Текст книги "Поллитра бытия (Читочек искупления)"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Н-нда.., – произнес инспектор. – Мило! Вы, стало быть, заварили эту кашу, а мне придется ее расхлебывать? Может быть меня даже со временем опять захотят распять на каком-нибудь подходящем кресте.., или, скажем, на звезде? Кстати, очень подходящая конфигурация – пятиконечная... Молотом по башке, а серпом – по...

Свидетель мудро усмехнулся и покивал головой:

– Не надо бросаться в крайности. Хотя, кто знает... Такой исход не исключен. Искупление – ваша прямая обязанность, как Бога. А форма – форму вам подберут, будьте покойны. По части формы в специалистах недостатка не наблюдается. Вот в части содержания – тут проблемы...

– Тогда, быть может, сейчас заглянем в будущее и сразу определимся по срокам?

– Никак не могу понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно... Будущее точно предсказать нельзя – это одно из условий устойчивости мироздания. Другое условие, вытекающее из необратимости времени – невоспроизводимость прошлого в будующем. Иначе вся эта затея не стоила бы и ломаного гроша. Затем и нужен Бог, что предопределенность будущего несовместима со свободой его воли, чем и исключается... Впрочем, то же отосится и к любому мыслящему существу.., в той степени, в какой оно мыслит...

– Что же, в таком случае, есть прозрение?

– Прозрение? – свидетель нахмурился. – Задай вы этот вопрос вчера, я дал бы вам исчерпывающий ответ. Но сегодня уже поздно. Я больше не владею истиной.

– Жаль. У меня тоже не очень много успехов в этой сфере. Рассчитывал на вашу помощь, но теперь, видимо, придется самому постигать...

– Да... Теперь я частное лицо, так что вряд ли смогу быть вам полезен. Впрочем, полагаю, вы и сами справитесь... Ну, что же... Полномочия я вам передал, с бутылкой вопрос решен... Что еще?.. Кажется, все. Извините, что так получилось, в спешке. Мне следовало загодя подготовить кандидатуру, ввести в курс дела, но увы, излишки самомнения...

Свидетель махнул рукой и встал.

– Еще только один вопрос, – поспешно сказал инспектор, тоже вставая. – Последний.

– Слушаю вас.

– Понимаете, – инспектор смутился, – меня этот вопрос давно мучает... Вот – Россия. Ну, условно говоря, эта самая одна шестая часть суши. Скажите – вы ведь многое повидали на своем веку – почему все достается нам? Ведь с ума можно сойти! Чью только дурь мы не проверяли на своей шкуре. Ввозили из заграницы всякий залежалый духовный товар, не нашедший там применения, и с успехом применяли на месте. А своих собственных изобретателей в грош не ставили. Неужели мы, русские, все поголовно сумасшедшие? Или впрямь Богом проклятый народ?

– Вовсе нет.

– А тогда в чем же дело? За что все это? За какие грехи? Я уже не говорю про столетия рабства и российскую традиционную государственность в форме откровенной деспотии. Но последние семьдесят лет – это просто какой-то... По-моему, никому еще не удавалось скрестить индустриализацию с крепостным правом. Мы победили Германию и Японию. Не американцы и не французы – мы! Теперь смотришь за бугор и думаешь: лучше бы не побеждали. Когда-нибудь кончится это помешательство в форме борьбы за всеобщее равенство и братство?

– Что вам ответить.., – свидетель вздохнул. – Конечно, вы слегка преувеличиваете. Китайцам, допустим, не меньше досталось, а римляне – те вообще исчезли с лица земли как нация. Когда-нибудь и у вас, наверное, кончится. А вот когда – вопрос. Ответа я, скажу по чести, не знаю.

– Но ведь вы – Бог. Неужели не знаете?

– Был... Нет, не знаю. И раньше не знал – даром что Бог. Бог ведь работает с отдельными душами, а не классами и прослойками – это вам следует твердо усвоить. Любые попытки вмешаться в исторический процесс вызывают только смуту, локальную в пространстве и времени... А по существу – все всегда и везде упирается в проблему собственности. Есть два предельных случая: когда все принадлежит одному и когда ничто никому не принадлежит. Россия с завидным упорством на протяжении всей своей истории стремилась к одному из этих пределов, избегая золотой середины. Но ни богатый, ни нищий не может быть по-настоящему свободным. Нищий – потому что все его помыслы направлены на то чтобы выжить, а богатый потому что должен охранять свое богатство... Возможно, я не очень внятно излагаю, но, поверьте, суть здесь. Подумайте, и вам многое откроется.

– Да я уже столько передумал, что скоро думалка отпадет! – воскликнул инспектор в сердах.

– А вы, как истинный представитель своего народа, хотели, чтобы вам истину выложили на блюдечке с голубой каемкой? не без сарказма заметил свидетель.

– Конечно! – инспектор обезоруживающе улыбнулся. – Это дураки пусть думают, а умному зачем? Сиди, жди блюдечка.

– Конечно, вы практик – вам все это кажется весьма далеким от жизни. Но ведь, в сущности, чем определяется мироощущение каждого человека? Балансом свободы и справедливости. Две эти сущности с виду кажутся независимыми, а на самом деле тесно связаны и в чем-то даже антагонистичны. Что есть справедливость? Это знают все, но не знает никто. У каждого свое понятие о справедливости. "Меня барин выпорол, а Ваську – нет, пусть и его выпорет, чтоб по справедливости," – понятно теперь, откуда берутся так называемые "стукачи"? В России всегда в первую очередь требовали справедливости, а уж потом свободы. И напрасно. Ибо свобода – это основа бытия. Без нее нет и не может быть личности, а без личности нет прогресса. Но личность, индивидуум – это не только мозг и внутренние органы, но и некоторая окрестность предметного мира: вещи, природа, другие люди, наконец. Если человека лишить права распоряжаться своей окрестностью – он перестает о ней заботиться, и она постепенно деградирует. В этом смысле, право собственности – священное право. Ибо вместе с деградацией окрестности деградирует и сама личность... Вот вам и ответ на ваш вопрос о том, что произошло на одной шестой части суши. Конечно, тут следует сделать оговорки, но, полагаю, вы их сами сделаете.

– Попробую, – сказал инспектор, без особого, впрочем, энтузиазма.

– Вы, вероятно, ожидали, что я вам открою тайну, а все оказалось до глупого просто. Так оно всегда и случается... Ну, теперь я, надеюсь, могу идти?

– Разумеется, – сказал инспектор. – Вы полностью с в о б о д н ы.

– Тогда потрудитесь сообщить об этом дежурному... Да, и вот еще что. Записка... Вы ее не прочли, и теперь возможны осложнения. Однако, вы обязаны верить, что все закончится благополучно.

– В каком смысле? Это входит в мои обязанности?

– Именно. Вы должны верить, что бы ни происходило впоследствии.

– Во что, собственно?

– В то, что добро победит зло. Верьте в это. От вашей веры зависит многое. Почти все... Помните, добро победит зло, – повторил свидетель строго и настойчиво. – Вы меня поняли?

Инспектор кивнул. На самом деле он не мог сказать, что основательно проникся пониманием. Он даже не был уверен, что предмет беседы заслуживает осмысления, и что таковой вообще в ней присутствует. Пожалуй, еще минут десять таких разговоров, и его можно будет смело выносить из кабинета на носилках – протестов не последует.

Ломило правый висок, в глазах началось мельтешение каких-то черточек и точек. Хотелось лечь и не вставать примерно неделю. И самое главное – все это время ни о чем не думать...

Голова начала болеть уже вся – и справа, и слева, и в затылке. Инспектор на мгновение потерял сознание, но тут же очнулся, пересилил себя и, вызвав дежурного, сообщил свое решение. Дежурный удивился и заявил, что без писменного указания никого никуда не отпустит.

– Что за ерунда, Владимир Борисович. То было двое, а теперь вообще ни одного не станет – кто будет отвечать?

– Отвечать будем мы с тобой, – веско сказал инспектор и разозлился. – По-твоему, я должен держать человека в камере только потому, что мы не можем нести службу как положено?

– А я ничего и не говорю, – обиделся сержант. – Будет распоряжение – выпущу. Вы хоть с него подписку о невыезде возьмите. Мало ли...

– Для этого нет оснований, – отрезал инспектор и занялся писаниной.

– Собственно, я и не собираюсь никуда уезжать, заметил свидетель, взглянув на сержанта. – Так что напрасно вы... А если понадоблюсь – вызывайте.

– Тоже верно, – сказал инспектор, протягивая бумагу дежурному. – Ну вот и все. Гражданин Горобец, вы свободны. Извините, что не провожаю – голова разболелась. Вот сержант проводит. Всего вам доброго.

– Не стоит себя утруждать, – мягко сказал свидетель, пожимая протянутую руку. – А что касается головной боли это сейчас пройдет. Просто вы переутомились, да и немудрено при таком повороте дел. Посидите минут пять спокойно, расслабьтесь и постарайтесь ни о чем не думать. Форточку откройте... Ну, удачи вам!

Сержант только рот открыл, слушая этот обмен любезностями. Он был молод и не знал, что уважающие друг друга люди при прощании непременно оставляют уверения в наиискреннейшем друг к другу почтении, и слово "пока" для этого не годится...

Когда он удалился вслед за свидетелем, инспектор действительно посвятил некоторое время неподвижному сидению на месте. Потом встал и открыл окно. Головная боль начала отпускать, он вдруг ощутил какой-то удивительный прилив сил и полную ясность в голове. И воздух как-будто стал прохладнее, хотя календарный конец августа за окном сменился нечаянным июлем, а утренняя прохлада – тридцатиградусной жарой.

"Надо же.., – расслабленно думал инспектор. – До чего договорились! Теперь возись с этим миром... Тут, дай Бог, хоть минимальный правопорядок сохранить в районе, а тебе на шею весь мир вешают."

Инспектор высунулся в окно. По улице вереницей проносились машины, люди шли куда-то по своим делам, не подозревая о том, что власть над миром перешла в другие руки.

"Ну, так... Мир – дело хорошее, но, пожалуй, следует начать с ближайших окрестностей", – решил инспектор.

Он вернулся за стол, достал папки с текущими делами и принялся их изучать, отмечая в календаре, кого нужно пригласить, какие акты экспертиз затребовать и проведения каких мероприятий потребовать от оперативников. Время от времени голову инспектора посещали разные навязчивые мысли, но он не позволял себе расслабиться и гнал их через черный ход в подсознание. Сотрудники, обычно мельтешившие в кабинете с утра до вечера, сегодня почему-то не баловали вниманием и не лезли со своими неотложными проблемами. Телефон тоже как-то подозрительно не беспокоил, инспектор, однако, не обратил на это внимания. Он даже обед проворонил и только в четыре часа пополудни обнаружил, что чертовски голоден.

"С этой работой не то что головокружения – язву нажить можно. Второй день не обедаю... Все, сегодня уйду пораньше,"– подумал он.

И тут раздался телефонный звонок. Инспектор даже вздрогнул от неожиданности и решил выждать. Телефон, однако, настаивал на своем, и инспектор взял трубку.

– Алле, слущаю.

– Господи, – послышалось оттуда, – Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да сбудется воля Твоя... – трубка захлебнулась и сделала паузу.

– Вы куда звоните?

– ...Хлеб наш насущный даждь нам днесь; настави стези наша; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго...

Голос был хриплый и несколько придушенный, как будто звонившего мучил насморк.

– Кто на проводе?! – заорал выведенный из себя и слегка ошалевший от неожиданности инспектор.

– Это я, Господи, раб твой Михаил...

– Прекратите Ваши шуточки, положите трубку!

– Прости мне, Господи, мои прегрешения – не ведал я, что творил...

– Вы что, разучились по-человечески разговаривать?!

Трубка некоторое время безмолвствовала а потом протрубила отбой.

"Однако же, это становится навязчивым", – подумал инспектор и зло бросил трубку на рычаги. И неожиданно вспомнил про бутылку. Почти машинально он открыл сейф бутылка стояла на месте, но пробка на ней отсутствовала.

Инспектором немедленно овладели нехорошие предчувствия.

"Что за чертовщина – была ведь закрыта!.. Странно... Так, я подошел к сейфу, специально еще затянул посильней и поставил. Нет, это невозможно – она была закрыта!.. А где пробка?!"

Поиски пробки успехом не увенчались. Инспектор пошарил между папками, но не очень активно – так, больше для проформы. Его, собственно, волновал не сам факт исчезновения, а вопрос о том, кто и в какой момент открутил эту пробку. Не ответив на данный вопрос, нельзя было выдвинуть правдоподобное предположение относительно ее местонахождения. Потому что пробку мог, например, унести в своем кармане таинственный первооткрыватель бутылки.

Попутно инспектор убедился, что бутылка действительно пуста, хотя через горлышко просачивался какой-то остаточный запах. Вероятно, той самой злополучной флуктуации, но, скорее всего, просто шампуня, каковой, по предположению, и наполнял бутылку в с в о е время.

Сама же бутылка старательно делала вид, что ее лишили невинности без всякого на то согласия.

Инспектор поставил бутылку на стол и, усевшись рядом, погрозил ей пальцем.

– Как это понимать? – сказал он строго.

Бутылка всем своим видом демонстрировала смирение перед неизбежностью.

"Дела-а.., – подумал инспектор. – Как же все-таки она открылась? Давлением, что ли?.. Ничего так себе давление!.. Резьба не сорвана... Неужели эти ребята меня охмурили? Но когда, в какой момент?! Я ведь ни на секунду не упускал ее из виду... Может быть, когда в дверь выглядывал, этот Бог в сейф залез? Но зачем? Он ведь мог просто забрать бутылку с собой... Наваждение какое-то!"

Постепенно, однако, мысли инспектора направились в иное русло.

"М-мда... Здорово они меня уработали... Провалы в памяти!.. На память никакой надежды нет, откуда делаем логический вывод: надо пользоваться чистой логикой. Итак, дано: бутылка. Изначально в ней был шампунь – бутылка-то из-под шампуня! Логично... Но потом в бутылке неведомым путем оказывается новая вселенная. Пока внимания не заостряем, откуда. Примем как данность. Бутылку открыли. Кто – не заостряем. Некто. Он открыл – вселенная истекла. Куда? Умозаключаем – в кабинет. Я – в кабинете. Следовательно, я в этой самой новой вселенной, то есть в другом мире. Это, однако, не очень заметно. Вывод: текущий мир сохранил все свойства предыдущего. С одной стороны, это радует. Но с другой стороны, нельзя сказать, что мир переменился к лучшему. Мух не убавилось – это точно. Может со временем... Но это – вряд ли. Мухи исчезнуть не могут... А, кстати, ведь было сказано, что начнется новое время..."

Инспектор рассеяно глянул на часы – часы показывали половину пятого.

"В пять двинусь, решил он. – О чем бишь я?.. Да, наступило новое время. И сейчас ровно половина пятого нового времени... Но, может быть, просто новая эра?.. Нет, сказано – время, и шабаш! То есть, с самого нуля. Прошло уже пять с половиной.., нет, четыре с полтиной часа нового времени, с того момента, как я не пообедал. Несмотря на то, что числюсь Богом в этом мире..."

Последний тезис в голове инспектора неожиданно столкнулся с имевшим место фактом телефонного звонка, и он озадаченно выпятил нижнюю губу.

"Смотри, что делается! Не успел я принять полномочия, а уже поступили прошения. Кто там был?.. А, раб мой Михаил! Не сладко, должно быть, Михаилу-то, и наверняка он большой грешник, если вот так сразу звонит, не разобравшись в ситуации. Надо бы помочь, да вот не знаю, чем... И прозрение еще не наступило – все одно к одному..."

Инспектор еще некоторое время подтрунивал над собой, но постепенно его внимание переключилось на вещи более обыденные. Дело он закрывает за отсутствием состава преступления. Но из него со всех сторон торчат хвосты. Например, труп, исчезнувший из морга. Хотя, разумеется, в этой части вопрос замнется сам собой. Кто же признается, что труп сбежал?! Скорее всего, состряпают бумагу о захоронении либо кремации. Второе вероятнее – проверить невозможно... Но Горобец-то жив здоров. А если его паспорт где-нибудь столкнется с этой бумагой? Например, в органах соцобеспечения?.. Интересно, пенсию он получал? Стаж большой – должны оформить ( тут инспектор хмыкнул )... И, кстати, если он умер, то на его жилплощадь могут найтись претенденты. То есть, в этой части предстоит еще поработать и документально оформить воскрешение. Горобец по всем официальным документам должен числиться в живых.

"Так, с этим ясно. Теперь остальные действующие лица. "Чекист" исчез, не оставив после себя никаких следов, кроме бумажки, на которой ничего не написано. А двойник? На него составлен протокол задержания. Где он?"

Инспектор потратил минут пять на поиски, но успехом они не увенчались. Протокол как в землю провалился!

"Та-ак.., – инспектор занервничал. – Куда же я его засунул?.. Не-ет, это положительно выходит за рамки. Сначала расписка, а теперь и протокол исчез. Черт знает что! Тут поневоле начнешь верить в разные потусторонние эффекты."

Он обнаружил у себя некоторое раздвоение сознания. С одной стороны, инспектор попрежнему оставался инспектором, то есть лицом, в обязанность которому вменяется объективное расследование любого происшествия и получение соответствующей истины. Но с другой стороны, и именно в отношении данного происшествия, инспектор перестал считать себя лицом официальным. Более того, он был твердо убежден, что о б ъ е к т и в н о е его расследование не соответствует чьим бы то ни было интересам. Объективное расследование этого странного дела совершенно бесполезно и, скорее всего, невозможно. Быть может, потому, что субъектов в этом деле гораздо больше, нежели объектов. Здесь желательно провести именно субъективное расследование, но как проводятся расследования подобного рода, инспектор не знал. Он, пока еще, только догадывался, и теперь был почти уверен, что рано или поздно догадается полностью, то есть картина происшествия станет очевидной.

"Кстати, а ведь фамилия "чекиста" – Воробьев. Но воробей по-украински – горобец. Все одно в одно!"

В отношении протоколаа инспектор решил, что коль скоро сам задержанный таинственно исчез, то и протокол о его задержании, как документ, утратил всякий смысл. Он может понадобиться, только в случае, если тот старший лейтенант его приятель – начнет интересоваться результатами разбирательства. Вспучивать дело ему, конечно, нет никакого резона, но поинтересоваться он может. И что ему сказать?

"Правду, уважаемый, правду, – ответил инспектор самому себе, мастерски имитируя внутренний голос. – Ибо только правда может надежно избавить от необходимости дальнейшего вранья. Правда – она хороша тем, что ее не надо выдумывать. Но правда, увы, не есть истина. То есть, истиной я попрежнему не владею. Хотя и было обещано, что со временем она мне откроется. Будем ждать!"

Ровно в пять инспектор покинул свой кабинет и попрощался с дежурным. Последний окинул его недовольным взглядом, который инспектор проигнорировал. Но выйдя из дверей райотдела, он нос к носу столкнулся со своим приятелем – тем самым, который доставил двойника.

– Володя, привет! Как дела? – поинтересовался старший лейтенант, а потом добавил участливо: – Неприятности?

Инспектор решил, что, вероятно, его лицо дает повод к подобного рода предположениям, и попытался улыбнуться. Улыбка, однако, получилась усталой и вымученной.

– Да нет, все нормально. Устал.

– С тем моим деятелем разобрался?

– Более или менее, – ответил инспектор нейтрально.

– И куда определил?

– Да никуда. Тут, понимаешь, странное дело, – инспектор понизил голос, – явился какой-то тип из безопасности и предъявил ордер на твоего приятеля.

– Тамбовский волк ему приятель! – старший лейтенант сплюнул и добавил еще несколько лексем. – Я тебе не сказал, но этот деятель мне сразу не понравился. Хамил редкостно, угрожал большим начальством и, между прочим, упоминал твою фамилию.

– В какой связи?

– Да так, между делом... А, кстати, зачем он разведчикам пригодился? По-моему, обыкновенный ханыга.

– По-моему – тоже.

– Что-то наши гебешники засуетились... Не заметил?

– Нет, – инспектор насторожился. – А что?

– Понимаешь, – старший лейтенант понизил голос, – я вчера выезжал на происшествие. Так, плевое дело – пацаны гараж подожгли. Но нас к этому гаражу даже не подпустили. А сегодня был в управлении – там все шепчутся по углам. Мне один друг по секрету сказал, что вроде бы... того!

– Чего – того?

– Ну, не знаешь что ли?.. Муссируются слухи, что введут ЧП.

– Не знаю. Какое чепе? Нам теперь только чепе не хватает. Они там сбрендили – не иначе!

– Да вроде бы и не они, и не там... Там! – Старший лейтенант указал большим пальцем куда-то вверх. – Но это пока так, между нами.

– Понял! А официально не собирали, не инструктировали?

– Пока нет.., – приятель вздохнул. – Но что-то зреет... А может оно и к лучшему?

– Ну, – буркнул инспектор, – к светлому будущему.

– Да уж, – приятель сплюнул. – С другой стороны... Демократия и гласность – оно конечно, но ты посмотри, что творится! Ведь обнаглели – среди бела дня грабят!

– Да, – инспектор кивнул. – Что обнаглели, то обнаглели. Надо их всех к стенке приставить. Сначала всех приставим, а потом будем опять вести среди них разъяснительную работу.

– Уйду я к черту с этой разъяснительной работы! – заявил в сердцах старший лейтенат. – Куда-нибудь рэкетиров от кооператоров оборонять.

– Ну, – поддержал инспектор. – Ты лучше в Штаты езжай. Там пока их больше.

– Этих, или тех?

– И тех, и других.

– Соберусь – тебя звать?

– Предупреди. Может быть всем райотделом и подадимся... Кстати, я только недавно обратил внимание, какие у нас милые учереждения: райотдел, райком, райвоенкомат. Есть мнение, что мы уже давно в раю, и непонятно, из-за чего вся эта шумиха.

– Знаешь, – старший лейтенант зло пнул некстати подвернувшийся камешек, – у меня последнее время стойкое ощущение, что в этой стране уже никогда ничего хорошего не будет. Какая-то полная безнадега... Эх, если бы в свое время Брежнева не высунули, мы бы сейчас жили нормальной жизнью, как все люди.

– Да, – согласился инспектор, – с Ильичем мы крепко промахнулись.

– С каким именно? Уточнять не будем?

– Воздержимся. Дело не в Ильичах и Кузьмичах. Дело, похоже, в нас самих.

– А чем мы провинились перед Богом?

– Мнения разные, – уклончиво сказал иинспектор. – Лично мне теперь кажется, что мы совершенно напрасно усвоили тезис.

– Что? – старший лейтенант вскинул голову. – Это который? Я много тезисов усвоил.

– Основной. Что можно сначала все сложить в кучку, а потом разделить по справедливости.

– А-а... Есть такой тезис. И с виду, в общем, неплохой.

– Это только кажется. У каждого, видишь ли, свои понятия о справедливости – по опыту знаю. И почему-то всегда вопрос о том, как образовать кучку побольше, заменяется другим. А именно: как ее удачней разделить между страждущими, чтобы никто не вякал. Это бы еще ладно, но постепенно те, которые, собственно, и пополняют кучку, отходят на второй план. На первый же план выходят делильщики – эти всегда в почете.

– Интересно... Слушай, а откуда он взялся, этот тезис? Из марксизма что ли?

– Из марксизма? – инспектор озадаченно наморщил лоб. Какого марксизма?

– Ну, который ленинизм.

– А! – инспектор рассмеялся. – Я сразу не врубился... Нет. Так всегда делали. Делили по разному, а принцип кучки известен с незапамятных времен. Думаю, он предложен самим дьяволом еще когда... Давно, в общем.

– Хм, – старший лейтенант ущипнул себя за кончик уха. Это же религиозный дурман... А зачем он ему понадобился?

– Не догадываешься?

– Да я вообще об этом как-то не думал.

– Напрасно. Подумай.

– Хорошо. Я подумаю. Но, боюсь, ума надолго не хватит. Скажи, не темни.

– Так проще, – инспектор заговорщицки подмигнул, владеть душами!

– Ага-а... Понял! Но для сравнения хотелось бы иметь и предложения Господа на сей счет. Они имеются?

– А как же!

– И как надо, чтобы правильно?

– Надо так. Сдеал – твое. Ты и делишь, как совесть подскажет. Не сдел – тоже твое. Дели, ежели охотники найдутся.

– То есть, это по-божески? А ежели у кого совести нема?

– Тут уж ничего не попишешь. Но вот какая штука, Господь так устроил мир, что те, у кого совести нет, обычно ничего не делают, и делать не хотят.

– Верно! – согласился старший лейтенант после некоторого раздумья. – Смотри, как ловко подстроено! Надо бы думать почаще, а то так и умрешь дураком...

– Да, не худо бы, – поддакнул инспектор. – Мы зачастую напрасно пренебрегаем этим процессом... Но.., таков человек, ибо таким его сотворил Господь... Что касается хорошо жить, мы-то – вряд ли, а вот дети, или внуки...Ясно, что вечно так продолжаться не может. Глупость вообще ограничена во времени.

– Думаешь?

– Убежден.

– Дай-то Бог.., – старший лейтенант с сомнением покачал головой и улыбнулся. – Ну, Вова, ты прямо как Христос проповедуешь. Не сказать, чтобы шибко умно, но очень доходчиво. Нервную систему успокаиваешь и вселяешь уверенность в светлое будущее.

– Положение обязывает, – скромно заметил инспектор. – Я руководствуюсь христианским принципом: прочистил себе прочисти ближнему.

– Прочистил чего?

– Мозги, деревня!

– А! Ну, я так сразу и понял. Завтра с утра явлюсь на процедуры. Повторный сеанс очищения.

– Давай, – согласился инспектор. – Можешь явиться, но лучше приходи обычным порядком... Хотя, завтра с утра суббота.

– Да? Точно... Вот черт, а я завтра дежурю. Опять с утра поток алкашей... Знаешь, не нравится мне вся эта возня в высших сферах. Что-то назревает, а что – непонятно.

– Похоже на то. Вот и у меня сегодня день чудес. Бутылка откупорилась, а что излилось – неясно. Теперь придется расхлебывать...

– Ладно, в понедельник расскажешь. А заодно и грешные мысли отпустишь. Извини, сегодня у дочери день рождения, а у меня еще... В общем, будь здоров, привет жене и отпрыску, старший лейтенант хлопнул инспектора по плечу и исчез в дверях.

Инспектор же направил стопы свои домой. У него и самого накопилось немало вопросов, однако же по дороге никто из желающих ответить на эти вопросы ему не попался. Никто не пожелал рассеять сомнения инспектора, а также не нашлось ни одного охотника развеять смутные опасения, которые его беспокоили с того самого момента, как из сейфа была извлечена злополучная бутылка, лишенная невинности.

–

Суббота и воскресение не оставили от сомнений и опасений инспектора камня на камне, ибо их место было заполнено многочисленными домашними делами и заботами. В промежутках он консультировал своего наследника по части изготовления детекторного приемника. В электронике инспектор разбирался слбо, но все же понимал, что конденсаторы и резисторы можно паять как угодно, а вот диоды желательно паять так, чтобы дать возможность току протекать от плюса к минусу. Наследник же этого не понимал, как ни старался инспектор. Можно было только удивляться тому, с какой удивительной настойчивостью это юное дарование отстаивало позиции переменного тока в его извечной борьбе с диодами всех мастей. Что касается приемника, то он не пожелал заработать даже тогда, когда за дело взялся сам инспектор. Вероятно, к тому времени терпение пэ-эн-перехода истощилось уже окончательно, и он примкнул к изоляторам...

Приемник заработал утром в понедельник, но не этот, а другой, стоявшй на кухне. Тот был совершенно безотказный, поскольку вовсе не содержал полупроводников.

Обычно по утрам инспектор слушал последние известия, но на сей раз из приемника не выскочило ничего, кроме симфонической музыки. Инспектор был далек от мысли, что за ночь в этом мире никаких известий не случилось, но сначала он не придал музыке особого значения, хотя в его душе зародилось смутное беспокойство. Жена высказала предположение, что может быть у них там опять намечаются похороны. Услышав это, инспектор вздрогнул, быстро оделся и рысью помчался в райотдел. Следует отметить, что все сомнения и опасения, ушедшие было в тень под давлением семейной жизни, немедленно вернулись на рабочее место в голове инспектора и приступили к своим обязанностям еще до того, как сам инспектор приступил к своим.

Сотрудники были уже в сборе, и даже те, кто дежурил в воскресенье. Настроение у всех было тягостное. А когда по радио, наконец, передали сообщения и заявления, все разбрелись по кабинетам не приступая к обсуждению. Да и что, собственно, можно было обсуждать?

С этого момента и последующие два дня, пока радио долдонило разного рода приказы и указы, инспектор жил в автоматическом режиме. То есть, он двигался, слушал, говорил, но все это словно бы делал кто-то другой. Сам же инспектор висел в пустоте и ничего не ощущал, кроме желудка, который сжался в комок и блокировал прохождение любых нервных импульсов. Нет, это был не страх, а какая-то животная тоска, заполнявшая каждую клетку его тела.

За двое суток голову инспектора посетили только две мысли. Первая: "Господи! Ну сколько же это может продолжаться? Ведь семьдесят лет продолжается – сколько же еще?! Неужели еще лет двадцать? И всю оставшуюся жизнь придется жить в этом бреду?" И вторая, более трезвая: "Не может быть! Ну не может этого быть!!! Ведь нельзя же, чтобы все время одним и тем же одно и то же. Должен ведь быть кто-то, кто этого не должен допустить..."

Когда на исходе третьего дня через народную и классическую музыку из репродуктора вдруг донеслись бодрые голоса народных избранников, инспектор сидел один в своем служебном кабинете. Еще не понятно было, где именно они собрались и по какому поводу, но сам факт прорыва этих голосов через административно-командный эфир потряс инпектора до глубины души. Он-то думал, что народных избранников опять заменили на доярок и кухарок, единогласно одобривших решния партии и правительства, но, оказывается, они сохранились в неприкосновенности и даже собрались у микрофонов...

Надежда возникала из небытия медленно, но она возникала! Инспектор просидел у радиоточки до позднего вечера, и только когда сообщили, что вице-президент и премьер министр привезли таки президента живым и невредимым, а, наоборот, других вице-президента и премьер министра водворили туда, где им и следовало быть с самого начала, желудок инспектора расслабился, и целый поток нервных импульсов хлынул в голову. Тогда инспектор встал и примерно минуту бил голым кулаком в кирпичную стенку, приговаривая: "С-суки!.. С-волочи!.. Пас-скуды!.." И кое-что еще.

Именно в этот момент инспектор понял, что в его стране что-то хрустнуло, треснуло, лопнуло и потекло. И что с этого дня начинается какая-то новая жизнь. Наверное тяжелая, наверное несытая и, уж совершенно точно, неспокойная. Но, во всяком случае, появилась надежда на то, что прекратится наконец это медленное, но неуклонное превращение одной части великого народа в стадо холуев, а другой – в то, что обозначается забытым ныне словом "быдло".