Текст книги "Продолжение поиска (сборник)"

Автор книги: Владимир Караханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Значит, вы тоже до Баку?..

– Да, – говорит, – до Баку.

– Домой или в гости? – спрашиваю.

– Так, – говорит, – по делам. У вас ведь тоже дел прибавилось с убийством с этим. Какой он из себя, убийца?

– Я его не видел.

– Конечно, не видели, – усмехается, – а в бумажке с приметами что сказано? Может, попадется мне, так вам сообщу, награду от начальства получите…

– Когда освободились? – спрашиваю.

Для другого вопрос мой невпопад, а он не удивился, словно давно его ждал.

– Всего неделю на воле, гражданин начальник. Еще и оглядеться толком не успел. Зря мной интересуетесь.

– И паспорт получить не успели?

– А куда торопиться? Моя справка почище любого паспорта будет. В этой электричке меня уже два раза проверяли. И вы хотите?..

– Бог троицу любит, – говорю. И улыбаюсь, как будто приятную беседу ведем. И он тоже мне по-приятельски улыбается, если только гримасу эту улыбкой назвать можно, а близко посаженные глазки по-прежнему сквозь нее свинцом грозят.

Я потянулся было к чемоданчику, но тут же передумал. Если уж открывать, то в присутствии понятых.

– Перекурим… и документик заодно покажу, – предложил он и тут же поднялся, не оставляя мне выбора.

Я прошел за ним на площадку, дверь с легким стуком отгородила нас от салона.

– С фильтром не курю, – отказался он от моей «Гыз галасы», вытащил «Аврору», основательно размял сигарету толстыми одинаковыми пальцами, выпотрошил из кончика излишек табака.

Я тоже не торопился. Дающий прикурить, особенно спичками, оказывается в это время практически беззащитным: заняты обе руки. Пришлось ему доставать коробок и протягивать мне зажженную спичку.

«А пальчики дрожат, – подумал я. – Что же он успел натворить? Обворовал кого-нибудь по дороге и вещички в „ничейном“ чемодане держит, чтобы в любой момент и отпереться можно было, и за собой сохранить?»

На всякий случай – если перекур был отвлекающим маневром – я стоял рядом с этим типом, лицом к салону, и наше купе с чемоданчиком в сетке все время оставалось в поле моего зрения.

– Как насчет документика, желаете проверить? – напомнил он, одновременно засовывая правую руку во внутренний карман пиджака.

Равномерно стучали колеса, отсчитывая гулкие секунды. Он задержал руку во внутреннем кармане гораздо дольше, чем требовалось для извлечения одной бумажки. Моя левая рука невольно напряглась, готовая взлететь наперехват чужой, правой. Ведь если там был нож, он мог бить только наотмашь.

Он искоса посмотрел на меня, все еще не вынимая руки из кармана, но именно по выражению его лица я понял: атаки не будет, и напряженность моего тела тут же исчезла.

Исаев Газанфар и в самом деле был освобожден неделю назад по отбытию срока наказания. Шесть лет за грабежи. От роду ему тридцать девять, одинокий и направлен исправительно-трудовой колонией по последнему месту жительства в город Мингечаур. По времени, если учесть пересадки, и по пути следования все сходилось. Но чемоданчик… И еще – интуиция или то чувство, которое принято называть интуицией и которое в разных ситуациях проявляется далеко не одинаково. В данном случае – ощущение опасности, исходящее от этого человека. Поэтому справка не рассеяла, а укрепила мои подозрения.

– А вещи где? – спросил я.

– Чьи?

– Ваши.

– Если человек сидел, так вам все подозрительно. Нет вещей – плохо, были бы – еще хуже. Не с курорта же еду. Вернусь домой, что надо куплю. Деньги есть, за шесть лет заработал.

Ну и улыбочка у него: и нагловатая, и трусливая одновременно.

– Ладно, – говорю, – в Баку разберемся с чемоданчиком, справка пока у меня полежит.

Исаев ничего не ответил, закурил вторую сигарету подряд и, набычившись, смотрел в пол.

Я вернулся в салон. Теперь уже я не оставлял Исаеву выбора. Так мне казалось… Позже я понял: стоило мне остаться на площадке, Исаев наверняка постарался бы, мягко говоря, убрать меня со своего жизненного пути. Впрочем, сделать это было бы непросто. Разница в весе и нож не дали бы Исаеву ощутимого преимущества. Я никогда не увлекался самбо, но три-четыре необходимых приема срабатываю как «по нотам», и в условиях относительно небольшой площадки Исаев не успел бы даже замахнуться. Но я ушел, и схватка не состоялась. Для нас обоих это был худший вариант.

Итак, я думал, что, забрав справку, не оставил Исаеву выбора. Это было моей первой ошибкой. Вторую я совершил тут же: вернувшись в салон, я автоматически сел на свое прежнее место по ходу поезда, и площадка с Исаевым очутилась за моей спиной. Единственное оправдание: мне и в голову не приходило, что он может сбежать, оставив у меня документ, удостоверяющий его личность. Я, конечно, понимал, что Исаеву не понравилась моя недвусмысленная угроза разобраться с чемоданчиком, но, видимо, считал ее не такой уж страшной, чтобы вызвать желание сбежать куда глаза глядят при первой же возможности. Я ведь еще не знал, что находится в чемоданчике.

За окном потянулось шоссе. Оно выглядело сиротливо, лишь далеко впереди резво бежал самосвал – сгорбившийся трудяга. Основной поток транспорта идет по новой, проложенной напрямик автостраде Каспийск – Баку.

Навстречу побежала платформа, голая, без станционных надстроек. Наверное, поэтому она выглядела так же сиротливо, как шоссе. С полминуты она поблескивала асфальтом в косых лучах закатного солнца, а затем стремглав промелькнула. Остановка не имела официального названия, пассажиры называют ее «Карьер». Вполне логично, поскольку метрах в двухстах от полотна, в противоположную от шоссе сторону, находится каменный карьер. Разработка в нем прекращена – иссяк известковый массив, и платформой теперь пользуются только любители-рыболовы. Они пересекают шоссе под прямым углом и по ровному как стол плато выходят к морю. Берег там скалистый, и рыба ловится хорошо, так, во всяком случае, они говорят. Плато отсюда как на ладони, но из-за него не видно моря.

Поэтому я отворачиваюсь от «своего» окна и смотрю в противоположное – на карьер. Его огромный котлован на склоне холма, бывшего когда-то горой, напоминает открытую рану, а печать заброшенности усугубляет картину.

Впрочем, у меня просто сумеречное настроение, в прошлую поездку тот же котлован казался мне памятником человеческому труду, по правде сказать, чрезвычайно тяжелому.

… Когда оглянулся, Исаева на площадке не было! Сперва я не поверил своим глазам, потом решил, что он перешел в какой-нибудь «мертвый» для меня угол.

На площадку, где мы недавно вместе перекуривали, я выходил не спеша, внутренне посмеиваясь над своей сверхподозрительностью. Но Исаева там действительно не было. Ни в углах, ни в тамбуре, ни на площадке следующего вагона, ни в его салоне… Дальше я передвигался гораздо быстрее. Пройдя весь состав, все шесть вагонов, я убедился: Исаева в поезде уже нет… Он натворил что-то настолько серьезное, что удрал, оставив документ, удостоверяющий личность.

Первым моим порывом было дернуть стоп-кран и ручку экстренного открывания дверей, выпрыгнуть из вагона и начать преследование, ведь сойти он мог только на платформе «Карьер». Однако я вспомнил о чемодане и, остановив поезд, почти бегом вернулся в головной вагон. По пути я столкнулся с помощником машиниста, выяснявшим причину остановки, и увлек его за собой.

В отличие от хозяина – теперь уже принадлежность чемоданчика Исаеву не вызывала у меня сомнений, – «атташе» по-прежнему покоился в багажной сетке. Я снял его оттуда, раскрыл и… в тридцатиградусную жару мне стало холодно. Шевелюра из черных вьющихся волос!

Парик лежал поверх небольшой стопки рубашек и белья, из нее выскользнули золотые часы с массивным браслетом. На дне чемоданчика я обнаружил скомканное полотенце в характерных бурых пятнах и со штампом МПС…

Передо мной несколько минут назад сидел убийца! Даже самые худшие мои подозрения не шли ни в какое сравнение с действительностью. Я упустил убийцу…

В стрессовых ситуациях людям свойственно действовать автоматически. Думая о сбежавшем убийце, я одновременно входил в кабину машиниста.

– Скорее микрофон, – попросил я, – на Карьере сошел убийца.

Ребята не сразу поняли, о каком убийце идет речь, да ведь это и не суть важно: слово «убийца» обладает огромным эмоциональным воздействием. Помощник поднес микрофон ко рту, но тут же догадался передать его мне; щелкнул тумблер, включивший поездную радиосвязь.

– Товарищи пассажиры! К вам обращается сотрудник уголовного розыска… На платформе Карьер с нашей электрички сбежал преступник, совершивший убийство в поезде Махачкала – Баку. Прошу дружинников и добровольцев оказать мне содействие в преследовании и задержании бандита. Сбор на шоссе…

Я не успел еще закончить фразы, как помощник машиниста включил устройство автоматического открывания дверей.

– Этот чемоданчик, ребята, передайте в линпост на Виноградной. Пусть немедленно вызывают наряд в район Карьера и сообщат по всей дороге приметы… – Я передал справку с фотокарточкой Исаева и выпрыгнул из вагона.

На шоссе меня ждало четверо. Я присоединился к ним, и мы быстро зашагали назад, вдоль поезда. Двери все еще были открыты, хотя новых добровольцев в них не появилось; пассажиры прильнули к окнам, провожая нас взглядами…

Трижды коротко прозвучал свисток электрички, это ребята комсомольско-молодежной бригады желали нам успеха, и дробный перестук колес еще долго, все более и более удаляясь, провожал нас, пока окончательно не затих вдалеке.

«На Виноградной электричка будет через двадцать минут, на двух предшествующих платформах линпосты отсутствуют, значит, примерно через полчаса на Карьер приедет наряд. К этому времени нам важно не выпустить Исаева ни по шоссе, ни по железной дороге, – думал я, – а если повезет, то задержать самим». Задача вполне выполнима: по времени бандит опередил нас минут на пять-шесть, да пока еще вернемся к платформе, получится, в общем, минут двенадцать, не больше. Встречных машин, пока мы ехали после Карьера, не было, это я точно помнил, а проехать мимо нас он теперь тоже не сумеет. Выбор у него невелик: либо на плато и к морю, но там он будет как на ладони, либо в карьер, чтобы спрятаться и переждать возможную погоню, либо пешком по шоссе, назад в сторону Каспийска, но опять-таки далеко не уйдешь… Есть еще вариант: попытаться сесть на ходу в проходящий состав, пассажирских долго не будет, значит – в товарняк. Прежде всего надо лишить его именно такой возможности, в остальных случаях догнать нетрудно.

Обо всем этом я поделился со своими добровольными помощниками, попутно приглядываясь к ним.

Двое совсем юны: смуглый коренастый крепыш и светловолосый веснушчатый паренек, тонкий, как подсолнух. Они еле скрывают восторг в предвкушении грядущих боевых действий. Их я тут же мысленно отвел в резерв: бандит мог оставить при себе нож.

Третий – лет тридцати, мускулистый, подтянутый и весь словно бы устремлен вперед, даже слушает меня, не поворачивая головы. Мужчина в расцвете сил. Его я наметил в качестве своего ведомого.

Четвертого я было сбросил со счетов: пожилой, не меньше шестидесяти, ему-то как раз и не следовало покидать вагон по моему призыву, но вернуть его сразу было неудобно, а теперь поздно. Однако присмотревшись: внушительный рост, широкоплеч, не отстает от нас и никакой одышки, – я решил прикомандировать его к ребятам или, точнее, их к нему под начало. «Не позволит, – думаю, – им зарваться, да и вся тройка будет выглядеть мощно».

Словно отвечая моим мыслям, он сказал:

– Аббас меня зовут. Не смотри, что старый. Слесарь я, такие трубы ворочаю, бандита, как резиновый шланг, согну.

Ребята прыснули смехом, а мой потенциальный ведомый даже впервые замедлил шаг, чтобы бросить на Аббаса заинтересованный взгляд.

Я тоже на ходу оглянулся: шоссе по-прежнему пусто.

– Нам бы попутную машину, – понимающе сказал Аббас.

– Ничего. Никуда он не денется.

– Неужели тот самый, с махачкалинского поезда? – спросил паренек, похожий на подсолнух.

Его ровесник торопливо ответил вместо меня:

– Сказали ж по радио, а ты опять с вопросами…

– Я читал, не расслышал.

– Вот и читал бы… если не слышал, зачем с нами пошел?

– Я ж за тобой, Сурик. Раз ты, так и я.

– За товарищем – в огонь и в воду, – то ли одобрительно, то ли с иронией сказал «ведомый».

Крепыш Сурик на ходу с дружеской снисходительностью сказал:

– Мальчик ты еще, Костя…

В темпе спортивной ходьбы мы отшагали еще сотню метров, когда сзади донесся шум мотора. Нас нагонял молоковоз.

Я показал водителю удостоверение, предложил подбросить к платформе.

Шофер недоуменно развел руками:

– Как же всех?..

– Разместимся.

По моему тону он понял, что возражать бесполезно, но зато и потом, за всю, недолгую правда, поездку не произнес ни слова. Обиделся.

На плато и на шоссе, насколько хватал взгляд, ни души. Железнодорожная насыпь уходила перпендикулярно к горизонту. Неудачное место для побега выбрал Исаев. Собственно, выбирать ему не приходилось.

Я подумал, что в надежде вскочить в проходящий поезд он мог пойти непосредственно вдоль насыпи, но с противоположной от нас стороны.

– Ну-ка, ребята, махнем через насыпь, – обратился я к Сурику и его приятелю, едва мы высадились у платформы: Настроение у меня бодрое: рядом находились добровольцы – народная дружина в миниатюре. От пятерых бандиту уже не уйти.

За насыпью я надеялся увидеть далеко впереди или позади – обе возможности ловить проходящий товарняк были для Исаева абсолютно равноценны, как для буриданова осла, – крошечную фигурку: разрыв в девять минут не сделал бы ее неразличимой. Надеялся, потому что увидеть – почти всегда означает поймать.

Однако мои надежды оказались напрасными: и впереди и позади нас никого. Хотя именно отсюда Исаев устремился в бегство по выбранному маршруту, искать свежие следы не имело смысла: сухая, потрескавшаяся земля не сохраняет отпечатков.

Мы вернулись к платформе. Аббас и безымянный для меня молодой человек ожидали нас у ступенек.

– Куда же он мог исчезнуть? – спросил молодой.

Меня тронул его расстроенный вид, но ответить я не успел, ответил Аббас:

– Только в карьер, больше некуда.

– Верно, – сказал я. – Сделаем так: мы с товарищем, – я кивнул на молодого человека, – пойдем туда…

Он уловил вопросительную интонацию и поспешил подтвердить:

– Да, да, конечно… я с вами. Медэт меня зовут.

– …а вы, Аббас дай[17]17
  Уважительное обращение к старшему (азерб.).


[Закрыть], с ребятами поднимитесь на платформу, – продолжал я.

Лица у ребят сразу вытянулись.

– У вас самое трудное. Мы скорее всего только спугнем бандита, и он постарается выйти к полотну. Это может произойти на любом участке, ваша задача – вести наблюдение и закрыть ему путь к железной дороге. Через полчаса сюда подъедет автомашина с нарядом. Если за это время ничего нового не произойдет, вы направите их в карьер, а сами…

Я хотел было уже сказать: «Уедете в Баку на электричке (она должна была появиться здесь минут через сорок)», но вовремя спохватился:

– …по усмотрению; если располагаете временем, присоединитесь к наряду. Но до его приезда прошу вас оставаться на своем посту.

– Будь спокоен, – сказал Аббас, – бандит здесь не пройдет.

Ребята дружно закивали.

Тут я сообразил, что при таком боевом настрое «может не пройти» любой посторонний, и перечислил приметы Исаева:

– Возраст – под сорок, моего роста, но комплекцией покрупнее, маленькие черные глаза, волосы острижены под «ежик», синий костюм, серая клетчатая сорочка, коричневые туфли…

Особенно детализировать не имело смысла, лишь бы запомнилась внешность в целом.

– И еще: у него может быть нож, – предупредил я, – зато у вас под рукой камни, против троих он не сунется.

Камней действительно в избытке, они осыпались под ногами, когда мы вновь преодолевали насыпь, теперь уже вдвоем с Медэтом. Сразу от нее, напрямик, шла дорога, когда-то проложенная к карьеру.

Меньше четверти часа назад я рассматривал котлован из окна вагона; мог ли я думать, что именно там мне придется искать бандита… Да что котлован! Мог ли я вообще сегодня думать, что влипну в такую историю…

Однако мой спутник так несется, что я еле успеваю за ним. В этом мне все-таки повезло: энергичные люди откликнулись на призыв участвовать в розыске убийцы. Могу ли я, сотрудник милиции, роптать на свою сегодняшнюю судьбу, когда они, не связанные служебным долгом, проявляют столько настойчивости и бесстрашия? Предупреждение о ноже ничуть не охладило пыл моего «ведомого». Собственно, кто кого ведет, непонятно, он опередил меня на добрый десяток метров. А торопиться нам незачем: за карьером, на обратной стороне холма, сразу у подножия, начинаются совхозные поля, нет ни дорог, ни селения, ни даже кустика, за которым можно было бы спрятаться; за время, несравненно большее, чем располагал Исаев, с этой равнины до самого озера Лок-Батан никуда не убежать, как черепахе на футбольном поле… Если бандит не потерял голову от страха, то сообразил: спасение только в возврате к железной дороге и шоссе, но там были мы.

Значит, остается одно: прятаться в карьере, дожидаясь, темноты, но стемнеет через час, не раньше… К этому времени мы найдем его сами или с помощью наряда, когда обыщем весь котлован.

Я прибавил шаг и занял место «ведущего».

– Не надо спешить, теперь ему все пути отрезаны, – сказал я.

– По-вашему, он в карьере и не убежал дальше?

– Бежать дальше – напрасный труд.

– Чего же он тогда ждет? Чтоб его поймали?

– Он ждет темноты, чтобы незаметно вернуться к железной дороге. Судя по всему, он не знает здешних мест, иначе с самого начала удирал бы вдоль полотна.

– Но ведь там тем более не спрячешься.

– Конечно, но в любой момент может подвернуться автомашина или товарный поезд.

– Ясно.

Он остановился и с облегчением стал платком утирать пот с лица.

– Я-то думал: исчезнет за карьером, и поминай как звали… Все-таки непонятно, что же бандиту мешает так поступить?

Теперь он стал вытряхивать камешки из босоножек, и я поневоле раздраженно («ударился из одной крайности в другую, – думал я, – то не догнать, то застрял, так уж основательно») ответил:

– За карьером поля.

– Вот и я говорю, как мы будем его догонять?

– А мы не будем.

«Ведомый» выжидающе смотрел на меня, и я отчасти в признательность за добровольную поддержку, отчасти из профессионального самолюбия (чего доброго, он решит, что мы всегда ловим убийц по принципу: «Ну, заяц, погоди!» и ноги – в руки) подавил раздражение затянувшейся остановкой и объяснил:

– Появится наряд, и все пойдет по плану розыска особо опасного преступника. Связь по рации и так далее… вплоть до вертолета, если Исаев вздумает бегать от нас по полям. Через какие-нибудь, поверьте…

– Верю, – говорит, – раз и фамилия уже известна. Для меня это удивительней вертолета. Что же, он паспорт свой в поезде оставил или иначе как-нибудь узнали, что именно он убийца?

На этот вопрос я отвечать не стал, и неудобства никакого не получилось, потому что мы опять зашагали. Отвечать-то я не стал вслух, а самому себе не умолчишь, особенно когда горячка спала.

«Как же это все-таки могло получиться, – думаю, – чтобы приметы совершенно не сходились? Совсем не похож Исаев на убийцу по ориентировке… Ни возрастом, ни внешностью. Неужели очевидцы, даже потрясенные происшедшим, могли так заблуждаться?»

В то же время размеры одежды по той же ориентировке совпадают с исаевскими. Остается допустить, что свидетелей ввел в заблуждение парик. Но рост и комплекция?..

Нет, что-то опять не клеилось. И дело вовсе не в росте и комплекции. Субъективность свидетельских показаний в отношении внешних данных была мне хорошо известна, и внезапное обнаружение в купе зарезанного человека могло максимально увеличить погрешности свидетельских оценок.

Значит, теоретически все сходилось. Исаев с помощью парика изменил свою внешность до неузнаваемости, отсюда неверное свидетельское восприятие, что доказывается размерами одежды, оставленной убийцей.

Практически не сходилось! Наконец я ухватил звено, разрушавшее все мое логическое построение. Исаев изменил свою внешность с помощью парика… Черта с два! Не мог он этого сделать. Не таковский он, чтобы париками интересоваться, камуфляжи на себя наводить. Да и не помогли бы ему никакие камуфляжи сущность свою спрятать… У него одни глаза чего стоят, а тот ведь в одном купе с жертвой продолжительное время находился и сумел ее к себе расположить.

Раз вынырнув, мысль о соучастнике мгновенно превратилась в уверенность. Уж не тот ли появился за моей спиной в вагоне электрички, когда я перехватил исаевский взгляд, направленный поверх меня, и, обернувшись, успел заметить скользнувшую на место дверь? Ему-то наверняка и принадлежал чемоданчик-«атташе»; если бы я сразу догадался взглянуть на размер сорочек…

Тот был главный, тот – организатор. И он сейчас преспокойно катит в Баку!

Мне стало до того обидно, что я остановился. Правда, мы уже подошли вплотную к котловану.

Он далеко тянулся влево и вправо, а нам предстояло преодолеть его в поперечнике, чтобы кратчайшим путем подняться на вершину полуразрушенной горы: прежде всего надо убедиться, что Исаев не пошел дальше, а прячется где-то здесь, в карьере. Кроме того, мы сохраняли за собой возможность обзора, и выскользнуть из котлована незаметно для нас он уже не сумел бы.

– Никого не видать, – сказал мой спутник.

Он, конечно, не подозревал об открытии, сделанном мною на последнем десятке шагов, и по-прежнему был бодр и энергичен.

– Тут есть где спрятаться, – объяснил я. – Смотрите в оба.

Мы спустились вниз и стали осторожно продвигаться, обходя скальные нагромождения, сохранившие свои боевые порядки в отличие от разбитого наголову известняка. За каждым из них мог прятаться бандит. Поэтому я уже не уступал положения «ведущего», проявляя в то же время максимум бдительности: не люблю рисковать зря. К чему мне проникающее ранение?

– И все-таки мне не верится, что он прячется где-то здесь.

Ну и голосок у моего «ведомого», труба иерихонская. Впрочем, в котловане звуки усиливаются.

– Будьте осторожней, – сказал я как можно тише. – Ему терять нечего.

– Ого… я об этом как-то не думал. – И, переходя на шепот: – Оружие-то у вас при себе?

«Естественный вопрос, – подумал я, – обстановка для добровольца-новичка становится удручающей».

– Конечно, – говорю, – не волнуйтесь.

Святая ложь во имя поддержания боевого духа.

Она оказалась чрезмерно эффективной.

– Зачем мне волноваться?! Скоро и наряд подъедет. Пусть этот Исаев волнуется!

Опять сорвался в голос. Нервный, оказывается, человек, надо было вместо него Аббаса взять.

Вовремя я об этом подумал, ничего не скажешь. Обогнув очередную скалу, я увидел Исаева. Он стоял не таясь, в трех шагах прямо передо мной, стоял, не шелохнувшись, как каменное изваяние, на самом краю разработанной траншеи, из которой, видимо, и вылез. Маленькие глазки, глубоко запрятанные под бровями, ненавистно целили мне в лоб.

Еще я заметил, что в руках у него нет ничего, они были чуть раздвинуты, а короткие толстые пальцы широко растопырились, будто собираясь что-то поймать в воздухе.

Если бы Исаев выхватил нож, если бы попытался удрать… А тут на меня нашел какой-то столбняк, мгновение остановилось, как в зафиксированном телекадре.

Когда время вновь побежало, я почувствовал резкий толчок в спину и подсечку под левую ногу и, падая навстречу Исаеву, успел оглянуться на «ведомого»: на его лице, словно в зеркале, отразилась исаевская ненависть.

Исаев не дал мне упасть, на лету подхватил за плечи и отшвырнул в траншею.

Острая нестерпимая боль, казалось, прошила все мое тело с головы до ног. (Позже я понял, что скорее наоборот: с ног до головы.) Настолько нестерпимая, что крик застрял где-то в груди, так и не вырвавшись наружу. Вероятно, я лишился сознания. Болевой шок продолжался считанные секунды, поэтому, очнувшись, я не сразу понял, что была пауза, мне показалось, что удар от падения просто бесконечно растянулся во времени.

Теперь я понимаю, почему не разбился насмерть. Упади я навзничь, это наверняка произошло бы. Однако встречный толчок Исаева словно «выпрямил» меня, и я падал в яму почти в вертикальном положении, лишь ободрав себе спину о ее стенку, о переломе я догадался чуть позже: нога распухла буквально на глазах, – зато голова и позвоночник остались целыми.

Поразительно, сколько разных мыслей практически одновременно может рождать и обрабатывать человеческий мозг, тем паче в стрессовых ситуациях. Сейчас я вспоминаю о них обособленно, но тогда они возникли все сразу по принципу слоеного пирога. Мысль первая: я жив и, кажется, могу передвигаться; вторая: Медэт – соучастник Исаева, потому и прицепился ко мне, потому и орал, подонок, на весь карьер, чтобы привлечь его внимание; третья: влип же я в историю, так мне и надо; четвертая: пока меня не добили сверху камнями, нужно скрыться за поворотом траншеи под защиту скалы; пятая: теперь они оба попались (поразительно это профессиональное восприятие: будто бандиты валяются в яме, а я караулю с единственным опасением: как бы они сбежать не изловчились). Были, наверное, и другие, но запомнились именно эти. Тем более что одна из них побудила к немедленному действию, и я, превозмогая боль в ноге, да и во всем теле, укрылся в спасительной нише.

Видимо, мое передвижение было замечено, точнее услышано, потому что врагов моих не было видно, следовательно, и они не могли видеть меня, и я, в свою очередь, услышал голоса.

– Добить гада нужно, – предложил Исаев.

– Сам сдохнет. В этой чертовой яме только циркач шею не свернет. Нам срываться надо.

– Не будь у меня билета, ты бы давно деру дал, обо мне бы не вспомнил…

– Ну что ты, Газанфар?! А кто за мильтоном увязался? Кто тебе сигналы подавал? – обиделся приятель.

– Сигналы… – презрительно бросил Исаев, – только и способен как петух кукарекать… в поезде все на меня свалил, в электричке проклятый чемодан подсунул, с него и началось… мильтон сразу сообразил, что он к моей морде неподходящий…

– Ничего подобного, у него твои приметы оказались… А с часами кто пожадничал? – И просительно: – Газанфарчик, не время сейчас бочки друг на друга катить, пошли скорей, пока наряд не приехал… И на платформе еще гражданские ждут, тебя словить по собственной охотке взялись. Я их мигом облапошу, один – старик из работяг и два сосунка. Пошли!

– Этих добровольных перышком…

Злобы в голосе Исаева было больше, чем раньше, когда речь шла обо мне. «И ведь порежет, сволочь, моих ребят, если их обмануть не удастся». От одного только предположения у меня по телу, побеждая боль, – мурашки. А тут еще шаги услышал удаляющиеся…

Я громко застонал. Получилось естественно, потому что я и вправду попробовал опереться на сломанную ногу.

Шагов не слыхать, тишина.

Потом голос Исаева:

– Жив гад, говорил же: добью…

– Да что ты?! Пошли скорей! На кой он тебе дался? – тараторил Медэт. – Он же без сознания стонет, иначе б давно хоть в воздух выстрелил.

– Как это – выстрелил?.. – удивился Исаев. – Нету при нем пушки.

– А вот и есть, точно знаю.

– Значит, под тенниской, в босоножке…[18]18
  Укороченная оперативная кобура.


[Закрыть] – И остервенело срываясь на крик: – Что ж ты раньше молчал, проститутка, японский бог?!. Он же в любую минуту очухается, начнет палить…

Шаги торопливо приближались.

– …А мне самому пушка кстати… мне теперь все одно нельзя попадаться…

В яму посыпался песок. Исаев «съехал» в дальний конец траншеи, за ее изгибом, и я мог об этом только догадываться. Если б со мной действительно был верный «Макаров»… «Плюнь на инструкцию, – говорил Рат. – Мы всегда на службе – и по дороге домой, и по дороге из дома, и просто на прогулке…».

Ну нет, дать себя зарезать, как барана, я могу в бессознательном состоянии, но я не валяюсь без памяти, как тебе кажется, я жду…

В правой руке у меня был зажат гладкий, вытянутый пирожным-трубочкой камешек – самый мощный утяжелитель кулака, какой мне удалось нашарить. В левой – горсть песка.

Исаев передвигался медленно, но не потому, что принимал в расчет возможность сопротивления своей жертвы, он был уверен в моей беспомощности, просто боялся оступиться: траншея глубокая и узкая, лучи заходящего солнца скользили поверху, а на дне ее было довольно темно.

«Хорошо, что идет один, с двумя мне не справиться», – думал я, считая томительные секунды. В это время я уже был спокоен, я всегда волнуюсь до и после события. Моим преимуществом была внезапность, и я был готов ее использовать.

Однако раньше меня внезапность нападения использовал мой энергичный помощник. Мастерски это у него получается. Тень мелькнула вверху по стенке траншеи, что-то сочно шмякнуло, как будто бревно ударом молота вогнали в мокрую глину, и совсем близко от меня, за поворотом, возник и тут же оборвался хрип.

Я не сразу понял, что это означало для Исаева.

И опять посыпался песок, и по проторенной дорожке в траншею съехал тот, кто назвал себя Медэтом.

И впрямь в этой чертовой яме кроется загадочный магнит, притягивающий человеческие тела.

Прикусив губу, чтобы не закричать от боли, я, опираясь на стенку и волоча за собой сломанную ногу, распухшую до совершенно немыслимых размеров, продвинулся из ниши в основной коридор.

Мэдет на корточках сидел над Исаевым и лихорадочно шарил по карманам.

И этот не принимал меня в расчет. Я не знаю, собирался ли он потом расправиться со мной или как можно скорее смыться с билетом. И никогда, наверное, не узнаю. Он-то, конечно, будет твердить и дальше, что убил соучастника не из-за билета и не из боязни попасться с Исаевым, а для того, чтобы спасти меня и тем хоть частично искупить свою вину. Пусть твердит. Я-то знаю, что это ложь. Другое дело: попытался бы он убить и меня?..

В откинутой наотмашь руке Исаева блестело лезвие ножа, рядом валялся скальный обломок величиной с лошадиную голову.

Уже не таясь, я шагнул вперед, вытянув кулак с зажатым камешком, и больше от боли, чем для устрашения, буквально заорал:

– Встать! Лицом к стене! Руки на затылок!

В тот момент я был действительно страшен. А может быть, мне хочется так думать, что в ссадинах и кровоподтеках, на сломанной ноге и с колокольным звоном в ушах, с нелепо выставленным камешком, я все-таки был страшен для бандита, которому стоило лишь поднять нож, чтобы по меньшей мере уравнять шансы. Но он этого не сделал, а беспрекословно выполнил все мои команды. Скорее всего он не сомневался в наличии у меня оружия; ему казалось, что на него наведен ствол пистолета.

И правильно казалось. Говорят же: раз в жизни стреляет и палка. Может быть, для меня это и был тот самый единственный раз…

Не могу сказать точно, сколько сотен секунд мы простояли в таком положении. Мое сознание было сконцентрировано на единственной мысли: продержаться…

И я держался, пока не услышал шум автомобильного мотора, пока в ответ на мой призыв по траншее не заметался свет милицейских фонариков, пока мой бывший «ведомый» не перешел под более надежную охрану.