Текст книги "Графоманы"
Автор книги: Владимир Хлумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
Все встали. Гоголь-Моголь облегченно вздохнул.
– Ну, думаю, куда он клонит? Ох, хитрец, безропотно присоеденяюсь, ибо для чего еще жить если не для красоты?! Только женщины такие раз в тыщу лет являются миру. Да-да, а вы думали, отчего великих изобретений мало, что же некому творить? Э, навалом, а вот стимулов, причин, натуры, так сказать – вот чего дефицит! За тебя Елена.
– Ладно, ладно. Спасибо тебе, Доктор, – Елена благосклонно позволила поцеловать ручку, – И тебе Гоголь-Моголь, изволь.
Жалобно заскрипел патефон, но странные люди были слишком заняты друг другом.
– А что вы, младая науная поросль, думаете насчет развития транспортных коммуникаций в России? – Гогоголь-Моголь уперся в Анатолия. Тот смутился, и вопрошающий пояснил:
– Я в смысле социального решения в духе высшей справедливости.
– В духе высшей справедливости? – Толя по-прежнему недоумевал.
– Да, в этом самом духе.
Гоголь-Моголь подмигнул Доктору.
– Ничего не думаю, – честно признался Ермолаев.
– Э, молодой человек, давайте не увиливать. Вы представитель официальной науки и не должны так отвечать. Ну вот, к примеру, дирижабль как по-вашему, разве не подойдет для бескрайних просторов России?
– Дирижабль неповоротлив и к тому же не надежен, сгореть может, вспомнил Толя некогда прочитанные популярные статейки.
– Нет, это не аргумент, я же неговорю о допотпных моделях, я имею ввиду с учетом современной технологии.
Толя заколебался.
– Ну, не знаю, если с учетом, то наверное...
– А вот и нет! – обрадовался Гоголь-Моголь Толиному согласию. – Заблуждаетесь. Дирижабль – утопия и здесь никакие технологии не помогут. Понимаете, Анатолий, дело не в технологии, дело в идее. Ведь идея изначально мертворожденная. Ведь что есть свободное воздухоплавание? – Гоголь-Моголь патетически взмахнул рукой. – Это парение огромных предметов легче воздуха! Представляете, Анатолий, идет в колхозе жатва, мужики овсы жнут, и вдруг над ихними головами появляются гигантские парящие предметы. Ведь это непрелично...
– Слушай, Гоголь, – перебил его инженер, – что ты к человеку пристал, человек в гости пришел, а ты... ты бы по делу...
– Нет, погоди. Разве русский мужик приемлет в небе парящие предметы? Ведь это же огромные сигарообразные машины! Чепуха получается. Разве можно дирижаблями осуществить всеобщее равнодействие?
Толя оглянулся по сторонам. Инженер и Доктор что-то перебирали в тарелках, а Елена из последних сил пыталась удержаться от смеха.
– Или представьте, Анатолий: тот же самый колхозник решил в город за промтоварами смотаться. – Не унимался Гоголь-Моголь, – Берет он в карман честно заработанные трудодни, выводит из сарая личный цеппелин, садится в гондолу и прямехонько плывет в райцентр, сутки туда и двое обратно, с учетом направления ветра. Опять же чепуха получается. Как же быть?
Ермолаев не знал, что и ответить.
– Именно, Анатолий, надо отбросить пагубную идею с дирижаблями! А что же остается? Как транспортную проблему решить при нашем бездорожьи? Тупик? Нет! Есть гениальный план, – Гоголь-Моголь взял бутылку шампанского. – Пусть здесь будет столица, – он расчистил в центре стола место и водрузил бутыль, – а вот, – принялся двигать стаканами и другими предметами, – остальные города. Вот, к примеру, Вышний Волочек, – он указал на подсохшую корочку черного хлеба. – Как все это объеденить в единую систему, чтобы по всем параграфам было равнодействие? Ха! Очень просто, ничего нового не нужно выдумывать. Зародыш, как говорится, давно в утробе.
Гоголь-Моголь поднялся над столом, словно ястреб над птицефермой, и начал водить крылами.
– Продлеваем все существующие радиусы метрополитена по найкратчайшей геодезической линии, под реками, полями, озерами, от города к городу, от поселка к поселку, от деревни к деревне, до самых дальних, некогда отсталых приграничных районов, осуществляя, наконец, на практике великое социальное единение. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Вышний Волочек! И помчали голубые составы за пятачек население из города в деревню, а из деревни непрерывным потоком, минуя промежуточные инстанции, пошел натуральный продукт! Исчезла, наконец, постылая провинция, мы все теперь граждане – столичные жители...
– Не выйдет, – перебил Доктор.
– Почему же? – опешил Гоголь-Моголь.
– Не получится.
– Как это не получится, – уже возмутился изобретатель деревенского метро, – От чего?
– Мрамору не хватит.
– А мы заменитель искусственный использовать начнем.
– Заменитель? – Доктор поморщился, – Ну, а как же с равнодействием в духе высшей справедливости. Что же, одним – натуральное, а другим – суррогат?! – отпарировал Доктор.
Гоголь-Моголь глубоко задумался. Толя все никак не мог понять, серьезно они спорят или просто балагурят. Доктор пристально, как бы даже с сочувствием, рассматривал оппонента. Инженер по-прежнему ковырялся в тарелке, а Елена, вдруг наклонилась к нему и что-то шепнула на ухо. Тогда инженер выключил патефон и они вышли, предупредив, мол сейчас, сейчас.
Скрипнула дверь, ведущая пустую комнату. Толя вспомнил про детский рисунок на стене и странное, унылое настроение овладело им. Оно каким-то непонятным образом перекликалось с речью Доктора, с необычной исповедью одного немолодого человека перед другим. Толя незаметно выпал из окружающего действия. К реальности вернул Доктор слегка коснувшись его плеча и позвав тихим лечебным голосом.
– Анатолий, что с вами?
Толя очнулся.
– Не грустите, Анатолий, Гоголь-Моголь у нас утопист, но он не вредный.
– Да, я не вредный, – дружелюбно подтвердил утопист.
– Нам Коля рассказывал о вас, – продолжал Доктор, – Говорил: если бы все в вашем институте были такие, то за свою теорию был бы спокоен. Для него это важно, он много сил здесь положил. Он говорит, пусть мол критикуют, но только честно, научно. Ей богу он заслужил, всей своей жизнью. Да я уверен – все окончится успехом, иначе я просто не знаю как быть.
– Вы говорили... – Толя смутился, – Что за беда с ним случилась?
Доктор удивленно посмотрел на Гоголя-Моголя и тот с каким-то ожесточением махнул рукой.
– Не знают, ничего не знают...
– Подожди, – перебил Доктор, – Вы не знаете, что он отбывал срок?
– Какой срок?
– Николай Степанович был репрессирован. Семнадцать лет без права переписки, – сухо сказал Доктор.
– Как семнадцать? За что?
– За так, бесплатно, – со злостью бросил Гоголь-Моголь.
Утопист зря сердился на Ермолаева. Толя был не из тех людей, которые вообще ничего не знали или не желали знать о репрессированных. Просто он никак не предполагал такого с инженером.
Между тем, на кухню возвратились виновники торжества. Инженер, кряхтя от натуги, поставил на пол здоровенный магнитофон – последнее слово мировой электроники. Казалось, такая прекрасная машина, будучи включенной, непременно станет источником какой-нибудь приличной музыки с английскими словами. Но напротив, когда завертелась бобина, послышался сухой треск, а затем голос, а точнее – голоса. Именно, кричали двое, гитара и человек, кричали хрипло и в лад. За общим грохотом, лязганьем и треском почти невозможно было разобрать ни слов, ни музыки. Да и вряд ли все это можно было назвать песней. Во всяком случае, человек культурный и образованный здесь мог бы только усмехнуться. Тем не менее, участники торжества буквально припали к магнитофону, будто в жизни ничего лучшего не слыхали.
Более часа длился странный концерт. Слушатели плакали и смеялись, цокали языками, подмигивали друг дружке, постоянно уточняли плохо расслышанные слова, изредко показывали большой палец или ожесточенно стучали себя по коленке. В общем, произошло настоящее с надрывом сумасшедствие небольшого коллектива странных людей.
После окончания домашнего концерта Толя вспомнил о рукописи. Инженер обрадовался, отвел гостя в кабинет, но рукопись отдать отказался.
– Извините, Анатолий, я хотел бы перед докладом еще поработать с ней. Да вы не расстраивайтесь, я вам расскажу главное. – Богданов нежно погладил рукопись. – Я почему астрономией увлекся? Я ведь технарь по образованию, инженер. Это меня один очень хороший человек надоумил. Познакомились мы с ним... – хозяин замялся, – впрочем, неважно где...
– В лагере? – подсказал Толя.
– Эх, понарассказали уже, -не очень сердясь, сказал инженер, – Да, было это в сорок третьем. Звали его Георгием, очень известный астроном был. Ну да это грустная история, ведь он погиб потом, ладно не будем, Анатолий. – он приумолк на мгновение, впоминая прошедшие годы, – Георгий мне целый университетский курс прочел на нарах, и особенно про звезды и планеты. Тогда я и загорелся. Ведь я и про десятый спутник не случайно думать стал. О, здесь цепь совпадений!
Инженер подошел к стелажам, где алел длинный ряд томов Большой Советской Энциклопедии первого довоенного издания. Он с трудом вытащил крепко зажатый собратьями том номер пятьдесят, содержавший исчерпывающую информацию от огнестрельного оружия до серицита.
– Как-то мне понадобился диаметр Сатурна. У меня уже были кое-какие формулы. Да, беру я вот этот самый том, нахожу Сатурн, читаю – и глазам своим не верю, – инженер раскрыл книгу и прочел: – "Сатурн имеет десять спутников. Диаметры их заключены между двумястами и четырьма тысячами километров... "
– Не может быть! – воскликнул Толя Ермолаев.
– И я так бы не поверил. Любой школьник знает – у Сатурна девять мылых планет, но гляньте сами, – он протянул книгу.
На пожелтевшей зачитанной странице Толя перечитал ошибочный абзац, потом повертел книгой, будто проверяя, на самом ли деле это Большая Советская, и даже открыл титульный лист. Список уважаемой редакции, от К.Е.Ворошилова до Ем.Ярослваского, и дата выпуска – не оставили никаких сомнений в ее подлинности.
– Опечатка, – прокомментировал Толя.
– Вряд ли. Возможно, просто заблуждение, но гениальное заблуждение! Богданов поднял кверху указательный палец. – Меня как будто током ударило: а вдруг и вправду есть десятый спутник? Вдруг это не мираж, не издательская ошибка, а действительно гигантская глыба вещества? Ведь, она же, эта глыба, черт побери, должна как-то проявится?! Так я и загорелся, годами считал-пересчитывал, горы таблиц перепахал, и на тебе – должен быть спутник! Вот ведь комбинация: в книге есть спутник, а никто его в природе и не видел еще, просто-таки призрак двуличный, а не спутник. Нет, Анатолий, должен, должен быть и в природе, нужно искать, срочно, побыстрее, а то как бы на западе не обошли.
Толя принялся исследовать другие тома. В первых уже изрядно выцветших, титульные листы повсеместно были изорваны, а там же где они сохранились, ряд фамилий членов редколлегии тщательно были зачернены химическим карандашем.
– Мама моя зачеркивала и вырывала, -пояснил инженер, заметив недоумение собеседника. – Книги пожалела, и чтобы не выбрасывать, решила избавиться от опасных фамилий. Она боялась обыска... Вырванные листы – это ведь стиль эпохи, это ее портрет! Ну да ладно, Анатолий, что тут говорить. Грустная тема, пойдемьте, пожалуй к друзьям.
На кухне пили чай с бисквитно-кремовым тортом и ужасно спорили. Гоголь-Моголь, срывающимся голосом, кричал:
– Врешь, будет равнодействие!
– Не будет, поскольку утопия и технократический выверт, – спокойно возражал Доктор.
– Пусть тогда пеняют сами на себя, я умываю руки...
– Вы чего? – перебил инженер, – Опять про метро?
– Да нет, наш умник формулу придумал, – пояснил Доктор.
– Какую формулу?
– Аааа – Доктор махнул рукой.
Но Гоголь не обиделся и начал рассказывать новым слушателям.
– Вот, положим, кто-то решил всеобщее счастье установить на свой манер. Что же необходимо для успеха мероприятия? Каковы, так сказть, достаточные условия? Конечно, речь идет о приличном проекте, чтобы все было гуманно, по-доброму. Естественно, первым делом нужны единомышленники. Но как их объеденить? Да и надо их сначала найти. Ведь у каждого своя система благополучия, одним, положим, ваше счастье – так себе, ничего, а другим – вообще поперек горла. Следовательно нужны какие-то правила, нужна формула объединения – причем, заметьте, добровольного, иначе, из-под палки в рай...
– Не томи, – не выдержал Доктор.
– Ведь отчего глупые мероприятия случаются? – гнул свою линию Гоголь-Моголь. – Кому-то что-то в голову стукнет и он от этого так возбудится, что непременно желает поделиться своей радостью с остальними. Этакий Сен-Симон, Жан Жак Руссо. И не дай бог, если на его светлом пути другой нигилист подвернется, которому все побоку. Ну, не хочет он чужих идей, у него своих навалом! Натурально, наш Сен-Симон очень злиться начинает и – к ногтю нигилиста: вот тебе демократия, вот тебе социальный прогресс, кто не с нами – тому красный семафор! А я предлагаю так: кто не с нами, тот пускай сам как хочет живет.
– Это и есть твоя формула? – усмехнулся инженер.
– Почти, -гордо ответил Гоголь-Моголь.
– Но государством-то кто управлять будет? – спросил Доктор.
– Кто, говоришь, будет населением править? А само же население и будет управлять.
– Нет на тебя Разгледяева, – благосклонно пожурила Елена, – Тебя бы в миг анархистом заклеймили.
– Не анархизм, но демократия меньшинства, – возразил Гоголь-Моголь предположительным нападкам Разгледяева. – Ведь до сих пор как было? Кто-то решение принимает, а претворяют совсем другие. Несправедливо, нету всеобщего равнодействия. А, по-хорошему, кто решение принимал, тому и карты в руки – трудись в поте лица, воплощай мечту детства. Вот это демократия, по всем параграфам, вот и равнодействие в духе...
– Как же конкретно твоя формула работать будет? – инженер кажется не на шутку заинтересовался.
– Поясняю.– Гоголь-Моголь, удовлетворенно устраивался в центре внимания, – К примеру, наш Анатолий решил всеобщее благоденствие осуществить посредством дирижаблей. Не обижайтесь, Анатолий, я же к примеру. Итак, у вас есть конкретаня программа, но одному эту воздушную целину не поднять и вы ищите единомышленников и организуете общество любителей воздухоплавания. Теперь надо бы создать флотилию. Предложение о строительстве флотилии выносится на общее собрание и открытым голосованием принимается. Кто же строит? А тот кто голосовал за, тот и строит. Далее, общество принимает решение внедрить дирижабли на внутренних линиях. Кто же летает? Да те же кто голосовал в положительном смысле! Кому же еще пользоваться таким ненадежным транспортом как ни самим его создателям? Это же так естественно и нормально.
– Короче, да здравствует метрополитен, светлое подземелье человечества! – смеясь подытожила Елена и подняла бокал шампанского.
Напоследок чокнулись и за это – кто остатками шампанского, а кто чаем и Доктор предложил хозяевам дать отдохнуть, и гости стали расходиться. Гоголь-Моголь, правда попытался доесть торт, но Доктор его чуть не силой уволок из-за стола. Анатолий, прощаясь, с грустью посмотрел на Елену и инженера, впрочем, после поправился, принялся благодарить и хотел еще что-то сказать, да так и не ришившись, ушел.
Балласт
На улице стояла черная мартовская ночь. Старый пожухлый снег еле рассеивал падающий из окон первых этажей угрюмого дома снег. Едва Толя Ермолаев двинулся вперед, как из темноты, навстречу выплыл человек.
– Здрасьте, – послышался знакомый голос.
– Разгледяев?! – вскрикнул Толя.
– Да-с, Марк Васильевич, – развязанно представился бывший муж.
– Но, как же вы здесь?...
– Ай-яй-яй, как же я – и вдруг здесь, как же меня угораздило? – передразнил Разгледяев. – Да вот так-с, стою, променаж совершаю. Не желаете присоедениться?
– Вы пьяны?
– Да-с, допустил послабление, слегка пьян-с, но зато на свои.
Толя сделал попытку обойти философа, но тот цепко схватил за рукав.
– Куда же вы? Брезгуете, значит-с? Ну, конечно, где уж нам равняться в тонкости ощущений. Мы же кто? Плебеи мысли, схоласты,в нас нет горения души, с нами и говорить то не о чем. Да-с, мы любим систему и система-с нас любит-с.
– Вы пьяны. – повторил Толя.
– Что вы заладили, ну, пьян, ну и что? Да постойте, подарите минутку, ученейший мой друг, меня тоже понять-с надо-с.
– Перестаньте кривляться, – не выдержал Толя.
– Это вы-с на мой рабский стиль намекаете, вроде как я специально кривляюсь? А я не специально-с, я только подчеркиваю свою низость, Разгледяев снял шапку и шутовски принялся раскланиваться. Отбив три поклона, продолжал взывать к совести Ермолаева: – С ненормальными умные разговоры ведете-с, а со мной двух слов сказать не желаете-с. Все вверх дном-с! Постойте-с, они же все с иженером – того, ведь мы-с с вами-с одни и есть интеллигентные люди. Что же вы со мной и знаться не хотите-с?
– Да зачем я вам? – решил прояснить ситуацию Толя.
– Очень-с, очень-с зачем-с, вы же-с – посторонний человек, вы же-с нас с Еленой рассудить можете. Ведь она мне не верит, ему-с верит, вам верит, а мне – нет-с. Вы же одне среди них норальные-с, вот и объясните...
– Какой же теперь смысл?
– Вы имеете в виду развод-с? Это ничего-с, это даже для пользы-с, пусть она почувствует свободу. Я так ее не оставлю, ведь должна она понять куда попала.
– Как же я объясню?
– Ах, какие мы беспомщные-с! Ничего-с не можем, – Разгледяев обреченно похлопал себя по бокам. – Да ведь изобретение к вам направленно, по нему же все ясно, что у него в голове!
– Рукопись я не читал, и вообще этим я не занимаюсь. Рецензию пишет Суровягин.
– Петр Семенович? Лично-с? – удивился, впрочем не переставая еще кривляться, Разгледяев.
– Да. В понедельник будет публичное обсуждение на ученом совете.
– Не много ли чести для графомана?
– Почему вы решили, что он графоман?
– Чистой воды. – Разгледяев переменился и перешел на шепот, – Посмотрите, как он живет, ходит, дышит. Все признаки налицо: работу бросил, изобретения нигде пристроить не в состоянии. А почему не в состоянии? Не нужны его изобретения никому.
– Мало ли кто чего пристроить не может, – возмутился Толя.
– Намекаете на мучеников и подвижников, якобы не признанных современниками? Эх, молодой человек, плохо вас учили в университете, вы с диалектикой не в ладах. Кто же это вас учил так плохо? Молчите, храбрый студент?
Марк Ваисльевич недождавшись реакции отеческим уже тоном растолковал:
– Если эпоха не нуждается в личности, следовательно и личность эта в данный исторический момент вовсе никакая не личность, а просто, сумасброд, кривляка, балласт общества, гра-фо-ман! Да, только так. Причем тут публичное обсуждение, а, впрочем, даже к лучшему. Отлично-с, вот и выяснится, кто есть мыльный пузырь...
– Извините, мне пора.
Толя снова попытался обойти Разгледяева.
– Конечно-с, я провожу-с. Видите-с, я как собачонка за вами, только что хвостиком не виляю, но ей-богу, был бы хвост – уж я бы все дорогу перед вами подмел-с.
– Оденьте шапку, простудитесь, – посоветовал Толя, но Разгледяев лишь поправил зачесанные назад волосы.
– Ну-с, обрадовали вы меня-с, то-то будет в понедельник! Тунеядцам бой!
– Зря вы... Ведь он с такой бедой.
– Не понял-с.
Толя попытался подобрать слова, но Разгледяев уже и сам догадался:
– Вы насчет лагерей-с намекаете-с? Ну, что же лагеря-с, да-с, были-с, были, жертвы-с, как бы невинные, только если поразмышлять, внимательно, конечно-с, постепенно, то получается совсем другое-с, у меня даже-с мыслишка закралась...
– Какая мыслишка?
– А так ли уж не виновны эти жертвы культа личности?
– То есть? – Толя опешил.
– Елена тоже удивилась, когда я ей сформулировал. Да возьмите, хоть инженера. Сколько такой изобретатель вреда может принести! Целый научный институт, в ущерб фундаментальным исследованиям на благо отечества, вынужден копаться, извиняюсь в чепухе.
– Причем здесь изобретение? Мало ли кто в науке ошибается, что же из-за этого...
– Именно, дорогой мой ученейший друг, именно из-за этого. – Разгледяев как будто окночательно протрезвел. – Сегодня – в науке перекос, завтра в мировозрении, так не лучше ли избавиться от вредоносного влияния?
Здесь они подошли к остановке и Толя с тоской посмотрел вдаль – не идет ли спасительный тролеейбус.
– Ладно, придет ваш троллейбус, – как-то жестко сказал Разгледяев. Но скоро мы еще встретимся и мне кажется – мы еще с вами подружимся.
Когда подошел троллейбус, Разгледяев вопреки Толиному желанию, взял его под руку и помог подняться по скользким ступенькам. Потом выпрыгнул наружу и долго размахивал шапкой, словно провожал молодого человека в дальний нелегкий путь.
Домой Толя вернулся далеко заполночь. Тихо, стараясь не будить домашних, пробрался в свою комнату и мгновенно уснул.
Под утро ему приснился сон на транспортную тему. Снился полет на воздушном шаре солнечным летним днем. Перегнувшись через край корзины, с высоты двух сотен метров, он разглыдывает медленно проплывающие поля и рощи. По полям снуют люди, а в рощах – разная живность, в основном зайцы и волки. Вокруг такая тишина, что легко слышен скрип телени, проезжающей по проселочной дороге. Мужик в телеге заметил воздушный шар и кричит что-то, размахивая кнутом. Толя берет в руки подзорную трубу системы Ломоносова и узнает в мужике Гоголя-Моголя, только с бородой и в телогрейке.
– Парим? – кричит Гоголь-Моголь и радостно смеется. Толя не понимает радости врага воздухоплавания.
– Равнодействие – это вещь! – кричит утопист и показывает большой палец.
Наконец Толя замечает, что по полю, до самого горизонта, как на парад, выстроилась цепочка вентиляционных шахт метрополитена. Толя тоже радостно приветствует Гоголя-Моголя. Здесь обнаруживается, что в корзине он не один, а с Еленой и инженером. Елена улыбается, шепчет на ухо:
– Нормальные люди иногда должны летать во сне.
Он не понимает, причем тут сон, если все так прекрасно складывается. Вон и инженер, по-деловому снимает показания высотометра и записывает в бортовой журнал.
Они обгоняют телегу. и теперь летят над рощей. Там, среди дерев крадется охотник, видно разыскивает каких-нибудь зверей. С воздушного шара шлют приветствия лесному человеку. Тот поднимает голову и вскидывает двустволку. Елена и инженер продолжают радостно махать руками, а толя через трубу узнает Марка Васильевича Разгледяева.
– Сейчас и проверим, кто есть мыльный пузырь, – шепчет Разгледяев. Раздается хлопок и воздух со свистом вырывается из упругой радужной оболочки.
– Мы теряем высоту, сбрасывайте балласт! – кричит инженер.
Толя лихорадочно оглядывается по сторонам и не видит ничего подходящего. Баласт не предусотрели, утописты, мелькает е него в голове.
– Нет баласта, – докладывает Анатолий.
Корзина со свистом падает вниз. Ветер поднимет кверху волосы Елены, и она безуспешно пытается привести их в порядок необычной заколкой в виде серебристой стрекозы с выпученными глазками.
– Что же они, сволочи, по воздушным шарам стреляют?! – отчаянно кричт Елена, – Вон и профессор твой!
Толя, видит, как к охотнику подбегает Петр Семенович и что-то ему быстро говорит, указывая на воздушный шар.
– Есть балласт, – доносится Богдановский голос. Он уже взобрался на край корзины, постоял там на краю немного и полетел свободно вниз, будто камень, брошенный с Пизанской башни. Корзина было уже притормозилась, но раздается второй выстрел и обреченные аэронавты неотвратимо устремились навстречу Толиному пробуждению.
Проснувшись, Ермолаев долго лежал в постели, разглядывая портрет инженера Кибальчича. Когда-то, давно, еще школьником, он вырезал из журнала портрет с подробной схемой летательного аппарата, нацарапанной в камере смертников.
Наконец в комнату заглянула мама и позвала завтракать. Голос матери вернул сына к обыденной жизни, из которой он кажется напрочь выпал в последние дни.
– Толенька наш совсем загрустил, – послышался голос матери. – Наверное, опять влюбился.
Время такое – весна, – глубокомысленно заметил отец.
