Текст книги "Графоманы"
Автор книги: Владимир Хлумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Когда на квартире инженера появился Доктор и со слезами радости сообщил об открытии спутника, Богданов лишь слегка прищурил глаза и спокойно сказал:
– Иначе и быть не могло.
Гоголь-Моголь, наоборот, пришел в невообразимый восторг. Он как мальчишка бегал по кухне, подпрыгивал, размахивая руками, тряс инженера за плечи, выкрикивая разные хорошие слова в его честь, вообщем радовался безмерно, будто это не инженер, а он сам предсказал спутник.
– Люди, люди, – взывал он, – есть правда на свете, а! Есть высшая справедливость, туды ее в качель! Ну как же так, вот судьба-злодейка: еще вчера в грязи, растоптан, унижен, почти во второй сорт произведен, чуть ли не графоманом назван, и на тебе – вдруг такой полет, ай-я-яй, высоко же ты взлетел, нас, наверно, маленьких человечков, оттуда и не разглядеть? Ну, ну, я же шучу, я так, для образности, для пространственного восприятия твоего научного подвига, я же знаю тебя – ты наш, Коля, наш, полностью, что там медные трубы, понимаешь, мы и не такое стерпим, дай я тебя поцелую.
Гоголь-Моголь полез лобызаться. Инженер не сопротивлялся, только добродушно улыбался и разводил руками, мол, я старался и все.
– А эти, горе-ученые, официальные апологеты, как они в ту самую лужу и сели! – Гоголь-Моголь сделал отвратительную гримасу. – Захватили власть, сукины дети, не тебе в журнал, ни на радио-телевидение, сидят по редакциям, толстые зады наедают под покровом научной тайны, мнят себя благоустроителями Вселенной. Вот они-то и есть дети отцов-теоретиков, непроверенных научным опытом гениев и пророков, самых что ни на есть кровавых графоманов...
Гоголь-Моголь еще долго не мог остановиться: он кого-то призывал к ответу, угрожал кому-то, размахивал в воздухе кулаками, потом опять шарахался в область необузданного оптимизма. Доктор, обычно занимавший критическую позицию по отношению к утописту, сейчас совершенно раслабился и с тихой радостью сидел в углу, покуривая пролетарский Дымок.
Потом вернулась Елена. Под напором ошеломляющих новостей никто не спросил ее, где она так долго была и почему несмотря на обрушевшееся счастье из ее глаз не исчезла в тот же миг какая-то глубокая непреодолимая печаль. Впрочем, все это было не так уж определенно; и она смеялась, и она говорила хорошие слова, и всячеки настраивалась на праздник. Более того, она даже объявила сейчас же банкет, отмененный в связи со вчерашней кутерьмой. На скорую руку соорудили стол и завертелось веселье: выступали, смеялись, закусывали шампанское антоновскими яблоками, ужинали шпротами и консервированным болгарским перцем. Инженер рассказал интересную историю.
– Вот Гоголь говорит, железа много в яблоках, а откуда оно в яблоках?
– Как откуда? Из почвы, естественно, корнями вытягивается, по стволу по ветвям в яблоко попадает, а после я его откусываю, – Гоголь-Моголь откусил яблоко, – и внутрь заглатываю, и в себе растворяю, – улыбнулся утопист.
– Правильно, растворяешь. Ну, а в почве откуда железо? – настаивал Богданов.
– Накапливается от времени, из отходов разных, металлолома, вон водопровод, знаешь как гниет-ржавеет. У нас недавно прорвало, так неделю горячей воды не было, а без воды...
– Подожди, про воду еще поговорим, – мягко перебил инженер. – А раньше, когда водопровода не было?
– До римской империи, что ли?
– Например.
– Хм, – Гоголь-Моголь задумался, – в земле залегало, в природном состоянии. Но ты, конечно можешь спросить, как оно в землю попало, – упредил Гоголь-Моголь инженера. – Так я тебе отвечу, я читал, ты не думай, что я совсем темный, крот подземный. Вся матушка земля наша самопритяжением из первичной материи скукожилась. Там, правда, много неясностей насчет, астериидов...
– Астероидов, – поправил инженер.
– Да, да, именно, астероидов, сам академик Отто Шмидт теорию развивал.
– Положим, теория-то дутая, но дело не в том. Самое интересное в прошлом году открыли. Вселенная наша оказывается горячая и вначале вся была из водорода с примесями, но никакого железа! А железо потом уже в звездах наплавилось и значит Земля наша и мы как бы из вторичной материи. И это самое железо, которое мы с яблоками глотаем и которое потом растворяем, прежде обязательно было в какой-нибудь звезде.
Елена, казалось, с восхищением смотрела на инженера. А Доктор, внимательно следивший за рассказчиком, воскликнул:
– Следовательно, мы сделаны из звездного вещества!
– Ох ты елки-зеленые, значит мы – звездные люди, дети звезд! – радостно завопил Гоголь-Моголь.
– Нежели правда? – тихо спросила Елена. – И я, и Гоголь-Моголь, и Доктор – все мы дети звезд? Правда, Коля?
– Истинная правда.
– И все остальные! – вставил утопист.
– Да, – улыбнулся инженер.
– Друзья, как здорово много знать, я люблю много знать, – продолжал радоваться Гоголь-Моголь. – Да и какая любовь без знания. Любовь и удивление. Да, чтобы удивляться надо много знать. Черт возьми, хитро получается, ведь мы же все, получаемся как братья. – Утопист сделал паузу. – Я представляю, как тут лирически можно вывернуть. Я раньше думал, отчего люди с такой тоской глядят на звезды? Теперь понял: это у нас, внутри атомы шевелятся по своей далекой родине, по своим родным краям. – Гоголь-Моголь цыкнул зубом. -Красиво получается. Нет скажи, Доктор, красиво?
– Конечно, правильно, – соглашался Доктор. – Теперь понятно почему у меня от тебя тоска всегда.
– Ладно, не задирайся, – примирительно пожурил Гоголь-Моголь и посмотрел на Елену. – Елена вот сегодня почему-то грустная. Что с тобой, чего теперь грустить? Вам теперь с Колей прямо вперед смотреть надо, жизнь на новый лад настраивать.
– Разве я грущу? Мне ужасно весело, – Елена попыталась улыбнуться.
– Нет, я же вижу, тебя что-то гнетет, – настаивал Гоголь-Моголь.
– Не приставай к человеку, – попросил Доктор. – Человек устал и как тут не устать – столько свалилось. Эх, вам бы друзься отдохнуть деньков двадцать в санатории каком-нибудь, обстановку сменить, а то, видишь, радость уже не в радость.
– Правда, – Елена схватилась за эту мысль. – Поедем, Коля, к морю, прямо завтра же, все бросим – я целый год моря не видела. Море и звезды, и мы одни, чтобы никого, только – море и звезды.
– Но как же рукопись, нужно довести... – заколебался инженер.
– Да брось, – вступил Гоголь-Моголь, – теперь чего волноваться, теперь пусть они там волнуются. Представляю, как этот профессор приползет – простите, мол, извините, ошибочка вышла, не разобрались по темноте нашей...
– Не приползет, – уверенно сказала Елена.
– А я говорю – приползет, если не дурак, – настаивал Гоголь-Моголь, а ведь не дурак, раз профессор. Он еще в соавторы к Коленьке напрашиваться станет. Слушай, Коля, ну возьми ты его в соавторы, что тебе, жалко? Ты еще десять теорий изобретешь. Да и этого паренька, Анатолия очень он мне понравился, очень мы тогда душевно, насчет равнодействия... Нет, впрочем, его не бери, он вроде сам мужик головастый, из него толк выйдет, если рутина не засосет.
Елена не приняла возражений утописта. По-видимому, она не верила, в профессорские извинения. Вообще, казалось – она чем-то озабочена. Будто она постоянно что-то там внутри себя ищет, перебирает, но никак не находит. Это было видно хотя бы по тому, как нервно блуждали ее руки, словно искали что-то. Она, то одергивала платье, то потирала виски, отбросив постоянно спадавшую прядь волос (видно, потеряла серебрянную стрекозу), то , вдруг, складывала лодочкой ладошки и зажимала их коленями.
В другое время, в другой обстановке эти руки имели гипнотическое влияние на мужчин, в особенности у которых воображение позволяло представить, как они сплетаются вокруг шеи или беззаботно отдыхают на груди. Кстати, и Анатолий Ермолаев подвергся их волшебному влиянию, и, наверное, Елена раскусила его и даже слегка пользовалась этим. Но сейчас, вся ее красота блистала впустую, не специально, а так – пропадала зазря.
Тем временем Гоголь-Моголь развивал тему быстрого и полного признания инженера компетентными лицами. Неизвестно до каких высоких инстанций добрался бы утопист, если бы не раздался звонок в дверь. Елена вздрогнула и побледнела, будто уже давно ожидала и боялась этого звонка.
Гоголь-Моголь пошел открывать и вскоре вернулся с вытянутым лицом.
– Там, – утопист сделал паузу.
– Да кто там? – не выдержала Елена.
– Призрак.
За спиной Гоголя вырос Марк Васильевич Разгледяев.
– Ты? – удивилась Елена, повидимому ожидая кого-то другого.
– Я, низменно прошу прощения, – расшаркался бывший муж. – У вас праздник?
Воцарилось неловкое молчание. Компания инженера не ожидала такого поворота.Богданов первым сбросил оцепенение и вопреки условностям пошел навстречу гостю.
– Ничего особенного. Добрый вечер, то есть, я хотел сказать, проходите, у нас тут действительно что-то вроде...
– Знаю, знаю, чего там. Конечно, такое событие нужно отметить, Разгледяев ничуть не стеснялся. – Разрешите руку пожать.
Разгледяев протянул руку и инденер с готовностью подал свою.
– От всей души, – Разгледяев преувеличенно сердечно тряс инженера. Конечно, получается, как это вдруг: я – и от всей души. Ну уж, знаете, такой факт, как говорится, перед наукой все тлен. И такое открытие, что ей богу!
– Да знаете ли, – смущенно бормотал инженер. – Ну что ты, Елена, так смотришь на меня? Вот, право же, не знаем мы еще человека, не ведаем, в чем его сила, а сила, может быть, и есть в признании собственной слабости, да и то мимолетные.
– Я абсолютно признаюсь, растоптан совершенно, и поделом мне. Да, да, растоптан вашим великим пророчеством.
Даже Гоголь-Моголь не ожидал столь быстрого признания со стороны официальной науки, хотя бы и гуманитарной ее части, и может быть, поэтому подал гостю стул.
– Да, официально заявляю, – подставив бокал под шампанское, продолжал Разгледяев, – заблуждался. Конечно, и у меня есть маленькие оправдания. Большое видится апастериори! Да и кто я? Разве специалист? Смешно сказать, гуманитарий, мог ли предвидеть если сами профессионалы опростоволосились. Да и как я могу судить, ну положим, что звезда такая Сатурн есть – слыхал, да и то – в силу общей культуры. Господи, да какие там у нее спутники-кометы, говорите – десятый, да по мне – хоть двадцатый, я, извиняюсь, несколько в другом роде. Конечно, не скрою, Николай... Извиняюсь, забыл ваше отчество.
– Степанович. – подсказал Богданов.
– Дорогой Николай Степанович, конечно, была у меня определенная антипатия. Ну, тут и меня понять можно, все-таки личные мотивы... Теперь-то я понимаю, что низок был, нелеп, примитивный эгоизм проявлял, со своей несчастной любовишкой вознамерился сопротивляться, извиняюсь, даже соперничать с человечеким светочем, с пророком, с возвышенной духовной связью между вами и моей супругой...
– Коля, прогони его! Он какую-то гадость задумал, – воскликнула Елена.
Напряжение возрастало. Не только Елена, но и друзья инженера почувствовали приближение чего-то нехорошего. Наглая, открытая игра Разгледяева наверняка должна была иметь определенную цель. Мысль прийти сюда сейчас возникла у него внезапно. Предательство Мозгового привело его в свирепое состояние духа. Он остался один на один со своей остроумной идеей обвинить инженера в убийстве. Теперь он ясно видел в ней много слабых мест. В общем верное мероприятие было неподготовленным. Особенно Разгледяева мучил важнейший вопрос – есть ли алиби у инженера. Эта была его последняя надежда и он, теряя всякое терпение, шел напролом.
– Конечно, теперь меня как собачонку и прогнать нетрудно. Что же, гоните, хотя я – из лучших побуждений, только засвидетельствовать свою полную низость. Но, ей-богу, каюсь искренне, вот даже обнять могу, если позволите. Совершенно зла не таю. Зло – оно отчего проистекает? Зло от невежества, а теперь я прозрел, не сам, конечно, под воздействием, посредством всесоюзного радио.
Разгледяев выпил шампанское и встал, изготовившись обнять инженера.
– Позвольте, в знак полного примерения...
– Коля, не смей! – закричала Елена.
– Да что здесь такого? – настаивал Марк Васильевич.
– Правда, Елена, – нерешительно сопротивлялся инженер, – человек ведь от чистого сердца...
Гоголь-Моголь и Доктор в полной растерянности наблюдали за всей этой каруселью. Разгледяев обнял инженера. Елену передернуло.
– Ничего страшного, – подытожил акт обнимания Разгледяев. – Теперь и мне легче на душе – в такой день и меня удостоили. А ты, Лена, говоришь я с гадостью. А чего вам теперь бояться? Вам теперь все трынь-трава, вы победители, вон какая у вас славная компания, вы теперь кого угодно раздавите, конечно, в переносном смысле, – поправился Разгледяев, заметив гневный взгляд Елены. – Что ты сердишься, Леночка? Каково мне стоять здесь перед вами и признаваться в своей низости? Ты же хотела меня осрамить, вот я и исполняю свой долг и торжественно объявляю в соответсвии с нашим уговором...
– Каким уговором? – спросил инженер, которому слово уговор показалось неуместным.
– Право, Николай... ах ты господи, опять забыл, ну-да Николай Степанович, совсем маленький вопросик, даже не знаю стоит ли, такая мелочь, да и Леночка вот уж все забыла.
– Нет, объясните, пожалуйста, – поймался инженер.
– Раз вы настаиваете – но, я повторяю, такая мелочь, я единственно, чтобы не оставалось сомнений в моем приходе, тут, право один лишь долг чести и не более того. Правда, разве этого мало?
Инженер замер ожидая объяснения.
– Не надо волноваться, вы еще, не дай бог, подумаете – здесь заговор или, хуже того спор. Просто мы с Леночкой договорились послать вашу рукопись в этот институт специально...
– Не ,было этого! – вмешалась Елена.
– Да и я говорю ничего и не было, ты еще сказала: если Колю признают, ты за свои слова перед ним извинишься.
– Неужели правда? – инженер обратился к Елене.
– Все было не так и не то. Никакого уговора не было, он лжет!
– Я – лгу?! – обиделся Разгледяев. – Тогда ответь при всех: от кого ты узнала про институт?
– Какая разница? – Елена вся дрожала. – Зачем все это сейчас?
Излишняя нервозность, исходящая от Елены, постепенно овладевала всеми участниками праздничного ужина.
– Конечно, какая в конце концов разница, – согласился Разгледяев. Такой торжественный день, а мы грыземся по мелочам. Вокруг-то, оглянитесь, весна, правда, погода мерзкая, но все же чувсвтуется брожение молодых соков, вот-вот из слякоти и грязи прорастет новая неведомая жизнь. В такую пору не хочется умирать, – Разгледяев сделал паузу, – нет, весной умирать обидно, обидно, что все только начинается, а тебе говорят хватит, все это не для тебя, дружок, и пока ты мертвый там лежишь в неудобной позе, над тобой земля расцветатет, птички с песнями размножаются, человеки клейкими листочками любуются. Несправедливо.
– Ох, ваша правда, – согласился Гоголь-Моголь, – очень несправедливо. Вот у нас сегодня, понимаешь...
– Постойте, что вы все о смерти? – недоуменно спросил инженер.
– Я бы и рад не говорить о таких скучных вещах, но что делать – так и лезет на язык, будто кто-то специально подталкивает. И вроде нехочешь огорчать окружающих, но так и подмывает...
– Выражайтесь яснее, – строго попросил Доктор.
Он знал сколь пагубна неопределнность для инженера.
Разгледяев глубоко вздохнул и выразился ясно:
– Нет больше Петра Семеновича, вашего злейшего врага, профессора Суровягина.
– Что значит нет? – не понимал инженер.
– Погиб, под колесами метрополитена.
Гоголь-Моголь, буквально задрожал от нетерпения и принялся оглядываться по сторонам. Доктор полез в карман за очередной сигаретой, а Елена опустила голову, закрыв лицо руками.
– Но самое неприятное, – Разгледяев пододвинулся к инженеру, – не в этом. Ведь профессор не просто так свалился от головокружения, а его столкнули. Компетентные органы уже ведут расследование.
Марк Васильевич уставился на инженера.
– Что вы так на меня смотрите? – удивился Богданов.
– Я просто думаю – придет к вам следователь и спросит: гражданин Богданов Николай Степанович, где это вы были вчера с утра до обеда?
– Не понимаю – почему ко мне придет следователь? -инженер чуть оступил назад.
– Да я же к примеру, игра воображения, вы представьте будто он уже пришел и спросил, – Разгледяев сделал паузу, – где вы были вчера в означенное время?
– Я, я, – будто вспомнив что-то знакомое, начал запинаться Богданов, – я спал, здесь, а, впрочем, кажется, нет... да, точно, я гулял, по городу... знаете ли, такая погода, солнце... расслабился немножко.
– Ну, дорогой мой, что это за алиби? Вы спали или гуляли?
– Все-таки с гадостью пришел, – как в пустоту сказала Елена. – Коля, да он решил тебя оклеветать. Ах, какая сволочь, какая сволочь! Но ты просчитался...
Раздался грохот. Инженер нечаяно свалил бутылку шампанского.
– Так с кем вы гуляли? – уже ни на что не обращая внимания, наседал Разгледяев.
Инженер нагнулся, собираясь подобрать голыми руками осколки стекла. К нему подоспел Доктор и, поддерживая инженера, собирался что-то крикнуть Разгледяеву. Но Богданов, вырвался и надвигаясь на Разгледяева начал громко бормотать:
– Да, я был один, совершенно один среди несметного количества растений и организмов, таких, знате ли, не обычных, как будто из плотной бумаги, – инженер сделал паузу, схватил вилку, – я их только слегка надламывал, но, кажется, никого не толкал, – инженер попытался сломать вилку, но она только согнулась нержавеющей спиралью. – Слышите, я его не убивал! Слашишь, Елена, я не убивал!
– Я профессора задавил! – криком признался Гоголь-Моголь.
Разгледяев презрительно посмотрел на утописта.
– Да, сегодня, в обед, но я же не знал, что он профессор! Вы что, не верите? – Гоголь-Моголь посмотрел на Елену. – Вот и Елена подтвердить может. Мы же с ней тогда и встретились.Скажи им, Елена, что под мой поезд свалился профессор, ты же видела... – Гоголь-Моголь, сам поразился своим же словам и замолчал.
– Ты? – остолбенел Разгледяев, – Ты?
Елена горько улыбнулась и подтвердила:
– Да я, я там была, видишь, Разгледяев– ты просчитался.
Тем временем инженер подкрался к Марку Васильевичу и как слепой принялся ощупывать нежданного гостя.
– Здесь должна быть специальная защелка, собачка такая, металлическая, – приговаривал инженер залезая Разгледяеву за пазуху.
– Какая защелка... – отбивался Разгледяев.
– Сейчас, сейчас, – успокаивал инженер. – Сейчас, Елена, я найду ее и все кончится.
– Ээээ, бросьте ваши штучки. Шут Гороховый! – кричал Марк Васильевич.
Странные телодвижения прекратил Доктор.
– Коля, не беспокойся, мы сами все сделаем, мы обязательно защелку на место поставим, – Доктор оторвал наконец инженера от испытуемого. – А вы, уходите сейчас же, мы вас тут все плохо переносим.
– Нет, пусть останется, – кричал инженер. – Нужно проверить наконец: существует или ангажировано!
Но Марк Васильевич не остался. Он только подошел к Елене, будто еще раз хотел опровергнуть внезапную догадку, постоял, изучая ее новое лицо, и с твердым подозрением удалился навсегда.
Причины и последствия
Тем временем к угрюмому шестиэтажному зданию по опустевшим от темноты улицам и переулкам спешил Анатолий Ермолаев. Конечно, он соврал Мозговому, что пойдет спать. Как только Михаил Федорович ушел, молодой человек отправился на помощь бедному изобретателю. Ему показалось, что во всей этой истории он наконец нащупал причины жесткого противоборства и что пора остановить поток несчастий и как-то снять напряжение с грозовой тучи, нависшей над головой Богданова. Теперь, после открытия спутника, все опять смешалось. Он опять стал сомневаться в безграмотности инженера. Эта мысль особенно его терзала. Ему снова хотелось, чтобы Богданов оказался гением-одиночкой.
Конечно было бы обидно, окажись инженер просто не в своем уме. Что же – думал Толя – прав Разгледяев? Это было бы неприятно и противно, противно и несправедливо. Может быть, тогда Толя и копейки ломанной не дал бы за весь этот распрекрасный мир.
Занятый подобного рода размышлениями, Толя Ермолаев не заметил промелькнувшую мимо фигуру. На этот раз им не суждено было сойтись для прямого разговора. Марк Васильевич озабоченной походкой прошевствовал в свое неясное будущее. Впрочем, такое ли неясное?
Пройдет немного времени и затянется жестокая рана от измены любимой женщины. Выйдет в свет его толстая книга и успех ее превзойдет самые смелые ожидания. Она станет настольной для многих поколений студентов самых различных факультетов и подвергнется неоднократным улучшенным переизданиям на самом прогрессивном типографском оборудовании – обстоятельство многозначительное, прямо указывающее на широту охвата и глубину анализа. Некоторые могли бы иронически не согласиться с такой характеристикой. Напрасно. Разве счастье в том, чтобы всю жизнь мыкаться непризнанным гением, уповая на пресловутую объективность, так называемых, грядущих поколений? Это та самая ширма, за которой многие скрывают невежество да так и пропадают в действительной жизни. Пусть уж лучше автор переживет свой успех, чем наоборот. Однако, сказать то просто – успех. Его еще надо добыть, нужно проявить своего рода талант, потомучто создать нечто на один день и труда не требует, и пользы не приносит. Для долговременного успеха нужна задумка крепкая, увесистая, с учетом всех тонкостей механизма популярности. Только так можно отвоевать у истории лет тридцать-сорок нормальной жизни. Естественно, в одиночку сыт не будешь. Окружающие могут удивиться и спросить: "Отчего ему все в жизни по плечу, а нам одни шишки на голову?", а еще хуже – начнут проверять, есть ли у него что-либо такое, чего у других и в помине нету. Чтобы таких вопросов и желаний не возникало, нужны еще люди такого же разгледяевского размаха. Тогда каждому станет ясно, что живут они сытно и в почете благодаря таланту, а не вследствие всеобщего разгильдяйства и унылого отношения к жизни. Наконец, остается вопрос, каковы, так сказать, исторические предпосылки? Наивно было бы полагать, что единомышленники и соратники Разгледяева решились бы бросать самодельные химические бомбы под колеса литерного поезда или золоченой кареты императора. И уж совсем невероятно, чтобы они смогли обречь себя на изнурительную каторгу или подвергнуться унизительному изгнанию с вытекающим отчаянным прозябанием где-нибудь в Париже или Лондоне. Следовательно, кто-то заранее постарался за них, предусмотрел, подготовил и расчистил – живите, мол, и радуйтесь, во веки веков, аминь! Ну, а если не специально, то это уже есть натуральное ротозейство, которое в русском народе зовется головокружением от напечатанного.
Итак, будущее Марка Васильевича проглядывало вполне отчетливо несмотря на сумрак ночи, окутавший город. Что же касается судьбы Толи Ермолаева, то здесь темнота сыграла злую шутку – он уже несколько раз успел провалиться сквозь тонкую ледяную корочку подмерзших луж, предательски раставленных на его нелегком пути.
Еще издали Ермолаев увидел стоявшую у богдановского подъезда карету скорой помощи. Недоброе предчувствие тут же подтвердилось. Под козырьком парадного, в коммунальном свете стоваттной лампочки, появились трое Доктор и Гоголь-Моголь поддерживали под руки изобретателя. Еще минуту назад инженер корчился, извивался, кричал что-то невразумительное, обильно брызгая слюной, а вот теперь сник. Только тихо повторял: "Я убил его". Два санитара, появившихся вослед, попытались посадить больного в машину, но тот зацепился за товарищей и взмолился:
– Не надо меня в больницу, меня в тюрьму нужно, я все расскажу...
После короткой перепалки все стали запихивать инженера внутрь и только Доктор, перед тем, как скрыться, оглянулся, заметил Ермолаева и выпрыгнул обратно.
– Что с ним? – зачем-то спросил Толя.
– Потом, потом, – проговорил Доктор. – Анатолий, я вас прошу, пойдите наверх, там Елена, ее надо успокить.
Не дожидаясь ответа, Доктор побежал обратно. Скорая помощь несколько раз чихнула и унесла прочь всю компанию.
Пройдет несколько лет, и Гоголь-Моголь с Доктором будут часто сиживать в уютном больничном дворике с побелевшими от тополиного пуха лужайками и вспоминать эти беспокойные дни. После того, как пропала возможность встречаться на квартире инженера, утопист пристратился приходить сюда, в гости к Доктору. Здесь спокойно и хорошо, особенно летом, когда старые деревья защищают больничный двор от яркого света и шума большого города. По тропинкам снуют задумчивые люди в байковых халатах, под щелканье каких-то райских птиц и домино.
С тех пор, как утопист вышел на заслуженный отдых и у него появилась уйма времени для работы над трактатом о всеобщем ранодействии, характер его выправился сторону более спокойного созерцания сиюминутных жизненных явлений. И все же, если речь заходила об инженере, философоское спокойствие покидало Гоголя-Моголя и он с ожесточением повторял: "Замордовали, гады, человека". Доктор поддерживал товарища в справедливом гневе. Да и как было не поддержать, ведь он как никто другой понимал все причины, изложив их, хотя и в весьма затемненном виде, среди прочих медицинских заключений в диссертации под общим заглавием "Синдром Богданова". Конечно, результаты наблюдений Доктор смог обнародовать лишь после кончины пациента, последовавшей на второй год после тех памятных событий. А вначале пациент был очень активен. Через доверенных лиц он пересылал письма на большую землю. Несмотря на то, что письма были адресованы в различные инстанции (например, в прокуратуру шли официальные признания в заранее подготовленной преступной акции, направленной против здоровья профессора Суровягина, с целью выяснения его андроидного происхождения; или в министерство кожевенной промышленности с предложением отказаться от использования натурального сырья и перейти вслед за другими министерствами на применение гуаши и картона), все они оседали на столе Доктора, который внимательно их перечитывал, записывая в блокнот какие-то пометки, а потом бережно обвязывал тесемкой и уносил домой. Наверное, эти послания помогли Доктору определить истинные истоки необычных галлюцинаций и страхов инженера. Но чего не смог до конца понять Доктор – так это полного отстутсвия предрасположенности Богданова к психическому расстройству. Более того, было установленно, что больной обладал недюженной силой воли и по возвращении из мест суровых он еще был абсолютно, и душой, и телом, здоров. Ревматизм от холодных ветров и геморрой от однообразной пищи не в счет. Вохможно, однако, именно чрезмерное душевное здоровье не такая уж безопасная вещь. Мысль парадоксальная, и даже вредная лечебному процессу.
Анатолий Ермолаев еще некоторое время наблюдал, как весений холод подмораживает след исчезнувшего автомобиля, и размышлял о том, что завтра этот слепок ночных событий затопчут оставшиеся в наличии жильцы серого дома. Потом он почувствовал, что продрог и вспомнил о просьбе Доктора.
– Зачем они все меня о чем-нибудь просят? – сам себя спросил Толя.
Нет он не злился. Он удивлялся – как будто молодое поколение только и существует для того, чтобы разбираться и нянькаться с запутавшимися пожилыми людьми. Может быть действительно надо их всех пожалеть? Сколько они намыкались, в историческом плане, сколько натерпелись, и при этом без всякой веры в божественные начала. Некогда было верить – жили для интереса. Но что я-то могу, мне бы самому разобраться. Впрочем надо идти наверх, там тоже молодое поколение пропадает. Он поднимался по изношенным каменным ступеням, кое-где залатанным хлипким раствором, и сердце его билось все чаще и чаще.
В первый момент ему показалось, будто в квартире инжненера никого нет, но отдышавшись, он учуял, как тонкой струйкой через открытую дверь вытягивается сладковатый запах сирени.
– Сирень, – прошептал Толя.
Он вспомнил детективные кривляния Мозгового. Что же, операция "Сирень" завершилась для Михаила Федоровича не самым худшим образом. Через несколько месяцев он официально возглавит отдел профессора Суровягина и продолжит славные традиции, заложенные Петром Семеновичем. Конечно, не буквально. Вслед за десятым, зарубежные космические аппараты откроют и одиннадцатый и двенадцатый и все последующие спутники Сатурна. Эта длинная цепь сведет на нет всякие спекуляции вокруг десятого спутника, но слава богу, ни профессор, ни инженер об этом уже ничего не узнают. А отдел Суровягина продолжит наступление на тайны космоса. В этой важной работе первейшим помошником Михаилу Федоровичу, а иначе его уже никто называть не сможет, будет младший научный сотрудник В.В.Калябин. Так будет, так было.
Когда Толя узнал об открытии спутника, он подумал: вот будет теперь радость инженеру, и не ему одному, и друзьям и Елене, конечно. Хранитильница тайного списка поставила против разгледяевской усмешки почти все свое благополучие, поставил на изобретателя и выиграла. Почему же нет радости в этом доме теперь? И только сквозняк гуляет под высокими потолками? Почему возлюбленная пара не вознеслась в счастливом восторге куда-нибудь на седьмые хрустальные небеса в царство справедливости и свободного творчества и оттуда с усмешкой не разглядывает, как мучаются под вечной пыткой совести нечестные люди? Неужели существует какой-нибудь закон сохранения доброты и на всех ее теперь не хвататет? И кто там, черт побери, всхлипывает, будто ребенок, в самой пустой из всех пустых комнат?
Заскрипел несмазанный с допотопных времен навес, зашуршали разбросанные по полу отпечатанные листки из частей, параграфов и глав – обрывки безвредных мыслей. Меж бумаг, посреди комнаты, сидела Елена, похожая на куколку, брошенную уставшим от игры ребенком. Она перебирала один за другим листочки и тихо плакала. Толя поднял с пола несколько листков и молча уселся поодаль облокотившись на стену.
Комната освещалась через большое незанавешанное окно дармовыми квантами улицы. В неверном свете едва-едва проступала судьба молодого поколения. Казалось бы, теперь, когда их будущее позади и все должно быть известно доподлинно, какие могут быть неясности? Увы.
Пока Елена рассказывала обо всем, что у нее наболело, Толя свыкся с полумраком и читал обрывки рукописи. Она говорила, а он почти и не слушал. Она потому и говорила, что он не обращал на нее никакого вынимания.Он вел себя как истукан, мол, говори, говори, а я отдохну, помечтаю о чем-ниудь своем. Все равно, мол, история твоя тяжелая меня не касается. Так думала Елена и еще больше распалялась. Триумф изобретения, гибель профессора и припадок инженера сплелись тугим узлом на ее красивых руках. И кто поможет ей? "Красота – двигатель прогресса", – говаривал Гоголь-Моголь. Почему же она приносит только горе превращаясь в свою противоположность? Может быть, ее оказалось слишком много для бедных изобретателей с горящими глазами, задача которых вовсе не успех, а мученичество и подвижничество, хотя бы и ради ошибочных идей. И что есть их жизнь? Пример других мечтаний и средств? Так почва гниет от обилия влаги и превращается в болото, плодоносящее горькими, но полезными ягодами.
