Текст книги "Вкус коньяка (СИ)"

Автор книги: Владимир Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

*27.*

Затянувшееся бабье лето, судя по всему, закончилось. Осень ворвалась в город молниеносно, решив, наверное, одновременно – и затопить его и выстудить. Холодный ветер с севера пригнал серые свинцовые тучи, а вместе с ними – ни на минуту не прекращающийся дождь и промозглую холодрыгу. Правильно придумала Анна приодеть

Мишку. Сначала мы хотели оставить парня дома. Что ему мокнуть и мерзнуть в старенькой ветровке и дырявых кроссовках? Но Мишка безапелляционно заявил:

– Купите еще что-нибудь не то. Вы же люди пожилые, не знаете, чего сейчас молодежь носит.

– Замерзнешь.

– Я привыкший! – сказал с гордостью. – И у меня кровь горячая. Я даже зимой в этой ветровке ходил.

Пожилые… Покупку одежды для него Мишка уже воспринимал как само собой разумеющееся, о благодарности господу богу он больше не вспоминал.

– Может, не в "Дом одежды", а в секонд-хенд? А, теть Ань? – спросил он, усаживаясь рядом с Анной на переднее сидение. Я упал сзади, "Нива" у Анны была пятидверая.

– …В секонд-хенде вещи стильные продаются, – продолжал Мишка. -

Новые почти шмотки. Прямиком из-за границы. И деньги сэкономить можно. Вот эта вот ветровка, между прочим, – он подергал себя за синий рукав, – оттуда, из секонд-хенда. Мы, пацаны, между прочим, там все одеваемся.

– Я, конечно, не Рокфеллер, Миша, – подал я голос сзади, – денег у меня не так, чтобы очень много, но экономить на тебе в мои планы не входило. Купим все в "Доме одежды". Наше отечественное, прочное и новое.

– Сейчас в наших магазинах не только отечественное продается, – поддержала меня Анна. – Импортного много. Даже больше, чем нашего.

Купим, что понравится, лишь бы не Китай.

Почему не Китай, подумал я, разве китайские вещи не качественные?

Они всегда были качественными. Например, теплое китайское белье.

Мишке, наверное, нужно купить комплект, учитывая приближение зимы.

Почему: лишь бы не Китай? Как раз китайское белье… Впрочем, что я знал о современной жизни? Ровным счетом ничего. Я в магазинах-то, в которых одежда продается, не бывал уже лет десять. Больше десяти лет. Я вообще не знал – что где продается и что надо купить, а чего покупать не стоит. Покупками ведала Зоя. А потом я вообще ничего себе не покупал, донашивал старое. Носил, а оно не снашивалось. Как и я сам.

– Если у Сергея Владимировича денег не хватит, – продолжила Анна,

– я добавлю. – И посмотрела мне в глаза в зеркало заднего вида.

Посмотрела со значением, словно хотела сказать: "И даже не думай возражать!". Я послушно промолчал, а Мишка повернулся к Анне, серьезно так на нее посмотрел и произнес с какой-то торжественной, даже пафосной интонацией:

– Вы очень добрая женщина, тетя Аня. – И добавил: – И красивая.

Анна снова взглянула на меня в зеркало. Я отвел глаза.

– А вот Сергей Владимирович не разделяет твоего мнения, – Анна потрепала Мишку по темным волосам, держа руль одной левой. Машиной она управляла виртуозно.

– Разделяет, – возразил Мишка. – Только не говорит об этом.

Ничего, скажет.

– Ты так считаешь?

– Уверен. Обязательно скажет. То, что вы очень красивая женщина, может не заметить и не сказать об этом потом только лох.

Анна прыснула, а я подумал: "Мишка совершенно прав. Только вот в чем? В том, что я лох? Или…".

Я заметил, что Мишка обращался к Анне на "Вы" еще вчера за ужином. А мне он по-прежнему тыкал. Может, это и правильно? Мы-то с ним уже старые знакомые. Впрочем, "Ты" он мне стал говорить с первой нашей встречи.

И еще я заметил, что он перестал материться.

Я даже не предполагал, что вещи для подростков теперь так дорого стоят. Да вообще – любые вещи. Мы купили Мишке брюки (правда, он больше хотел бы себе джинсы, я заметил, как Мишка с грустью смотрел на джинсовые ряды), пару сорочек, джемперок, осенние туфли (а скоро надо будет покупать зимние!), пуховик, вязаную шапку и кое-что из белья. От теплого белья Мишка отказался наотрез. Рассчитавшись на кассе, я понял, что о покупке телевизора можно теперь даже не мечтать. Чертов ремонт! Сожрал всю мою заначку. Надо было обои выбирать подешевле. Непрактичность с моей стороны была очевидной.

Надо учиться жить на пенсию вдвоем. Или подумать о подработке. А что? Думаю, что в институт меня возьмут с радостью. Хотя бы для того, чтобы я передал свой опыт молодым. В последнее время институт шел в гору, заказов у них было много, в том числе от зарубежных фирм. Прорвемся!

Мишка переоделся во все новое прямо в примерочной кабинке. Когда он оттуда вышел, Анюта ахнула:

– Вот это Мэн!

Мишка даже повзрослел и стал выглядеть на свои шестнадцать.

– Ну, как? Нравишься ты себе в своем новом обмундировании? – спросил я у него. – Сейчас еще в парикмахерскую заедем.

– Нормально, – ответил Мишка, глядясь в зеркало.

– Не надо ему в парикмахерскую, – запротестовала Анна, – ему лохматому лучше. Правда, Мишуня? – И она взлохматила его густую и пышную после вчерашнего мытья гриву.

– Да ты что? – не мог согласиться я, – разве можно ходить такому заросшему? Это просто неприлично. Его же в школу не примут.

– Ну, если только немного подровнять…

– В какую школу? – Мишка удивленно взглянул на меня, оторвавшись от зеркала.

– В самую обычную школу. Учиться же надо. Образование получать.

– Вы что смеетесь? – Мишка переводил испуганный взгляд с меня на

Анну и снова на меня. – В какую школу?

– В среднюю школу. Недалеко от нашего дома находится школа…

– В седьмой класс что ли? Я ведь только до шестого доучился. Я в школу не пойду. Хотите, чтобы там надо мной все смеялись, как над переростком тупым? Хрен! Не пойду я ни в какую школу. Хрен вам всем в дышло!

– Ты почему ругаешься, Мишуня? – всплеснула руками Анюта.

– Извините, тетя Аня. Это я забылся. Больше не буду. – Это у

Мишки прозвучало по-детски. – Но в школу я все равно не пойду. Нашли

Буратино! Я лучше снова к Чемодану в Мертвый город уйду.

– В Мертвый город? – переспросил я.

– Да хоть на край света! Только не в школу.

– А чем ты собираешься заниматься?

– У Чемодана?

– У меня.

– А я тебе еще вчера вечером сказал, что еще не решил, останусь с тобой или нет! Захочу, уйду. Я – свободный человек.

– Свобода – это осознанная необходимость. Причем, необходимость заниматься не только тем, что хочется лично тебе, но и тем, что нужно от тебя обществу.

– Ну, ты умный!

– Стоп, мальчики! Не ссорьтесь, – встала между нами Анна. -

Поехали домой. Приедем, пообедаем, а после обеда все и обсудим. Кто у нас свободный, а кто умный. И что дальше делать будем.

Мишка насупился и всю дорогу не разговаривал. Анна пыталась несколько раз с ним заговорить, но Мишка не отвечал, смотрел в забрызганное грязью боковое окно "Нивы" и думал о чем-то своем, никому не ведомом. Возможно, он взвешивал на одной чашке мысленных весов полуголодную свободу, а на другой – зависимость от общества в моем лице и, чего уж теперь, в лице Анны. А может быть, он вспомнил про пачку Мальборо, забытую и оставленную им в кармане ветровки, которую мы без сожаления выбросили в мусорный контейнер во дворе

"Дома одежды" вместе с драными джинсами и кроссовками и размышлял теперь над тем, как здорово и сладко было бы сделать пару хороших затяжек.

Когда мы, оставив "Ниву" во дворе под окнами, поднимались по лестнице, Мишка вдруг сообщил нам с Анной:

– Учиться мне ни к чему. Специальность у меня уже есть. Так что, на шее вашей сидеть не буду.

– И какая у тебя профессия, если не секрет? – Я чуть было не спросил – уж не связана ли эта профессия с добычей и сбытом цветных металлов? – но вовремя себя осадил.

– Я в электротехнике разбираюсь, – заявил Мишка. – Батя научил.

– Это здорово! – с жаром откликнулась Анна. – Это на самом деле здорово. Так ты у нас мастеровой оказывается? А у меня недавно утюг перегорел. И пылесос вот-вот умрет. Как кстати получилось, что ты в электричестве разбираешься! Может, посмотришь, а Мишунь? Нет, правда!

– Посмотрю, – деловито пообещал Мишка, – чего бы не посмотреть?

Пока вы, теть Ань, обед готовите, я и посмотрю. Пойдемте сразу к вам.

– Пошли.

Я один вошел в свой дом и сразу кинулся к бару за сигаретами.

Закурил.

Что-то не так! Что-то не так я делаю. Я разозлился на Мишку за то, что он не захотел идти в школу. А имею ли я право злиться на него за то, что он не желает выглядеть переростком среди своих сверстников? Да и вообще – глупость сморозил! У Мишки ведь ни документов, ничего нет. Как бы я его в школу определил? И вообще – кто я ему? Надо вначале усыновлением заняться. Или опекунством…

Как там это называется? И как делается? Кто это все оформляет?

Как много вопросов! А ответов-то нет. Пока нет, их искать надо.

Видать, снова Гоше звонить придется.

Но, прежде всего надо решить главный вопрос. Мы вместе с Мишкой, или так – временно?

*28.*

– Расскажи нам, кем были твои родители? – спросила Анна у Мишки после обеда. – И вообще, расскажи о себе. Мы же про тебя ничего не знаем…

Мы пообедали у Анны. Зачем таскать продукты из одной квартиры в другую, даже если эти квартиры на одной площадке? Это было бы нелогично. И все-таки я ощущал некую неловкость. Получалось, что это именно я подкинул Анне такой "подарок" – беспризорника Мишку и кучу забот вместе с ним. Правда было заметно, что эти заботы Анне не в тягость, напротив – она вдруг вся засветилась, стала веселой и щебетала без умолку. На Мишку она насмотреться не могла и все подкладывала и подкладывала в его тарелку лучшие кусочки. Изредка я бросал на Анну короткие оценивающие взгляды. А ведь она и, правда, очень красива. Ей уже шестой десяток, а выглядит лет на сорок.

Присутствие Мишки повлияло на ее внешность? Навязанные заботы о пацане ее омолодили? Явились чем-то вроде эликсира молодости? Или она всегда была такой, а я этого не замечал? Ну да конечно была. Я просто не хотел замечать очевидного. А Мишка сразу заметил. В самом соку, бабец, сказал он. Я вдруг ощутил что-то, похожее на укол ревности. Только не понял к кому – к Мишке, к Анне или к ним обоим?

– Ну, что, расскажешь? – повторила Анна.

– Не интересно.

– Не хочешь вспоминать? – догадался я.

Мишка посмотрел мне в глаза и вдруг начал:

– Мама умерла, когда я родился. Отец меня один воспитывал. Он электромонтажником был. На заводе работал, а потом завод закрыли и всех распустили. Батя стал в каком-то сервисе работать и на дом работу брал часто. Ремонтировал всякую бытовую технику. Меня учил.

Учись, говорил, Мишка, пока я живой. Учись профессии. Тебе жить. Как знал… – Мишка шмыгнул носом, но не заплакал. По-видимому, плакать его отучили уже давно. – Как знал батя, что скоро умрет… Он не только профессии меня обучил. Он мне книги покупал. Говорил – читай, в книгах много чего полезного есть. И в школу меня хорошую устроил.

В платную. Школа искусств. Там меня всякому обучали, не только арифметике и русскому языку. Женщинам и старикам место уступать, правильно разговаривать учили, есть красиво. Даже танцам бальным учили. Но танцы я не очень… Зато на мандолине играть выучился. -

Мишка изобразил, как он левой рукой зажимает струны на грифе, а правой, в которой держит воображаемый медиатор быстро-быстро ударяет по ним. – Батя на гитаре играл классно. А я на мандолине. У нас с ним дуэт неплохой получался… Теперь я разучился, наверное играть на мандолине. Три года ее в руки не брал. Да и бати нет.

– Он болел? – сочувственно спросила Анюта, – твой папа?

– Не-а. Никогда не болел. Может, и болел, только я об этом не знал ничего. Батя всегда веселый был. И бодрый. Никогда на здоровье не жаловался.

– Что же с ним стало?

– Не пришел с работы однажды. Потом ко мне пришли с этой его работы и сказали: твой отец умер. Что-то с сердцем.

Мишка замолчал.

– А потом что?

– Потом меня в детский дом определили. Баба какая-то с мужиком пришли и увезли меня. В детский дом этот… Только я оттуда сбежал.

Там воспитатели – все извращенцы. Один старый пидарас…, ой простите теть Ань. Короче, стал один воспитатель ко мне подкатываться. Я старшему пожаловался, но у них там походу…, у них там… все они такие. Еще били и в холодную комнату сажали. В общем, сбежал. Ну, а потом… – Мишка замолчал и задумчиво посмотрел в окно. За окном темнело, сегодня на улице и днем-то не особенно светло было.

– Потом ты с Чемоданом встретился, – предположил я.

– Не-а. Чемодан – это уже потом… Сначала я домой пришел. Ну…, туда, где мы раньше с батей жили…

– А там уже другие люди живут, – задумчиво молвила Анна.

– Да, – вздохнул Мишка. – Только не живут. Работают. Теперь вместо нашей с батей квартиры – офис фирмы, той самой, в которой батя работал. Не офис – шарашка какая-то. Одна там секретутка сидит, а что за дверью – не знаю – закрытая дверь. Мне секретутка сказала, что здесь теперь офис фирмы, дополнительный какой-то. Что батя мой фирме много денег был должен, вот фирма квартиру и забрала. Я тогда маленький был, расплакался. Она меня чаем с печеньем угощать стала.

Я сомлевший был, сразу после карцера детдомовского. Ну, уснул нечаянно. А когда проснулся, в квартире, в офисе то есть, та баба, что меня в детдом отвозила, этот старый пидор (простите, теть Ань) и два мента. Поймали преступника беглого, суки гребаные! – Мишка так разволновался от воспоминаний, что не заметил, как выругался. Мы с

Анной промолчали.

– …Снова в детдом отвезли, – продолжил Мишка свой рассказ после недолгого молчания, – а там карцер меня ждал уже. Но в карцере кроме меня еще один пацан парился, новенький, он недавно в детдом попал. И сразу почти – в карцер. Его…, неважно, как его зовут. Короче, мы с ним на пару дернули. Он-то меня в Мертвый город и привел. И с

Чемоданом познакомил. А дальше… – Мишка задумался, потом повернулся ко мне и сказал: – Дальше ты дядя Сережа знаешь. Работал на Чемодана, воровал алюминий и всякое другое. Потом вот здесь оказался. С вами… У вас.

– Надеюсь, к Чемодану возвращаться не хочешь.

Мишка неопределенно пожал плечами и так же неопределенно ответил:

– Поживем – увидим.

*29.*

Мишка допоздна смотрел телевизор у Анны в квартире, а мы с Анютой сидели на моей кухне, пили чай и разговаривали, планировали дальнейшие действия в отношении нашего приемыша. Сам не понимаю, как

Мишка стал не только моим, а нашим, нашим с Анютой. Втянул я ее в это дело! Втянул, но почему-то теперь не жалел об этом. Теперь мне стало даже приятно, что мы вот так, по-семейному, сидим с Анютой на кухне и разговариваем о том, что делать дальше. Я даже на время забыл о тех, кто мне всегда был дороже всего на свете. Нет, не так – не забыл. Просто понял – то, что произошло в моей жизни десять лет назад, произошло действительно /десять лет н//а//зад/. А десять лет

– это много. Не так много, чтобы забыть, но достаточно для того, чтобы перестать думать о тех, кого нет постоянно.

– Жалко парня, – грустно говорила Анна, – хлебнул горюшка.

– Да. А отец, наверное, у него был настоящий человек. Мужик, который трудностей не боится. И не раскисает от неприятностей… -

(произнося эти слова, я подумал о себе: а сам-то я мужик?) – Если бы не сердце, если бы жить остался – такого же настоящего человека из

Мишки воспитал бы.

– Я вот что подумала… Странно все это.

– Со смертью Мишкиного отца?

– Да. А потом – с квартирой.

– Ну, насчет смерти Мишкиного папы мы ничего не выясним. Три года назад человек умер… А вот с квартирой – тут явно Мишкины права нарушены. Да не только с квартирой. Он до совершеннолетия пособия получать должен и вообще… Я не знаю, но мне кажется, что если копнуть в этом направлении, да поглубже – много чего откопать можно.

Да бог с ней, с квартирой! Нужно как-то Мишкины документы восстанавливать. Ему уже шестнадцать. Паспорт ему надо. Без документов – вроде как нет человека. Без документов ни один человек государству нашему не нужен. А Чемодану нужен.

– Да… – Анна задумалась.

– Вот только с какого конца это дело раскручивать начинать.

Пойду, наверное, завтра в собес. Или лучше в мэрию?

– Слушай, Сережа…, мне одна мысль в голову пришла. Только ты не обижайся…

– А что такое?

– В прошлом году ко мне сватался один человек. Мужчина…

– Ну, ясно, что не женщина, – съязвил я, сам не понимая, зачем это делаю.

– Я же просила не обижаться.

– Да я и не обижаюсь, что мне то? Просто так сказал. Вылетело.

Прости…

– Нет, ты не просто так сказал. Тебе об этом мужчине неприятно слышать.

– Почему это неприятно? Мне все равно!

– Да? Жалко… Ну, ладно. Так вот: этот человек…

– Мужчина, – подсказал я. Анна укоризненно на меня посмотрела и продолжила:

– …он работает в мэрии. Курирует работу то ли собеса, то ли комиссии какой-то. Не помню, но связана его работа с социальной защитой материнства и детства.

– Матери у нас нет, – возразил я.

– Зато есть ребенок… дитя, можно сказать. И сирота…Кстати,

Гоша Николая Петровича тоже хорошо знает. Он-то, братик, меня с ним и познакомил.

– Николай Петрович? Ну, теперь-то нет никаких сомнений, что это мужчина. – Я никак не мог остановиться. Что это со мной? Понимал, что надо успокоиться, но меня несло. – И чем закончилось его сватовство? Судя по всему – ничем. Почему?

– Тебя ждала! – сердито ответила Анюта.

– Зачем? Я же тебе советовал не ждать.

– Советовал. А я ждала. Надеялась на что-то. Идиотка. Теперь вижу

– зря. Все – зря!

Я посмотрел Анюте в глаза и увидел слезы. Зачем? Зачем я это делаю, зачем говорю эти слова, нехорошие слова, злые, зачем я делаю ей больно?

– Прости…, – я взял Анютины руки в свои. – Нет, правда, прости.

Извини… Я сам не знаю, что говорю. Прости меня, Анюта.

Анна освободила одну свою руку, достала носовой платок и промокнула глаза.

– У тебя сигареты есть? – спросила она.

– Сигареты? – удивился я. – Зачем тебе? Ты же не куришь.

– Иногда курю. Редко…

– А мы с Мишкой бросили.

– С Мишкой? Значит, нет у тебя сигарет?

– Есть. – Я с неохотой выпустил Анютину руку, сходил в гостиную, достал из бара пачку "Явы" и вернулся на кухню.

Анна закурила. Курить она не умела совершенно. Сделав затяжку и поперхнувшись дымом, затушила окурок в пепельнице. Я закуривать не стал, опростал пепельницу в помойное ведро, туда же выкинул почти полную пачку, и даже зажигалку выбросил. Пепельницу вымыл под краном.

– Так что там с Николаем Петровичем?

– Кусаться не будешь?

– Не буду. Обещаю.

*30.*

Николай Петрович был довольно импозантным мужчиной примерно моего возраста, неплохо сохранившимся, но с большими залысинами и седыми висками. Одет он был дорого и при галстуке. Он долго и бесшумно размешивал ложечкой сахар в чашке с чаем, не отпивая. Размешивал и слушал наш подробный рассказ. Чай уже давно остыл, а Николай

Петрович все мешал и слушал. На его чиновничьем лице красовалась мертвая, по-видимому, привычная маска спеси. Мне он не понравился с первого взгляда, и я засомневался, что он захочет нам помочь.

Гоша тоже был здесь, они с Николаем Петровичем приехали вдвоем.

Гоша уже выпил вторую чашку кофе.

Была уже, считай ночь – двенадцатый час. Мишку мне с большим трудом удалось оторвать от Аниного телевизора и уложить спать в своей (теперь своей, то есть его) комнате.

Мы с Анной закончили рассказ, а Николай Петрович закончил размешивать сахар. Сделав маленький глоток, он сморщился, словно в чашке был не сладкий чай, а концентрированный лимонный сок, отодвинул чашку от себя и сказал:

– Думаю, дело это не будет таким уж сложным. Поднимем архивы, восстановим или разыщем свидетельство о рождении. Паспорт он получит. Как вы говорите фамилия этого молодого человека?

Мы с Анной переглянулись.

– Звать Михаилом, – ответил я, – а как фамилия… мы, честно признаться, у него не спрашивали. Не пришлось как-то.

– И где он проживал с отцом? Адреса его вы тоже не знаете?

– Нет, но завтра, когда Миша проснется, мы будем знать все – и бывший адрес и фамилию.

– Уже сегодня. – Николай Петрович приподнял манжет белоснежной сорочки и посмотрел на часы.

– Что? – не понял я.

– Я говорю, что уже первый час ночи. Не завтра, а сегодня.

– А, ну да.

– Итак, – продолжил Николай Петрович, – Паспорт не проблема. Но вот вопрос! – Чиновник с залысинами, которому не понравился мой чай, потому что он был холодный, впрочем, по его же собственной, чиновника вине, пристально посмотрел на меня: – /Вы/ хотите стать опекуном, этого юноши, Сергей… э-э-э Владимирович?

– Да. Я.

– Вы, насколько я понял из рассказа, на пенсии? И каков размер вашей пенсии? Это не банальное любопытство.

Я подтвердил что, мол, да – я пенсионер и назвал сумму, которую

(слава богу!) получаю регулярно.

– Других доходов не имеете?

– Я отрицательно мотнул головой и, запоздало вспомнив про дачу, сказал:

– Дача есть. Я на ней виноград выращиваю. И еще много чего.

– На продажу?

– Нет, для себя.

– Дача, это хорошо, – кивнул головой Николай Петрович. – Я понимаю – овощи там, витамины всякие. Дача – это замечательно. И жилищные условия позволяют, но вот ваши доходы… Боюсь…

– Я устроюсь на работу, – перебил я его. – Меня возьмут на хорошо оплачиваемую работу.

– Уверены?

– Уверен, – без тени сомнения в голосе ответил я, хотя полной уверенности в этом вопросе у меня пока не было. А может, я и не нужен уже в институте? Может, если меня и возьмут, то только вахтером в институтский гардероб?

Николай Иванович пожал плечами:

– К тому же ваш возраст…

– Колян! Кончай комедию ломать, – встрял доселе молчавший Гоша. -

Мы же понимаем – не все так просто и проблемки тут кое-какие имеются. Но проблемки же, не проблемы! Мишке до совершеннолетия пару годков осталось. Он и теперь уже вполне самостоятельный парень. Вон

– всю бытовую технику Анюте отремонтировал. И Сереге магнитофон починил. Рукастый парень, мастеровой. Мы тут все ему поможем на ноги встать – и я, и Анюта, и Серега… Сергей Владимирович. Мы все – как одна семья. Парню с нами хорошо будет. Мы все скопом ему поможем. А в детских домах и интернатах что делается! Ты же знаешь.

– Знаю, Егор, знаю. Но ведь закон…

– Тю! Закон! Я зачем тебя среди ночи поднял и сюда привез? Чтобы мы с тобой в спокойной, так сказать, обстановке, без бюрократии, так сказать, все вопросы обсудили и порешали. И почему я к тебе обратился? А потому, что уже два десятка лет тебя знаю. Как порядочного человека, которому судьбы людские не безразличны знаю.

Как друга тебя знаю.

– Егор, я все понимаю, но закон существует.

– Законы, Колян, они только при советской власти работали. Да и то не всегда. Ты вспомни обстоятельства, при которых мы с тобой познакомились. Тогда закон упирался тебе в живот. Он был не на твоей стороне.

Наверное, это был припасенный Гошей на самый крайний случай сверхмощный удар, и этот удар оказался наиболее действенным. Николай

Петрович слегка сник, и вся его спесь куда-то вмиг подевалась. Он хлебнул чая и сказал:

– Отличный у вас чай, Сергей Владимирович.

– Может, подогреть в микроволновке? – предложил я. – Или давайте, я вам свежего налью.

– Нет, нет, – запротестовал Николай Петрович, – чай ваш и холодный вполне замечательный. Кроме того…, – он снова приподнял манжет рубашки.

– Так – что, Коля? – поинтересовался Анютин братик, наблюдая за тем, как Николай Петрович оклемывается после нокдауна.

– Что – что? Завтра позвоните, – он повернулся от Гоши в мою сторону, покопался в кармане и положил на стол передо мной визитную карточку, – позвоните мне, Сергей Владимирович, на работу. Скажете фамилию Миши и его прежний адрес. И номер того детского дома. А я вам сообщу, какие документы вам надо мне поднести, чтобы начать оформление опекунства.

– Значит, сделаешь? – не спрашивая, а, практически утверждая, сказал Гоша.

– Конечно.

– А как быть с законом?

– Ты прав, Егор – нет таких законов, которые невозможно бы было обойти.

Николай Петрович ушел, а Гоша остался.

– Давай коньячку тяпнем, – предложил он.

Я принес свой "Арарат" и мы выпили по рюмочке.

– Сделает Николай Петрович то, что обещал? – спросил я Гошу.

– Конечно, сделает, – заверил меня он. – Куда он денется? На нем в восемьдесят пятом статья висела, лет эдак на десять мог присесть.

А я его вытащил. Вчистую статью отвел. Прошел Колян свидетелем.

Такое не забывается, Серега, и такую услугу отрабатывать надо.

Мы выпили еще по одной, и Гоша заявил:

– Теперь вам, ребята, придется меня на ночлег определять. Выпил, за руль не сяду, а тащиться через весь город на попутке или такси в первом часу ночи боюсь. Преступность нынче – сами знаете. Так кто мне приют даст? Анюта? Сестричка родная?

– Оставайся у меня, – предложил я. – У меня квартира трехкомнатная. Места полно. Я тебе в гостиной на диване постелю.

Когда Анна ушла, Гоша мне поведал:

– Это Колян из-за нее, из-за Анюты кочевряжился. Он же к ней в мужья набивался, а она его отшила. Не понравился он ей. Или еще чего. – Гоша со значением поглядел на меня. – Этот его выпендреж – что-то вроде мести был. Хотел, чтобы Анюта его поупрашивала малость.

А вообще-то Коля Первачев – парень неплохой. Был бы говном, я бы сразу унюхал и не стал бы его тогда, в годы стагнации и социалистического мракобесия от тюрьмы спасать.

– Честно, он мне не очень понравился. Лицо у него какое-то… чиновничье, – поделился я с Гошей своими впечатлениями о Николае

Петровиче.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Гоша. – А какое лицо должно быть у чиновника? Только чиновничье. Это у них профессиональное. Поработай в мэрии с его – и у тебя точно такое же будет. Нет, Серега, Колян – парень что надо. Правда. Не все чиновники – козлы. И еще…, – Гоша на минуту задумался. – Знаешь, что, Серега?

– Что?

– Завтра я с Платошей пересекусь и мы с ним покумекаем на предмет той фирмочки хитрой.

– В которой Мишкин отец работал?

– Да. Никакого криминала в смерти Мишкиного папы, думаю, нет, а если и был, то мы, вряд ли что сейчас, по прошествию трех лет откопаем. Хотя, можно и в этом направлении поработать. Только вот бесплатно Платоша работать не любит. Он одну работу для нас бесплатно выполнил, не будем пользоваться его добротой. А вот насчет квартиры с этими ремонтерами потолкуют как надо. Не имели они права квартиру себе забирать за долги. Кстати, эти долги еще доказать надо было. Видать кто-то хорошо на лапу получил. Да хоть бы и были долги!

Умер человек – и его личные долги с ним в могилу ушли. Разберемся.

Вернуть квартиру может, и не вернут, а вот рыночную стоимость с них стребовать вполне возможно. У Платоши, понятно, одни сыскари работают, у него нормальное, абсолютно легальное агентство без примеси криминала, но за небольшой процент он может нанять серьезных ребяток, с которыми он иногда сотрудничает, что греха таить. И все будет – тип-топ. И Платон свою долю получит, и мы средства на

Мишкино образование раздобудем. А что – разве плохо?

– Неплохо, – согласился я.