Текст книги "Белая Невеста"
Автор книги: Владимир Федоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
5. Белоневестинская мадонна
Возмещали вечером, в Чудотворном тупике, в розовато-голубой комнате Раисы Павловны.
Слева от меня сидела молодая мамаша с глазастым Пекой, справа Лилия, а напротив – в плетеном кресле – свежевыбритый художник. Мы пили игристое, а Пека – тонизирующий напиток «Белая Невеста».
– Дядь Ван Ваныч! Ты сколько бутылок враз?
– Пека, спать!..
– Спокочи ночи!.. – Он тихонько юркнул под плетеное кресло художника. Я не выдал.
– Обожаю Лилечкину сестру! – порозовевшая Раиса Павловна вздохнула. – Такая душевная! Присылает к нам пенсионеров в колясках. Вы, Иван Иваныч, можно сказать, первый самостоятельный инвалид…
– Инвалид? – кровь ударила мне в лицо.
– Простите… я не хотела…
– Морские дали, голубые виды
Вас исцелят, седые инвалиды!
Это Пека-Петушок подал свой звонкий голос из-под кресла Белоневестинского.
– Негодник! Марш в постель!
– Не гоните! – Свободный художник поднял палец: – Пека, кого ты больше всех слушаешь?
Петушок глубокомысленно ковырнул в носу:
– Телевизор!
– Бьешься с ним, бьешься, а золотые дни летят… – Раиса Павловна потупилась. – Нет, я взорву этот телевизор!
– Зачем взрывать? – блеснув удивленными глазами, осмелела Лилия. – Константин Сергеевич, помните, как вы, Пека и Кудряш слушали сразу три футбольных матча? Один по динамику, другой по транзистору, а третий по телевизору… То туда, то сюда! А Кудряш за вами. Как тявкнет, тявкнет!..
– Лиличка! – художник погрустнел. – Вы просто не приучены к реактивным ритмам. Из всех искусств я люблю футбол! Самое динамичное…
– Вот, вот! – говорю. – Сам видал у нас на перроне живого вратаря… Забыл фамилию. Смотрю: разминается, нюхает цветы и жует белогорские пряники…
– Вы божий дар с пряниками не путайте! – возмутился художник.
– А вы их пробовали? – спрашиваю.
– Не упрямьтесь! Константин Сергеич гений, а у нас… Что у нас?.. – Раиса Павловна хрустнула тонкими пальцами.
Художник нахмурился:
– Что скрывать? Я сам из казаков. Фамилия моего отца, простите, Гарбуз. И я когда-то без штанишек гусей пас! Носил грубое солдатское сукно… Но умный человек открыл мне глаза… – Константин Сергеич, запустив пальцы в шевелюру, вскочил. Стал метаться по комнате. Потом вдруг очутился у серванта, схватил старого усатого казака с серебряной бандурой: – Ну, скажите мне: что эта штукенция выражает? Что? К чему эта мелочная отделка, эти нелепые струны? Типичный пряник! У! Душу воротит! Ж-жик!.. – И свободный художник, видать неожиданно для себя, грохнул бандуриста об пол так, что во все стороны брызнули серебряные искры.
Я подобрал под стулом полголовы бедного казака.
– Лихой был запорожец, да хлипкий, – говорю. – Мой дед Ерофей таких из березового капа вырезал. Не расколешь!
Пека-Петушок, без штанишек выглянувший из спальни, прыгал от восторга: мать, видно, не разрешала ему даже прикасаться к этой серебряной игрушке.
Раиса Павловна побледнела:
– Константин Сергеич! Кто вам позволил бить чужие сувениры?
– Не будем мелочными! Это же примитив! Пряник! – Глаза художника лихорадочно сверкнули. – О, Белая Невеста!.. Я задыхаюсь!..
Лилия не отрывала удивленных глаз уже не от меня, а от Белоневестинского. Я и сам обалдело глядел на этого человека. А Раису Павловну было не так легко удивить.
– Да вы знаете, что старинные вещи входят в моду? А вы… – И от возмущения захлебнулась.
– Раиса Павловна! Дорогая! – Константин Белоневестинский протянул к ней энергичные волосатые руки. – Я напишу с вас «Мадонну». Клянусь!.. Люди! – Он повернулся ко мне с Лилией. – Эффект – вот что молодит душу. Южное солнце располагает к поискам… – Художник пальцами прочесал свою взъерошенную гриву до поблескивающего пятачка на макушке. – К черту бескрылое старье! Я хочу идти в ногу…
– Сейчас же идите спать!.. – тихо умоляла Раиса Павловна. – Они с Пекой меня доконают…
На свете нет лазурней, звонче места,
Чем золотая Белая Невеста! —
раздался из спальни бодрый голосок Петушка.
– Спи, головорез! – И вдруг Раиса Павловна загадочно улыбнулась: – Лилечка, да проводи же Константина Сергеевича. Опять нюхает сушеного краба… У него же воображение, горячая голова!..
– Остудить?.. – Лилия повела заплетающегося художника. – Пускай прохлаждается на крылечке!
– Это что же, – спрашиваю, – воздушные ванны?
Было в этой Лилии что-то от сестры Анны Васильевны, было! Нашенское, белогорское.
– Диковата! – Раиса Павловна вздохнула. – Проснется дрожащий художник на крылечке. Встретит солнышко!
– Ничего! – утешаю. – Южное солнце располагает к поискам.
Гляжу: Раиса Павловна совсем иная. Какая-то задумчивая, какая-то смутная. И сразу же мне не до шуток… «Может, – думаю, – у человека тоже сердце шалит?»
Но тут в раскрытое окошко просунулась знакомая косматая морда с оскаленными зубами. Молодая хозяйка ласково погладила роскошные космы:
– Кудряш, Кудряш!.. И тебе не стыдно жирными деньгами питаться? На, озорник. Ешь! Ты сам не представляешь, что сегодня сделал! Правда, Иван Иваныч? Что ж вы молчите?..
Кудряш с хрустом уплел шашлык, облизнулся.
– Озорник! – Раиса Павловна загадочно улыбнулась. – У него такие дьявольски умные глаза и мягкая шерсть… А как предан! Иногда мне чудится: это не пес, а заколдованный человек…
– Кто ж его заколдовал? – спрашиваю.
Не успел опомниться – она уже мой щетинистый чуб погладила. Как бы невзначай. И ладонь у нее словно шелковая.
– Любите певицу Кристалинскую?
– Извиняюсь, – говорю, – но я женщинам не верю. Горький опыт. Еще когда служил на Крайнем Севере…
– Ах, Иван Иваныч, тут юг! Поставить пластинку? А может, магнитофон?
И что это на человека находит? Мне бы сказать ей: «Спокойной ночи!» А я… Видно, тут, братцы, климат такой.
– Уважаю, – говорю, – магнитофон. Дольше крутится.
Майя Кристалинская так жалостливо запела, что и сказать нельзя. Не шелохнусь, как тот тополь у окошка, плющом оплетенный. Нет, мне лучше уйти…
– Невезучая у меня звезда, Иван Иваныч… – шепчет. – Никак не могу найти планету Венеру…
И тут уж ни черта не разберешь, где планета Венера, а где холодящая губная помада. Удирай, Иван! Пропадешь!..
Вдруг тихонько сама оттолкнула:
– Не целуйте… Не надо. Я совсем не та, которую вы ищете… Прощайте.
Я так и ошалел. Что ей ответить? Ой, люди-человеки!..
6. Княжеская ванна
Вот уж этот Чудотворный тупик! Невезучей Раисе Павловне дьявольски повезло. Оказывается, за неделю до нашего знакомства она выиграла «Запорожца», по ее словам, за тридцать копеек.
Опробовал его по горным дорогам я. «Этот семейный танк, думаю, – вылечит или угробит мое сердце…» А из головы планета Венера не выходит…
Раиса Павловна и Лилия на работе, а свободный художник и Пека-Петушок увязались со мной.
– Пить! – захныкал Пека, едва мы выскочили на асфальт, что плавился от жары. – Пить!..
– Пожалуйста! – Художник мрачно улыбнулся. – Иван Иваныч, гони во-он к той гипсовой Марусе! Тут каких-нибудь полтора километра.
Подъезжаем. Белая Маруся наклонила свой кувшин, а из горлышка хлещет родниковая вода. Только брызги на солнце сверкают. Уж не добрая ли это санитарка Маруся нашего козачьеборского дяди Миши, что освобождал Белую Невесту, когда нас еще на свете не было?..
Здравствуй, Маруся! Привет тебе от старого плотника. Он словно сердцем чуял, что я тебя тут встречу. От смерти ты его спасла, от винного потопа спасла, а от любви…
Всю жизнь человек мается. Слышишь, Маруся?..
Кто вас, женщин, поймет? Влюбилась что ли в меня Раиса Павловна? Пожалела? А может, играет как кошка с мышонком? Эх, неприкаянная твоя душа!..
Тихонько спрашиваю:
– Константин Сергеич, вы в любовь верите?..
– Я верю в себя! – Белоневестинский вздохнул. – Из этого кувшина никогда не брызнет вино. Пейте на здоровье водичку!
Через пять минут мы снова хотели пить.
– Ух! Черт меня дернул ехать в такую жарищу! – пробормотал художник и пригубил пахучий термос. – Море приелось… Иван Иваныч, сворачивай с укатанной дороги. Учись искать. Эти разморенные автотуристы ничего не видят, кроме моря и дорожных знаков. А рядом…
Мы свернули налево. Плакучие ивы, опутанные цепким плющом, сплетали ветки над самой головой. Дохнуло сыростью и грибным духом, как из старого бревенчатого колодца. Может, это ты аукнуло, мое белогорское мальчишество? А может, здесь наш дядя Миша со своими друзьями-товарищами гнал когда-то остервенелых беляков?
– Стоп! – Константин Сергеич присвистнул. – Тут мои владения. Джунгли! Слышите?..
Внизу что-то не то сладко похрапывало, не то ворковало.
Вглубь! – скомандовал свободный художник. Подальше от цивилизации!..
На орлином носу темнели внушительные очки.
– Дядь Костик Сергеич! – неожиданно решил Петушок. – Ты похож на шпиона.
– Ты… ты… – Тот нахмурился. – Ты объелся, старик, острых фильмов. Я добрый князь Белоневестинский. Вот моя опочивальня и баня. Прошу!
Из-под замшевых диковинных кореньев били ключи и, озоруя, вливались в журчащую горную речушку. Она хитро петляла между камней, а потом вдруг отчаянно прыгала с каменной глыбищи. Черт побери! Влюбилась или играет со мной Раиса Павловна?..
Добрый князь подставил узкие плечи под пенистые звонкие струи.
– Уф!.. Уф!.. Прелесть!.. Какие тут шпионы, в этом первобытном раю?.. – И, отдуваясь, растянулся в каменной ванне. Вода омывала его жилистое тело. – Наслаждайся, Иван Иваныч!
– Уже начинаю! – говорю и хлоп себя по щеке.
– Что с тобой?
– Заморские комарики!
А под ухом, как неотвязная музыка:
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
– Художников они не трогают, – заметил наблюдательный Пека.
– Честных художников, – гордо уточнил князь.
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
Присел я на спаленную траву. Между каменьев выбивался сухой изогнутый корень. Иди-ка сюда, голубчик! Укоротил ему ножом хвост и стал прилаживать к донышку разбитой бутылки, что валялась у водопада.
Пека тут как тут.
– Дядь Ван Ваныч, это что?
– Комариный князь в ванной. Похож?
Князь нахмурился, но, пригубив пахучий термос, подобрел:
– А в тебе что-то есть. Притом современный стиль… Друг мой, да мы почти коллеги! – И протянул из своей ванны энергичную волосатую руку. – Сколотим состояние! Организуем художественный салон. «Сувенир лазури!..» Мои полотна, твоя резьба. Подрежем имена. Константин Белоневестинский, Иван Шурыгин. Старомодно! Ж-жик! Кон Белон, Ив Шур. Звучит? А?
– Мой сувенир – баранка, – отвечаю. – А это, Кон Белон, так, забава. Такие штуки еще мой дед Ерофей вырезал!..
– Ну что ты понимаешь, белогорский пряник! – Художник поморщился. – Я сам кое-что беру от икон, но преломляю. Главное – реклама! В Западной Германии парень с божьей искрой предложил двум дамам своего «Иисуса атомного века». А те возьми да не купи. Не доросли. И тогда он их – жик! Их – на «скорую помощь», его – в тюрьму, а слава – в печать. Затребовал в камеру мольберт, завалили заказами. Миллионер! Ясно?
– Ясно, – говорю. – Ой, люди-человеки! Лучше резать коренья. Правда, Пека?
Кон Белон зябко пожал плечами.
– Я сам против крови. Но реклама, реклама! Дать бы Раису Павловну этакой мадонной! Пустить бы мои полотна в большое плаванье! И вдруг мне звонят из швейцарского банка: «На вашем счету миллиончик». Понимаешь? Я тружусь тут, а там миллиончик. Я тут, я там… Ну почему одним везет, а другим?.. Ищу, мучаюсь… Где у меня… – Он запнулся. – Этот… На чем все держится… как его?.. – И, помрачнев, навел на мальчугана длинный указательный палец.
– Пистолет? – подсказал Пека.
– Э! Все равно не поймешь!
Петушок бесцеремонно снял с орлиного носа хмурого князя темные очки, напялил на свой облупленный носик, посмотрел на небо.
– Так они у тебя зеленые?
– Старик! Синее небо – это банально.
– И вода зеленая! И ты зеленый! – не отставал Пека. – И вон палка зеленая плывет!
– Какая еще палка?
Князь Белоневестинский вскочил из каменной ванны как ужаленный. Он так шибко летел по воде, будто плясал какой-то диковинный танец.
– Змея!
Я глянул в чистую воду.
– Какая змея? – И схватился за живот. – Обыкновенный ужака! Безобидная тварь. Не то что твой парень с божьей искрой – на людей не бросается.
– Не люблю пресмыкающихся! – У князя зуб на зуб не попадал. – Жара, а вода ледяная. Спустимся вниз.
7. Бетонный столбик
Мелкая речушка тихонько катила камушки.
– Ласковая! – кивнул я на нее.
– Угу! – буркнул Константин Сергеич. – Мать этого головореза тоже ласковая…
Из-за кустов орешника показался бетонный столбик. Тот самый, про который мне когда-то не стала рассказывать разговорчивая водительша. Подхожу ближе. На нем потемневшая стальная пластинка:
«Старшина первой статьи Георгий Степанович Васьков. 1939–1963. Трагически погиб на этом месте, спасая утопающих».
Верещат цикады. Мелкая речушка камушки моет. На верится… Думаю: «Как же ты не сберегся, старшина первой статьи Васьков? Как тебя одолела эта по-кошачьи ласковая, тихая речушка?» И вслух бормочу:
– Ласковая…
Рядом бурый старик в белой войлочной шляпе под удочками согнулся. Смотрит на меня, головой качает.
– Зачем говоришь: ласковая? Не верь, дорогой. Притворяется! Нет дождя – журчит, есть дождь – шумит.
– А когда будет дождь? – поинтересовался Пека.
– Когда на рога молодого месяца ведро можно вешать.
– Петушок, ты бы коняшку себе срезал, – посоветовал я.
– Есть дождь – шумит! – повторил старик. – Шел этот старшина с поезда к своей невесте. Отслужил. А дождь привязался, не отстает. Догоняют морячка две веселые дивчины на подводе. В бидонах – молоко. «Садитесь! Подвезем». Прыгнул на ходу. Подъезжают к этой самой речушке. А она кипит. «Девчата! Может, повернем?»– «Ха-ха-ха! Что вы за моряк?» Разогнались – и в самую круговерть. И пошло крутить! – Рыбак сердито глянул на сонные поплавки. – Подводу, дорогой, в море вынесло. Лошадей не нашли. А девчат моряк на берег выбросил. Успел. «За кусты цепляйтесь!» – кричит. А самого тащит… Вот памятник есть, а тела нет.
– Как так – нет? – спрашиваю.
– Не нашли. Видно, в море унесло. Только бескозырку тут с-под камней вынули. Отдали невесте…
Что-то назойливое мешало мне слушать старого рыбака. Оглядываюсь: а, это княжеский транзистор! Будто в нем туча комаров:
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
– Уймите! – прошу.
Смущенный Белоневестинский резко повернул рычажок.
Глядишь на эту потемневшую стальную пластинку и чуешь: вроде бы ты и вроде не ты. И что-то в душе поднимается такое, такое…
Подскакивает ко мне Пека-Петушок на прутике.
– Дядь Ван Ваныч! Что это за столбик?
– Это, Пека, не столбик, – говорю, – а маяк. Понял? Не только для моряков – для всех людей светит.
– «Ва-ськов… По-гиб…» – прочел Пека по складам.
– Погиб, – говорю.
– Дядь, а зачем люди умирают? – спросил присмиревший Петушок.
8. На Тещином языке
Назад ехали молча. Море вдалеке в лазоревом мареве. Над Белой Невестой – гора. За нее светлая тучка зацепилась. А поворотов!
Седьмой поворот тут прозвали Тещиным языком. Крутой, на сто восемьдесят градусов. Только я повернул, гляжу: впереди тугой узел белокурых кос. Она! Белая невеста за баранкой. Этого еще не хватало!
Кон Белон покосился на меня:
– Ив! Неужели так и будешь плестись в хвосте у этой местной амазонки?
Я пожал плечами:
– Извиняюсь, Амазонку ищите в Америке. А вот казачка-морячка тут есть!
А про себя думаю: «Шуруй, Шурыгин!»
Хотел я назло князю обойти эту белую невесту, а она в зеркальце заметила. Я за нею, она от меня, я за нею, она от меня.
– Чтобы новый «Запорожец» не обогнал допотопную бабью «Волгу»? – удивился Кон Белон. – А впрочем, осел не конь, «Запорожец» не автомобиль!
Пека-Петушок переметнулся на сторону гений:
– Мыльница на колесах!
Я молча терпел княжеские подковырки. Наконец не выдержал. Сколько лет на Белогорщине не превышал положенной скорости, соблюдал рядность, не пил за рулем! И только раз перевернул машину. Ехал с мелзавода в гололедицу и – трах! А тут… Эх, неприкаянная твоя душа!..
На небольшом подъемчике, где «Волга» притормозила, я рванул на всю железку. Белые придорожные столбики слились в белую стену. Восхищенный князь хотел высунуть голову. Но бешеный ветер сорвал с него роскошную шляпу-хлебницу.
– Дядь Костик Сергеич! Голова улетела… Гляди: над морем!..
– Настоящий мужчина всегда рискует! – кричал, не помня себя, Кон Белон. На радостях он включил свой комариный транзистор. – Олл райт!..
Шляпа свободного художника наконец приводнилась. Ее подхватили бойкие волны и понесли, понесли в чужую зеленоватую даль.
Тут, как назло, в моторе лихого «Запорожца» что-то забарахлило. Я резко переключил скорость. «Запорожец» протяжно взвыл, аж взвизгнул. Нас так толкануло вперед, что я чуть не вышиб лбом ветровое стекло.
Стоп, машина!
«Волга», боднувшая наш «Запорожец», стояла почти впритирку с ним. Бедняга ослепла на оба глаза: осколки фар валялись на расплавленном асфальте.
А из синющих глаз казачки, как с чистого неба, сверкнула молния.
– Извиняюсь… – пробормотал я.
– Теть, мы нечаянно! – всхлипнул Петушок. – Мы гнались за дядиной шляпой. А она уплыла за границу…
– Что ты мелешь! – возмутился князь, не выключая транзистора. – И вообще… кто, собственно, наскочил?
Белая невеста не замечала яростно дергающегося князя.
Ласково поглаживая Петушка по золотистому гребешку, она смотрела на меня, будто не узнавая:
– Вы что – новичок? Или наше солнышко повлияло? На поворотах, товарищ «Запорожец»…
– Умоляю: не читайте нам прописных истин! – Белоневестинский поморщился. – И вообще… кто вы такая?
– Общественный инспектор.
– Вы? – удивился я.
Она – гордая, красивая – никакого внимания.
– Вижу, ты, Пека, совестливее маминых квартирантов!
Ага! Вон куда клонит! Что я, что князь… А, может, Иван, ты и вправду не туда заехал? Нет, не знает она души Шурыгина!
– Безобразие! – вскипел князь, поправляя голубые шорты. – Выходит, инспекторской «Волге» можно таранить беззащитных «Запорожцев»?
– Я бы вам объяснила, кто виноват… – Белокурая усмехнулась. Ах, как ей шла эта усмешка! – Но вы, по-моему, еще не выросли из детских штанишек.
– А я, извиняюсь, вырос, – говорю. – Разрешите уплатить?..
– Как-нибудь обойдусь! – Колючей веткой она ловко смела с асфальта битое стекло. А на переносице лучистые морщинки сбежались. – Отложите на обратный билет.
– Не беспокойтесь, Нина! – вырвалось у меня.
Глаза князя округлились.
– Ив, так вы знакомы? Друзья мои! Не забывайте: наши тела могли висеть вон там, на зубьях скал. Нина! Мы чудом уцелели… Чего ж нам спорить? А? Где же мой термос с бодрящим эликсиром? – И, изогнувшись, полез в семейный танк. – Жизнь слишком сурова, чтоб ее не украшать.
– Не украшайте, товарищ Белоневестинский! – Нина тихонечко дернула его за сорочку. – Иначе отберу права.
– Откуда вы меня знаете? – удивился художник. – Что за чертовщина!..
Нина, поднеся палец к губам, перешла на таинственный шепот:
– Тсс! Куда старомодным чертям до ваших художеств! Обмывали заграничный костюм в «Золотом якоре»? А потом еще на подстриженную лавровишню, как на пружинный матрац, завалились…
– Курорт нуждается в легендах… – буркнул князь.
– А вам, товарищ «Запорожец»… – она насмешливо прищурилась. – Все же не советую почивать на лавровишне!..
Над нашими головами весело просвистела ее колючая ветка.
– Амазонка! – пробормотал потрясенный Кон Белон уже в машине. – Ив, друг! Я становлюсь легендой!..
– Вы, – говорю, – все можете!..
9. Сказка Золотого пляжа
Белоневестинское ярое солнце решило доконать мое сердце. Ну и жарища! Мы завернули на Золотой пляж, где кишел палаточный лагерь дикарей. У меня глаза разбежались.
Палатки из брезента, простыней и разноцветных одеял. Зачехленные и распахнутые семейные танки. Газетные треуголки, белые плечи, загорелые руки. Сам черт ногу сломит!
– Водопад приелся!.. – бормотал Кон Белон. – А вот море… Море пока освежает!..
Лазурный пенистый напиток
Вливает в душу сил избыток! —
бойко отчеканил Петушок.
– Пека, помолчи! – Князь тоскливо оглянулся.
На пляже голубели, розовели, кровенели завлекательные щиты с иными афоризмами Кона Белона.
– Если бы ты знал, Ив, как мне осточертело это массовое искусство! Хочется забыться!..
– А мне осточертело отдыхать! – говорю.
Зажмурю глаза: рядом студеный ключ в белогорском вишняке. Открываю глаза: рядом потный князь в чалме из мохнатого полотенца.
– Люблю в шторм ловить ставриду! – мечтательно протянул он и вдруг вздохнул: – Иногда хочется стать простым смертным. Жаль, не захватил эти… как их?.. – И, покосившись на Пеку, что гонялся за зелеными морскими блохами, понизил голос: – Щелкнул бы колодой: «Синьорины, разрешите?» Видишь тех двух цвета какао и цвета кофе с молоком? Чудесные, собственно, натурщицы! Глянь: у какао на груди золотой крест. Даже в море не снимает. Очень модно. Хоть пиши «Мадонну»! А попробуй надеть этот крест на Лилию! Прыснет, не поймет…
– Она же белогорская, – поясняю. – А у нас, князь, какао не растет. Да еще с крестами…
– Нет, я напишу «Мадонну» с Раисы Павловны!
Через тела загорающих смело шагал солидный фотограф в тюбетейке, пестром галстуке и плавках. Он работал без отрыва от моря.
– Увековечим? – И нацелил на нас свой беспощадный объектив. – «Привет из Белой Невесты!» Сядьте по-турецки в море…
Художник поморщился:
– Коллега, не та эпоха. Не мешайте искусству атомного века!
А мне не хотелось ни гоняться за морскими блохами, ни искать князю натурщиц, ни увековечиваться. Грешен: я, здоровенный детина, лежа играл в камушки. Очень даже занимательная игра. Особо когда солнышко твою спину щекочет. А может, и вправду Раиса Павловна в меня влюбилась? Ой, берегись, Иван!..
Рядом с нами посапывал усатый казачина. Да это ж мой сосед по «Золотому якорю»! На его глазах Кудряш проглотил жирную пятирублевку. Теперь казачина купался в собственном соку. Видать, ему хотелось окунуться в море, да было лень подняться с горячей гальки. Он хитро подмигнул Пеке:
– Кто у тебя батька? А?
– Свободный художник! – Петушок каждый раз придумывал себе отца.
– Свободный? – Казачина крякнул. – Это плохо. А картин много?
– Целая веранда.
– Это хорошо. Может, хоть одна путная. А курит?
– Мама не велит.
– Пло-охо! – протянул толстяк. – Курил бы – больше соображал! А кто твоя мать?
– Самая главная в «Золотом якоре».
– Так это она в той плавучей посудине все внутренности переворотила?
– Не мучайте ребенка! – процедил Кон Белон.
А на дощатый помост вошла вереница карапузов в белых панамах и красных тапочках. Мальчики держали за ручки девочек.
Впереди заботливой гусыней шагала упитанная воспитательница в белом халате. Вот она степенно сняла красные танкетки, подсучила халат, вошла по щиколотку в лазоревое море.
– А теперь, детки, послушайте сказочку про добрую Рыбу-Кит и злую Акулу-Барабулу.
Минут десять она зловещим шепотом рассказывала про козни злой Барабулы.
– У! Коварная рыбина!..
Детишкам даже купаться расхотелось. Добрая воспитательница побрызгала их морской водичкой.
– А вон Пека! Пека! – вдруг захлопала в ладоши одна из глазастых девчурок.
Пека-Петушок юркнул за мою спину.
– Где ты видишь Пеку? – возмутилась воспитательница. – У Пеки ужасная температура. Его мама звонила. Пора, детки, пора!
Гусыня увела своих покорных гусят в красных тапочках. Они дружно тянули:
Говорят, не повезет,
Если черный кот
Дорогу перейдет…
На пляже перепутались явь и сказка.
– Старик! – Князь потрепал Пекину челку. – Что простудил? Горлышко? А я-то мечтал раздобыть акваланги и – на дно морское, за поющими раковинами. Ж-жик! Я разрисую, ты реализуешь. Дивные сувениры! Громадное, сказочное состояние! В Англии мы бы стали лордами…
– Смотрите! – Петушок вдруг потянулся к элегантной сумочке, голубевшей па горячей гальке. – Это мамина!
– Мама в «Золотом якоре», – небрежно бросил художник.
– Таких ни у кого нет! – заупрямился Пека. – Это из Варшавы. – И щелкнул хитрым замочком. – А вот пудреница из Парижа. А вот помада. Не пачкается! – И деловито провел ею по губам. – А вот мамина печать!..
– Серьезная игрушка!
Я даже пальцем потрогал зажатую в его кулачке аккуратную фигурку на круглой резиновой подкладке.
– Ну вот, – говорю, – «Золотой якорь» у Раисы Павловны в сумочке. А где же она сама? Может, утонула?
Петушок повернулся к играющему морю:
– Смотрите, смотрите! Синяя шапочка под красную шапочку подныривает!
– Это не синяя шапочка, а серый волк! – мрачно решил дальнозоркий художник. – Пека! Ив! Что ж ты стоишь, как гранитный памятник? Спасай мадонну!
Это он крикнул уже на бегу, стащив с себя неуемный транзистор и зачем-то поддергивая шорты. Так и плюхнулся в море.
– Гражданин! Гражданин!.. – кричал Кон Белон, захлебываясь соленой водой. – Не приставайте к даме. У нее на берегу малолетний сын. Я позову милиционера!
Синяя шапочка загадочно ухмыльнулась и исчезла под водой.
– Гражданин!.. – Князь взвизгнул. – Не хватайте меня за пятку! Ах, он спутал! Куда смотрит милиция?!
Синяя шапочка вынырнула у самого Золотого пляжа и, отдуваясь, зашагала к браво торчащим сапогам и милицейскому обмундированию.
У свободного художника отнялся язык. Зато заворковала красная шапочка:
– Константин Сергеич! Что за дикие сцены! Парадокс! Вы, такой современный человек, и вдруг… Это же мой спаситель! Я чуть не утонула… – Раиса Павловна со вздохом теребила кончики своих влажных химических волос. – Человеку негде жить. Человеку надо помочь. Почему вы так очерствели? Вы же художник! У меня прекрасная веранда. Рисуйте! Там столько света…
– Какой свет? – ужаснулся Константин Сергеич. – Там мрак! Все оплел ваш плющ. Я не напишу ничего солнечного…
– Необыкновенного! – подхватил я.
– А Иван Иваныч, вижу, чутче вас! – ласково улыбнулась красная шапочка. – Он с удовольствием пойдет на ваше место! Правда?..
Я будто захлебнулся на берегу.
На меня выразительно посмотрел Белоневестинский.
Синяя шапочка давно стала синей фуражкой. Круглое симпатичное лицо. Под дремучими бровями маленькие веселые глазки-буравчики.
Синяя фуражка взяла под козырек, а сама так допытливо на Раису Павловну поглядывает.
– Товарищ Милованов! Мой «Золотой якорь» к вашим услугам, – слышу в ответ на этот взгляд. – Удешевленные обеды. Полная модернизация…
– Пека! Ив! – свистяще прошептал князь Кон Белон. – И меня и мое искусство тут удешевили. Адью!
– Куда же вы? – Аккуратный стожок белоневестинской мадонны выглянул из женской раздевалки. – Мне срочно нужен «Запорожец»!
У князя, конечно, злость, а у меня обида. В сердце будто кто гвоздем ширнул. И что это, братцы, на человека находит? Ведь хотел же тогда сказать ей: «Спокойной ночи!» А все этот магнитофон на раскрытом окошке, этот тополь, опутанный плющом, этот проклятый климат… «Не целуйте, не надо! Я не та, о ком вы мечтаете!» Ну погодите, невезучая Раиса Павловна! Помогу я вам найти планету Венеру! Помогу!
– Едем! – князь побледнел.
– Едем! – Пека-Петушок сжал кулачки.
– Слыхали? – я усмехнулся. – Полная модернизация!..
«Запорожец» взревел от гнева и обиды.
Где ты, моя Белогорщина со вдовьими кострами, с солдатской кашей в закоптелых ведрах, с вишнями, зацветающими на братских могилах?..
