Текст книги "Мы - истребители"

Автор книги: Владимир Поселягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– М-да, тяжелые дни будут, – констатировал я. После чего, вздохнув, пошел в спальню – проверить парадный китель, висевший в шкафу.

Поправив ушанку, чтобы была чуть набекрень, по последнему писку армейской моды, вышел в подъезд и, закрыв квартиру, продолжая насвистывать, стал спускаться вниз по лестнице, проигнорировав лифт.

Пройдя мимо своего «опеля», я подошел к черной «эмке», присланной из политуправления.

– Сейчас куда? Сразу на радио? – поинтересовался у водителя, садясь на заднее сиденье.

– Да, товарищ майор. Там вас ждут, батальонный комиссар Жванецкий ждет.

– Понятно.

Со времени моего первого приезда все заметно изменилось. Стекла были вставлены на свои места, в коридорах стало меньше народу, а вот главред оказался все тот же.

– Здравствуйте, Павел Анатольевич.

– Здравствуй, не забыл, значит? – ответил он, пожимая руку.

– Первое выступление, как тут забудешь? Выступление через полчаса?

– Да. Ты готов?

– Конечно. Текст выступления написал, цензура с мелкими поправками одобрила, так что можно пообщаться.

– Хорошо. Давай сейчас к Жванецкому, потом в студию. Мы пока готовимся.

– Лады.

– Вячеслав, я, конечно, все понимаю, но говорить такое в эфире?!

Комиссар Жванецкий из отдела пропаганды и агитации ЦК партии мало походил на своего современного прототипа. Высокий худощавый мужчина с рыжеватыми волосами и такими же усами.

– Сами просили заранее прислать свою речь и какие песни буду исполнять? Прислал, не нравится.

– Да нет, все, что ты написал и будешь исполнять про нас – это все нормально, одобрено наверху. Но они попросили вежливо попридержать коней. Информация, конечно, интересная, но англичане сейчас наши союзники.

Я пожал плечами. Про англичан написал, просто чтобы они получили информацию, а то, что ее в эфир не допустят, прекрасно знал и сам.

– Таких союзников при рождении в мешке топить надо.

– Возможно, это и так, но сейчас пока рано об этом говорить. Кстати, откуда про англичан такая информация? Да еще подробная?

Вопрос был явно не Жванецкого, тут торчали уши Никифорова.

– Люди говорят, а я умею слушать.

– Не хочешь говорить?

– Нет.

– Ладно. В общем, программа выступления одобрена, так что можешь идти в студию, только я тебя прошу, ПРО АНГЛИЧАН МОЛЧИ.

Внимательно посмотрев в глаза комиссара, я кивнул:

– Хорошо.

В студии уже все было готово. Графин с водой слева, салфетки справа. Папка с речью – вдруг что забыл из того, что сам написал, – прямо передо мной.

– Привет, – поздоровался я с диктором. Этот был другой, помоложе.

– Ого, чуть кисть не раздавил! Гирями увлекаешься? – поинтересовался парень, представившийся Толиком.

– Ага, эспандерами. Вести вместе будем?

– Конечно, вдруг что не то скажешь, буду исправлять ситуацию, – ухмыльнулся парень. Позитивный, это хорошо, у таких язык неплохо подвешен.

– Понятно. Начинаешь ты?

– Программку не читал?

– Читал. Там начала нет.

– А, тебе вчерашнюю копию дали, понятно. На вот, пока до эфира пять минут, изучи.

Взяв десяток листов, я стал читать предисловие.

– Ну все понятно. Тут только концепция начала выступления изменилась, а так все то же самое.

– Раз прочитал, начинаем. До эфира минута.

– …и они считали СССР колоссом на глиняных ногах. Толкни – упадет. Что уж тут скрывать, в чем-то они были правы. Наша политика войны на чужой территории ничего не могла противопоставить танковым клиньям Гудериана, Клейста и Гёпнера. Да, сейчас ситуация нормализовалась. Генералы и командиры мирного времени в большинстве своем или научились воевать, или выбиты подчистую из-за приказа в уставах находиться на линии фронта в командирской форме. То-то немецкие снайперы радовались, когда издалека в зеленой массе бойцов мелькала форма командира со всеми его нашивками. А мы еще удивляемся, почему среди комсостава такие потери. Я в курсе, что пишутся новые уставы, по ним командиры должны на первой линии быть одеты в форму красноармейца, только звания в петлицах соответствуют, но когда это все будет…

Толик, диктор, что сидел напротив, уже перестал предупреждающе корчить рожи, а взял тяжелый графин с водой и стал прицеливаться. Хмыкнув, я кивнул. Да, опять ушел от текста в сторону, четвертый раз за полчаса эфира, но грань не переходил.

– …Так что вам нужно знать главное: армия УЧИТСЯ воевать, и одна только Керченская операция тому пример. Семьдесят тысяч военнопленных – это вам не фунт изюма. Наши стрелки превратились в настоящих бойцов. Недавно я получил письмо от одного красноармейца, он спрашивал, почему я не пою про пехоту. Под письмом подписалась вся рота. Отвечу. Несколько песен у меня есть, и сейчас я исполню первую из них. Ведь фактически пехота – это кто? Это стержень любой армии. Я скажу, самая важная часть армии – это стрелки и никто более. Кто первыми входят во вражеские города, окопы, укрепления? Пехотный Ваня. Кто ходит в атаку и принимает первый бой? Это все пехота, царица полей. Остальные, как артиллерия, танковые войска, авиация, это всего лишь придаток, усиление для пехоты. Поэтому эта песня для вас, ребята.

Звякнув струнами, гитара плотно прижалась к груди и животу.

От границы мы Землю вертели назад —

Было дело сначала.

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи.

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем Землю шагами,

Понапрасну цветы теребя,

Мы толкаем ее сапогами

От себя! От себя!..

(В. Высоцкий)

Закончив, на миг застыл. Проведя рукой по лицу, удивленно посмотрел на мокрую ладонь. В песню я вложил душу.

– Эту песню я исполняю не в первый раз, второй, если честно. В первый раз – в августе сорок первого ребятам из госпиталя. Я часто в свободное время приходил в близлежащий госпиталь и пел. Это помогало, врачи мне сами говорили, многие неходячие требовали, чтобы их несли на поляну, где был концерт. Не беспокойтесь, их выносили санитары, так что аншлаг обычно был полный. Так вот, после того как я исполнил «Мы вращаем Землю», один из раненых, политработник с грозным видом поинтересовался, мол, почему от Урала, отступать собираетесь до него? Отвечу. Сейчас на Урале наши заводы по вооружению, там куется наша победа, именно от этих заводов и оттолкнулся комбат, это такая идиома. Раненым, как уже сказал, песня понравилась, но больше я ее не исполнял. К сожалению, некоторые раненые слишком близко приняли ее к сердцу, случилось несколько трагических случайностей. У двух раненых остановилось сердце…

Время уже заканчивалось, Толик вытирал потное лицо – все-таки я вел эфир на грани фола. В принципе по программе, просто добавлял что-то свое или расширял некоторые мелкие темы.

– …и я говорю, немцы до сих пор не понимают, во что они вляпались, придя к нам. Это у европейцев чуть что – лапы кверху. Русский медведь не таков, он сможет стерпеть два первых удара, но потом его не остановить. Неужели они не понимают, что скоро мы будем в Берлине? И мы прощать ничего не будем. Ответят за все, особенно однояйцевый бесноватый. Время эфира заканчивается, но время еще есть. Вы уже, наверное, слышали мои новые песни, которые в последние пару дней крутят по радио, так вот записали мы их восемь штук, и одну я попридержал, решив дать ей жизнь сейчас, прям тут в эфире. Итак: «Казаки в Берлине».

По Берлинской мостовой

Кони шли на водопой.

Шли, потряхивая гривой,

Кони-дончаки.

Распевает верховой:

– Эх, ребята, не впервой

Нам поить коней казацких

Из чужой реки.

Казаки, казаки,

Едут, едут по Берлину

Наши казаки.

(Ц. Солодарь – Д. Покрасс)

– Как вы слышали, записывал песню вместе с хором. Помогли ребята студенты, у них был хор, и как вы слышали, спели они очень даже неплохо. Мое время заканчивается, но сказать я успею. Запомните, мы, русский народ, непобедим. Победа будет за нами!

Когда я сел через открытую водителем дверцу в машину, то обнаружил, что, во-первых, это другая машина – спутать было не трудно, на вид они были одинаковы – во-вторых, на переднем сиденье довольно скалился Никифоров.

– Ну что, хорошо замаскированный «шпиен»? Пора поговорить!

Известие я встретил без улыбки, только кивнул. Это приглашение на серьезный разговор ждал постоянно и сейчас испытал облегчение. Ожидание – самое тяжелое в жизни – закончилось.

– Вопрос можно?

– Задавай.

– Зачем меня выпустили в прямой эфир без записи? Могли же просто запись сделать, и все. В любое время в эфир.

– Мог бы и сам догадаться.

– Ловили на логичности и знании предмета? То есть слушали, о чем я говорю?

– Да, ты никогда бы не сказал в записи то, что мог наговорить в прямом эфире.

– И получилось поймать на противоречии?

Обернувшись, Никифоров несколько удивленно посмотрел на меня! Я старался держаться непринужденно, но на душе стало тревожно.

– Конечно!

– Садись, – кивнул майор на стул перед столом, сам же, прикрыв дверь, сел напротив.

– Разговор будет настолько серьезен? – поинтересовался я, наблюдая, как он приготавливает писчие принадлежности.

Стенографиста не было видимо, Никифоров не хотел, чтобы наша беседа вышла за эти стены.

– Хочешь затянуть начало разговора? – хмыкнул особист. – Давай я начну, а ты слушай. Хорошо?

– Лады.

– Когда я привез тебя в полк, мы пытались навести все справки, какие только можно. Сперва этим просто некогда было заниматься – враг рвался к столице, захватывая все больше и больше территорию СССР. Однако когда фронт более-менее стабилизировался, мы вернулись к твоей биографии. К этому времени ты стал известным летчиком, командиром, орденоносцем. Твои победы с жаром обсуждались в каждом истребительном полку. Даже возник лозунг: «Все равняемся на лейтенанта Суворова». Однако сбору информации это не мешало. К сожалению, ты попал в госпиталь, могли ногу отрезать, но врач рискнул. Ты не знал? Хирург несмотря на возможность сепсиса вскрыл рану, нашел гнойник и вычистил его. Так что ногу сохранили. Продолжим… Все, что ты рассказывал, в той или иной степени оказывалось правдой. Немного, совсем чуть-чуть, как будто ты слышал о событиях, но не видел сам. Так что фактически твое личное дело фикция, там нет ни крупицы правды. Франция? Ложь, но достоверная, все, что ты говорил о городе, правда, но такая семья там не жила. Однако даже обстановка небольшого кафе и пирожные, которые печет хозяйка по семейным рецептам, оказались правдой. Однако НИКТО не опознал тебя. Наша разведка с ума сходит. Все, что ты описываешь, до последнего дерева у соседа – правда, но нет никакой информации, что ты присутствовал там. Дальше…

Слегка склонив голову, я исподлобья смотрел на Никифорова, который ходил из угла в угол и говорил и говорил. В течение часа молча слушал, как он монотонно перечисляет все нестыковки в моей истории, сплетая их с моими «озарениями» и «летным опытом». Не обошел стороной и то, как я осторожно сливал разную информацию как через эфир, так и через бойцов и командиров.

– …поэтому-то мы и отслеживали все твои контакты. Радио очень помогло с опознанием. Ты думал, мы ничего не поймем? Не нужно держать нас за дураков. Ты неплохой агент влияния, смущает только количество сбитых и лютая нелюбовь к англичанам, хотя мы думали, что ты их человек. Хотя сейчас даже не знаем. Вот я и хочу спросить: кто ты?

Ответить было нечего.

– Молчишь?

– Думаю, – буркнул я, размышляя над словами особиста.

Это надо же – подсылали людей, которые осторожно расспрашивали меня о жизни, о семье… Блин, а я даже не обратил внимания, что меня ловят на нестыковках!

– Чаю хочешь?

– Да.

После совместного распития горячего напитка Никифоров спросил:

– Ну что?

– Нет!

– Что «нет»?

– То, что я рассказал, фактически правда.

– Фактически?

– Кое-что я утаил.

– И много?

– Процентов пятьдесят, но вам это несущественно.

– А если мы проявим твердость в вопросе?

– А зачем? Может, я предал кого? Плохо воюю?

– И все-таки?

– Здесь вопрос даже не в том, расскажу я правду или нет, а услышите ли вы ее и поверите в эту правду? Физических доказательств моих слов у меня не будет. Поэтому я и не хочу обсуждать, откуда и кто я.

Откинувшись на спинку кресла, Никифоров стал пристально изучать меня, барабаня пальцами по столу.

– Только поэтому?

– Нет… Еще потому, что как только информация выйдет за пределы этого кабинета, моя жизнь не будет стоить ни копейки. Меня попытаются убить, и ты можешь не успокаивать, что защитите, не сможете. Я тоже понимаю, что в любом из боев меня могут убить, но это будет ПРАВИЛЬНАЯ гибель.

– Уверен?

– Да.

Особист снова забарабанил пальцами.

– Странный у нас разговор получился.

– Это да, вопрос можно?

– Задавай.

– Кто санкционировал поговорить со мной?

– Хозяин.

Я в первый раз услышал, как стали назвать Сталина, раньше такого не было.

– Понятно… Давайте придем к компромиссу: вы не задаете вопросов, откуда и кто я, и получите то, о чем и не мечтали.

– Что ты имеешь в виду?

– Алмазные копи на территории СССР. Месторождения нефти. Я про многое могу рассказать.

– Этому можно верить?

– Мой дядя – экстравагантный человек. Ты читал роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»? Остап Бендер – великий комбинатор? Он очень похож на моего дядю. У него были карты со многими месторождениями, я помню где. Он пустышками не занимался.

– Ты хочешь откупиться? – мрачно хмыкнул Никифоров.

– Можно и так сказать. Знаешь, я давно хотел рассказать про них, но не мог придумать предлога, а тут сам Бог велел. Ты не думай, меня самого воротит от этой беседы, понимаю, что делаю неправильно. Хочу рассказать, кто я и откуда, но не могу, понимаешь? На данный момент, как мне кажется, это единственный выход.

– Нет, не понимаю я тебя.

Вздохнув, я попросил:

– Ты передай мое предположение товарищу Сталину. В общем, вы не спрашиваете, кто я и откуда, а я даю полную информацию обо всем, что знаю… И еще. Время покажет, может, еще передумаю. Пусть французская версия будет основной.

На этом наш разговор закончился. Домой меня не отпустили, оставили ночевать в наркомате. Из комнаты меня не выпускали, даже ужин принесли. Парни ходили по двое, принесли поднос, унесли, и все молча. На то, что у меня не забрали оружие, они не обращали внимания.

Ночью я не спал, все прокручивал и прокручивал в голове прошедшую беседу с майором. И чем больше думал, тем больше понимал, что был не прав. Скоро бои под Харьковом, в которых мы понесли огромные потери. Не знаю, как тут будет, но нужно подстраховаться. Теперь можно рассказать и про алмазы, и про нефть. Это поможет, даст молодому государству встать на ноги. Да и про жизни миллионов людей, погибших в этой войне, я помнил. Нужно менять решение, но перед глазами стояло голубое-голубое небо и падающий «мессер», оставляющий дымный след.

Утром после завтрака сделал зарядку, ожидая, когда за мной придут, но никто не приходил, ожидание становилось тревожным. Наконец часам к трем дня замок на двери глухо щелкнул, скрипнули петли, и в комнату заглянул паренек в фуражке. Второй, как я мысленно называл его.

– Товарищ майор, переоденьтесь.

В его руках была моя парадная форма, которая висела в шкафу, когда я уходил на Всесоюзное радио. Вещи я не сдавал, ключи от квартиры при мне. Интересно.

Быстро переоделся и, поправив кобуру с маузером, чтобы она висела строго по уставу, вышел из комнаты.

– Следуйте за мной.

Мы вышли из наркомата и сели в служебную «эмку», вторая следовала в сопровождении. Церемония награждения должна была проходить в семь вечера, значит, меня везли не на нее, но как же я удивился, когда мы проехали арку кремлевских ворот.

Запутанные коридоры, где на каждом повороте охранник, красные дорожки, несколько встреченных командиров НКВД – похоже, меня вели к Сталину. Что не ошибся, я понял, когда увидел бессменного секретаря Хозяина, Поскребышева.

– Оружие? – протянул руку секретарь.

– Все?

– Все.

Присутствующие настороженно наблюдали, как я доставал из-за пояса второй пистолет, а из-за голенища сапога финку.

– Проходите, – велел Поскребышев, положив трубку и убирая оружие в ящик стола.

В кабинете, кроме Самого, присутствовал еще и Берия. Никифорова не было.

Остановившись у стола, я четко отдал честь:

– Здравствуйте, товарищ Сталин. Здравствуйте, товарищ Берия.

Берия молча кивнул, Сталин не отреагировал.

– Мы принимаем ваше предложение, – коротко и несколько сухо сказал он.

«ЗиС» тылового обеспечения Второй Ударной Армии, переваливаясь на колдобинах, медленно полз по разбитой танковыми гусеницами дороге. С удобствами развалясь на новых красноармейских кальсонах, пачками лежавших в кузове, я с интересом оглядывался, рассматривая разруху вокруг. Подбитые и раздавленные пушки, сгоревшие машины, остовы которых торчали тут и там, обломки самолетов, печки сожжённых деревень… Бои тут кончились всего неделю назад. И бои страшные, одних танков я насчитал более полусотни. Своих не видел, кроме двух сгоревших «тридцатьчетверок» и одного старого Т-37, рембатовцы тут уже побывали и всю технику, которую можно восстановить, утащили на ремонт. Остальные были немецкие. Как раз сейчас мы выехали из густого леса и проехали мимо восьми целых Т-4, стоявших колонной с открытыми люками. Их охраняли три бойца под командованием усатого сержанта.

– Стой! – услышал я девичий крик. Приподнявшись над кабиной, посмотрел, что там впереди. А впереди оказалась развилка с девушкой-регулировщицей, которая тормознула нашу колонну, состоявшую из пяти машин и трофейного бронетранспортера на гусеничном ходу.

На дорогах сейчас опасно, немцев достаточно быстро согнали отсюда, те части, что не успели отойти, бандитствовали. Назвать их партизанами просто язык не поворачивался. Наши, конечно, чистили тылы от таких окруженцев, но успевали не всегда, хотя водитель говорил, что в первые дни по дорогам без сильного прикрытия вообще не ездили, продемонстрировав пулевые отверстия сбоку кузова во время дозаправки.

Громыхая траками, мимо нас ползли мощные тягачи, тащившие тяжелые орудия. Именно их пропускала регулировщица, остановив нас и две машины с противоположной стороны. Причем одна была командирская.

– Долго стоять будем, товарищ гвардии подполковник, – встав на подножку, сообщил водитель.

– Вижу. Дивизион со всем обеспечением идет.

– Так точно, товарищ гвардии подполковник. Полчаса стоять будем, не меньше.

– Пойду, прогуляюсь до танков, там за ними вроде кто-то из наших лежит. Хвост вижу разбитый. Без меня не уезжай.

– Не уеду, товарищ гвардии подполковник.

– Товарищ гвардии подполковник, а можно с вами? – выглянула с места пассажира девушка-фельдшер со звездочками лейтенанта на погонах. Я еще когда к машине подходил, заметил, что в кабине женщина, и отмахнулся от водителя, сказав, что поеду в кузове. Не гнать же мне ее было? Видимо, водитель сообщил девушке, кого они везут, поэтому, заметив, что она стреляет глазками, молча показал ей руку, пошевелив обручальным кольцом на пальце.

– Можно, – улыбнулся ей, – прошу.

Оставив парашют в кузове, я спрыгнул на дорогу, подняв легкую известняковую пыль, и, поправив складки комбинезона на спине, подал девушке локоть и повел к танкам, где стоял сержант, с интересом смотревший на нас.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – четко отдал он честь. Сразу видно, из старослужащих, наверняка начало войны встретил.

– Когда начал? – поинтересовался я.

Этот вопрос частенько звучал, когда встречались незнакомые военные.

– С конца июля сорок первого.

– А я с конца июня. Окружение Минска застал.

– Я знаю, товарищ подполковник. Биографию вашу читал, она, правда, вся зачитана была, но народ в очередь выстраивался.

– Да, их что-то мало выпустили. Всего двадцать тысяч экземпляров.

– Может, еще будут?

– Может быть… Откуда трофеи? – поинтересовался я, кивнув на серые махины, в люк ближайшей в этот момент заглядывала Зоя, как представилась фельдшер.

– А, забавный случай. Наши тут четыре дня назад проходили, в головном дозоре три бэтэшки шли, с десантом. Как из леса выскочили, танки увидели, ну и с ходу атаковали. Ладно хоть промазали, танки без экипажей были.

– А экипажи где?

– Во-о-он там были, – указал сержант в сторону опушки, – обед у них, вот и попались. Сейчас, небось, шлепают где-то у нас в тылу в колонне пленных. Ругаются, что так попались… Товарищ фельдшер, осторожней, рвануть же может! – вдруг крикнул сержант и побежал к Зое.

Последовав было за ним, хмыкнул. Лейтенант, оказалось, заглянула в кузов одного из грузовиков и случайно уронила мину от ротного миномета.

Мельком глянув, как сержант успокаивает девушку, у которой задрожали коленки от мысли, что могло произойти, направился к разбитому «Яку» со знакомым номером. Я не мог ошибиться, это была машина старшины Горелова, мы с ним встречались под Харьковом в прошлом году, когда освобождали город. Сорок второй год мне запомнился надолго, слишком много всего тогда произошло.

Запрыгнув на покореженное крыло, подошел к открытому фонарю, на котором еще остались брызги крови, и заглянул внутрь.

«М-да, судя по пробоинам, старшине досталось изрядно. Жаль, хороший пилот с уникальной манерой пилотирования».

Посмотрев на количество звездочек, только печально вздохнул: с прошлой нашей встречи Горелов довел свой счет до девятнадцати.

– Товарищ подполковник, не двигайтесь! – услышал я крик сержанта.

Обернувшись, с недоумением посмотрел на него:

– Что случилось?

– Вы на минном поле!

– Да? – Я искренне удивился. – А флажки где?!

– Это немецкое поле, они убрали обозначения, когда отходили.

– Понятно.

Развернувшись, я осторожно ступил на выгоревшую июньскую траву. Со стороны танков ахнули.

– Товарищ подполковник! – В голосе сержанта был настоящий ужас.

– Не боись, я по своим следам иду.

И действительно, следы каблуков на мягкой почве были видны отчетливо.

– Уф-ф, ну и напугали же вы нас, товарищ подполковник.

Кстати, забавно, на комбезе погон не было. Только на гимнастерке под ним, а все равно все называли меня правильно, хотя подполковника я получил всего месяц назад, перед отправкой на Белорусский фронт.

– Флажки установите. Подорвутся же так ненароком. Кто-нибудь до ветру пойдет или, как я, интерес к самолету проявит.

– Сделаем, товарищ подполковник, теперь точно сделаем.

– Товарищ подполковник! – раздался крик от нашей колонны.

Обернувшись, заметил, что проходят последние машины дивизиона, значит, сейчас поедем.

– Бывай, сержант. Да, все спросить хотел, сколько вы уже тут стоите?

– Третьи сутки охраняем.

– А что трофейщики? Техника же целая!

– Сказали, что передадут машины второму танковому полку, воюющему на трофейных танках. Те должны были забрать, но вот уже сутки ждем.

– Понятно, ждите, наверняка людей пришлют.

– Подождем, товарищ подполковник.

– Зоя, побежали!

Мы заскочили в начавшую двигаться машину. Сперва я помог сесть девушке, потом и сам взобрался в кузов. Похлопав по кабине, крикнул:

– Гони!

Закинув лямки парашюта на плечо, посмотрел вслед удаляющемуся «ЗиСу». До места базирования полка оставалось километра четыре, но проехать там невозможно, болото. Но хоть тропки были, об этом нам сообщил регулировщик на последнем перекрестке. Развернувшись, я потопал в глубь леса.

Когда впереди на опушке показались укрытые силуэты «Лавочкиных», меня уже встречали.

– Раздавишь, медведь, – прохрипел я в стальных объятиях Покрышкина.

Вокруг нас толпился народ. Техники, механики, летчики. Всем хотелось похлопать по плечу или прикоснуться ко мне. Однополчане радовались моему появлению, это, черт возьми, было приятно.

После всех приветствий командир полка повел меня в свою землянку.

– Я смотрю, ты подполковника получил? – кивнул Покрышкин на мои погоны, когда я стянул с себя лётный комбинезон.

– Ты тоже. Давно получил?

– Три месяца уже как.

– Понятно.

– Как жена? Все еще на сносях?

– Уже нет! – ухмыльнулся я, устраиваясь за столом.

– Кто?

– Мальчик. Денисом назвали. Маленький, красный, морщинистый, лысый и орет на всех… весь в меня. Теща сейчас с ними, ни от Аньки, ни от внука ни на шаг не отходит.

– Я когда узнал, что ты женился, изумился. Думал, ты все, не женишься никогда.

– Время лечит. Как ты, кстати, на своем посту? Не тяжело?

– Нормально. Раньше, когда ты меня на комполка выдвинул, тяжело первое время было, хорошо, что генерал Литвинова с собой сразу не забрал, а то вообще бы труба была. А так нормально, воюем. Кстати, вчера Микоян в одном бою трех «фоккеров» ссадил.

– Как он?

– Нормально. Героя получил – не возгордился. Молодец, хорошо летает, у него в звене трех хороших летчиков воспитали. Про одного наверняка слышал.

– Это Иванов который?

– Он самый. Шесть сбитых за один бой! Глядишь, и тебя скоро перепрыгнет, – лукаво улыбнулся Покрышкин.

– Да ради бога! Где сейчас Степка?

– На втором аэродроме подскока базируется. Ему уже сообщили, так что жди.

– Хорошая новость, давно мы с ним не виделись.

– Ты, кстати, почему пешком?

– Да я-то к вам как раз летел, но с «мессерами» повстречался… Охотники часто так далеко в тыл залетают?

– Бывает, – кивнул комполка.

– Ну вот мы и встретились. Четверо их было, если бы не попадание в масляный радиатор, то я бы и четвертого ссадил, а так ушел один.

– Троих свалил?

– Ага.

– Еще восемь, и ты перевалишь за сотню, – задумчиво протянул Покрышкин, насмешливо глядя на меня.

– Не завидуй. Фрицы новенькие? Верткие гады, стиль пилотирования незнакомый.

– А, так это ты на ребят фон Борга напоролся. Тот еще тип, недавно их группу из Франции перевели.

– Горят так же.

– Где бой был? – подойдя к карте, поинтересовался Покрышкин.

– Вот тут, а здесь я машину посадил. Там трофейщики стоят, поставил пару бойцов охранять.

– В штаб армии сообщил?

– Конечно, только толку-то? Машина экспериментальная, нужны специалисты. Нужно ее сюда, в полк везти. Я распоряжение отдал, к вечеру подвезут.

– Понятно. А что за машина?

– Да ты ее видел пару месяцев назад, в Центре.

– Это Поликарпова которая?

– Она самая. Фактически та же, но доработанная, вот и хотел ее в боевых условиях испытать… испытал.

– Серьезно повреждена?

– В полевых условиях не починишь, хотя нужно с нашими инженерами пообщаться. Стриж Каплина не забрал?

– Генерал? Нет, не забирал.

– Тогда вообще проблем нет. Этот из велосипеда самолет сделает.

Покрышкин засмеялся:

– Он может! Ладно, поговорили и хватит, пошли, там уже столы, наверное, накрыты. О, слышишь? Сто процентов Микоян садится, пошли.

– Идем.

Слушая ночную жизнь полка – как раз взлетали звенья ночников, – я лежал на снопе скошенной травы и смотрел на усыпанное звёздами небо. Вот снова фронт, после стольких месяцев пребывания в тылу. Сдержал все-таки Хозяин слово. Прикрыв глаза, я припомнил тот нелегкий разговор в Кремле, что произошел почти полтора года назад.

Сталин тогда каким-то чутьем почувствовал, что информация будет запредельная, поэтому, когда я скосил глаза на Берию, попросил того выйти. Даже причину нашел достаточно вескую.

– Слушаю, – хмуро сказал он, когда нарком вышел.

Задумавшись на несколько секунд, я стал рассказывать. Сперва бегло прошелся, кто и откуда, потом все, что привело меня в этот мир. Иосиф Виссарионович, молча смотря на меня, попыхивал трубкой и слушал, слушал. Всего рассказ затянулся на три часа, можно было и больше, но я помнил о церемонии, которая должна была скоро начаться.

– Такую версию ми даже не рассматривали. Ви, товарищ Суворов, точно уверены, что это не ваше прошлое? – с прорезавшимся кавказским акцентом спросил Сталин.

Я уже знал, что такое случается в моменты сильных волнений.

– Уверен в этом, товарищ Сталин. Я с ходу могу назвать два десятка несоответствий. Их, конечно, больше после моего вмешательства, но я отталкивался от тех, которые произошли до меня.

Дальше беседа не продолжалась, Сталину нужно было подумать, выбрать точку соприкосновения, определиться, как вести себя со мной. Поэтому я не удивился, когда зашедший по вызову хозяина кабинета Поскребышев вежливо попросил меня на выход.

Оружие мне не вернули, но хоть покормили в кремлевской столовой. Честно говоря, думал, там кормят просто отлично, но нет, обычный полдник, как везде. Выпендрежа, как в Госдуме в мое время, не было (приходилось мне там бывать, один из одноклассников был сыном депутата).

Награждение началось точно по секундам, ровно в семь. Я, как дважды Герой, сидел в первом ряду с невозмутимым лицом. Приходилось: фотографов много присутствовало, часто щелкали.

Честно говоря, у меня были мысли, что наградят третьей звездочкой, но реальность превзошла все ожидания. Несмотря на то что узнал, Сталин говорил спокойно, однако время от времени отчётливо прорезался акцент. Старые большевики и те, кто, вроде меня, знал об этой особенности Верховного, озадаченно закрутили головами.

Представленных к наградам было довольно много, я даже заметил пару знакомых лиц. И одним из них оказался капитан Покрышкин.

Меня вызвали первым.

После короткой речи Сталин лично приколол третью Звезду Героя, однако это оказалось не все.

– …по представлению политуправления Ставки, за большой вклад в культурное развитие страны приказом от двадцать восьмого марта тысяча девятьсот сорок второго года товарищ Суворов награждается автомашиной с дарственной табличкой. – Вождь вручил красную бархатную папку с дарственным представлением.

Взяв ее в руки, я заметил легкую, немного грустную усмешку в глазах Сталина.

Дальше все было как в тумане. После окончания награждения начался обычный банкет, где мы с двумя однополчанами-героями обмыли наши награды. Мы никого не трогали, сели в уголке и тихо беседовали под водочку с закуской. Покрышкин с Архиповым получили по первой высшей награде страны и были этому ужасно рады. У обоих личный счет перевалил за два десятка, у новоиспеченного майора даже больше.

– Какая еще гостиница?! Едем ко мне! И вообще, почему сразу ко мне не приехали?

– Да как-то беспокоить не хотели, Сев.

– Короче, сейчас банкет закончится, и ко мне.

Честно говоря, я хоть и выпил (немного. Что там пятьдесят грамм по три раза? Так, губы смочить), но не слишком верил, что мне дадут выйти из Кремля. Не та ситуация. И потому протянул Покрышкину ключи:

– Во, держи, я тут могу задержаться. Там женщина за квартирой присматривает, Глафира Ивановна, она устроит вас.

Посидеть после этого мы смогли всего полчаса, потом за мной пришли. Это был мужчина лет сорока в полувоенной одежде.

– Товарищ Суворов, пройдемте со мной.

– Хорошо, – ответил я, после чего, повернувшись к друзьям-однополчанам, добавил: – Теперь точно вряд ли увидимся. Давайте сразу попрощаемся.

А когда шел вслед за чиновником, ощутил в кармане тяжесть ключей. Сашка Покрышкин их незаметно вернул. Не дурак, он все понимал.

Дальше начался ад: расспросы, записи, гипноз, причем без шуток.