Текст книги "Истреби в себе змею"

Автор книги: Владимир Контровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Владимир Ильич Контровский
Истреби в себе змею

Истреби в себе змею,

Распрямитесь, люди,

Если плачет Гамаюн,

Значит, что-то будет…

Земля, год 20…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ХАЙК

Сердце заколотилось так, что казалось – ещё немного, и оно проломит рёбра, выскочит наружу и запрыгает горячим живым комком по грязному асфальту, заляпанному потёками машинного масла, бензина и ещё какой-то вонючей дряни. Экранироваться и замыкать биополе Хайк, как и все особенные, умел, – это умение было одной из их отличительных черт, – но сейчас он никак не мог справиться с ощущением, что бешеный стук его сердца уже засекли все поисковые вертолёты в радиусе двадцати миль.

Хайк прижался щекой к шершавому боку мусорного бака, за которым он затаился, и внешний раздражитель – холод – помог ему смирить бунтующие чувства. Когда тебя разыскивает столько людей, использующих самую совершенную технику, никаким эмоциям не должно быть места – если, конечно, ты не горишь желанием снова оказаться в серых стенах Приюта.

Вокруг, насколько хватало взгляда, царила густая темнота. Огни города подсвечивали небо, соперничая с блёклой ущербной луной, проглядывающей в разрывах облаков, но сюда, в Трущобу, этот свет не проникал, рассеиваясь в черном лабиринте заваленных мусорными кучами зданий с выбитыми глазами окон и тёмными провалами дверей, – здесь властвовала тьма. Контуры заброшенных и полуразрушенных строений – остатки жилых домов и производственных помещений мелких разорившихся компаний – различались в этой чернильно-бархатной темноте смутно, однако Хайк хорошо знал эти места. Он вырос здесь, в этом странном и жутком месте, опухолью прилепившемся к телу громадного мегаполиса.

Трущоба являла собой одну гигантскую мусорную свалку, куда город выплевывал недожёванное, недоношенное и просто ставшее ненужным. И не только вещи – с таким же равнодушием город выбрасывал на эту свалку людей. И люди жили здесь, жили по своим законам, больше похожим на законы дикой звериной стаи, нежели на правила человеческого общества. Иногда городу требовалось какое-то количество обитателей Трущобы, и люди уходили к огням города, надеясь на лучшее. А оставшиеся – оставшиеся продолжали жить жизнью лишних, воюя с полчищами огромных крыс и пробираясь по ночам в город – для того, чтобы попытаться урвать от его изобилия хоть жалкие крохи.

Время от времени, когда эти набеги раздражали горожан, на Трущобу обрушивалась очередная облава. Свалку опоясывало кольцо вооружённых солдат, над скелетами пустых домов зависали вертолёты, и Трущобу прочесывали стальным гребнем. Пойманных увозили в неизвестность, а на мусорных кучах и в мокрых подвалах оставались на радость крысам трупы застреленных при попытке сопротивления (или застреленных просто так – на всякий случай). На некоторое время свалка пустела, но очень быстро её заселяли новые люди, да и пережившие облаву снова выбирались из своих тайных нор.

Отца Хайк не знал. Вероятно, отца ребёнка – в силу нравов Трущобы – не знала и его мать. И саму мать мальчик помнил смутно – она исчезла, когда ему было семь лет, и что с ней случилось, он так никогда и не узнал. Мать Хайка была белой и говорила сыну (это Хайк помнил), что ушла из города, не смирившись с диктуемым его обитателям образом жизни – такие добровольные изгои иногда попадались в Трущобе. Оставшись один, мальчишка был обречён – среди жителей свалки как-то не принято было делиться едой и крышей над головой, – но ему повезло. На Хайка упал благосклонный взгляд Трубогиба, здоровенного чёрнокожего детины, отстаивавшего свою власть над стаей с помощью тяжёлых кулаков, ножа и предельной жестокости.

Трубогиб был чужд человеколюбию или простой жалости, но маленький оборвыш, выползший из темноты на огонь костра, возле которого несколько трущобников играли в карты, привлёк его внимание. Вожак оказался благодушно настроен – вероятно, потому, что в этот вечер охотники стаи вернулись из города с уловом, – и ему взбрело в голову позабавиться.

– Эй! – рыкнул он, различив скорчившуюся подле развалин маленькую фигурку. – Иди сюда!

Хайк осторожно приблизился, ожидая ослепляющего удара или чего-нибудь похуже, но Трубогиб миролюбиво спросил:

– Жрать хочешь?

Мальчишка сглотнул слюну и молча кивнул, опасливо косясь на мрачные фигуры, скучковавшиеся у костра, – еду в Трущобе не предлагают за просто так.

– Хочешь… – протянул Трубогиб, разглядывая Хайка. – Но жратву надо заработать! Что ты умеешь? Может, тачку угнать или кассу обчистить, а?

Сидевшие у костра заржали, но вожак движением бровей заставил их умолкнуть.

– Что молчишь? – снова спросил он. – Или ты не слышал вопрос?

Хайк почувствовал нотку раздражения в голосе "короля свалки", и инстинктивно понимая, что благодушие Трубогиба очень быстро может смениться вспышкой дикой необузданной ярости, выдавил:

– Я… Я могу сказать, какие у тебя карты, – и дёрнул головой, указывая на засаленные лохмотья, которые можно было назвать картами только при наличии богатой фантазии.

Брови Трубогиба недоумённо приподнялись – он ведь держал карты рубашкой наружу, – а Хайк торопливо перечислил:

– Семь пик, туз червей, бубновая дама и… этот… король крестоносец.

– Король треф, – машинально поправил его вожак, не скрывая удивления. – А ну-ка…

Он взял колоду, перемешал её, разложил карты веером на листе железа, заменявшем игрокам ломберный стол, и скомандовал:

– Перечисляй!

Когда Хайк без запинки назвал два десятка карт, кто-то из трущобников обронил:

– Босс, да этот сопляк из особенных! Он может быть полезным…

– Засунь свой совет себе в задницу! – незамедлительно отреагировал Трубогиб, блюдя свой непререкаемый авторитет. – Сам знаю! Садись, – жёстко велел он Хайку и протянул ему открытую банку с мясными консервами. – Жри!

С этого всё и началось. Трубогибу следовало отдать должное – чутьё на незаурядных и полезных людей у него было отменное. Под его защитой Хайк не боялся никого и ничего, да и жилось ему тепло и сытно: в предместье, на границе свалки и города, у вожака имелась тайная комфортабельная берлога с горячей водой, электричеством и прочими благами цивилизации – вплоть до компьютера с выходом в Сеть. А имидж оборванца, почти ничем не отличающегося от всех прочих жителей Трущобы, "король" поддерживал сознательно, руководствуясь первобытным инстинктом и приобретённым в жизненных передрягах знанием психологии толпы. Его прозвали Трубогибом за чудовищную силу – на глазах восхищённых "подданных" он завязывал узлом водопроводные трубы, – но этот гориллоподобный мужик обладал и теми качествами, благодаря которым люди во все века выходили в вожди – в первую очередь умением видеть дальше других и подчинять этих других своей воле.

Появились у Хайка и недоброжелатели, завидовавшие "щенку-полукровке", как они его за глаза называли, но эти типы осмеливались только скулить вполголоса – Трубогиб был беспощаден и скор на расправу.

Однако за сладкую жизнь приходилось платить. Поначалу Хайк опасался, что вожак сделает из него постельную игрушку, но к счастью, Трубогиб оказался совсем не склонным к противоестественным сексуальным забавам. Его интересовали способности мальчишки и то, как эти способности можно использовать. Хайк и сам не знал толком, что ему доступно, и Трубогиб с неожиданным терпением устроил ему целую вереницу тестов, дотошно выясняя пределы возможностей маленького уникума. И вожак добился своего – Хайк не умел проходить сквозь стены или заводить двигатели машин без ключа зажигания или замыкания накоротко нужных проводов, зато он видел содержимое чемоданов и бумажников и мог с одного взгляда определить, сколько наличности находится в ящичках кассового аппарата в какой-нибудь захудалой лавочке.

Трубогиб стал брать свой "живой рентген" с собой на дело, тщательно оберегая Хайка от любых ненужных случайностей. Например, при каждом выходе в город он придирчиво следил за тем, чтобы одежда мальчика соответствовала городским стандартам и ни в коем случае не вызывала у окружающих никаких ассоциаций с грязными обитателями свалки. "Король" относился к своему приобретению точно так же, как хороший хозяин относится к ценной охотничьей собаке – кормил, заботился, но при этом требовал неукоснительного выполнения того, для чего эта собака и предназначалась.

Так продолжалось несколько лет. Хайк рос, и у него пробуждались новые способности. Когда Трубогиб заметил, что мальчишка может при определённых условиях воздействовать на сознание людей, он тут же понял: использовать Хайка только для того, чтобы наводить на владельца толстого кошелька карманников, так же расточительно, как использовать крупные купюры вместо обёрточной бумаги. А когда вожак приобрёл в ювелирном магазине дорогое ожерелье, расплатившись за него несколькими старыми билетами на подзёмку (после того, как Хайк всего пару секунд пристально смотрел на продавца), Трубогиб задумал большое дело – с тем, чтобы раз и навсегда круто изменить свою жизнь.

– Слушай меня внимательно, – сказал он Хайку. – Трущоба – это самый край. Дальше – только могила. Но выбраться со свалки можно, если ты сумеешь зубами вырвать из чужой глотки жирный кусок – такой, который ты будешь жевать потом много лет. И плевать, если для этого придётся перешагивать через кровь – это самая дешёвая жижа в этом мире. А с тобой, – добавил "король", заметив испуг в глазах подростка, – мы обтяпаем это и без крови. Не надо ничего отбирать – сами отдадут. И мы, сынок, уедём далеко отсюда, за океан – когда у человека много денег, ему всё доступно.

При всех своих достоинствах Трубогиб оставался грубым животным, для которого титул "короля свалки" – это наибольшее, чего он может достичь. Вожак мыслил просто и задумал захватить автофургон, перевозящий деньги. Он рассчитывал обойтись без стрельбы и шума – зачем, когда под рукой Хайк с его чудесными способностями? – но на всякий случай решил взять с собой на операцию нескольких крепких парней, абсолютно не умеющих размышлять, зато приученных чётко выполнять приказы и без колебаний пускать в ход оружие.

Однако ни Хайк, ни сам Трубогиб ещё не знали, что серия преступлений, совершённых в городе при загадочных обстоятельствах, уже привлекла внимание – причём отнюдь не полицейских, а куда более могущественных и опасных людей. Хайк узнал об этом много позже, оказавшись в Приюте, а Трубогибу так и не суждено было узнать.

В тот день Хайк с самого утра почуял недоброе – некий запах опасности, неуловимо витавший в воздухе. Что-то было не так, словно где-то поблизости затаилось нечто, следящее за шайкой Трубогиба очень внимательно и ждущее подходящего момента. Но Хайк неважно себя чувствовал, счёл это ощущение следствием недомогания и решил ничего не говорить вожаку – несмотря на всё расположение "короля" к приёмышу, запросто можно было нарваться на неприятность. Трубогиб не терпел, когда кто-то пытался отлынивать от дел, задуманных вожаком, и здесь исключений не было ни для кого.

Поначалу всё шло гладко, и Хайк успокоился, хотя время от времени по его спине пробегал колючий холодок. Они с Трубогибом – со стороны ни дать ни взять солидный мужчина в дорогом костюме, неспешно прогуливающийся с сыном-подростком, – появились у здания банка минута в минуту, как раз в тот момент, когда туда подъехал вожделенный фургон. Одновременно с другой стороны появился грузовичок с рабочими-ремонтниками в ярких комбинезонах. Появление этой машины выглядело вполне естественным – вокруг крышки канализационного люка расползалась вонючая лужа, а о том, что разрыв трубы – авария рукотворная, знали только её организаторы – "подданные" "короля свалки", ориентирующиеся в лабиринте подземных коммуникаций города не хуже крыс.

По расчётам вожака, возня вокруг люка должна была несколько рассеять внимание охраны, пока он с Хайком не подойдёт к автофургону, причём уже тогда, когда деньги будут погружены в бронированный отсек сейфа на колёсах. А дальше – дальше Трубогиб уповал исключительно на сверхспособности мальчишки. "Рабочие" составляли резерв – если что-то пойдёт не так, молчаливые парни, возившиеся около люка, должны были сменить свой безобидный инструмент на куда более убийственный и открыть пальбу, прикрывая отход вожака (с добычей или без неё). Подручными Трубогиб заранее решил пожертвовать – он не собирался делиться ни с кем.

Тёмное лицо вожака было непроницаемым. Он шёл не спеша, даже с некоторой ленцой – куда спешить человеку, весь внешний вид которого просто излучает сытое благополучие и довольство жизнью? А вот Хайку снова стало не по себе, и чем ближе они подходили к жёлтой коробке автофургона, тем острее становилось ощущение скрытой (и от этого только более грозной) опасности. И, похоже, Трубогиб это заметил, но расценил по-своему.

– Не дрейфь, сынок, – прошипел он сквозь зубы, не меняя выражения лица. – Мы в двух шагах от нашего будущего…

"Король" Трущобы и не подозревал, что его слова окажутся пророческими. Будущее – оно ведь разное бывает…

Четверо служащих в униформе вышли из дверей банка, волоча два объёмистых мешка. Двое других, вооружённые короткоствольными автоматами, распахнули заднюю дверь автофургона. Хайк поймал боковым зрением мгновенный хищный блеск в глазах Трубогиба – до фургона оставалось всего-то с десяток шагов. Мальчик посмотрел на людей около фургона – всё спокойно, никаких признаков тревоги, – потом перевёл взгляд на человека в кабине, готовясь к контакту, и…

…его буквально обдало ледяной волной страха. "Беги! – завопило сознание. – Это ловушка!". А тот, в кабине, смотрел на Хайка – смотрел спокойно и даже с интересом, словно разглядывая какое-то диковинное животное. Потом, так и не отводя взгляда от лица мальчика, человек в кабине автофургона достал откуда-то странной формы шлем и надел его. А затем…

…в чреве жёлтой машины басовито загудело, будто там заработал очень мощный трансформатор – мальчишка видел подобных монстров, ржавеющих на свалке. И Хайк почувствовал, как его мысли, собранные в пучок и приготовленные для того, чтобы стать оружием, вдруг суматошно заметались, взвихрились кучей сухих листьев под порывом ветра и разлетелись беспомощными ошмётками. Он услышал сдавленный хрип Трубогиба, и тут щёку подростка укололо что-то острое. И мир вокруг поплыл, теряя очертания, словно глаза заволокло дымкой слёз.

Хайк услышал треск автоматных очередей, увидел строчку чёрных дырок на дорогой ткани костюма "короля" Трущобы и рыжий огненный столб, взметнувшийся над машиной с "ремонтниками". А потом асфальт почему-то стал небом, и он потерял сознание.

Очнулся Хайк уже в Приюте (хотя о том, как это место называется, он узнал позже), и первое, что услышал, были слова человека в белом халате, обращённые к другому человеку с незапоминающейся внешностью, одетому в военную форму.

– Вы были абсолютно правы – индиго. Причём очень мощный экземпляр, с целым букетом способностей, в том числе ещё не проявленных. Данные тестирования на… – конец фразы Хайк не разобрал, потому что снова впал в беспамятство от слабости и от ощущения отсутствия собственного тела.

И потекли дни, похожие один на другой – сон, еда, занятия, тесты, отдых. Теперь никто не заставлял Хайка идти в город и присматривать потенциальную добычу, его хорошо кормили, и впервые в жизни он мог спать спокойно – ведь даже тайная берлога Трубогиба была не застрахована от внезапного полицейского рейда. И никто не обвинял Хайка в том, что он творил под началом "короля" Трущобы – его просто изучали, изучали скрупулёзно и тщательно, так тщательно, что мальчик не сомневался: если молчаливым людям в белых халатах для уточнения каких-либо сведений о подопытном потребуется вскрыть ему грудную клетку или череп, они это сделают. И очень скоро Хайк понял, что эти люди ничуть не лучше Трубогиба – разве что чище его, и речь их перемежается умными словами, смысла которых мальчик не понимал. И чисто инстинктивно Хайк сообразил, что вряд ли стоит раскрываться перед этими людьми до конца – кто знает, чего они от него потребуют?

В Приюте жили несколько десятков мальчишек и девчонок в возрасте от шести до четырнадцати лет. У каждого из них была своя отдельная комната, однако им позволяли общаться друг с другом – экспериментаторы находили это необходимым и даже полезным, а что касается контроля – недремлющие глаза видеокамер следили за всеми воспитанниками непрерывно, двадцать четыре часа в сутки.

Границей мира для воспитанников Приюта были его стены. Внутри Приюта имелся и бассейн, и даже сад, похожий на небольшой лес, но улицы города находились под запретом. Окна комнат детей выходили во внутренний двор, а главный выход запирался тяжёлой бронированной дверью, которой позавидовало бы любое государственное хранилище.

Правда, воспитатели старались убедить своих подопечных, что Приют – это отнюдь не тюрьма, и что все предосторожности приняты для того, чтобы защитить воспитанников от любой угрозы извне (а никак не наоборот). И что их, питомцев Приюта, готовят к великому будущему (поэтому и учат по университетским программам), и как только они будут готовы во всеоружии встретить внешний мир, они уйдут в него – уйдут, чтобы править.

Звучало заманчиво, и Хайк не знал, верил ли этому кто-то из других детей. Но он сам, прошедший жестокую школу Трущобы с её волчьими законами и научившийся не доверять людям, не верил.

Иногда в Приюте появлялись какие-то "очень серьёзные люди", как говорил господин директор, встречавший подобных гостей с предельной внимательностью, граничащей с подобострастием. Внешне заискивание господина директора перед Попечителями было не особо заметным, но индиго – а таковыми были все питомцы Приюта – ясно различали его ауру и видели в ней чёткие следы самого настоящего страха. И этот страх только укреплял в Хайке решимость не раскрываться до конца – если директор боится Попечителей, значит, на это есть основания.

Однако неукоснительно следовать принятому мальчиком решению оказалось не так просто. Тесты отличались изощрённостью и сложностью – Хайк с усмешкой вспоминал самодеятельные потуги Трубогиба, – они шли один за другим, и даже ночью сознание воспитанников контролировалось "аппаратурой записи флуктуаций психополя" (эту заковыристую фразу Хайк слышал много раз и хорошо запомнил, хотя понял не до конца). По большей части тесты были безобидны, но иногда случались и "острые эксперименты", вроде внезапного испуга или неожиданной боли – воспитателей интересовало, как индиго реагируют на такие раздражители.

Скрывать всё не имело смысла – о Хайке знали достаточно на основе анализа обстоятельств преступлений, совершённых при его непосредственном участии. Здесь знали о способности Хайка видеть сквозь непрозрачные предметы – в ходе тестов уточнялась толщина, материал преграды и расстояние до неё для количественной оценки "живого рентгена". А судя по тому, что при работе с мальчиком экспериментаторы всегда держали наготове "глушилку", они знали и о его способности влиять на сознание других людей. Однако воспитателей интересовало и многое другое, о чём сам Хайк имел смутное представление: его скрытые способности.

Индиго очень рано осознают себя личностью, и поэтому большинство воспитанников держались замкнуто. Этому немало способствовало и то, что все они прекрасно понимали – каждый их шаг контролируется и фиксируется, и любая мелочь тут же становится известной воспитателям. И ещё неизвестно, как это может отозваться на судьбе любого из питомцев Приюта.

Но воспитатели были опытными специалистами-психологами и знали, что делали, разрешая детям свободное общение между собой. Дети тянулись друг к другу, и невольно раскрывали друг перед другом то, что они достаточно часто (и достаточно умело) таили от экспериментаторов. Воспитатели были сильны своей взрослой циничной жестокостью, умело противопоставленной наивности и открытости детства.

Хайк так и не сблизился ни с кем. Жилистый смуглый мальчишка с повадками зверёныша просто жил, копил силы, прислушивался к себе и к тому, что медленно вызревало в нём, и умело играл в "кошки-мышки" с воспитателями. Хайк время от времени позволял экспериментаторам открыть в себе что-то новое, оставляя скрытым куда больше. Он ждал, ждал своего часа – часа, который всё изменит. И этот час пришёл, когда в приюте появилась новенькая воспитанница.

За свои прожитые на этом свете четырнадцать лет Хайк ни разу ни испытал чувства привязанности к кому бы то ни было. Отнюдь не баловавшая случайного ребёнка пылкой любовью и лаской мать была и осталась для него всего лишь неким символом, Трубогиб и не пытался скрывать своего потребительского отношения к приёмышу, а обитателей свалки и жителей города мальчик считал просто врагами и соперниками в беспощадной борьбе за выживание – он имел достаточно веские основания так считать.

Но когда он увидел в саду тоненькую девочку с пепельными короткими волосами и бледным до прозрачности личиком, Хайк почувствовал, как в его груди ворохнулось что-то тёплое, будто там завозился, устраиваясь поудобнее, пушистый ласковый котёнок.

"Какие у неё глаза, – подумал мальчик, искоса рассматривая незнакомку, задумчиво созерцавшую клейкие зелёные листочки, – голубые, как небо – небо, свободное от грязных туч… Красиво…"

Девочка оторвалась от своего занятия, повернула голову, и… в сознании Хайка очень отчётливо прозвучало.

– Спасибо. Мне приятно.

Хайк изумлённо приоткрыл рот, и тут же неслышимый голос предупредил.

– Только не задавай глупых вопросов! Вокруг нас глаза и уши – я уже знаю об этом. Да, я умею говорить мыслями и читать их, но это моя тайна!

В глазах пепельноволосой заплясали озорные искорки, и Хайку понадобилось какое-то время, чтобы придти в себя.

– Как тебя зовут? – спросил он, справившись со смущением.

– Мэй, – охотно ответила девочка вслух и добавила мысленно. – Мы будем дружить?

"Я никогда ни с кем не дружил" – подумал Хайк и молча кивнул. А пушистый котёнок в его груди выгнул спину и замурлыкал.

В тот же вечер, когда они снова встретились в саду во время вечерней прогулки, Хайк подарил Мэй маленький огонёк, зажженный им на собственной ладони. А на следующий день он на глазах экспериментаторов поджёг лист бумаги и с удовольствием наблюдал, как дяди в белых халатах ошеломлённо тычут пальцами в дисплей, перебивая друг друга возгласами: "Настоящий пирокинез!", "Вектор поля неясен…", "Локализация затруднена в силу…" и тому подобное. "В следующий раз они будут работать со мной в асбестовых скафандрах, – подумал мальчик, – обложившись огнетушителями и протянув сюда пожарные шланги". Хайк знал, что рождение огненного цветка на его ладони было тут же замечено приборами, которыми были нашпигованы стены Приюта, и сознательно сделал тайное явным – пусть воспитатели думают, что достигли своего, познакомив упрямого мальчишку с Мэй.

Они встречались теперь каждый день, обменивались ничего не значащими словами, предназначенными для чутких электронных ушей, и одновременно общались мысленно. Это оказалось совсем несложным – Мэй объяснила Хайку суть процесса всего парой мыслефраз, а нужные способности у подростка имелись. Хайк допускал, что хитроумные "сенсоры флуктуаций психополя" могут зафиксировать всплески, сопутствующие интенсивному мыслеобмену, и поэтому они с Мэй дробили мыслеречь на короткие фразы, перемежая их долгими паузами. Поэтому Хайк почти ничего не узнал о прошлом девочки – их обоих куда больше занимал настоящее.

Их тянуло друг к другу непреодолимо, и Хайк даже поймал себя на мысли: "И как это я раньше жил, не зная Мэй?". Они с удовольствием были бы вместе всё время, день и ночь, но этого уже не допускали строгие правила Приюта. "Не хватало ещё, чтобы эти четырнадцатилетние сопляки спали в одной постели – не за этим мы собираем здесь детей-индиго со всей планеты!" – именно такой была перехваченная Хайком мысль господина директора, как-то появившегося (совершенно случайно, конечно же!) рядом с ними, когда Хайк и Мэй сидели в саду, взявшись за руки. Способность читать чужие мысли проснулась у Хайка после встречи с Мэй, и девочка помогала другу развивать эту способность.

Однако счастье оказалось недолгим – всего два месяца спустя Мэй не вышла в сад, не появилась она и на занятиях, и даже в столовой её не было видно. Хайк не находил себе места, но все его попытки мысленно докричаться до подруги закончились неудачей. Мальчик даже хотел напрямую спросить о ней, но он знал наверняка, что ответа не получит.

Хайк ощутил сумятицу в мыслях воспитателей – читать все их мысли, как раскрытую книгу, он не умел, – и понял: случилось что-то из ряда вон выходящее, и это "что-то" связано с Мэй. Девочка находилась здесь, в Приюте – Хайк необъяснимым образом чувствовал её присутствие где-то неподалёку, – но её почему-то изолировали от остальных детей. Хайк целый день мучался от бессилия и от неопределённости и только уже ночью, лёжа в своей комнате без сна, услышал наконец мыслеголос подруги.

Они экранировали меня после того, как… – неясное шипение прервало слабый голосок девочки, но тут же он прорезался снова. – Я здесь, в подвале…Мне удалось найти щель вэкранирующем поле… Мне очень плохо, Хайк… Хайк, милый… – и мыслеголос Мэй затих, на это раз окончательно.

Хайка словно подбросило. Он сел на постели, невидяще глядя в темноту комнаты и лихорадочно соображая, что можно сделать. Воспитатели знали, с какими детьми они имеют дело, и система мер предосторожности в Приюте была сложной и многоуровневой. Индиго не могли выйти наружу – вряд ли кто-то из них обладал способностью разносить в пыль бетонные стены и броневые плиты. К тому же все помещения Приюта перекрывались мощными генераторами направленного электромагнитного поля. Генераторы включались одним нажатием кнопки в центральном пункте контроля, в кабинете господина директора и даже автоматически – в случае возникновения нештатной ситуации. Возможно, эти машины запускались и как-то ещё – этого Хайк не знал. Зато он знал, как действуют эти генераторы – знал по собственному опыту, полученному тогда, в день неудачного ограбления.

Он яростно, до хруста сжал кулаки – сжал так, что ногти впились в ладони. "Крысы… Вонючие крысы… Чтоб вам подавиться собственными потрохами!". Хайк быстро оделся, ещё не зная, что и как будет делать дальше. Но перед этим он отыскал глазами ту точку на потолке, где пряталась следящая видеокамера – за два года пребывания в Приюте Хайк отыскал это место, – и мысленно плюнул туда. Обманывать технику он уже научился – год назад таким же мысленным плевком он создал всполошившую дежурных воспитателей картинку: на дисплее центрального компьютера мальчик захлёбывался хлынувшей из горла кровью. Воспитатели вломились к Хайку через полминуты, нашли его мирно посапывающим и списали всё на неполадки техники или на вирус, проникший в сервер Приюта. А теперь они увидят куда более спокойное зрелище – Волчонок (так прозвали здесь Хайка) спит, как и положено дисциплинированному воспитаннику в это время суток.

"Прежде всего, – размышлял Хайк, – надо выбраться отсюда. Где находится подвал, в котором они прячут Мэй, и как туда попасть, я не знаю. И экранирующее поле – что оно такое, я тоже не знаю, но мне через него не пройти – наверняка. Значит, нужно просить помощи. Где? В Трущобе, где же ещё! Но сначала надо как-то выбраться отсюда…". План этот изобиловал белыми пятнами – например, с чего это Хайк решил, что обитатели свалки с радостью придут к нему на помощь? – но мальчик над этим не задумывался: нужно было действовать.

Он подошёл к двери и замер в нерешительности. Видеокамера наблюдения в комнате ослеплена, но в коридоре и дальше, на лестнице, есть другие камеры – не одна и не две! – и они остались зрячими. И стоит ему только выйти в коридор…

Мальчик ощутил, как в нём закипает холодное бешенство. Его верхняя губа дрогнула, обнажая зубы – точь-в-точь как у того зверёныша, от которого Хайк получил своё прозвище. "Я человек-невидимка, – подумал он, ярко представив себе, как свет свободно протекает через его ставшее прозрачным тело. – Я человек-невидимка" – повторил он своё немудрёное заклинание, решительно открыл дверь и вышел из комнаты.

В коридоре Хайк на секунду замер, ожидая услышать тревожный вой сигнализации или топот ног, но всё было тихо. И невдомёк было незнакомому с теорией магии подростку, что истинные сильные чувства – любовь и ненависть – зачастую служат Носителям Разума сильнейшими катализаторами проявления скрытых до поры сверхспособностей.

Хайк бесшумной тенью пересёк длинный коридор с рядом дверей, ведущих в комнаты других детей, вышел на лестничную площадку, прислушался и начал осторожно спускаться вниз, на первый этаж, минуя лабораторные и учебные этажи. Он почти физически ощущал на себе взгляды электронных глаз, но они – они его не видели. Это походило на чудо, однако Хайк воспринял такое чудо само собой разумеющимся – разве могло быть иначе? Ведь Мэй – его Мэй! – просит о помощи!

В просторном холле находился куб из бронестекла, где постоянно сидел дежурный. Волчонок уже не сомневался – охранник его не увидит, даже если он выйдет на освещённое матовыми лампами пространство. Но оставалась ещё дверь – тяжелая дверь, способная выдержать прямое попадание шестидюймового фугасного снаряда. И эта дверь была заперта.

Добраться до человека в прозрачном кубе и до пульта управления дверями Хайк не мог, но этого ему и не требовалось – он уже знал, что сделает.

Дежурный поднял голову и равнодушно обвёл глазами холл. Вышедший из-за стены Хайк пропустил взгляд охранника сквозь себя и медленно пошёл к двери, одновременно вцепившись в сознание человека за бронированными стёклами – это получилось у него без особых усилий. И человек за стеклом сделал то, что требовалось.

Замок щёлкнул, и дверь мягко отворилась, словно была невесомой. Волчонок бросился в щель, не дожидаясь, пока дверь откроется полностью. Его силы уходили – как догадывался Хайк, именно на поддержание состояния невидимости, – и скоро неведомо как обретённая мальчиком "шапка-невидимка" должна была истаять. И тогда…

Уже выскальзывая наружу, Хайк услышал удивлённо-возмущённый механический голос: "Эй, какого чёрта ты открыл дверь?" и невнятное ответное бормотание дежурного. Но дослушивать было некогда – Хайк стремительно пронёсся по двору между припаркованных там машин, поднырнул под шлагбаум (охранник в будке у ворот никак на это не реагировал) и оказался на улице. А за его спиной, в Приюте, уже ныл тоскливый сигнал тревоги.

Потом Хайк бежал по пустынным ночным улицам, прячась от визгливых патрульных машин и прижимаясь к стенам домов. Здание Приюта, стоявшее на холме и казавшееся ему в призрачном лунном свете замком злого волшебника, осталось далеко позади. Но тревога уже выплеснулась за стены Приюта – Хайк это чувствовал, – и скоро за маленьким беглецом начнётся настоящая охота. И до начала этой охоты он должен добраться до Трущобы: ведь Мэй – его Мэй! – просит о помощи!