Текст книги "Между "А" и "Б""

Автор книги: Владимир Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ «ТАКО-О-Е»!

Когда я появился в классе, меня встретили удивленные и радостные лица. Кто-то даже крикнул: «Ура! Коробухин вернулся!»

Если бы еще цветы да оркестр, это было бы похоже на встречу человека, первым побывавшего на Луне.

– Извините меня, ребята, – сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах навертывались слезы.

Ребята были растроганы:

– Да брось ты!

– Да что ты!

– Ерунда все это!

Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята!

Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже откашлялась, но ее остановила Светка Никитина:

– Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться.

На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово "тако-о-е" таким свистящим шепотом, что даже я подумал: а ведь и правда могло случиться "тако-о-е".

Еле сдерживая слезы, я сел за парту.

На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку – выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой.

– Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят, – начал я былинным слогом историю о том, как я топился. – Сам не заметил, как добрался до речки. Разделся, а холод собачий… Но я, конечно, ничего не чувствую, сами понимаете, что у меня на душе!

Влез в воду, а она жжется. Вот, думаю, разве можно утопиться в такой холодной воде? Не везет мне что-то.

Доплыл до середины, сложил руки по швам и – "солдатиком" на дно. Только коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность.

Я вздохнул, крикнул: "Вот черт!" – и снова пошел на дно. Но меня почему-то еще быстрее вынесло на поверхность.

Глянул я на берег, а там какая-то женщина бегает в цветастом платке – когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит:

– Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может!

Вот чудеса, подумал я, сразу двое топятся! Интересно, из-за чего тот парень, про которого она кричит, в реку полез? Может, ему тоже бойкот объявили? И снова пошел на дно…

Но тут прозвенел звонок, вошла Аделаида Васильевна, "англичанка", и ребята разбежались по своим партам.

Следующая переменка была длинная, и тут уже я мог дать себе волю, тем более, что сорок пять минут урока я не потратил даром – рассказ сочинил на славу.

– Так вот, – продолжал я, когда ребята снова окружили меня, – вынырнул я еще раз. Глядь, a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже сбрасывает. А женщина приговаривает ему:

– Вынырнет, крикнет что-то и опять на дно. Сил у него, наверное, не хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень.

Тут до меня, наконец, и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?!

Я возмутился и закричал:

– Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите!

И как пошел кролем! А солдат мне кричит:

– Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь!

– Я и на спине могу, пожалуйста! – крикнул я.

Тут солдат разделся и бросился в воду. Плавал он здорово, потом я узнал, что у него первый разряд. Я – от него, он – за мной. Наконец оба добрались до берега.

Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись.

Вот так мне и не удалось утопиться.

Ребята молчали.

– Слушай, – вдруг сказал Семка, – а ведь тебе надо было камень на шею привязать.

– Правильно, камень, – загудели ребята.

– Камень – это идея, – сказал я. – Вы знаете, ребята, очень я был расстроен, не подумал про камень. Но следующий раз я без камня и не полезу топиться. Это очень хорошая идея. Спасибо тебе, Сема. – И я свирепо глянул на Семку.

– Не надо, – закричали ребята и весело захохотали.

На радостях, что все так хорошо кончилось – я не утопился и снова подружился с ребятами, – я сделал стойку на учительском столе. Это был мой коронный номер, никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна – наш директор. Я заметил ее краем глаза.

– Атас! – зашумели ребята.

Я спрыгнул на пол и сказал:

– Я могу и больше простоять.

– Это я знаю, – сказала Екатерина Моисеевна. – Пойдем, Валерий, поговорим.

– Пожалуйста, – вежливо согласился я. – Но только не надолго, у нас сейчас контрольная по русскому языку.

– Хорошо, – улыбнулась директор.

И мы пошли в ее кабинет.

«ТРИ БОГАТЫРЯ»

Екатерина Моисеевна была маленькая и полная, и поэтому ходила медленно и при каждом шаге вздыхала.

Мы с ней вместе начали подъем по лестнице. Она сделает шаг, вздохнет, еще шаг и еще вздох. Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае.

И почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на четвертом этаже? Ей удобнее было бы на первом. А может, она нарочно, чтобы физкультурой заниматься и сбросить лишний вес?

Я только хотел спросить у Екатерины Моисеевны, правда ли, что она устроила свой кабинет на четвертом этаже, чтобы тренироваться, как она сказала:

– Ну что мне с тобой делать, Валерий? – И опять вздохнула.

Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать?

Сверху по лестнице с шумом и криком сбегали ребята. Не долетев двух метров до меня и директора, они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо, как будто им было лет по восемьдесят, не меньше. Ребята говорили: "Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", – а потом неслись с прежней скоростью и с прежним шумом.

– Ну, так что мне с тобой делать? – снова спросила директор, когда мы уселись в ее кабинете – она в кресло, а я на стул.

Я бывал в этом кабинете не раз и все хорошо помню, а поэтому не стал разглядывать "Трех богатырей" – огромную картину, висевшую на стене, прямо за спиной Екатерины Моисеевны. Я эту картину уже выучил на память. Могу в любой момент рассказать, кто какой меч держит и у кого какой масти лошадь. Сами понимаете, зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" – а как на него ответить, не знаешь. Каяться еще рано, надо выждать, вот и изучаешь картину. Мне уже пришла в голову мысль: хорошо бы директору для тех, кто часто бывает у нее в кабинете, вместо "Трех богатырей" повесить "Бурлаков", а потом вместо "Бурлаков" еще какую-нибудь картину. Так за несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали.

– Молчишь? – спросила Екатерина Моисеевна.

– Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, – сказал я. – Обещаю.

– Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого?

– Но почти месяц я держу свое слово.

– А на сколько сейчас ты обещаешь? – улыбнулась Екатерина Моисеевна.

Я заметил, что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни натворил, она улыбается. Но это, правда, наедине со мной. А при матери и учителях она совсем другой человек. Поэтому я люблю бывать в ее кабинете, когда мы вдвоем. Вот если бы еще вместо "Трех богатырей" повесить "Бурлаков", а вместо "Бурлаков"…

– Месяц будешь держать свое слово? – спросила Екатерина Моисеевна.

– Буду, – сказал я.

– Ну иди, на контрольную опоздаешь, – улыбнулась она.

Я поднялся, сказал: "До свиданья", кивнул богатырям – до скорой, мол, встречи – и пошел к двери.

– О матери подумай, – сказала Екатерина Моисеевна.

Я обернулся. Лицо директора было печальным.

– Ну, иди, – повторила она.

Я открыл дверь и еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну. Она снова улыбалась мне.

КАК Я УТЕШАЮ МАМУ

Я знал, какой у меня будет разговор с мамой. Мама сразу заплачет и скажет:

– Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка?

Я буду молчать. Я буду сидеть в кресле-кровати и молчать. Надо дать маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее. Потому что она сразу вскипает:

– Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки.

Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее кромешный ад и сплошные мучения.

Тут я обычно не выдерживаю:

– Но ведь я в милицию ни разу не попадал, я никого не грабил, не убивал.

Мои слова только воодушевляют маму:

– И ты считаешь, что это – достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил и убивал! Как у тебя вообще язык поворачивается говорить такое! Замолчи сейчас же.

Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать.

На несколько мгновений мама затихнет. Потом она снова скажет, как трудно одной воспитывать такого оболтуса, как я, и еще работать, зарабатывать на жизнь.

Моя мама ткачиха на камвольном комбинате. Она хорошо работает, ее фотография висит на Доске почета вместе с фотографией Семкиного дяди – главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал все уши ребятам в нашем классе. Но мамина фотография висит над фотографией Семкиного дяди, и это дает мне право иногда одергивать Семку.

А еще мама в месткоме. Она всегда о ком-то заботится, к кому-то ходит домой, и к ней все стучат по вечерам: "Вот какое дело, Петровна…" Поговорят, а потом гладят меня по голове, вздыхают и спрашивают: "Как дела, баламут? Двойки есть?" Я отвечаю: "Попадаются". Тогда они говорят: "Учись хорошо; без знаний, сам знаешь, сейчас никуда". Я киваю: правильно, никуда.

У мамы есть большая страсть – кроссворды. Если ее чем-нибудь можно успокоить, так только кроссвордами. Конечно, можно ее утешить пятерками по поведению, но это сложнее. Кроссворды добыть гораздо легче. Надо зайти к знакомым ребятам, выдрать последние страницы в двух-трех журналах, и все будет в порядке.

Так на этот раз я и сделал.

С кипой кроссвордов на столе я ждал прихода мамы.

Когда она пришла, все было, как я уже рассказывал.

В конце мама сказала:

– И когда ты уже будешь вести себя, как все? Ну когда?

Я подошел и обнял ее за плечи.

– Все будет хорошо, мама. Вот посмотри – новые кроссворды. Ты их еще не разгадывала.

– Какие? – встрепенулась мама.

Она тут же уткнулась носом в кроссворды.

– А я буду делать уроки, мама, – озабоченно вздохнул я. – На завтра уйму задали.

– Да, да, делай уроки, – не отрываясь от кроссвордов, пробормотала мама. Потом она закинула голову и рассмеялась: – Опять подкупил меня?

– Но ты и правда любишь разгадывать кроссворды. – Я тоже улыбнулся.

– Люблю, люблю. Делай уроки, не отвлекайся.

Некоторое время мы молчим. Я пытаюсь разобраться в задачке, а мама в кроссворде.

– Извини меня, Валерий, – говорит мама. – Как называется прибор, определяющий скорость подъема и спуска самолета? Из девяти букв.

– Не знаю, – я пожимаю плечами.

– Да, очень интересные кроссворды, – говорит мама и идет на кухню. Я слушаю, как она стучит кастрюлями, и думаю, что действительно все будет хорошо. Я начну хорошо учиться, стану поменьше валять дурака, и вообще – скоро зима.

ЧТО УМЕЕТ НОВЕНЬКАЯ

Я очень люблю это. Проснешься, выглянешь утром в окно, а во дворе лежит снег. Ночью выпал. Вчера еще была слякоть, грязь, дождь шел, а сегодня всюду снег.

И ты идешь по снегу и осторожно ставишь ноги, но не потому, что боишься испачкаться, как тогда, когда ты шлепаешь по лужам, а потому, что это первый снег и с ним надо быть осторожным.

Часто так случается, полежит снег пару часов, а потом исчезает, как будто его и не было. И становится так грустно, как будто ты друга потерял или ножик, отличный ножик променял на какую-нибудь ерунду. Потому надо глядеть в оба окна нашего класса, чтобы не проморгать той минуты, когда начинает таять первый снег. Потому что когда ты это видишь, ты чувствуешь, что снег еще вернется. Снег хитрит, через два дня он снова выпадет, никуда не денется.

Но сегодня мне приходилось туго. Я должен был наблюдать в оба окна за снегом, потом еще глядеть на Степана Александровича, который объяснял новый урок, и на мою соседку по парте Иру Голубицкую.

Она появилась в нашем классе только сегодня. Ее привела Лидия Ивановна. Новенькая вошла в класс так решительно и смело, что получилось, будто не ее привела Лидия Ивановна, а она привела Лидию Ивановну.

– Вот, ребята, новенькая, – сказала наша классная. – Она будет учиться с вами. Зовут ее Ира, фамилия Голубицкая. Ира – отличница и хорошая спортсменка. У нее разряд по гимнастике.

– И еще я играю на фортепьяно, – гордо сказала новенькая.

– Правильно, и еще Ира играет на фортепьяно, – повторила Лидия Ивановна.

– Ого! – подумал я вслух.

– Что ты этим "ого" хочешь сказать, Коробухин? – недовольно спросила классная.

– Я хотел спросить, когда мы сможем посмотреть, как она играет, – сказал я.

– Ты, наверно, мальчик, хочешь узнать, когда вы сможете услышать, как я играю? – ехидно спросила новенькая.

– Услышать я могу и по радио, а я увидеть хочу, – не сдавался я.

– Хватит, Коробухин, – оборвала меня классная. – Чтобы ты поменьше болтал, я посажу к тебе Иру.

Вот так оказалась у меня соседка.

– Перестань глазеть по сторонам, Коробухин, – услышал я голос Степана Александровича и очнулся. – Опять потом будешь говорить, что ничего не понял.

Я просто вспотел оттого, что старался все увидеть. Я решил, что буду смотреть только на Степана Александровича. Не шевелясь, я слушал учителя, и тут над моим ухом раздалось:

– Ах! Снег растаял. Как жаль…

Я глянул в окно и обомлел. Снег словно корова языком слизала. Только грязные струйки текли по асфальту. Я резко повернулся к моей соседке – что она понимает, эта девчонка, в первом снеге! Но лицо у Иры было каким-то задумчивым и грустным.

После уроков оказалось, что Ира живет в одном доме с нами. И мы втроем – я, она и Семка – потопали по улице.

– Мне так не нравится эта погода, – тянула новенькая. – У нас в Сибири знаете какая зима! Мороз такой, что птицы на лету замерзают.

– У нас тоже неплохие зимы, – утешал Семка Иру. – Правда, Валерка?

Он шел с новенькой впереди, а я за ними, и поэтому Семка все время оборачивался.

– И на лыжах вы катаетесь? – спросила новенькая.

– Еще как, – шумно выдохнул Семка. – Особенно Валерка здорово катается. Правда, Валерка?

Я еще раз смог полюбоваться на добродушную Семкину физиономию. Ира только слегка повернула голову.

– До свидания, мальчики, – сказала она возле дома. – До завтра.

– До свиданья, – торопливо сказал Семка.

Я слегка наклонил голову. Я помнил, что в каком-то фильме так гордо прощался один граф. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось показать, что я тоже кое-что смыслю в этих самых… великосветских манерах.

Новенькая посмотрела на меня долгим взглядом, улыбнулась и вбежала в подъезд.

– Какая девчонка! – Семка завертел головой. – Она в 25-й квартире живет. У нее отец майор.

– Уже успел все выведать? – зло спросил я. – Может, уже и влюбился? – Не знаю почему, но Семка меня сегодня бесил.

– Выдумываешь всякую ерунду, – обиделся Семка. Он покраснел и еще сильнее завертел головой.

– Ладно. – Я хлопнул его по плечу. – Приходи вечером на чердак. Дело есть, секретное.

АЭРОДРОМ ГЕНКИ ПРАВИЛЬНОГО

– Без Генки Правильного нам не обойтись, – сказал Семка.

– А ну его, зануду, – поморщился я.

Мы сидели на чердаке и обсуждали важное дело.

– Генка что-нибудь придумает, – настаивал на своем Семка, – такое, понимаешь, эффектное.

Генку Ракитина в нашем дворе прозвали Правильным за то, что все на свете он делает правильно. Он никогда не сделает такого, за что может здорово влететь.

Собираемся мы с ребятами залезть в яблоки к соседу. Генка мнется: "Нет, ребята, это нехорошо, я лучше домой пойду".

Или договариваемся отдубасить ябеду. Генка опять за свое:

– Нет, ребята, человека надо сперва словами убедить, а потом уже этими… кулаками.

А что ябеда давно не человек и, может, никогда не был человеком – это ему непонятно.

И все-таки Генка Правильный был единственным мальчишкой в нашем дворе, кому я иногда завидовал. Раз в месяц, а может и реже. Это случалось, когда Генка появлялся во дворе с моделью самолета под мышкой. Генка занимался во Дворце пионеров и уже неплохо конструировал разные модели.

Рядом с нашим двором за забором начинался пустырь. Там Генка устроил испытательный аэродром для своих моделей.

В день испытаний двор мгновенно пустел, и наступала оглушительная тишина. Ребята устремлялись на Генкин аэродром. Генка в такие минуты как будто никого не замечал. А может, и вправду ему ни до кого не было дела. Он видел только свои модели.

Генка становился в центре круга. В руке он держал веревочку, к которой осторожно привязывали новенький беленький самолетик. Модель была в руках у Мишки – друга и помощника Генки.

– Давай! – кричал Генка.

Мишка заводил моторчик. Самолет несколько мгновений чихал и фыркал, как простуженный первоклассник, а потом с легким жужжанием начинал описывать круги над пустырем.

Генка едва заметным движением управлял моделью.

Вот самолет подымается высоко, и мы задираем головы, чтобы его увидеть. А вот он резко снижается, сейчас, кажется, разобьется на мелкие кусочки… Но нет – снова несется, как живой.

Мы подбрасываем шапки вверх: "Ура!"

Я тоже рад: "Молодец, Генка!"

Иногда самолет падал. Тогда Генка был суров, он командовал громко и решительно. И все рады были выполнить любой его приказ. Даже я.

И вот самолет снова над пустырем, над нашими задранными в небо восхищенными лицами.

Вскоре испытания заканчиваются. Генка забирает модель и несет ее во Дворец пионеров. Ребята провожают его почтительной толпой. И снова о Генке ничего не слышно – до следующих испытаний.

– Давай попробуем, – не отстает Семка. – Гороху надо отомстить здорово.

Я соглашаюсь, потому что сам не могу ничего придумать. Мы сидим с Семкой целый час, а в голове ни одной интересной мысли. Разве это интересная мысль – пойти и поколотить Гороха за его штучки? А если он даст сдачи? Кулаки у него – будь-будь! Да и дружки у Гороха – здоровые ребята.

Мы спускаемся вниз с чердака.

– Слушай, Сема, а ученые, которые изобретают что-нибудь или открывают, тоже так здорово думают, как мы, или нет?

– Не знаю, – честно говорит Семка. – Наверно, так же, как и мы.

Мы выходим во двор и тут же натыкаемся на Генку Правильного.

Генка еле сдерживается, чтобы не разреветься, как настоящая девчонка. К груди он прижимает огненно-рыжего котенка по кличке Акбар. У Акбара оторван кусок уха, унылая морда в крови.

– Если бы я знал, кто это сделал, я бы с ним поговорил, я бы ему показал!..

У Генки такое настроение, что появись сейчас обидчик его Акбара, Генка разорвет его на части.

Он шел из Дворца пионеров. И вдруг услыхал взрыв и отчаянный кошачий крик.

– Ну словно ребенок маленький кричит, – рассказывает Генка. – Я сразу подумал, что это Акбар, наверно, с ним что-то случилось. Подбежал к сараю, а котенок лежит на крыше и мяукает. Жалобно так мяукает… Если бы я знал, кто это… – Генка весь кипел.

Я сразу понял, что это работа Гороха и его компании.

– Это Горох, – сказал я.

– Конечно, Горох, – подтвердил Семка.

– Горошко? – переспросил Генка. – Это сделал Горошко? Так пойдемте скорее и заявим в милицию.

Я поднял руки вверх и выразительно посмотрел на Семку. "Ну что я говорил, это же Генка Правильный, разве он может мстить, как настоящий мужчина!"

Но Семка не отчаивался:

– Послушай, Гена. Горох и его ребята издеваются не только над твоим котом. Они вот что придумали. Протягивают над тротуаром проволочку, тоненькую, чтоб не видно было. Один конец привязывают к дереву, а второй отводят в ворота. Там и выжидают. Появится старушка, они натянут проволоку, раз – и старушка уже на тротуаре. А вчера и мы с Валеркой попались на их удочку. Сейчас гололед начался, ты понимаешь, чем это грозит?

– Вот я и говорю: идемте в милицию и расскажем обо всем, – повторил Генка, и голубые глаза его засияли чистой верой в правду и справедливость.

– Послушай, Гена, – начал я. – А как им удалось взорвать твоего котенка?

– Это примитивный способ, – поморщился Генка. – Надо вырыть ямку, насыпать в нее карбида и залить водой. Карбид начнет пузыриться, знаете, как тесто подходит. Потом ставят на ямку с карбидом банку, а к ней привязывают кота. В банке проделывают дырочку, подносят спичку. И банка летит в воздух.

– С грохотом? – быстро спросил я. Я очень внимательно слушал Генку.

– Да, слышен не очень сильный взрыв, – недоуменно посмотрел на меня Генка.

– Объявляю операцию "Акбар", – торжественно сказал я, – начатой.

ОПЕРАЦИЯ «АКБАР»

– Почему «Акбар»? – спросил Генка.

– В честь твоего героического котенка, – объяснил я.

– А что это будет за операция? – не отставал Генка. Как человек техники, он хотел сразу схватить суть дела.

Легко сказать – "схватить суть", если я сам толком не знал, что это будет за операция. Но название было придумано, а это уже половина дела.

И снова мы сидим на чердаке – теперь втроем: Генку мы все-таки уговорили – и что есть силы ломаем головы. Идеи сыплются одна за другой.

Сперва – юмористические.

– Нужно достать большую банку, привязать к ней Цитруса и пустить все это на гороховцев, – предлагает Семка. – Будут удирать без оглядки.

Цитрус, которого Семка хочет напустить на Гороха и его ребят, здоровый волкодав дяди Васи, хозяина огромного сада. У него яблочка не выпросишь, не то что собаку.

– Тогда уж лучше слона пустить, – неловко шучу я только лишь для того, чтобы сказать хоть слово.

Потом появляются серьезные идеи. Их, конечно, предлагает Генка.

– Ребята, – говорит он, – мы в кружке недавно смастерили пять ракет.

И тут Генка сообщает такое, что мы с Семкой радостно вскакиваем и начинаем танцевать вокруг старого дивана, на котором восседает Генка. Мы танцуем боевой индейский танец. Мы не знаем, правильно ли он получается, потому что ни одного индейца в глаза не видали, и вообще у нас с танцами нелады… Но мы знаем одно – танцевать надо торжественно, с каменными лицами, изредка оглашая воздух воинственными кличами.

– Держись, Горох! Стрела поразит твое подлое сердце! – первым оглашаю воздух я.

– Ты велик, Генка, конструктор молний! – выкрикивает Семка.

Генка ерзает на диване и морщится.

– Ребята, мне домой пора. Родители волнуются, наверно. Завтра после уроков начнем.

Трезвый голос нашего друга превращает нас из индейцев в шестиклассников, и мы расстаемся до завтра.

Вы, ребята, конечно, хотите узнать, что за идею предложил Генка Правильный, если мы, люди в общем серьезные, пустились в пляс. Вы не обижайтесь, ребята, скоро я вам открою все секреты. Но не сейчас, а чуть попозже. Потому что вам просто не интересно будет читать дальше.

Итак, назавтра на аэродроме Генки Правильного, который был переименован в ракетодром "ОА" (как вы совершенно правильно догадались – операция "Акбар"), начались тайные, невидимые приготовления. Мы работали по вечерам, чтобы Горох и его ребята ничего не заметили. Наш ракетодром был совсем близко от их дома – всего метрах в ста или чуть дальше. И поэтому кто-нибудь из нас – или Семка, или я – дежурил возле дома Гороха, чтобы, как кто появится, предупредить товарищей.

Но нам просто везло. Все эти вечера гороховцы сиднем сидели дома: наверно, хоккей по телевизору смотрели.

И вот наконец все готово. Операция "Акбар" вступает в решающую фазу. Сегодня на вечер назначен бой Гороху и его компании.

…Темнело рано. Раз, два – и уже вечер, а всего только пять часов.

– Я пошел, – говорю я. Семка и Генка смотрят на меня с восторгом. Я иду прямо к нашим врагам. Я должен задраться с ними, а потом…

– Ты не тяни, – советует Семка. – Ударь раз и беги назад.

– Может, и вообще бить не надо, – мнется Генка. – У нас достаточно устрашающих средств.

– Ладно, – соглашаюсь. – Я мигом.

Я направляюсь к дому Гороха. Иду неторопливо, чтобы обдумать план действий. Собственно, чего тут думать?! Я должен задраться с ними, а потом…

Компания Гороха в полном сборе.

– Смотрите, кто к нам пожаловал, – замечает меня издали Горох. – Посол не очень дружественного государства… Чем могу служить?

Ребята Гороха заняты своим обычным делом – привязывают проволочки к деревьям. Готовятся к вечерней "охоте".

– Вот что, – говорю я тоном майора милиции. – Немедленно прекратите свои хулиганские делишки. Иначе… – я делаю многозначительную паузу.

– Иначе? – Горох дурачится и приставляет к уху ладонь, как это делают старики, когда плохо слышат.

– Иначе ты получишь по морде, – перехожу я на обыкновенный язык.

– Что, что? – все еще строит из себя глухого старика Горох.

– А вот что, – я делаю выпад и… вспоминаю Генку Правильного. Сдерживаюсь и только сильно толкаю Гороха в плечо. Тот, поскользнувшись, падает. Его компания набрасывается на меня.

Увернувшись, я мчусь назад, к Семке и Генке.

– Держи его! – кричит вскочивший на ноги Горох.

И ребята, тяжело сопя, несутся за мной.

Вот я уже на ракетодроме. Сейчас, сейчас, голубчики…

Ба-бах!

Вот оно. Такого и я не ожидал. Шагах в пяти сбоку взлетает вверх ракета. И какая! Каждый задерет голову, чтобы увидеть такую ракету. Она вся светится и медленно подымается в темное небо.

Горох и его ребята, конечно, останавливаются и задирают головы. И вдруг их охватывает смятение. Светящаяся ракета раскалывается на две части и стремительно летит вниз, прямо на головы Гороху и его "охотникам".

Те – бежать. Куда? Конечно, в разные стороны. И тут начинается не менее веселое: срабатывает целая система банок с карбидом, которую придумал Генка.

На ракетодроме стоит сплошное: бах-ба-бах, трах-тара-рах!..

Наконец, оправившись от страха (банки с карбидом все-таки вещь более знакомая), наши враги удирают к своему дому. И тут на их пути вырастает Семка.

– Руки вверх! – кричит он и достает из-под пальто… ракету.

Точно такую, светящуюся, как та, которая испугала гороховцев.

– Руки вверх! – кричим и мы с Генкой, догнав улепетывающих противников. У нас в руках так же таинственно светятся ракеты. Мы их держим, как автоматы.

Гороховцы поднимают трясущиеся руки.

– Ну что, пускать? – спрашиваю я у Гороха.

Его всего передергивает.

– Что ты! Мы за мир!

– Ну так вот! Мы великодушны, – сдержанно говорю я. – Пленных не берем. Но если вы еще раз повторите свои штучки, то… – Я выразительно киваю на ракеты.

Горох так же выразительно прикладывает руки к груди: мол, никогда, ни за что, и вообще о чем речь…

– Проваливайте! – командую я.

Опустив головы, Горох и его ребята бредут к дому. Они изредка оглядываются – не пальнем ли мы им в спину. А мы поспешно удираем на чердак: от наших взрывов вокруг поднялся переполох.

На чердаке я спрашиваю Генку:

– Ну, как? По-моему, это не хуже милиции?

Генка улыбается.

– Пожалуй.

Я командую:

– Отряд, стройся!

Когда Семка и Генка вытягивают руки по швам, я говорю:

– Объявляю благодарность за блестящее проведение операции "Акбар". Кот отомщен, мы тоже. Враг, конечно, силен и коварен, но я думаю, что он долго будет помнить наш салют. Ура!

– Ура! – завопили ликующие Семка и Генка.

А потом мы уселись на старом рыжем диване и Семка спросил:

– Ген! А как краски называются, которыми мы вот эти штуки покрасили? Люми…

– Люминесцентные, – ответил Генка.

В руках мы держали обыкновенные полешки, которым искусные Генкины руки и не очень ловкие наши придали форму ракет. Наши "ракеты" сейчас были совсем не страшные. Они даже не светились, потому что…

– Потому что, – сказал Генка, – люминесцентные краски светятся только в темноте. А здесь лампочка горит.

И тут мы с Семкой поднялись и снова завели боевой индейский танец. А Генка снова поморщился и сказал:

– Ребята, мне домой пора. Родители, наверное, беспокоятся.

Вот и все. Нет, не все. Та ракета, которая взлетела в воздух и поразила Гороха и его ребят, была самая всамделишная. Ее Генка смастерил в кружке Дворца пионеров.

Конечно, жаль, что ракета погибла. Оригинальная конструкция у нее была. Но погибла ракета, выполняя благородное задание. А ради хорошего дела и помереть не жалко.