355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Контровский » Истреби в себе змею » Текст книги (страница 2)
Истреби в себе змею
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 23:32

Текст книги "Истреби в себе змею"


Автор книги: Владимир Контровский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И он успел – когда в чёрном небе загудели первые вертолёты, Хайк уже миновал черту города, и знакомый запах свалки показался ему ароматом. К счастью для беглеца, Приют находился на окраине, подальше от людских глаз, и Хайк, ведомый своим нечеловеческим чутьём, выбрал правильное направление в паутине улочек и переулков предместья.

…На пределе слуха родилось еле слышимое жужжание, постепенно нараставшее и превращавшееся в рокочущий гул. Один из вертолётов приближался, ощупывая темноту поисковыми детекторами и приборами ночного видения. На тёмном фоне неба прорисовался светящийся круг, образованный вращающимися лопастями, и Хайк сжался в комок, сливаясь с кучами мусора и затаив дыхание.

Пронесло. Вертолёт прошёл неподалеку, но не изменил направление и не завис – значит, на его борту ничего не заметили. Хайк осторожно выдохнул, и тут где-то рядом раздался громкий шорох.

Огромная крыса вылезла из-за мусорного бака и уставилась на Хайка тёмными, чуть поблескивающими бусинами глаз. Таких громадных крыс мальчик ещё не видел – длинный облезлый хвост твари скрывался за баком, а размерами она могла поспорить с небольшой собакой. Несколько бесконечных секунд они смотрели друг на друга – Хайк ждал, что крыса вот-вот прыгнет на него, – а потом по асфальту со звоном покатилась пустая консервная банка. Крыса мгновенно исчезла, и мальчик обернулся.

В нескольких шагах от него стояли четыре безмолвные человеческие тени. Когда и как они появились, Хайк не слышал – обитатели Трущобы умели передвигаться бесшумно. Хайк ощутил было радость – он нашёл людей, которые ему помогут! – встал и хотел уже шагнуть им навстречу, но его остановило дыхание злобы, которым так и веяло от молчаливых ночных призраков.

– Та-а-ак… – раздался скрипучий и очень знакомый Хайку голос (да, он слышал этот голос много раз – тогда, в своей прежней жизни). – Сожри меня крысы, если это не "сынок" Трубогиба! Вот это встреча, щенок-полукровка…

Лунный свет стал чуть ярче – в затягивавших ночное небо облаках появилась очередная прореха, – и Хайк узнал говорившего. Это был Злыдень, или Кот – его прозвали Котом за умение видеть в темноте, а Злыднем – за основное свойство натуры, – мулат, одно время бывший правой рукой Трубогиба и лелеявший замыслы когда-нибудь занять трон "короля" Трущобы. Фавор Кота закончился, когда он походя дал пинка Хайку – просто так, ни за что. Трубогиб тогда выбил Злыдню пару зубов и навсегда лишил его своего расположения. Кот не осмелился открыто бросить вызов вожаку, но злобу – в полном соответствии со своим другим прозвищем – затаил. И вот теперь…

– Та-а-ак… – повторил Кот со злой радостью. – Трубогиб нынче далеко. Он давно хлебает пиво в аду – если, конечно, черти расщедрились, – и вряд ли сможет заступиться за тебя, крысёнок. А я – я здесь, и ты заплатишь мне за выбитые зубы. Один к одному, по курсу: один мой зуб – одно твоё яйцо. Идёт, гадёныш?

Злыдень сделал шаг вперёд, и трое его спутников повторили это движение. "Они меня убьют, – с пронзительной ясностью понял Хайк, – и… и Мэй не дождётся моей помощи!".

В лицо ему пахнуло вонью гнилых зубов изо рта Кота – на свалке не водилось хороших стоматологов, – а Злыдень сделал ещё один неспешный шаг, явно наслаждаясь страхом и беспомощностью загнанной в угол жертвы, и протянул к Хайку свою волосатую коричневую лапу.

В мозгу Хайка словно что-то взорвалось. В краткий, но растянувшийся миг Волчонок вспомнил всю свою звериную жизнь в Трущобе, где он выжил только благодаря Трубогибу; вспомнил холодные глаза воспитателей Приюта, откуда он только что сбежал, и синие-синие, как чистое небо, глаза Мэй.

– Трубогиб сделал доброе дело, удалив тебе твои гнилушки! – яростно выкрикнул он и резко выбросил вперёд правую руку.

С пальцев Хайка прямо в лицо Коту ударила огненная плеть. Злыдень захлебнулся воплем, закрыл горящее и обратившееся в обугленную маску лицо руками, рухнул под ноги мальчика и замер, а Хайк хлестнул своей пылающей плетью ещё двоих – одного за другим.

Эти жили дольше – они ещё катались какое-то время по кучам мусора, распространяя вокруг удушливый запах горящей плоти и чёрный смрадный дым. Последний оказался самым сообразительным – он развернулся с проворством крысы и резво бросился бежать. Хайк следил за ним пару секунд, потом поднял левую руку – правая почему-то нестерпимо болела – и спокойно ударил бегущего. В спину. Издалека – с двадцати шагов.

На этот раз огня не было – чёрную тень последнего из нападавших словно перерезало невидимым стальным лезвием. Отчётливо хрустнул позвоночник, бегущий человек коротко вякнул и упал, а Волчонок бессильно опустился на грязный асфальт.

Всё тело Хайка корёжило приступами жестокой рвоты, руки и ноги тряслись. Появись сейчас та недавняя крыса, она нашла бы себе лёгкую поживу – мальчишка не мог и пальцем шевельнуть, даже под угрозой немедленной и мучительной смерти. Он выложился весь, без остатка и едва мог дышать. И ещё Хайк рыдал, рыдал беззвучно и безутешно, рыдал оттого, что впервые в жизни убил четверых людей. Да, эти люди желали ему зла, и Хайк защищался, но от осознания этой жестокой истины ему было не легче. Эти люди, какими бы они не были плохими, жили, дышали и на что-то надеялись, а он, Хайк, всего за несколько секунд лишил их всех этих возможностей – навсегда…

Хайк не знал, сколько прошло времени, пока ему не стало легче – он только заметил, что небо на востоке уже начало светлеть. Ещё пошатываясь, он встал, вытер мокрое лицо дрожащими ладонями и побрёл обратно – туда, откуда пришёл. Что ему ещё оставалось делать? Надежда найти в Трущобе помощь выглядела теперь глупой и наивной – как смогли бы бездомные бродяги (даже если бы они согласились ему помочь) взять штурмом Приют, наверняка рассчитанный на осаду с применением военной техники? И Хайк брёл по кучам мусора среди скелетов полуразвалившихся строений и ржавых останков старых автомашин, брёл неизвестно куда и неизвестно зачем. Ему некуда было идти, но он шёл, потому что стоять на месте было бы ещё хуже.

Он не думал о том, что его тут же заметят, появись в небе поисковый вертолёт, и не удивлялся тому, что эти вертолёты не появляются. Он не думал о том, что сведения о беглеце наверняка уже есть у всей полиции города, и что первая же патрульная машина кинется на него голодным зверем, почуявшим долгожданную добычу. Он просто шёл, еле передвигая гудящие ноги и чувствуя себя не волшебником, способным становиться невидимым и метать огонь с рук, а просто растерявшимся подростком, не понимающим, что же ему теперь делать и как дальше жить.

Стало уже почти светло, и отступившая ночная тьма выпускала из своих цепких объятий силуэты домов и контуры улиц. Гасли фонари, появлялись первые прохожие, и первые машины, разгоняя утренний туман светом фар, торопились по каким-то очень важным для их владельцев делам. "И никому из них нет дела до меня, – подумал Хайк, провожая взглядом автомобили, похожие издали на больших разноцветных жуков. – Хотя нет, кое-кому есть до меня дело – там, в доме на холме. В доме, который называется Приют, и где люди с пустыми и холодными глазами прячут в тёмном подвале мою синеглазую Мэй. И я пойду туда. Я знаю, что могу многое – я разнесу в пыль серые стены этого проклятого дома! И если понадобится, я буду убивать. Это ведь так просто – теперь я это знаю… Вот только надо немного отдохнуть где-нибудь в укромном уголке и набраться сил – силы мне понадобятся. И неплохо бы раздобыть какой-нибудь еды".

Хайк осмотрелся. Он стоял на той незримой границе, где город, ставший предместьем, незаметно переходил в свалку. Вокруг громоздились мятые ребристые контейнеры, в любом из которых можно было укрыться от чересчур любопытных глаз. А если облюбованный контейнер кем-то уже занят – ну что ж, Волчонок найдёт способ заставить его обитателя потесниться или уступить место. А если у этого "кого-то" есть еда – так это будет просто здорово! Ведь тогда этот "кто-то" непременно поделится с ним, с Хайком – хотя бы потому, что Хайк его очень-очень попросит…

Верхняя губа мальчика дрогнула в привычной волчьей усмешке. Он ещё раз огляделся, выбирая, и тут вдруг увидел полосу густого дыма, ввинчивающуюся в чистое утреннее небо.

Сердце ёкнуло. Горело где-то в городе, причём не так далеко, и, кажется, Хайк знал, что именно горит. Но почему? Что там случилось? Обдирая ногти, Хайк вскарабкался на ближайший контейнер, посмотрел в сторону города и замер.

Над зданием на холме – над тем самым зданием, где Хайк провёл два года и откуда он убежал всего несколько часов назад, – поднимался столб плотного чёрного дыма. И там был не только дым – подножие чёрного столба часто прошивали яркие нитки огня, пожиравшего Приют.

ГЛАВА ВТОРАЯ. МЭЙ

Боль стала нестерпимой.

Ощущение, что надвигается что-то страшное, разбудило Мэй среди ночи. Она не могла понять, сон это или явь, или обрывки сна, странным образом ставшие явью.

…Огромный самолёт (или дракон из фантастических сказок? Нет, всё-таки самолёт, рукотворный монстр, порождённый людьми…) летел высоко над океаном, выше редких облаков, где воздух разрежен и холоден, и куда не забираются даже птицы. В металлическом чреве серебристого чудовища находились люди – много людей. Большинство из них спали, откинувшись на спинки мягких кресел, хотя кое-кто листал журналы с яркими картинками или неспешно потягивал напитки, принесённые стройными девушками-стюардессами. Не спали и люди в прозрачной голове дракона – пилоты, укротители и хозяева крылатого зверя, следившие за тем, чтобы самолёт летел туда, куда назначено, и не пытался своевольничать.

Но никто – ни бодрствовавшие пассажиры, ни даже погонщики воздушного дракона не видели ярко-алого пятна на его гладком боку. А Мэй – Мэй видела это пятно, похожее на кровоточащую язву. На самом деле никакого пятна не было, и пролети навстречу другой самолёт, с его борта не заметили бы ничего особенно – пятно отображалось только в сознании Мэй. И только Мэй знала – уже знала, – что значит это зловещее пятно.

…Миллионы крошечных убийц копошились в тесном пространстве, ограниченном со всех сторон тонкими, но прочными стенками плоского пакета, аккуратно уложенного между дюралем корпуса авиалайнера и обшивкой салона. Убийц заточили здесь много лет назад, и с тех пор они пребывали в полудрёме, ожидая назначенного часа.[1]1
  Роман «Утробный рык Дракона».


[Закрыть]
И дождались…

В первые минуты после пробуждения Мэй не чувствовала боли. Девочка пыталась разобраться, что же её так встревожило, ощупывала мир вокруг себя – так далеко, насколько могла дотянуться. Она умела это делать, как умела и многое другое.

И когда Мэй увидела крылатую машину – увидела очень смутно, самолёт находился за многие сотни миль от неё, – боли ещё не было. Боль пришла, когда девочка начала понимать, что именно несёт с собой этот крылатый монстр – смерть, – и становилась всё острее и по мере того, как всё ярче разгоралось на борту лайнера жуткое алое пятно.

Крошечные убийцы ждали приказа и того мига, когда они получат долгожданную свободу – свободу убивать. Борт авиалайнера должен был лопнуть над городом и пролить на него ядовитый гной, превратившийся в смертоносное облако. И никто уже не мог помешать этому, никто – потому что никто, кроме Мэй, не знал об этом. Нет, кое-кто знал – люди, зарядившие мирный пассажирский самолёт незримой смертью, – но эти люди не собирались останавливать стремительный бег крылатого зверя. Наоборот, они следили за кинжальными стрелками часов, чтобы вовремя отдать приказ – приказ, который будет выполнен.

А нестерпимой боль сделалась тогда, когда девочка-индиго по имени Мэй поняла – поняла своим сверхчеловеческим предощущением неизбежного – излившаяся на город смерть станет только началом и потянет за собой миллионы и миллиарды других смертей.

…Мир замрёт от ужаса, когда тяжёлые туши ракет выползут из своих подземных нор и поднимутся в воздух в полном соответствии с планом возмездия. Высоко над землёй – ещё выше, чем летит замеченный Мэй воздушный дракон, – головные части ракет разделятся, и каждая из них, подчиняясь заложенной программе, устремится к заранее выбранной цели. И там они обернутся чудовищными грибами, и рухнут дома, и сгорят люди, и огненная волна сметёт всё на своём пути. Но часть ракет случайно – или умышленно? – попадёт не туда, куда намечено, и тогда в ответ чёрные подводные драконы выплюнут из-под воды свои ракеты, и клубящиеся дымные грибы встанут уже по эту сторону океана. И потемнеет небо от пепла, и содрогнётся планета в смертной муке, и это будет началом конца…

И всё это будет, если… если не прервать полёт лайнера с ярко-алым пятном на борту.

Мэй сжала виски ладонями.

Что делать? Позвать дежурного воспитателя? Это просто – вон он, недремлющий глаз видеокамеры. А что она ему скажет? Звоните военным – нужно сбить пассажирский самолёт, летящий над Атлантикой? Что за самолёт, где он, и с какой стати его сбивать? Ты бредишь, девочка, тебе надо успокоиться. Сейчас мы дадим тебе успокоительное, и ты безмятежно уснёшь, а когда проснёшься, от твоих ночных кошмаров не останется и следа. А если даже ей и поверят, то пока будут выяснять и уточнять, будет уже поздно. Самолёт приближается, времени осталось мало – приказ крошечным убийцам скоро будет отдан. Значит, ей придётся всё сделать самой.

Но как? Она не может приказать этому воздушному дракону рухнуть в воду, он ей не подчиняется! Слишком далеко и слишком сложно – у Мэй не хватит сил и умения. И люди на борту самолёта – чем они виноваты? Но если дракона не остановить…

И Мэй мысленно закричала, закричала беззвучно, борясь с болью, беспощадно рвущей её острыми когтями.

– Стой, крылатый убийца! Стой! Я не дам тебе уничтожить этот мир! Есть ещё шанс изменить всё к лучшему, я это знаю, и поэтому стой, дракон! Падай, падай в ждущие тебя волны, и пусть океан навеки упокоит то, что ты несёшь с собой! А люди…

– Эти люди виновны, Мэй, – зазвучало вдруг в сознании девочки, – виновны в том, что оказались в ненужное время в ненужном месте. И ещё они виновны в том, что они дети созданного ими мира – мира, пожирающего своих детей. Есть высшая справедливость – вселенская справедливость, – и ты когда-нибудь это поймёшь.

Ошеломлённая Мэй оборвала свой яростный мыслекрик, одновременно ощущая, как боль отступает, словно тьма под натиском света, а неведомый голос – кто это говорит с ней? – закончил.

– Да будет так. Этот мир – новый мир, твой мир – получит ещё один шанс…

…Командир "боинга", совершавшего самый обычный трансатлантический рейс, был спокоен – всё идёт по графику. Подтверждение от диспетчерской службы уже получено, и можно начинать снижение. Ещё каких-то полчаса – и шасси привычно коснутся бетонной полосы аэродрома. Сколько уже таких посадок было на его лётном веку… Час обычной рутины, смена экипажей – и можно будет расслабиться и отдохнуть. А поскольку до следующего вылета времени достаточно, то понятие "отдохнуть" можно и разнообразить – в разумных пределах, конечно. Например, эта новенькая стюардесса – она смотрит на него, командира, явно заинтересованно и очень многообещающе… А почему бы и нет, в конце концов?

И тут за панорамным остеклением кабины воздух задрожал и сгустился. А потом прямо перед глазами лётчика проявились неясные очертания прозрачной фигуры – сквозь неё были видны облака, неторопливо ползущие навстречу самолёту. Фигура походила на человеческую, хотя как человек может оказаться снаружи кабины авиалайнера, несущегося на высоте девять тысяч метров со скоростью пятьсот миль в час? И тем не менее…

Командир крепко зажмурился и через секунду снова открыл глаза – загадочная фигура никуда не исчезла. Наоборот, она сделалась более чёткой: воздух, из которого была соткана эта странная фигура, стал чуть темнее, чем окружавшая самолёт прозрачная пустота. А затем пилот "боинга" увидел лицо – строгое мужское лицо с тонкими чертами, напомнившее ему лики святых. И в глазах этого "святого" была укоризна.

"Долетался, – мелькнуло в сознании командира. – Здравствуйте, ангелы божьи…".

По виску поползла капелька холодного пота. Пилот чуть повернул голову, не в силах оторвать взгляд от "ангела", – всё спокойно, всё нормально, его товарищи ничего не видят. И внезапно почувствовал – не услышал, а именно почувствовал, – что привычный мерный шум двигателей, фон, с которым лётчик сроднился за тысячи часов полётов, исчез. Двигатели остановились. Все. Одновременно.

Огромный самолёт вздрогнул, качнулся и ухнул вниз беспомощной грудой металла, стекла, синтетики и охваченной ужасом человеческой плоти.

– Земля! – заорал в микрофон командир самолёта. – У нас тут какая-то чертовщина! Или мы все сошли с ума, или…

Он кричал что-то ещё, уже не замечая, что лёгкий шорох эфирных помех тоже пропал, и что он кричит в ватную немую пустоту. Этот его истошный крик прервал холодный и спокойный голос, зазвучавший, казалось, в каждой трепещущей перед близким небытиём клеточке тела лётчика.

– Вы должны умереть, чтобы жили другие – миллионы других.

Самолёт падал. Люди в его кабине суетились, напрасно нажимая мёртвые кнопки и щёлкая бесполезными тумблерами. Люди в пассажирском салоне насторожились – что это такое за стремительное снижение? – однако ещё ничего не поняли. Но самыми счастливыми оказались те, кто мирно спал, – проснувшись уже над самой поверхностью ночного океана, они просто не успели ничего понять…

А далеко внизу, в сером здании Приюта, на окраине большого городе, до которого так и не долетел крылатый зверь, девочка-подросток по имени Мэй тихо – чтобы не привлекать внимания чутких электронных ушей – рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала от радости и от горечи: она спасла, но она убила. Боль незаметно ушла талой водой, и Мэй, всё ещё тихонько всхлипывая, заснула.

* * *

Мэй росла в благополучной семье. Единственный запланированный ребёнок, зачатый и рождённый скорее из соображений престижа и «потому, что так принято», чем из искреннего желания дать жизнь новому человеку, она не могла пожаловаться на недостаток заботы и внимания. Родители заранее расчертили её будущее – школа, престижный университет и достойное место в предельно совершенном обществе XXI века. Мэй не возражала, хотя она очень рано почувствовала в себе нечто, отличавшее её – и сильно – от сверстников. На это нечто обратили внимание и её родители, но нашли скрытые способности своей дочери всего лишь забавным курьёзом. Потом они сообразили, что таким ребёнком можно гордиться, и просили Мэй – требований она не терпела, и поступала в таких случаях наоборот, – показывать свои «фокусы» гостям, вызывая у них восторженные ахи и охи.

Девочке не очень нравилась роль экзотического редкого зверька, которым гордятся его хозяева, и она сознательно утаивала от родителей большую часть того, на что была способна. В частности, они так и не узнали, что Мэй научилась читать мысли – пусть даже это её умение, особенно на первых порах, было очень далеко от совершенства. Родителям вполне хватало и того, что их уникальная дочь может заживлять ранки, передвигать предметы, и восстанавливать сломанные стебли цветов – таким ребёнком можно хвастаться.

Идиллия кончилась, когда погиб отец – Мэй только-только исполнилось одиннадцать лет. Её отец, преуспевающий менеджер солидной компании, разбился на своей новенькой автомашине – обычная смерть для обитателя гигантского мегаполиса, кишащего машинами, как муравейник муравьями. Привыкшая к достатку мать Мэй растерялась – привычная жизнь пошла кувырком, и денег стало не хватать. Трезво взвесив свои шансы в непрерывной борьбе за "достойную жизнь", как её понимали жители города, и перебрав все доступные ей методы этой борьбы, женщина – она была ещё достаточно эффектной особой, притягивающей мужские взгляды, – выбрала самый простой и древний: найти себе нового мужчину.

Поменяв в быстрой последовательности нескольких любовников, она наконец нашла то, что искала – парня на десять лёт её младше, с хваткой и амбициями, – и решила, что этот вариант будет оптимальным для женщины не первой молодости, да ещё с ребёнком. Так у Мэй появился отчим.

Он не понравился Мэй с самого начала. Она не очень любила отца, однако откровенная жадность, которой прямо-таки истекал новый муж её матери, вызывала у девочки тошноту и ощущение гадливости. К тому же отчим, узнав о способностях Мэй, вознамерился сделать из приёмной дочери источник доходов. Но развернуться по-настоящему этому типу не давала всё та же жадность – его буквально крючило, когда он прикидывал, сколько придётся отдать продюсерам, если раскручивать "чудо-ребёнка" по полной программе. Мэй слышала его споры с матерью – и мысли – и злорадно усмехалась: помогать этому своему "новому папе" достичь успеха в жизни она отнюдь не собиралась. И всё-таки, как выяснилось чуть позже, несколько организованных на чистом энтузиазме публичных выступлений Мэй не остались незамеченными – в первую очередь теми, кто очень интересовался детьми-индиго.

А потом разразился грандиозный скандал. Как-то раз отчим заявился домой под хмельком и, полагая, что его супруги ещё нет дома, зашёл в комнату Мэй и без лишних слов повалил её на кровать, задирая девочке юбку. Скорее всего, Мэй быстро нашла бы в своём арсенале подходящий способ окоротить "нового папу", но она так растерялась, что только царапалась, кусалась и колотила его кулачками. Но когда отчим, сопя и пыхтя, стащил с неё трусики, она всерьёз испугалась, и этот страх тут же трансформировался в холодную злую решимость. Неизвестно, что было бы дальше, – и что стало бы с чересчур любвеобильным "папой", – если бы в комнату дочери не вбежала её мать, почуявшая недоброе.

В доме воцарилась свинцово-гнетущая атмосфера, однако уже на следующее утро всё разрешилось самым неожиданным образом – их навестил странный гость.

Мэй слышала звонок, видела, как мать с опухшим от слез лицом открывает входную дверь, и как отчим с багровой царапиной через всю левую щёку угрюмо смотрит на вошедшего – на высокого плотного человека с незапоминающейся внешностью и военной выправкой. Они долго разговаривали на кухне, прикрыв ведущую туда дверь, но Мэй не надо было подслушивать – девочка без особого труда добралась до мыслей всех троих. Она не всё разобрала, но поняла, что речь идёт о ней, и потому нисколько не удивилась, когда мать позвала её вниз, в холл.

– Здравствуй, девочка, – сказал ей гость, когда Мэй вошла в кухню.

– Здравствуйте, – ответила она, быстро прощупывая ауру незнакомца.

– Дело вот в чём, – без всякого предисловия начал тот, не спуская с неё внимательных глаз. – Не хотела бы ты учиться в специальном элитном колледже, – он сделал небольшую паузу, -…закрытого типа? Это что-то вроде пансиона, где мы собираем особо одарённых детей, перед которыми большое будущее – будущее всей планеты.

"А ведь он не врёт, – подумала Мэй, – аура не обманывает. Я действительно им нужна – очень нужна". Однако отвечать она не спешила.

– Но нам очень важно, – продолжал гость, не дождавшись ответа, – чтобы ты хотела этого сама. – Он подчеркнул последнее слово и замолчал, всё так же глядя на Мэй.

– Я буду жить… там, у вас? – произнесла она наконец.

– Да, – отозвался незнакомец, – до совершеннолетия. А потом – потом ты выберешь сама, куда тебе идти и что делать. Посмотри, – добавил он с какой-то странной интонацией и усмехнулся, – разве я тебя обманываю?

Мать и отчим обменялись недоумёнными взглядами, но Мэй тут же всё поняла. Этот загадочный незнакомец знал о её способностях, и его фраза "особо одарённые дети" имела вполне определённый смысл.

– Там у вас все такие… такие, как я? – напрямик спросила она, глядя в глаза гостю.

– Да, – подтвердил он и кивнул, – все. Тебе там будет хорошо, Мэй.

И всё-таки она колебалась – что-то неуловимое в облике гостя настораживало девочку. Похоже, этот человек владел психотренингом и умел – хотя бы частично – прикрывать свои мысли или контролировать их. Значит, ему есть что скрывать. И наверно, Мэй так и не согласилась бы, если… Если бы она не потратила несколько минут и не перелистала мысли матери и отчима.

В мыслях отчима она не нашла ничего нового – им двигала жадность, жадность и ещё раз жадность. За передачу опекунства над Мэй каким-то Попечителям её родители получали большую сумму денег – настолько большую, что отчим даже сглатывал слюну, когда думал об этом. Кроме того, "новому папе" было теперь неприятно видеть "эту соплячку" – после того, что случилось вчера.

А вот мать… Мэй не слишком обольщалась насчёт её материнской любви – это безошибочно чувствуют и обычные дети, не говоря уже об индиго, – но такого она не ожидала. Да, умение читать мысли – благословенный, но страшный дар…

Её мать сделала выбор между своим новым мужем и дочерью, и это выбор был не в пользу Мэй. "Я нашла себе мужчину, и не собираюсь его терять, – так думала женщина, которую Мэй звала матерью. – А ребёнок – а что ребёнок? Она вырастет, и через десяток лет уйдёт, и будет жить своей жизнью, в которой мне уже не будет места. А если она будет и дальше мелькать перед мужем, то однажды он всё-таки затащит её в свою постель, а меня оттуда выгонит. Нет уж, дудки! К тому же этот человек предлагает нам такие деньги, которые мне даже не снились. А мужчины – мужчины уходят от женщин к другим женщинам, но от денег они не уходят. В конце концов, если мне захочется иметь ребёнка, рожу нового – я ведь ещё не стара для этого".

Мэй передёрнуло, когда она поняла, о чём думает мать. Девочка решительно вскинула голову и коротко бросила:

– Я согласна, господин…

– Блад, – представился тот. – Джейк Блад. Один из твоих будущих Попечителей. Вот и прекрасно, Мэй. Ты просто умница, девочка, и ты не пожалеешь о своём решении.

Оформление всех необходимых бумаг заняло очень мало времени. Мэй наверняка была далеко не первой, и Блад действовал быстро и сноровисто. Он только пару раз переговорил с кем-то по сотовому видеофону, и всего через полчаса оговоренная сумма денег уже была переведена на личный счёт матери Мэй. А ещё через час, когда девочка собрала минимум вещей, которые она сочла нужным взять с собой, Мэй покинула свой родительский дом – навсегда.

* * *

Проснувшись утром, Мэй не сразу поняла, где она находится. Но длилось этого всего долю мига, а потом всё встало на свои места: она в Приюте, в своей комнате. И за окнами утро – рассеянный солнечный свет, падающий на зелень внутреннего двора-сада, мягко плещется в толстое оконное стекло. Но почему же тогда у неё ощущение, словно что-то изменилось – неуловимо, но изменилось, и притом очень сильно изменилось? И тут она вспомнила то, что случилось ночью – вспомнила ярко, до мельчайших подробностей. Нет, это был не сон – сны такими не бывают. Но если не сон, тогда что это было?

Мэй зябко поёжилась, посидела минуту на постели, обхватив руками коленки, а потом решительно тряхнула головой – сон или не сон, с этим мы разберёмся, а сейчас надо вставать и снова играть в игру, придуманную хозяевами Приюта – Попечителями. За два месяца пребывания здесь Мэй успела изучить правила этой игры и знала: главное – это выглядеть пай-девочкой.

Она громко сказала сама себе "Доброе утро!", – зная, что за ней наблюдают, – приняла душ, привела себя в порядок, оделась и уже хотела направиться в столовую, не дожидаясь произнесённого механическим голосом приглашения, но задержалась у висящего на стене зеркала – взглянуть на себя и поправить волосы. Взгляд девочки упал на стоявшую на подзеркальном столике маленькую вазочку с одиноким цветком, который она вчера сорвала в саду – это разрешалось воспитанницам (если дело ограничивалось одним-двумя цветками, а не целой охапкой). Что-то было не так, и секунду спустя Мэй поняла что именно.

У цветка было пять тонких синих лепестков, а вчера, когда Мэй принесла его в свою комнату и поставила в вазочку, лепестков было четыре. Это она помнила совершенно точно – зрительная память (и память вообще) у девочки была великолепной. Не доверяя своим глазам, Мэй вытащила цветок и повертела его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Лепестков было пять – пять, а не четыре. Ну хорошо, если бы лепестков стало меньше, это ещё можно было бы объяснить – оторвался, упал (но тогда и валялся бы где-то рядом), – но чтобы пятый лепесток вырос у сорванного цветка за одну ночь? Причём так, словно он тут и был с того самого момента, как цветок проклюнулся из бутона! Так не бывает – как не бывает и таких снов, что приснился ей в эту ночь. И никто не заходил к ней в комнату ночью, чтобы заменить цветок – она бы услышала. Да и зачем кому-то менять цветок в её комнате? Нет, цветок тот же самый – на его стебле царапинка, оставленная ногтем Мэй!

Это вроде бы незначительное открытие настолько потрясло девочку, что она застыла, глядя на себя в зеркало огромными от крайнего изумления глазами. Её вернул к реальности механический голос дежурного воспитателя, возвестивший: "Дети, пора завтракать!".

Мэй не чувствовала вкуса еды, всецело поглощённая своими мыслями, но съела всё с видимым аппетитом и выпила кофе: ведь главное – это выглядеть пай-девочкой. На занятиях – индиго занимались маленькими группами по три-четыре человека, и на каждую группу преподаватель подбирался с учётом возраста, уровня развития, интересов и специфических особенностей учеников, – она была несколько рассеяна, но сумела это скрыть (правда, пару раз заметив, что педагог посмотрел на неё как-то по-особому). К немалому удивлению Мэй, привыкшей к ежедневному общению с экспериментаторами, от тестирования её в этот день избавили. "Почему?" – подумала она и почувствовала неприятный холодок. Неужели…

Мэй искала Хайка, но его нигде не было видно. Девочка попыталась мысленно позвать приятеля, однако он не ответил – или не услышал. Мэй не стала усиливать зов – если Хайк работает "подопытным кроликом", то ответить он всё равно не сможет, а проверять на себе уровень чувствительности сенсоров, следящих за психополем воспитанников, ей совсем не хотелось.

Отдохнув после обеда, она искупалась в бассейне и спустилась во двор, надеясь найти Хайка в саду, но и там его не оказалось. Мэй присела на скамеечку у старого кряжистого пня – здесь они с Хайком сидели чаще всего. Хайк даже выжег на боку пня маленькие буковки "М" и "Х" – вон там, где кора слезла, обнажив гладкую, словно отполированную, древесину. "Стоп! – сказала Мэй сама себе – А где же буквы?".

Девочка вскочила, подбежала к пню, присела на корточки и провела пальцами по дереву. Буквы были выжжены именно здесь, на этой самой проплешине величиной с ладонь! Они были здесь – ещё вчера!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю