Текст книги "Охота за атомной бомбой: Досье КГБ №13 676"

Автор книги: Владимир Чиков

Соавторы: Гари Керн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Он ошибался.

– Леонид Романович, – обратился к нему Фитин, бросив косой взгляд на своего подчиненного, – почему последнее сообщение по Луису с его предложением по вербовке Леонтины Пэтке подшили в дело без всякого ответа? Сколько раз повторять, что неисполненный документ не должен подшиваться в дело?

– Это моя ошибка, товарищ генерал. Мы ознакомили с сообщением вашего заместителя, но, не знаю почему, он оставил его без резолюции. В то время вы были, если не ошибаюсь, в Австрии.

– Это так, но вы должны были дождаться моего возвращения и поставить меня в известность. Если вы и мой заместитель считаете, что эта женщина не может быть хорошим агентом, тогда так и нужно было сообщить в резидентуру. Я понимаю, что Луис поставил перед вами весьма деликатный вопрос, тем не менее вам следовало принять какое-то решение, а не оставлять вопрос в подвешенном состоянии… Да, это верно, что разведка – занятие очень высокого риска. Некоторые сотрудники считают, что женщина не может быть хорошим секретным агентом, так как она по своей натуре подвержена эмоциональным реакциям и больше способна привлекать внимание. Кроме того, под влиянием постоянного нервного напряжения она может испытывать непреодолимую склонность довериться кому-нибудь и искать чьего-то сочувствия.

– Но мужчина может испытывать такие же чувства, – возразил Квасников, – в особенности когда он работает один и находится на нелегальном положении в чужой стране.

– Верно, – согласился Фитин. – Давайте посмотрим на этот конкретный случай. Луис должен понимать, что он делает. Он знает, что рано или поздно его жена проявит любопытство. «Что с ним происходит? – задастся она вопросом. – Почему он все время напряжен, недоверчив и скрытен?» И, возможно, не дай бог, когда-нибудь выявит его отношения с нами. Так не лучше ли будет, если разрешим ему завербовать ее? Тем более что она работает в таком месте, которое представляет для нас определенный интерес.

Лицо Квасникова просветлело.

– Сказать по правде, мы надеялись, что вы или ваш заместитель напишете на этом сообщении такого рода резолюцию.

Руководитель внешней разведки снова взял личное дело Луиса, открыл его на последней странице, где находилось сообщение из Нью-Йорка, и написал на нем: «Прошу вновь рассмотреть вопрос о вербовке после получения дополнительной информации. Фитин».

Он повернулся к Квасникову и сказал:

– Может быть, Твен, который руководит работой Луиса, сумеет под каким-либо предлогом встретиться с его женой, чтобы составить для себя мнение о ее пригодности к нашей разведывательной работе?

– Хорошо, Павел Михайлович, я сегодня же подготовлю указание в Нью-Йорк.

– Нам нужно узнать об этой женщине как можно больше… Ее образ жизни, поведение, характер…

– Понимаю.

Через месяц из нью-йоркской резидентуры пришло сообщение Твена-Семенова в отношении Леонтины – его мнение о ней было положительным. В ходе беседы Семенов увидел в ней пламенного борца за социалистические идеи и человека, глубоко симпатизирующего Советскому Союзу. Он убедился, что она располагает необходимыми агенту качествами: хорошо держится, отличается динамичным темпераментом, смелостью и способна убеждать людей в правоте своего дела. Она свободно рассказывала о своей трудной жизни и не пыталась скрывать детали, которые могли быть восприняты не очень благоприятно для нее. Твен отметил ее несколько повышенную напористость и эмоциональность, но он считал, что при надлежащей воспитательной работе она сможет следовать согласованной линии поведения. Он также отметил наличие у нее определенных актерских способностей, что могло оказаться полезным в оперативной работе. Принимая во внимание ее идейную убежденность и преданность идеалам социализма, а также учитывая ее положительные биографические и характеризующие данные, он пришел к выводу, что она может быть использована по линии внешней разведки.

Спаренные агенты

Генерал Фитин закончил чтение дела и приготовился сформулировать свое мнение в отношении Леонтины Пэтке. Прежде чем узнать результат его размышлений, дополним наше представление об этой даме и ее супруге сведениями из досье. Дело № 13 676 содержит фрагменты автобиографии, написанной супругами Крогер-Коэн, датированные уже восьмидесятыми годами, то есть намного позднее периода работы Фитина. Они относятся к временам, которые нас интересуют, и содержат довольно много личных деталей. Опять нам приходится иметь дело с текстами, переведенными на русский язык, так как их английские оригиналы хранятся в другом деле.

Вот как Моррис описывает историю своих любовных отношений с Леонтиной, или Лоной, как он ее называл:

«Сразу же после нашего с ней знакомства в Мэдисон-Сквер-Гарден мы отправились посидеть в кафетерий. Лона казалась довольно крупной в своем голубом английском костюме и маленькой белой шляпке. Кстати, ее единственным недостатком было то, что она выглядела слишком привлекательной, как молодая новобрачная, которая чрезмерно притягивает к себе мужские взгляды.

В дальнейшем это оказывало ей большую помощь в работе: своей обольстительной внешностью она при необходимости обезоруживала «полезных» мужчин. Хотя я сам, с моим слишком скромным и простым видом, производил совершенно противоположное впечатление, я дал себе слово добиться благосклонности этой девушки. В тот день в кафетерии я решился лишь на то, чтобы попросить у нее номер ее телефона, и после этого я уехал в Испанию. Вновь я увидел ее только через два года».

Леонтина Коэн приводит свою версию этой же истории:

«Когда я впервые повстречалась с Моррисом, мне он показался настоящим святым. Я постаралась уклониться от знакомства с ним, так как люди с ликом святого иногда делают вещи, от которых волосы на голове встают дыбом. Но Моррис был ладен собой и свободно, без оглядки на кого-либо, выражал свои мысли и мнения. А если они совпадали с мнениями других, его глаза загорались радостью и восторгом.

Когда наши глаза встретились в первый раз, Моррис отвернулся или от смущения, или от равнодушия ко мне, по крайней мере так мне тогда показалось. Это меня задело, так как до этого мне приходилось видеть в глазах каждого мужчины только восхищение. Мое женское самолюбие было уязвлено, и я почувствовала себя оскорбленной его отношением ко мне.

Я думаю, что самым важным качеством человека в жизни является терпение, способность выждать. Молодой Моррис очень хорошо умел ждать. Разумеется, он обладал завидным хладнокровием. Даже если иногда его нервы аж трещали от напряжения (в конце концов все мы люди) он, в отличие от других, умел скрывать свои чувства. Всё приходит к тому, кто умеет ждать. Терпение было основой и секретом его многочисленных успехов.

По его возвращении из Испании он не изменился. Такой же спокойный, корректный и неизменно вежливый, но, не знаю почему, очень осмотрительный в словах и действиях. Однажды я ему сказала: «Разве тебе не хотелось бы быть самим собой? Ты можешь быть скрытным, но не надо делать это чрезмерно. ФБР всегда очень интересуется людьми, которые очень скрытны и слишком осторожны, в особенности когда они исчезают из Нью-Йорка, и надолго. Прими это к сведению, а то ты сам привлечешь к себе внимание.

Он смущенно улыбнулся и сказал: «Если женщина что-либо хочет, у мужчины есть выбор: или сделать так, как она хочет, или поступить наоборот». И тогда он придумал объяснение для своих поездок – якобы он работает страховым агентом и, следовательно, ему нужно ездить по всей стране. Что вы хотите, ложь, продиктованная инстинктом самосохранения, иногда стоит дороже, чем правда.

Естественно, я стала подозревать, что он принимает участие в секретной деятельности, связанной с Советским Союзом. Мои подозрения основывались на том, что Моррис питал горячие симпатии к России и начинал проявлять внушающий опасения интерес к тому, что мною тогда воспринималось как просоветские идеи и убеждения.

22 июня 1941 года, как раз в день нападения нацистов на СССР, мы поженились, зарегистрировав наш брак в маленьком городке штата Коннектикут. Мы даже не знали, что между Германией и Советским Союзом разразилась война. Узнав об этом, мы срочно возвратились в Нью-Йорк. Моррис был поражен этой новостью и в течение нескольких дней пребывал в подавленном состоянии.

Наконец, в один из дней он вернулся домой с букетом алых роз, который спокойно поставил на маленький столик при входе. Я обратила на это внимание и стала ждать, что произойдет дальше. Я чувствовала, что он хочет чем-то поделиться со мной, но у меня язык присох к небу. Наконец Моррис заметил, что я хочу у него что-то спросить, и подвел меня к розам на маленьком столике. Однако он продолжал молчать. Я видела его взволнованность и грызущие его сомнения. Наконец меня прорвало: «Ну, давай, говори же!» Все напрасно. Он так и остался стоять, пошатываясь, перед столиком».

А теперь снова обратимся к воспоминаниям Морриса Коэна.

«Долгое время я не решался сказать Лоне о моих отношениях с советскими разведывательными службами. Я понимал, конечно, что не было смысла продолжать играть с ней в прятки. Особенно после того как меня известили о решении Москвы разрешить мне использовать ее в моей работе. Даже зная о том, что работать вместе, как добрая семейная пара, гораздо лучше, я не был уверен, следует ли говорить ей о моих тайных отношениях с Советским Союзом.

В конце концов, Лона и я – люди совершенно разные: она – очень темпераментная и эмоциональная, в то время как я – неприступная скала. Она может взорваться, а я держусь ровно. Она – само нетерпение, а я спокойный и уравновешенный. Она вечно торопится, а я спешить не люблю. Однако, несмотря на наши диаметрально противоположные характеры, я наконец решил, что, чего бы мне это ни стоило, я должен привлечь ее к нашему делу.

Когда я сообщил ей о моем сотрудничестве с русскими, хорошо еще, что она не обвинила меня в государственной измене.

Я считал тогда и считаю так же и сейчас, что, если бы я изменил моей совести, если бы я действовал вопреки моим идеям, которые составляли мое личное кредо, и все это по соображениям собственной корысти, тогда это было бы совсем другое дело. Так как, если тебя могут упрекнуть, что ты предал свою страну, своих друзей, своего любимого человека, тогда тебе следует подумать о твоих моральных принципах.

В те годы моя совесть была устроена таким образом, что я не мог безмятежно взирать на ту ненависть, которую американский правящий класс питал по отношению к социалистическому строю в Советском Союзе, в который я верил; на то, что Соединенные Штаты поддерживали фашистские режимы, которые я не мог поддерживать, и поэтому отправился защищать республиканскую Испанию, полностью отдавая себе отчет о своих действиях; на то, что администрация США дала зеленый свет разработке и производству атомной бомбы, которая могла привести человечество к катастрофе планетарного масштаба. А если я с Божьей помощью боролся за общее дело, в том числе и за мои собственные убеждения, тогда здесь нет никакой измены. Как раз наоборот, это проявление настоящей смелости. И когда я объяснил все это Лоне, я помню, как она схватила букет роз с маленького столика и расцеловала каждый из его пяти цветков».

А теперь воспоминания Леонтины.

«При необходимости Моррис умел доказать свою точку зрения по политическим вопросам. Его метод был довольно прост: он делал вид, что уступает доводам оппонента, и в то же время вел себя так, как будто спор все время разрешался в его пользу. Вероятно, он стал навязывать таким образом свою точку зрения по той причине, что в течение всей своей жизни считал обязательным для себя бороться за социалистические идеи. С самой своей молодости он ввязывался в драку, не оглянувшись назад.

Он вступил в коммунистическое движение в шестнадцать лет, и с того возраста его убеждения не изменились. В течение долгого времени он без чьей-либо помощи изучал Маркса и Ленина. Он рассказывал мне, что нашел множество идеологических друзей среди русских, находившихся в Испании. Именно там он обрел убеждение в том, что все люди в мире должны бороться за мир, за идеалы свободы, равенства, братства, против всякой дискриминации, против кастовых и классовых привилегий.

Со временем я поняла, что в этом деле с его стороны не было никакой измены: его биография, социальные корни и классовые интересы четко подтверждают это. Просто он хотел бы привнести в этот мир немного здравого смысла и еще хотел, чтобы я помогла ему в этом.

Он говорил мне: «Ты должна помочь мне, Лона. Когда муж и жена делают одно дело, это вернее и разумнее для них обоих».

Когда я спрашивала его, почему русским нужны агенты в Америке, в то время как воюют-то они с Германией, он отвечал мне без тени сомнения: «Может показаться странным, но сегодня для советских людей разведка – это главная линия обороны. Поэтому мы должны им помочь».

«Но ведь это шпионаж!» – возражала я.

«Мне наплевать на то, как это называется, – отвечал он. – Когда идет война и тысячи или даже миллионы советских людей отдают свои жизни, то не время дискутировать, надо действовать».

Со своей стороны Моррис писал:

«Я мог объяснить Лоне, что на протяжении веков многие страны вели разведку не только для выяснения сил и ресурсов противника, но и в качестве наилучшего средства обеспечения своей собственной безопасности. Люди ищут и анализируют информацию с незапамятных времен. Еще за четыре века до Иисуса Христа китайский министр Сун-Цзы указывал, что хорошая разведка более важна, чем сама война, что победить в ста битвах – не есть верх искусства военачальника и что высшее мастерство заключается в том, чтобы обеспечить свою безопасность, не ввязываясь в конфликт. Таким образом, расцвет и упадок народов и государств зависят от их умения получать и использовать информацию о своих соседях, жизненно важную для их собственного выживания.

После такого исторического экскурса я попросил Лону никому не говорить об этом нашем разговоре. Я добавил, что, лишь соблюдая полную тайну, мы сможем сохранить не только наши собственные жизни, но и жизни тех советских людей, которые работают в Нью-Йорке.

Удивленная моим замечанием, она робко спросила меня: «Тебе не страшно?»

Я ответил: «Да, конечно, иногда кажется, что каждый прохожий в упор смотрит на тебя и знает, кто ты есть. А кроме того, все время преследует мысль, что ты подвергаешься опасности и тебя могут арестовать».

Акробатика пулемета

Закончив чтение досье, генерал Фитин решил, что Луис и его жена заслуживают полного доверия. Он взял бланк шифротелеграммы и написал:

«Нью-Йорк

Совершенно секретно

Максиму

От имени руководства Центра благодарность Луису за плодотворную работу с нами. Оказывайте ему постоянную моральную и материальную поддержку, на денежные средства не скупитесь.

Леонтине присвоен псевдоним Лесли. Ориентируйте ее на получение секретной информации по месту работы – на авиационном заводе, где нас в первую очередь интересуют тактико-технические данные экспериментальных образцов вооружения боевых самолетов.

По имеющимся у нас данным, на смежном хартфордском заводе по производству авиадвигателей и огнестрельного оружия к серийному выпуску готовится новый авиационный пулемет. Просим разработать операцию с возможным участием Лесли по добыванию необходимого для наших конструкторов образца этого оружия.

Виктор.

2.12.41 г.».

Максим – псевдоним Василия Зарубина (или Зубилина), с которым мы уже встречались по ходу этого повествования. «Плодотворная работа», о которой пишет Фитин, заключалась в руководстве Моррисом Коэном полудюжиной агентов в Нью-Йорке и его окрестностях. Информация в отношении завода в Хартфорде поступила от Леонтины. Таким образом, с реализацией последней директивы Центра все шло нормально.

Одной из связей Лесли на заводе в Хартфорде был молодой инженер, которого мы назовем Алленом. Он познакомился с ней в ходе своих частых визитов в ее цех. Она воспользовалась своим обаянием вначале для того, чтобы привлечь его внимание, а затем, чтобы влиять на него. Лесли смогла использовать его «втемную», то есть убедила его передавать ей секретную информацию, не ставя его в известность о том, что информация будет направлена в Москву.

Теперь речь шла о том, чтобы раздобыть секрет пулемета. Обсуждая это задание со своим мужем, Лесли очень беспокоилась по поводу того, что Аллен мог отказать ей в просьбе и даже выдать ее. Луис, старавшийся помочь ей в освоении навыков разведдеятельности, повторял ей слова своего отца Гарри (бакалейщика из Бронкса), которые он считал применимыми и в разведке: «Если ты считаешь, что обстановка для тебя неблагоприятна, сделай все, что в твоих силах, чтобы изменить ее в свою пользу». Или еще: «Если ты чувствуешь, что люди не делают то, что должны делать, не рассчитывай на них». И последнее: «Если ты считаешь, что нужно пойти на риск, не рассчитывай ни на кого, кроме себя».

– Да, это хорошие правила, – согласилась Леонтина, – но что мне делать, если Аллен вдруг проболтается?

– Напомни ему, – посоветовал Моррис, – что это он выдал тебе промышленный секрет. В случае осложнения обстановки ты ничего не знаешь про пулемет. А его за такую болтливость могут вышвырнуть с работы и отдать под суд.

Перед такими доводами Аллен не устоял, охотно откликнулся на просьбу Леонтины и даже попросил вознаграждение в размере двух тысяч долларов. Начиная с этого момента вербовка его была для Луиса не более чем детская игра. Аллену присвоили псевдоним Фрэнк. Он сказал, что мог бы вынести с завода все детали и узлы пулемета, за исключением ствола, который был слишком велик и тяжел, чтобы пронести его незаметно. Поскольку эта деталь была основным элементом изделия, то ломали голову над решением этой проблемы все: Леонтина – Лесли, Аллен – Фрэнк, Моррис – Луис, Семенов – Твен, Пастельняк – Лука, Зубилин – Максим вплоть до Фитина – Виктора.

Просто наудачу Москва предложила, чтобы Фрэнк, если он достаточно высокого роста, спрятал бы ствол у себя на спине под пальто. По счастливой случайности его рост и ширина плеч оказались подходящими. «Американская команда» приняла решение осуществить этот план, и в один прекрасный день Аллен вышел с завода в Хартфорде с более прямой фигурой и более напряженной походкой, чем обычно. Спустя несколько дней из Нью-Йорка прибыл Луис с пустым футляром для контрабаса. Пулеметный ствол был помещен в футляр, крышка футляра с треском захлопнулась, и Луис вернулся в тот же день к себе домой под видом музыканта.

Это была только первая часть операции. Оставалось еще доставить музыкальный инструмент в помещение консульства СССР, за которым ФБР вело постоянное наблюдение. Всякий незнакомый человек, который попытался бы проникнуть внутрь консульства, мог быть задержан. Передать контрабас одному из его сотрудников за городом представляло большую сложность, так как последний мог оказаться под персональным наружным наблюдением. В итоге именно Луис придумал решение. В черном гетто он отыскал бродягу, который согласился за небольшое вознаграждение передать «контрабас» некоему джентльмену, одетому в сиреневые брюки и куртку с серыми клетками и с дирижерской палочкой в руке. Их контакт должен был произойти на барахолке в Гарлеме.

Через некоторое время чернокожий бродяга оказался среди торгующих, предлагая покупателям рынка свой «инструмент», но проинструктированный продать его только «дирижеру оркестра». В условленный час появился покупатель и обратился к продавцу: «Сколько стоит ваш футляр?» Получив оплату, продавец отнес «контрабас» в машину покупателя и покинул рынок.

Операция была проведена удачно. Прототип пулемета был доставлен в консульство, а затем дипломатической почтой переправлен в Москву. Впоследствии, когда Соединенные Штаты по соглашениям о ленд-лизе начали поставки в СССР самолетов, оснащенных новым пулеметом, операция, удачно проведенная Коэном, потеряла свое значение. Но неожиданный подарок, полученный не по ленд-лизу, не снизил ценность операции, а агенты показали себя преданными и смелыми.

Ночь на Лубянке

Некоторое время спустя после операции «Пулемет» Центр получил оценку работы Луиса. Шифротелеграмма, подписанная резидентом, была адресована Петрову – оперативный псевдоним заместителя Берия Всеволода Меркулова.

«Москва, Центр

Секретно, Особой важности

Тов. Петрову

С учетом указания № 26-С Луисом завербован на идейно-политической основе агент Мортон. В настоящее время он используется в изучении немецкой колонии в Нью-Йорке и в вербовочной разработке активного ее члена военспеца Рихарда. Прорабатывается мероприятие по продвижению Мортона в один из промышленных центров штата Мэриленд, в котором началось производство новых видов вооружений американской армии.

Кроме того, Луисом приобретены еще два источника – Фрэнк и Рэй. От последнего получены особо секретные материалы по радарам и сонарам. (Чертежи и расчетные данные будут направлены через курьера.)

Считаем необходимым информировать также о том, что американская пропаганда продолжает утверждать, что Советским Союзом подписан перед войной предательский пакт Молотова – Риббентропа о ненападении, который позволил Гитлеру легко расправиться с соседними странами. В связи с этим ставится вопрос о прекращении экономических и торговых отношений с СССР. Наиболее реакционные круги США открыто оправдывают нападение гитлеровской Германии на нашу страну и надеются, что немцы и русские обескровят в этой войне друг друга, а США и Англия установят в СССР и Германии послушные им режимы. Кроме того, добытые нами материалы свидетельствуют о том, что руководители США и Великобритании ведут тайные переговоры об оказании помощи Советскому Союзу военной техникой, которая пригодна лишь для оборонительных действий.

Максим».

Меркулов отреагировал незамедлительно:

«Прошу подготовить записку в МИД с сообщением о намерениях Соединенных Штатов и Великобритании оказать нам военно-техническую помощь».

Прочитав резолюцию, Фитин бросил взгляд на настенный календарь: на нем были жирно обведены красным карандашом цифры 20.00. Вспомнив, что на этот час Абакумов назначил оперативное совещание, он взглянул на старинные часы на стене. Заседание начиналось через шесть минут. Фитин устремился к сейфу, взял из него нужные документы и вышел из кабинета.

Вернулся в кабинет он далеко за полночь, и вызвал Яцкова и Квасникова. Оба были на месте, так как во времена Сталина сотрудники ведомства на Лубянке заканчивали рабочий день не раньше трех часов ночи.

После нескольких слов по поводу совещания, которое только что состоялось у Абакумова, Фитин продолжил жестким тоном:

– Мне были высказаны серьезные упреки по поводу работы наших резидентур за рубежом. А именно в отношении сбора важной информации оборонного характера. Мы ведем войну. Советские люди гибнут из-за недостатка военного снаряжения…

Яцков и Квасников обменялись взглядами. Это не ускользнуло от внимания генерала, который продолжал:

– Да, Советский Союз не был готов к войне. Мы должны это честно признать. Но сейчас я не буду говорить о виновных. Не об этом сейчас речь. Следует сказать, что для нас нет сейчас задачи более срочной, чем добывание военной информации и развертывание широкомасштабных операций по проникновению на военные объекты и в научно-исследовательские учреждения, в которых разрабатываются и создаются новые образцы военной техники. В самую первую очередь мы должны сконцентрировать наши усилия на новых видах вооружений. Вспомните, что говорил в Америке по этому поводу руководитель УСС. Что в настоящее время война идет не только на полях сражений, но и на других фронтах. Именно так же думает и мистер Черчилль. Но, очевидно, ваш уважаемый коллега Вадим не слыхал этого, хотя сидит от него на расстоянии человеческого голоса. Вот уже два месяца или даже больше, как мы не получаем никакой информации от Горского. Он послал нам отчет о заседании Комиссии по урану и считает, что больше у него никаких забот нет.

Фитин оставил свой язвительный тон и продолжил:

– Вчера мы получили шифродонесение генерала Склярова о том, что военная разведка завербовала в Лондоне ученого-атомщика самого высокого уровня. Я взбешен оттого, что это сделали не мы. Ученый несколько дней крутился вокруг советского посольства и хотел по своей инициативе предложить Советскому Союзу свои услуги. Надо полагать, наши ребята спали там беспробудным сном. Абакумов пообещал поставить о нем в известность Лаврентия Павловича, с тем чтобы узнать, не передадут ли военные нам этого источника.

Фитин сделал паузу, повернулся к Квасникову и произнес:

– Подготовьте в Лондон шифротелеграмму с указанием Горскому на его оплошность. Проинформируйте его о возможной передаче агента Чарльза на связь нашей резидентуре. Попросите переговорить с генералом Скляровым, пусть он объяснит тому, что не нужно доводить дело до такого состояния, чтобы потребовалось вмешательство Берия.

– Хорошо, – согласился Квасников. – Но есть ли хоть какой-то шанс, что военная разведка позволит нам забрать себе такого ценного источника?

– Если Берия будет вынужден вмешаться, для них это кончится очень плохо. Он может сломать хребет любому, и вы это хорошо знаете. Он один отвечает за создание атомной бомбы. И этим все сказано!

Случилось так, что новый агент Чарльз, которым был, как мы далее выясним, Клаус Фукс, оставался на связи с резидентурой ГРУ до конца 1943 года, когда он выехал из Великобритании в Соединенные Штаты. И только после этого его дело передали в разведку НКВД. В дальнейшем, в феврале 1944 года, в Нью-Йорке с ним установил связь агент Раймонд (американец Гарри Голд) и оговорил условия продолжения встреч. На следующей встрече Фукс передал сведения о строительстве завода по разделению изотопов в местечке Окридж (штат Теннесси), который должен был производить обогащенный уран для производства бомбы. Фукс хорошо знал это дело еще с того времени, когда ему поручили произвести расчеты процесса газовой диффузии. Будучи протеже Пайерлса, он имел доступ к большому количеству другой информации, которую он также не преминул передать. Получив эту информацию, Раймонд немедленно вручил ее оперативному работнику, у которого он был на связи, для срочного направления ее в Центр.

Излив свой гнев по поводу несостоявшейся вербовки Фукса, Фитин все еще недовольным тоном приступил к обсуждению другого вопроса. Он хотел знать, почему уже давно ничего не слышал о письмах оперативного сотрудника Твена, то есть Семена Семенова. Последний отправил в Центр два письма, но Фитину доложили только второе. Квасников и Яцков утверждали, что ничего не знали об этом письме, после чего Фитин распорядился, чтобы ему представляли на ознакомление всю оперативную почту сотрудников зарубежных резидентур. Затем он протянул Квасникову второе письмо Твена:

«Дорогие товарищи! Пользуюсь случаем, чтобы направить вам второе письмо с просьбой о моей замене. При этом прошу вас не рассматривать мою просьбу как признак трусости или желание поскорее уехать отсюда, так как в моих действиях нет ни того, ни другого. Проблема в том, что мне здесь будет трудно работать. За мной ведется слежка, что может повлечь большие неприятности не только для меня, но и для тех, с кем я работаю.

Естественно, не следует преуменьшать и серьезность угрозы, нависшей лично над моей головой. У меня нет впечатления, что угроза носит неотступный, немедленный характер. По крайней мере, я так ее не воспринимаю, но зачем дожидаться, пока возникнут неприятности и повлекут за собой катастрофу?

Прошу вас также принять во внимание тот факт, что по прибытии нового оперработника мне на замену придется два или три месяца вводить его в курс дела. А это не простая задача, тем более что те, с кем я здесь работаю, рассеяны по территории штатов и у всех у них весьма разные характеры.

Конечно, я понимаю, как нелегко найти мне замену, но именно по этой причине еще раз прошу вас уделить моему письму необходимое внимание и правильно понять мои мотивы.

С большевистским приветом.

Твен».

Квасников возвратил письмо шефу, ожидая его реакции.

Генерал Фитин подвел итоги:

– Семенов, за которым ведется постоянная слежка, находится на пределе сил. Создается впечатление, что товарищи в Центре, по-видимому, забыли, что представляет собой оперативная работа «в поле». Семенов – ас разведки, и его не следовало бы подвергать такому риску. Если его разоблачат, это вызовет огромные заголовки газет по всему миру и может ухудшить политические отношения. Ему нужно дать возможность перевести дыхание.

Квасников возразил, утверждая, что они контролируют ситуацию:

– Проблема заключается в том, что Семенову трудно найти замену. У нас нет в наличии оперативного работника с таким опытом и такими возможностями, как Твен.

– Не создавайте сами себе трудностей, – заметил Фитин. – Кого вы видите здесь перед вами? Яцкова! Почему бы ему не поехать на замену? Он хорошо знает дело Луиса и ведет его весьма грамотно.

– У меня нет возражений, Павел Михайлович, – заявил Квасников.

Однако это не совсем устраивало Яцкова.

– Но я же не знаю английского языка, – решился он вмешаться. – Я изучал французский язык. Нельзя ли меня послать во Францию?

Но Фитин ничего не хотел слышать:

– Поедете в Соединенные Штаты. Мы даем вам три месяца на освоение английского языка. Если этого будет недостаточно, завершите учебу непосредственно в Америке.

Вопрос был решен, и никакие возражения не принимались.

Фитин перевел разговор на Луиса, который, судя по всему, тоже нуждался в отдыхе. Он совмещал множество обязанностей: был вербовщиком, связником, наводчиком, групповодом, то есть руководителем агентурной группы под названием «Волонтеры». НКВД требовало от него быть в курсе всех дел, являясь доверенным лицом разведки.

– Я не понимаю, в чем особая проблема? – спросил Квасников.

– Вы не понимаете, а Луис работает за шестерых. Что вы по этому поводу думаете, товарищ Яцков?

Не успел он еще получить назначение в качестве замены Семенову, как его уже подвергают испытанию. Он ответил, что агентурную группу в Нью-Йорке и его окрестностях можно было бы поручить заботам Лесли, а Луис, как американский гражданин, занялся бы вербовками в других штатах США, которые были практически недосягаемы для оперработников резидентур советской разведки.

– То есть перейти на нелегальное положение, – пояснил Яцков.

Удовлетворенный таким дельным ответом, генерал Фитин сказал Квасникову:

– Отправьте соответствующую телеграмму Максиму.

Старинные часы отсчитывали время в ритме качающегося маятника. Взглянув на них, Фитин увидел, что уже два часа ночи.