комсомолки ли они? Все три ответили утвердительно. Встали на учет? Ответ был отрицательный. Потребовал, чтобы завтра же они это сделали. И подвел итог, раз у нас в прокуратуре четыре комсомольца, это уже целая организация, надо избрать секретаря. Избрали Машу – секретаршу, как самую грамотную. Итак, я сделал все, что знал и умел. Отпустив девушек, стал знакомиться с документами, полученными от прокурора.

Первый был написан четким почерком моего нового начальника, он определял права и обязанности помощника прокурора. Я прочитал его несколько раз и выучил как таблицу умножения. Два других были Указы Верховного Совета СССР за подписью М.И. Калинина.

Первый предписывал всем гражданам освобожденных территорий сдавать органам советской власти государственное, совхозное и колхозное имущество, которое им удалось спрятать от оккупационных властей. За неисполнение указа виновных следовало привлекать к уголовной ответственности.

Второй указ запрещал самогоноварение. В нем говорилось, что переводить зерно на самогон, когда его не хватает для армии и трудящихся, это преступление, и виновные в нем тоже должны привлекаться к уголовной ответственности.

В это время секретарша постучала в дверь и, назвав меня по имени и отчеству, что для меня тоже было непривычно, сказала, что меня хочет видеть «товарищ Воронин». Я выскочил из-за стола, встретил Федора у двери. Он обалдело оглядывал кабинет, потом выговорил: «Ну ты даешь, командир. Даже у «Бати» кабинет скромнее». Я, глупо улыбаясь, только пожимал плечами. Он, сняв с плеча автомат и зажав его между ног, стал выкладывать новости двух последних дней.

По приказу «Бати» наш отряд покинул здание школы. Все оружие и снаряжение перенесли в подвал здания улускома партии. Всем нам дано указание разместиться по квартирам, но кучно и в центре города. Он уже присмотрел домик, хозяйка согласилась пустить нас на постой, выделила небольшую, но чистую комнатку с двумя кроватями и столом. Она живет с двумя маленькими детьми, фронтовичка. Муж на фронте, не пишет, наверное, погиб. Он сказал адрес этого дома и добавил, что «Батя» приказал ему быть при мне и помогать во всем. Время подходило к обеду, предупредив секретаршу, мы с Федей пошли в столовую. Там встретили «Батю» и комиссара. Они просили зайти к ним после обеда.

Когда мы отобедали и пришли к «Бате» в кабинет, он усадил нас и, обращаясь ко мне, объяснил, что утром встречался с прокурором, они договорились о новой боевой задаче.

«Дело в том, – сказал он, что в Приютном расположены два госпиталя, детский сад для детей фронтовиков, открывается школа. Раненых и детей надо кормить. Молоко и мясо в улусе есть, а вот хлеба не хватает. А ведь зерна в улусе было много. По данным нашей агентуры известно, что немцы зерно из улуса не вывозили. Значит, его укрывают жители. То, что они его сохранили, это очень хорошо, но оно совхозное, то есть государственное. Его надо вернуть, а они укрывают. Твоя задача, сын, найти зерно и накормить раненых и детей фронтовиков».

«Мы, – продолжал «Батя», с Дорджи Горяевичем – он показал на комиссара – подобную работу проводили в 30-е годы и успешно. Приютное – село богатое. Сюда ссылали раскулаченных кулаков из казачьих областей, с Дона, Кубани, да и с Терека. Они здесь хорошо обосновались, но способы укрытия зерна не забыли». Тут «Батя» рассказал о методах поиска.

«А ты, сын, – обратился он к Федору, прикрепляешься в помощь к своему командиру. Во время операций по поиску и изъятию зерна постоянно следуешь за ним, немного сзади и прикрываешь от всяких неожиданностей, а они непременно будут. В Приютном население разное. Многие сотрудничали с оккупантами. Этого забывать нельзя. Приступать к работе надо с завтрашнего дня. Дополнительный инструктаж по юридической части об этой операции получишь от Василия Никоноровича – прокурора».

Помолчав немного, «Батя» продолжал: «Вчера Дорджи Горяевич вернулся из Элисты и сообщил печальную новость. Вы ведь помните группу Гермашова № 59? Она погибла в первых числах ноября». Мы, конечно, помнили это имя, но о самой группе ничего не знали.

«Комиссар в Элисте встречался с Алексеем Михайловичем Добросердовым, – вы ведь знаете, что наша спецшкола и штаб южного направления ЦШПД переведены туда из Астрахани. Так вот, Добросердов дал Дорджи Горяевичу для ознакомления справку о диверсионно-разведывательной группе № 59, составленную по результатам радиодонесений, опроса населения, протоколов допросов пленных немцев и легионеров». И попросил комиссара дать нам ею копию. В ней было сказано следующее:

«Группа Гермашова И.Г. № 59 в составе 22 бойцов, в том числе: русских – 12, украинцев – 1, калмыков – 9 человек. С вооружением: автоматов – 8, винтовок – 113, револьверов – 2, патронов всего – 5384, противопехотных мин – 220, взрывчатки (тол) – 44 кг. Район действия группы – окрестности Элисты, грейдерная дорога на участке Элиста – Яшкуль, основной магистралью по которой немцы связывались с одним из важнейших фронтовых участков астраханского направления – Хулхутой. Район базирования хотуны Оран-Булук.

Выйдя 15 октября 1942 года из Нарын-Худука, группа к концу октября прибыла в район своих действий. По пути следования были захвачены и расстреляны староста одного из поселков и несколько полицейских, уничтожены немецкий обоз и несколько автомашин с зерном, при этом были уничтожены полтора десятка немцев. Были совершены несколько налетов в городе Элиста, в том числе на кухню и столовую штаба немецкой дивизии.

В первых числах ноября группа обнаружила немецкую разведку в составе 28 человек, приняла бой, в котором уничтожила 17 немцев. Сама группа потерь не имела. В тот же день командование немецкой дивизии направило на ее уничтожение более 300 солдат и офицеров, которые прибыли на 15 автомашинах и окружили группу. Завязался ожесточенный бой, в котором было уничтожено много солдат противника, о чем со злобой рассказывали сами немцы. Превосходство противника было десятикратным. Когда кончились боеприпасы, бойцов группы, оставшихся в живых, захватил противник. Их доставили в гестапо и после допроса расстреляли. Большинство из них, как в бою, так и на допросах, вели себя мужественно, стойко и героически».

Так закончилась эпопея еще одной из заброшенных в тыл противника диверсионно-разведывательных групп, сформированной в нашей спецшколе. Значительно позже я нашел само донесение представителей ЦШПД о партизанском отряде № 59 И.Г. Гермашова от января 1943 года [23]23
  См.: ЦПА ИМЛ. Ф. 69, оп. 45.


[Закрыть].

Как я уже писал выше, наш отряд продолжал существовать, хотя всех его бойцов и командиров распределили по разным организациям с целью, как нам объяснили, оказания помощи в восстановлении Советской власти в Приютинском улусе. Все это мы воспринимали, как явление временное. Мы числились в распоряжении ЦШПД и со дня на день ожидали нового боевого задания.

«Батя» и комиссар были для нас не только абсолютным авторитетом, но и нашими непосредственными командирами. Они систематически собирали нас всех вместе в столовой улускома и знакомили с последними известиями, с обстановкой в республике, давали различные указания, которые мы считали более важными, чем обязанности по временной работе. Хотя и те, и другие были направлены в одну точку: способствовать налаживанию нормальной жизни на подведомственной нам территории. Мы узнали, что отряд И.Н. Чернышова занимается тем же, что и мы, но в соседнем улусе.

В Приютном происходил призыв в армию, но нас не трогали. Иногда военкомат прибегал к помощи нашего отряда. Нам приходилось ловить уклоняющихся от призыва и дезертиров, что было значительно сложнее.

Прокурор, узнав, что я получил подробный инструктаж от секретаря улускома, сказал, что вряд ли может что-либо добавить. Он лишь проверил, как я понял Указы Верховного Совета, сделал несколько советов относительно должностных действий при обысках, дал мне список тех лиц, у кого следует искать зерно. Он также выдал соответсгвующие ордера на производство этих действий и печать для опечатывания помещений, где будет обнаружено упрятанное зерно. Оказывается, бывшие подпольщики и агенты уже сообщили, кто прятал совхозное зерно.

С утра мы с Федором начали действовать. Зашли в первый из указанных дворов, предъявили ордер на обыск. Я, показав хозяину дома Указ Верховного Совета, спросил, имеется ли в его доме государственное зерно? Хозяин дома, старый казак, посмотрел на меня с такой злобой и презрением, что мне стало ясно – зерно есть. Я заставил его расписаться на обороте ордера и сделать приписку о том, что государственное зерно он не прятал. Осмотрев хату, мы обнаружили три мешка пшеницы. Посмотрев на старика и членов его семьи,  сгрудившихся на кухне, на выводок ребятишек, я сказал, что это остается им на пропитание. А где остальное?

Старик предложил искать самим. Мы обошли двор вдоль загаты (это забор из старой многолетней соломы, которую укладывают вокруг двора ежегодно после каждого обмолота). Ничего подозрительного наше внимание не привлекло. Как предписывал «Батя», когда обходил территорию, Федя шел сзади с автоматом на изготовку и следил за обстановкой.

В хлеве, где стояли лошадь и пара коров, обратил внимание на чистоту помещения. Сравнивая с тем, что видел в калмыцких хотунах, был поражен разницей в культуре, и подумал – справный старик. Но, осмотрев постройку с внешней стороны, заметил несоответствие внутреннего объема помещения с его наружным обводом. Между тем, другой двери не было. Я постучал прикладом автомата по стенкам хлева, в этом месте звук был глухой, значит оно чем-то заполнено. Попросил у хозяина топор или лом. Он сказал, что у него их нет. А глаза стали бегать, он стал нервничать. Я внимательно осмотрел хлев, нашел лом, пару раз ударил по саманной стенке и пробил дыру, из которой посыпалось зерно.

Заткнул дырку, позвал хозяина в хату, стал заполнять протокол обыска. Женщины заголосили, дети прижимались к ним. Картина была удручающей. Руки у меня дрожали. Я стал задавать вопросы, сколько у него земли? Что он на ней сеял? Каков был урожай? Если это пшеница его, то почему он ее прячет? Он путался в ответах. Я повторил ему, что укрытие государственной собственности есть уголовное преступление, что зерно будет изъято, что он отвечает за его сохранность. Посоветовал спрятать те три мешка с зерном, что стояли на виду, чтобы не маячили. Их мы оставляем для пропитания семьи, наверняка у него еще где-то припрятано. Хозяин отказался подписать протокол обыска. Мы с Федором сделали запись об отказе. Вообще картина была удручающей.

Покинув этот двор, пошли по следующему адресу. Там зерно было закопано во дворе у загаты. Обходя вдоль ее, я поскользнулся и упал. Когда поднялся, увидел ледяную корку, покрытую снегом, но только в одном месте. Везде вокруг почва была мягкая, а здесь твердая как цемент. Спросил хозяина, что там лежит, но он молчал. Я потребовал лом. Хозяин ответил, что лома у него нет. Но Федя толкнул его автоматом в бок и лом нашелся. Я заставил его продолбить ледяную корку. Под ней оказалась хорошо оборудованная яма, заполненная зерном (Потом мы узнали, что ямы с зерном в здешних местах обмазывают пеплом от кизяков, которыми топят печи и он работает как цемент, не пропускает влагу).

Вся процедура повторилась. Но хозяин просил оставить немного зерна для прокорма семьи. Сказал, что два его сына служат в Красной Армии, на руках у него женщины и внуки. Мы с Федором переглянулись и поняли друг друга. Написали протокол о добровольной сдаче зерна. Я обещал ему, что три мешка пшеницы ему оставят.

День клонился к полудню, мы пошли на обед. Но удовлетворения от проделанной работы не чувствовали. Рыться в чужом навозе было непривычно и очень неприятно.

В Прокуратуре доложил Василию Никоноровичу о проделанной работе. Он похвалил меня и сказал, что хлеба в госпиталях нет, хлебопекарня уже остановилась из-за отсутствия муки, спросил, сколько зерна обнаружено. Я сказал, что мало в этом понимаю, но брички две-три будет. Прокурор объяснил, что зерно возят в коробах, это два коня вместо телеги тянут большой деревянный ящик в виде гроба, но без верхней крышки. Он вмещает 800 кг зерна. Завтра я это сам увижу.

С утра у нашего здания стояли два таких короба и несколько милиционеров. Прокурор заготовил нужные документы, поручил мне руководить изъятием зерна, которое милиция будет сопровождать до мельницы. Надо проследить, чтобы мука не ушла на сторону. Еще он сказал, что первого хозяина надо арестовать за укрывательство государственного зерна, а второго поблагодарить за сохранность пшеницы, вручил мне соответствующие документы.

Все произошло так, как намечено. Зерна оказалось значительно больше, чем ожидалось. Первого хозяина арестовали наши парни из милиции. Второму отсыпали три мешка отборной пшеницы. На остальное зерно он   дал подписку о сохранности и получил благодарность от исполкома улусного совета за хранение и добровольную передачу государству спасенного им от оккупантов зерна. Так прошел еще один день моей службы на новом месте в новом качестве.

Молва в тот же день разнесла по селу сведения о происшедших событиях. Со мной, мальчишкой, стали здороваться незнакомые люди, обращались с жалобами на вновь испеченных чиновников, старался помогать чем мог и как мог. Обращался к прокурору, он наставлял меня, словно ученика в школе, разъяснял, как надо реагировать на просьбы и жалобы граждан. Как выделять суть дела из словесного потока обиженных граждан.

Более двух недель мы с Федором Ворониным занимались поиском зерна. Одни хозяева отдавали его добровольно, сами показывали, где оно спрятано. Другие пытались всеми силами увести подальше от тайников. Это повторялось каждый день, мы уже научились определять те места, куда сами спрятали бы зерно. Ведь все приходит с опытом.