Текст книги "Гибель Царьграда"

Автор книги: Владимир Порутчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Гибель Царьграда

Что есть история – набор случайных и

разрозненных фактов, подобранных и

интерпретированных согласно замыслу её

очередного составителя. И вообще, друг

мой, на вашем месте, я не верил бы ни

единому его слову...

Из случайно подслушанного разговора

Насколько мне известно, все обладающие

вкусом люди – кстати, при этом многие

из них недавно побывали в Константинополе, —

сходятся на том, что, если бы любому

сведущему человеку дали возможность

обозреть земной шар и выбрать город,

более всего подходящий для столицы мировой

империи, он отдал бы предпочтение, городу

Константина, столь счастливо сочетающему

в себе красоту, роскошь, безопасность

местоположения и величие.

Сэр Вальтер Скотт

«Граф Роберт Парижский»

ПРОЛОГ

Говорят, что впервые он увидел Город в одиннадцать лет.

Лёгким мальчишеским шагом, в плотном кольце телохранителей и императорской стражи, напоминающий взъерошенного, вечно готового к драке воронёнка, прошёл он по константинопольским площадям и улицам, так словно хозяин проходит по комнатам только-только построенного для него дома и, восхищённо замерев подле Святой Софии, будто бы сказал:

«Это будет мой город!»

Сказал и, заметив испуг в глазах приставленного к нему ромейского вельможи, рассмеялся вдруг весело и звонко, беспечно обнажая молодые, ещё не испорченные жизнью зубы. А словоохотливому до этого вельможе в тот миг, говорят, померещилось, что вовсе не крест венчает фантастический купол собора. Но искушённый в дворцовых делах ромей умел держать лицо и через мгновение, как ни в чём не бывало, уже вёл дерзновенного мальчишку дальше: смотреть с крепостной стены на бухту, что причудливым рогом изогнулась почти у самого Города, на мягко покачивающиеся на её волнах корабли, среди пёстрой мешанины которых затерялись богато украшенные золотом и коврами галеры турецкого посольства...

А может и не было его здесь никогда, а это лишь досужие вымыслы торговцев, что перетирают мировые сплетни на средиземноморских базарах, но спустя десять лет этот мальчишка, ставший к тому времени полновластным властителем османов, привёл под стены Великого города свою многотысячную армию.

Мечты должны сбываться – так считал молодой султан Мехмед, и горе тем, кто окажется на пути к его мечте...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Весенним днём 1450 года, юная иберийская царевна – весёлая, раскрасневшаяся от бега, стремительно влетела в отцовский кабинет (как вбегала всегда, зная, что здесь ей рады), но, увидев рядом с отцом незнакомого человека, по виду чужеземца, тут же смешалась и остановилась в нерешительности.

– Мне сказали, что ты звал меня, отец... – тихо произнесла она по-иберийски, в то время как чёрные живые глаза её настороженно и одновременно с любопытством смотрели на гостя, который в этот момент тоже изучал её. У незнакомца было приятное лицо, обрамленное небольшой аккуратно подстриженной бородкой. Невысокий, тонкокостный, он не походил ни на властителя, ни на человека войны, а принадлежал скорее к сословию богатых торговцев или учёных мужей. Неизвестно отчего, но сердце у юной царевны вдруг ёкнуло, словно предчувствуя что-то очень важное, грозящее переменами в судьбе и это каким-то образом связано с визитом чужеземца.

– Да-да, моя милая, я звал тебя, – ответил отец и продолжил уже по-гречески. – Позволь представить тебе посланника императора ромеев, Георгия Сфарандзи. Он погостит у нас некоторое время...

Гость пробыл во дворце до лета: купался в целебных серных источниках, ездил с отцом на охоту и даже сопровождал его в разъездах по стране. Встречался он и с юной царевной. Прогуливаясь с ней в тенистом царском саду, под шум гремящей рядом Куры, рассказывал о далёком Константинополе, об огромных императорских садах с дивными цветами и птицами, о голубых водах Золотого Рога, что становятся золотыми на закате, и о многом другом, чем был славен Великий город. Рассказывал посланник и о нынешнем императоре Константине – человеке смелом, благородном и великодушном. Рассказывал так, словно бы очень хотел, чтобы ромейский император понравился юной царевне.

А на следующий день после отъезда гостя отец сказал дочке, то, что она уже давно поняла своим чутким девичьим сердцем.

– Ну, вот и всё, моя милая, – отцовский голос с приятной для слуха хрипотцой звучал в этот момент особенно ласково, мягко. – Решена твоя судьба: ты станешь женой императора ромеев. Он добрый христианин и будет тебе хорошим мужем. Скоро за тобой прибудет его посольство...

Но это «скоро» растянулось больше чем на год, и лишь осенью 1452 года в окутанный белёсыми туманами Тбилиси прибыли императорские посланники с брачным контрактом. В обратный путь уже вместе с невестой они должны были отправиться в конце будущей весны после Пасхи...

2

Последний ромейский автократор, Константин Драгаш Палеолог глядел из окна Влахернского дворца на вьющих гнездо аистов и, пожалуй, впервые не радовался пришедшей в город весне, ибо вместе с тёплым ветром и красноклювыми аистами принесла она с собой большую беду.

Беда эта, подобно грозовой туче, уже давно копилась, собиралась на подступах к городу и вот наконец пришла, заполнила собой всё окрест, хотя ещё вчера казалось, что отодвинет, разгонит её, как бывало уже не раз, божественная десница...

Но не разогнала, не отодвинула, и поверилось вдруг в страшное: это сам Господь, за грехи непоправимые вдруг отвернулся от Великого города, как когда-то от блистательного, многоголосого Вавилона...

До василевса доносили слова инока Геннадия, который по слухам уже несколько месяцев не выходил из своей монашеской кельи, пребывая в мосте и молитве, что нет будущего у государя и царства, предавшего веру отцов. Ему так же доносили слова мегадуки Луки, сказанные по поводу унии с латинянами, что, мол, лучше турецкая чалма, чем папская тиара. И вот пришла она – эта чалма, словно мегадука своими неразумными речами накликал на город беду, и под тысячами ног султанских рабов не стало видно земли, а вход в Золотой Рог перекрыли три сотни турецких кораблей...

Сейчас смиренный, будто бы и не говоривший своих роковых слов Лука стоял за спиной Константина вместе с императорским секретарём Георгием Сфарандзи и терпеливо ждал, пока василевс сам начнёт разговор. Но Константин, замерев в проёме высокого окна, не торопился повернуться к своим приближённым, уже предчувствуя, что новости, которые те принесли, увы, не обрадует его.

Имеющий глаза, да увидит: город не способен на длительное сопротивление, ибо какое может быть сопротивление, если жителей, способных держать оружие, осталось страшно мало, а под началом неразумного мегадуки всего лишь десяток боевых кораблей. Всё это уже знал василевс, и поэтому малодушно оттягивал начало разговора, наблюдая за парой длинноногих аистов, ещё в прошлом году свивших гнездо прямо напротив его покоев.

Этой весной аисты прилетели снова, и Константин обрадовался им как старым знакомым. Он готов был поклясться, что птицы тоже узнали его. Во всяком случае, каждый раз, завидев фигуру василевса в высоком окне, они не взмахивали испуганно крыльями, а лишь настороженно косились в сторону наблюдающего за ними человека своими чёрными глазами. Сегодня, так казалось Константину, в птичьих глазах отражалась охватившая его тревога...

За спиной раздалось негромкое покашливание.

– Да-да, время, – вспомнил василевс и, отвернувшись от окна, дал знак секретарю начинать.

– Мы провели перепись, как ты велел, – бодрым голосом начал тот и зашуршал свитками, которые до этого держал под мышкой. – В городе слишком многом малолетних детей, стариков и женщин... В общем, мы располагаем лишь четырьмя тысячами воинов, государь...

Сфарандзи ещё что-то говорил, тыча пальцем в свиток, но Константин уже не слышал...

Четыре тысячи!

Готовый к самому худшему, он всё-таки не ожидал, что их окажется так мало.

Константин нервно дёрнул щекой и резко рубанул рукой воздух, словно в кулаке сейчас был зажат тяжёлый, до седла рассекающий всадника меч. Эх, если бы под его началом было бы не четыре, а хотя бы четыре раза по четыре тысячи отборных закалённых в боях воинов, он сумел бы показать туркам, что значит сокрушительный удар ромейского войска, и не одна бы чалма вместе с головою её обладателя покатилась бы во прах.

Да, потускнел, полустёрся слепящий прежде блеск двуглавых ромейских орлов... А ведь было время, когда гордо летели они над пограничными крепостями, внушая страх недружественным соседям, а особые золотые часы в императорском дворце показывали то, что в данный момент происходило на далёких рубежах империи: час дня обозначал активность восточных народов, два – арабов, третий оповещал о приближении очередного войска крестоносцев, спешащих в Святую землю... Когда на сигнальной, вознёсшейся над городом башне загорались огни, специальный человек во дворце считал их количество и спешил передвинуть стрелки на соответствующий час...

Но однажды, торопливый грабитель, словно в насмешку считающий себя носителем креста, безжалостно выломал стрелки, разрубил тяжёлым мечом искусно выделанный корпус – и не стало золотых часов. Впрочем, к тому времени они были уже не нужны, ибо границы империи сжались почти до размеров Константинополя, а сам Великий город надолго оказался во власти крестоносцев. Вскоре и от разграбленного императорского дворца остались только лишённые крыши развалины – обиталище бродячих собак и нищих.

И хотя, спустя полвека, славный предок Константина, Михаил Палеолог выбил латинян из города, никогда уже не был восстановлен ни дворец, ни золотые часы его, ни былое могущество тысячелетней державы, а императоры теперь жили в куда более скромном Влахернском дворце. Что и говорить, потускнел, полустёрся слепящий прежде блеск золотых византийских орлов...

А секретарь тем временем продолжал:

– В городе есть ещё несколько тысяч наёмников, в основном итальянцев. Они тоже готовы сражаться за тебя, государь... Но...

– Что «но»? – нахмурился Константин. – Ну, продолжай же…

– Им нужны гарантии. Денежные гарантии, государь... Их мечи стоят денег и немалых денег... А казна…

– Хорошо, обсудим это чуть позже... А пока, прошу, чтобы никто в городе не знал о том, сколько у него защитников.

Сфарандзи склонил голову в поклоне, а заметно помрачневший василевс наконец обратил свой взор на мегадуку.

– Что с кораблями? – сухо спросил он...

А за стенами дворца уже просыпался Великий город. И всё вроде бы было как всегда. Звонили к заутрене колокола. Так же торопились к домам зажиточных горожан молочницы с большими полными парного молока кувшинами, открывались лавки и пекарни, и запах свежеиспечённого хлеба разносило ласковым весенним ветром по городским улицам...

Правда, за последнюю неделю хлеб подорожал чуть ли не втрое, да и в самых дорогих сортах ощущалась примесь более дешёвой муки, и стало ещё больше пустых, брошенных домов. Все, кто мог уехать, уже уехали, и в городе оставалось не больше пятидесяти тысяч жителей, не считая генуэзских и венецианских купцов. Принявшие Флорентийскую унию надеялись на помощь папы, другие верили в нового императора, третьи, уже не надеясь ни на кого из живущих, обращали все свои мольбы к Всевышнему.

Но небеса равнодушно молчали, медлил с помощью папа, и только всезнающие и уверенные в силе золотого тельца генуэзцы чувствовали себя в надвигающемся хаосе, как рыбы в Босфоре, а наиболее ловкие и богатые уже вступили в сношение с самим султаном...

А потом пришли османы. Их ждали, готовились к блокаде, по повелению императора с конца зимы завозили в город провиант, смолу и камни для метательных машин, спешно ремонтировали обветшавшие стены, но никто не мог предположить, что врагов будет так много...

В долине реки Ликос запылали тысячи костров, и каждый вечер их становилось всё больше: то прибывали к осаждавшим новые и новые силы, в основном жаждущие богатой добычи башибузуки. Эту человеческую лавину сдерживали сейчас только древние, надёжно опоясывающие город стены и их малочисленные защитники...

3

О том, что грядёт непогода, Джорджио Марза, консул венецианской фактории в Трапезунде, знал ещё задолго до того, как на небе появились первые её предвестники по ноющей боли в сломанной около двух месяцев назад ноге.

Но не физические страдания более всего мучили славного венецианца, а мысль о том, что молодая жена его находится сейчас в окружённом воинственными османами Константинополе. Тщетно выискивал консул пути её спасения: те, на чью помощь он рассчитывал, – среди них были и знакомые купцы, и высокопоставленные трапезундские чиновники, – лишь сокрушённо разводили руками, добавляя при этом, что блокада города полная и проникнуть, а тем более вывести кого-то оттуда не представляется возможным, даже за большие предлагаемые консулом деньги. Во всяком случае, пока. Сколько продлиться это «пока», никто толком не знал, но многие верили и старались убедить в том других, что город как всегда устоит, а снятие турецкой осады – лишь вопрос времени.

– Новый султан молодой, горячий, жаждет подвигов и славы. Только время способно охладить его ныл. Потерпи немного, подожди, – говорили купцу знающие люди. – Стены города достаточно надёжны, ромейский император храбр и умён. К тому же ему на помощь пришёл известный кондотьер Джустиниани со своими солдатами. Так что глядишь, всё обойдётся: турки уйдут, и двух недель не пройдёт, как твоя жена будет здесь.

Но все эти доводы, которые и он сам приводил бы, окажись на его месте кто-нибудь другой, сейчас утешали мало. А если, не дай бог, не обойдётся и Константинополь надет? Что ждёт тогда жену, Джорджио было даже страшно представить: резня, объятый огнём город, похотливые, дорвавшиеся до грабежа и разбоя башибузуки.

О, Святая Дева Мария, лишь бы только это не стало явью!

«Моя бедная, маленькая птичка», – думал Марза, мысленно возвращаясь к тому злосчастному февральскому дню, когда из-за неотложных дел в фактории должен был покинуть Константинополь, а его молодая супруга – вот он проклятый рок! – не могла последовать за ним из-за своей больной матери. Купец с удовольствием взял бы с собой и тёщу – добрую, набожную женщину, но ослабленная болезнью, она вряд ли бы перенесла многодневный путь по студёному зимнему морю.

– Ну что ж, оставайся с матерью, птичка моя. А через месяц, самое позднее в начале апреля, я вернусь за вами обеими, – говорил жене на прощание Марза, то прижимаясь седою бородой к её нежной щеке, то чуть отстраняясь, чтобы ещё раз полюбоваться дорогими сердцу чертами. Несмотря на то, что в ясных глазах жены не было, увы, ни любви, ни нежности, а лишь благодарность и уважение, он чувствовал себя вполне счастливым.

«В молодости мужчина ценит в женщине красоту, в старости – молодость», – говорил когда-то своему беспечному черноволосому сыну дон Роберто Марза. Старый венецианец разбирался в этом предмете, как никто другой, и до последних своих дней был способен на подвиги, которые потом замаливал в построенной на собственные деньги церкви.

Теперь разменявший шестой десяток и три года назад схоронивший свою первую супругу Джорджио сам убедился в справедливости отцовских слов. И хотя новая избранница была хороша собой, да к тому же происходила из знатного, но за время гражданской войны окончательно подрубившего свои корни византийского рода, главное, за что купец любил свою жену – была её молодость.

Они обвенчались лишь месяц назад, и этот месяц воспринимался Марза как сладчайший из снов. Деловая поездка в Константинополь – основной целью которой была встреча с новым послом Венецианской республики – вдруг разом перевернула жизнь немолодого уже вдовца, с каждым годом всё острее ощущавшего своё одиночество. Правда, от первого брака был сын, но он давно вырос, обзавёлся семьёй и теперь в богатстве и праздности проживал свой век в такой далёкой и славной Венеции, которую купец не видел уже больше пяти лет. И вдруг на склоне лет такой подарок судьбы...

Выпустив наконец из объятий супругу, он дал слуге знак подвести коня.

– Слышишь, самое позднее в начале апреля, – сказал Марза ещё раз перед тем, как, грузно усевшись в седло, тронуть башмаками лошадиные бока.

За купцом потянулись остальные всадники: многочисленная прислуга и охрана, а также несколько подвод с поклажей и провиантом. Где-то далеко внизу, у городской пристани, их уже ждал венецианский торговый корабль.

Но Марза не вернулся ни через месяц, ни через два, ибо при сходе с трапа в трапезундском порту, неудачно оступившись, сломал ногу и надолго оказался прикованным к постели в своём роскошном, но, увы, пустом без его драгоценной птички доме.

А потом до купца долетела страшная весть, что османский султан Мехмед – да поразят его небеса! – окружил Константинополь своим несметным войском...

4

Свою будущую жену Джорджио Марза впервые увидел январским утром 1453 года в храме Святой Софии.

Служба уже началась, когда сопровождаемый слугою купец ступил под гулкие своды главного константинопольского собора. И хотя бывал здесь уже не раз и внутренне готовился к этому, при взгляде на словно парящий на немыслимой высоте купол с переливающимся мозаичным крестом посредине, вновь ощутил лёгкое головокружение и необъяснимый, переполняющий душу восторг. Венецианец знал, что подобный восторг испытывал не он один: о похожих переживаниях с волнением в голосе говорили многие его знакомые – причём все солидные, твёрдо стоящие на ногах люди, в повседневной жизни чуждые всяких сантиментов.

Что и говорить, древние зодчие знали своё дело – Святая София, подобно камертону, сама задавала входящему необходимый для общения с Господом настрой.

В немногочисленной толпе молящихся в основном преобладали латиняне и местные чиновники всех мастей и рангов. Кто в шелках и золоте, кто в подчёркнуто строгих одеждах – они по праву располагались поближе к алтарю, как наиболее рьяные сторонники принятой пятнадцать лет назад Флорентийской унии; публика попроще стыдливо жалась около выхода или в боковых пределах собора. После того как папский легат Исидор тусклым декабрьским днём провёл здесь совместную с православным епископом литургию, большинство православных прихожан посчитали храм осквернённым и перестали посещать его...

Марза, как и все сторонники унии, не понимал этого яростного упорства ортодоксов, считая, что перед лицом надвигающейся с востока угрозы две христианские церкви просто обязаны забыть обо всех своих разногласиях и поскорее объединиться. Будучи человеком торговым, он не мог не видеть очевидной выгоды от такого объединения, а все эти теологические споры об исхождении Святого Духа, о примате папства и других заумных сентенциях, оставлял на откуп учёным богословам, которых, как известно, хлебом не корми, а дай забраться во всякие немыслимые и опасные для душевного здоровья дебри.

Итак, полный приподнятых чувств купец уже намеревался было присоединиться к молящимся в центре зала соотечественникам, как вдруг его блуждающий взгляд, ибо всё в этом фантастическом храме привлекало внимание вошедшего, натолкнулся на одиноко стоящую в левом приделе женщину. Ниспадающий тяжёлыми складками плащ и отороченный мехом капюшон скрывали её возраст и фигуру, но рука, подносимая ко лбу для очередного крестного знамения, была изящна и молода. В храме были и другие женщины, но отчего-то именно эту прихожанку заприметили глаза стареющего венецианца, который после смерти жены уже как три года не проявлял интереса к противоположному полу.

Снедаемый любопытством, мгновенно потеряв весь свой давешний настрой и присущую его возрасту и положению солидность, Марза и сам не заметил, как оказался у левого придела. Прячась в спасительной тени одной из колонн, купец сумел наконец разглядеть лицо незнакомки. Разглядел и, как в ледяную воду, окунулся вдруг в прошлое: туда, где отцовский дом, в три этажа нависающий над мутным каналом, лёгкие четырнадцать лет и девушка в окне напротив, нежные черты которой он не спутал бы ни с какими другими. Его юношеская грёза, его неразделённая любовь, дочка важного венецианского сановника.

Лишь узкое ущелье между домами, да канал, по которому иногда скользили высоконосые ведомые ловкими гондольерами лодки, разделяли их. Девушка знала, что за ней наблюдают, и нарочно поддразнивала несчастного юношу, подолгу задерживаясь у распахнутого окна, то расчёсывая свои густые рыжеватые волосы, то занимаясь вышиванием. Увы, она была на несколько лет старше Марза и давно уже обручена с каким-то высокородным счастливцем. Брак этот, правда, так и не состоялся: за полгода до свадьбы рыжеволосая красавица внезапно заболела и умерла. Говорили, что от горячки.

И вот теперь, каким-то непостижимым образом она снова возникла перед ним: такая же юная, такая же прекрасная, словно не было ни её смерти, ни груза прожитых купцом лет.

Впрочем, как выяснилось позже, стоящая в храме незнакомка лишь отдалённо походила на его первую любовь, но игра света и услужливая память уже сделали своё дело: сердце венецианца дрогнуло...

Сопение слуги за спиной вернуло Марза к действительности.

– Слушай, Франческо, – прошептал он, обернувшись к тут же придвинувшейся плутоватой физиономии. – Видишь вон ту женщину в плаще?

Франческо понимающе ухмыльнулся, сонные глаза его сразу же повеселели.

– Так вот, я хочу знать о ней всё...

Слуга поработал на славу и вечером того же дня Марза знал, что понравившуюся ему женщину, а вернее, юную восемнадцатилетнюю девушку, зовут Ириной, и что происходит она из старинного византийского рода, сильно подрубившего свои корни во время последней гражданской войны, и что живёт она вдвоём с больной матерью, из-за болезни которой их финансовое положение ухудшается день ото дня. Два последних обстоятельства: болезнь матери и нужда особенно приободрили венецианца.

Получив, таким образом, все необходимые ему сведения, Марза начал действовать. На следующее утро в дом юной гречанки была доставлена корзина с ещё тёплым хлебом, свежайшими колбасами, сырами, сушёными фруктами и хорошим итальянским вином в запечатанном кувшине. Точно такая же корзинка была прислана и на другой, и на третий день, правда, на это раз в ней лежала собственноручно написанная купцом записка, в которой он указывал своё имя, звание и «покорнейше просил разрешения самолично засвидетельствовать своё почтение двум благороднейшим дамам». Разрешение было получено, и не прошло недели, как купец стал желанным гостем в их доме. Чтобы ещё сильнее завоевать симпатии женщин, он пригласил к матери одного из лучших врачей в городе и полностью оплатил его весьма недешёвые услуги.

Результат превзошёл все ожидания: в тот день, когда старая женщина почувствовала себя несколько лучше, Ирина в порыве благодарности – о, эта всесокрушающая непосредственность юности! – бросилась купцу на шею. Марза, помнится, едва сдержался, чтобы в ответ не сжать девушку в крепких и совсем не дружеских объятиях истосковавшегося по женской ласке вдовца...

Купец всё рассчитал правильно: больная мать, безденежье и неясное будущее в полупустом, постепенно угасающем городе не оставляли ей никаких шансов к сопротивлению. Когда он сделал ей предложение, бедняжка не смогла ответить отказом, тем более, что и мать её, прослезившись, тут же дала своё благословение на брак.

Вскоре они обвенчались, по настоянию Марза в том же самом соборе, где купец впервые увидел её....