Текст книги "Вкус коньяка (СИ)"

Автор книги: Владимир Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

*21.*

Я всегда считал себя самодостаточным человеком, не нуждающимся ни в чьем совете и ни в чьей помощи. Более того – обратиться к кому-либо с вопросом было для меня равносильно унижению. Я думал, что я все знаю о жизни и об ее бюрократически-ведомственных лабиринтах. Куда и к кому нужно обращаться, для того, чтобы кто-то, на основании чего-то (чего?) начал поиски человека? Кто должен этим заниматься? Милиция? Что требуется от меня? Заявление? Но кто я такой, и примут ли у меня это заявление? Да и станет ли милиция заниматься поисками пацана, про которого известно лишь то, что ему шестнадцать лет и что зовут его Михаилом? Даже фамилия неизвестна.

Нет, не станет милиция искать Мишку. В стране тысячи, а может быть и сотни тысяч беспризорников, которых и имена-то неизвестны.

Чем больше я думал на эту тему, тем больше осознавал, что я не имею никакого представления, что делать? Ясно, в милиции меня даже слушать не станут, лучше туда и не соваться. Искать самому? Где? И как? Целыми днями торчать на кладбище? Но Мишка ясно написал, что

"курок" он сделал в другом месте, и не факт, что этот "курок" на кладбище. (Я знал, что такое "курок", это тайник). Была вероятность, что Мишка будет продолжать свои набеги на дачные участки. Но пока я буду его выслеживать на территории садоводческого общества, насчитывающего более двух тысяч участков, появятся Олеговы друзья-казаки с нагайками и ружьями, заряженными солью и тогда уж точно банда, к которой прибился Мишка переключится на другое общество. И тогда – ищи, свищи. Хотя…, и так – ищи, свищи.

Вечером раздался звонок в дверь. Гостей я не ждал. Кроме попрошаек-беженцев, погорельцев, адвентистов седьмого дня и коммивояжеров, предлагающих за малую цену совершенно не нужный мне товар в мою дверь звонить было некому.

На пороге стояла Анна.

– Здравствуй, Сереженька. А я смотрю – у тебя окна горят. Что рано приехал? Не жала.

– И правильно делала, – по обыкновению, грубовато, чтобы остудить

Анютин пыл, сказал я

И вдруг меня осенила мысль. Я вспомнил, что у Анны был или есть брат. Старший или младший? Какая разница? Был бы жив сейчас. Он работал (или работает) в органах, вот только не помню в каких.

Ощутив себя лживым подонком, я склонил голову набок и вкрадчиво спросил:

– Чашку чаю выпьешь?

Спросил и увидел, как вспыхнули радостью ее глаза.

– Выпью, – быстрее, чем я успел закончить вопрос, согласилась

Анна. – С удовольствием выпью! – и захлопотала: – Может, пирожков принести? Только они холодные, я к обеду пекла. Или по-скоренькому блинов напечь?

Она смотрела на меня чуть ли не с мольбой.

– Принеси, – скупо улыбнулся я, заставил себя улыбнуться, став самому себе еще более противным, – пирожки. Мы их в микроволновке разогреем.

– Я с ливером пирожков напекла. Да много…

Мы сидели на кухне, пили свежезаваренный мною чай, ели Анютины пирожки и разговаривали о разном – в основном о том, что наросло у меня в огороде и о том, какие сложности возникают у человека, занимающегося разведением винограда в суровых климатических условиях

Сибири. Разговор был мне скучен, но я подробно рассказывал Анне о том, как планирую укрывать виноград на зиму, и думал над тем, как бы удачней и плавней перейти к цели своего приглашения и завести разговор о ее брате. Этот момент никак не мог наступить. Окончив один рассказ, я замолкал, но через некоторое время Анна, которая тоже не знала, как себя со мной вести, спрашивала меня о чем-то еще, и я снова мучительно соображал о переходе к главному, рассказывая о неинтересном и скучном и поглощая ее пирожки.

А пирожки были у Анны удивительно вкусные. И маленькие – на один жевок. Я не пробовал Анютиных пирожков со времен, когда была жива

Зоинька. Анна бывала у нас. Часто. И с пирожками и с блинами. И вдруг я подумал, что в последний раз Анна была в моей квартире ровно столько же времени, сколько я не ел ее пирожков. Ведь в день вылета моей семьи в Иркутск Анна приходила к нам попрощаться и приносила целый тазик пирожков. Большую часть Зоя взяла в дорогу (от Иркутска надо было еще на поезде до места, где жили Светланины родители добираться), немного я оставил себе. Съел их в тот же вечер… Да,

Анна не была в моем доме десять лет. Если конечно не считать того случая, когда она, руководя мужиками-соседями, ломающими мою дверь, вместе с ними ворвалась в мою ванну, наверное, помогала мужикам вытаскивать меня оттуда, вызывала по телефону скорую… А потом, выйдя из больницы я даже не поблагодарил Анну за то, что она спасла мою никчемную жизнь. Напротив, я был зол на нее за это. Сначала, а потом…, потом мне стало все равно.

– Тебе бы не мешало ремонт сделать, Сереженька, – сказала вдруг

Анна, после очередной заминки в разговоре, скептически разглядывая потемневшие потолочные углы моей кухни и пятно над плитой.

– Да-а-а, – я неопределенно пожал плечами.

– А что? Давай? Я тебе помогу, – живо предложила она. – Белить и обои клеить я умею. И не только. Я много, чего умею, меня жизнь многому научила…

– В другой раз, ладно? В другой раз поговорим об этом. А сейчас…, – я замолчал. Мне показалось неудобным переходить к обсуждению своего вопроса. Анна все поймет. Поймет истинную причину моего внезапного к ней расположения и приглашения к чаепитию. -

Сейчас… Прости, что-то я устал сегодня.

– Умаялся на огороде? – усмехнулась Анна, с укором посмотрев мне в глаза.

– Устал, – я не сумел выдержать ее взгляда и опустил их на тарелку с последним из принесенных Анной пирожком, одиноко лежащим на ней посредине.

– Что ж, отдыхай. – Анна явно обиделась. По-моему она хотела остаться.

Я проводил ее до двери, проклиная себя за свою деликатность.

Чертова деликатность! Говоришь прямо – плохо. Начинаешь деликатничать – еще хуже получается. Я не решил своего вопроса, но вообще отказаться от своей идеи я не мог. Поэтому следующим утром я стоял у Анютиной двери и нажимал на кнопку ее звонка.

– Отдохнул, Сереженька? – приторным голосом и с издевкой пропела

Анна. – Восстановил силы?

– Ань, у меня дело к тебе, – без предисловий начал я, со вчерашней деликатностью и нерешительностью было покончено. -

Серьезное дело. Мне помощь требуется. Квалифицированная.

– Ну, если моя квалификация тебя устроит, – прыснула Анна, – я не против. – И посерьезнела, увидав решительность в моем лице. – Вот таким, как сегодня, ты мне нравишься. Заходи. Помогу, чем могу.

Я шагнул вслед за Анной через порог.

– …А то мямлишь что-то, – говорила она, не оборачиваясь, идя из прихожей в комнату; у Анны была однокомнатная квартира. – Хочешь сказать, а не решаешься. Я вчера сразу поняла – проблемы у тебя.

Иначе не предложил бы чайку погонять. – Она повернулась: – Я понятливая, Сереженька. И терпеливая…Проходи, садись на диван.

Или в кресло. Куда хочешь.

Я сел в кресло и осмотрелся. У Анны я никогда не бывал. Она была

Зонькиной подругой, не моей, даже не нашей общей.

Анина единственная комната сверкала чистотой и обволакивала уютом. Небольшой портрет Николая, Аниного мужа, умершего от инфаркта лет семь или восемь назад висел на стене. Анна перехватила мой взгляд, сказала:

– Я тоже помню Коленьку, как ты свою Зою. Помню. И всегда буду помнить… Так что у тебя за проблемы? – перешла она к делу. -

Какого рода помощь тебе нужна?

– Понимаешь… – Я задумался, не зная с чего начать.

– А давай-ка, Сережа, рассказывай мне все. С самого начала. -

Анюта была умной женщиной, она верно угадала причину моей заминки. -

С самого начала всегда проще начинать рассказ о своих проблемах. И картина тогда получается полной, и не надо ни к чему возвращаться.

– С начала?.. Ну, что ж… В четверг, после того, как мы с тобой встретились на лестничной площадке, я тогда уезжал на дачу…

Я рассказал Анне все – о своей первой встрече с Мишкой на кладбище, о дачных расхитителях цветных металлов, о косом Васе, стреляющем по детям из ружья и ставящим на них капканы. Рассказал о том, как освободил пацана, и как тот в благодарность украл все мои продукты. Об отремонтированной радиомагнитоле. Даже про сон свой, кошмарный и, как мне показалось – вещий – рассказал.

– …Если я не разыщу его, пропадет парень. А парень-то хороший.

Ведь вернул мне мой старый "Panasonic", да еще и отремонтировал.

Вытаскивать его надо из банды. Пропадет парень. Родителей нет у него, а если есть, то пьянчужки какие-нибудь. Пошел по кривой дорожке. "Старшой" у него какой-то. Бьет его, наверное, воровать заставляет. Он, Мишка этот, ему шестнадцать всего, а он уже курит.

Да и выпивает, небось. Глядишь, и на иглу сядет. Рано или поздно сядет. Пропадет паренек. Жизнь свою, не начавшуюся сломает…

Анна слушала мой рассказ и глядела на меня широко открытыми от изумления глазами.

– А ведь ты вернулся, Сережа, – сказала она. – У меня не получилось, а этот мальчишка смог.

– Что? – не понял я. – Вернулся? А-а! Да не в этом дело. Пацана спасать надо. А потом… разберусь в себе.

– Разберешься… Но почему ты решил, что я могу тебе в чем-то помочь? Я ведь женщина, и не молодая к тому же…

– Я помню, у тебя брат… Он жив?

– Брат? Который? У меня двое братьев. Оба живы. Правда, Леше уже восьмой десяток, он на Байкале живет, в Дудинке. А! Я поняла. Ты о

Гоше. Ну, конечно! Только он тоже уже от дел отошел совсем. В отставке, и уже давно. У меня ведь оба брата – старшие. Кстати сказать, с Гошей вы одногодки.

– Он в милиции работал?

– В прокуратуре. Следователем. Когда перестройка эта дурацкая случилась, в прокуратуре такая кутерьма началась! Новые пришли, старикам – пинком под зад. В общем-то, Гоша и стариком-то тогда еще не был, но все равно – из старой гвардии. Одним словом – съели его.

Еще бы работать, да работать, но не захотел. И ранения к тому же.

Вообще-то, ранения – это так, для убедительности отставки.

– А сейчас чем Георгий занимается?

– Какой Георгий? А, Гоша. Его не Георгием, его Егором зовут.

Егором Егоровичем. Гошей – только я, да Леша, наш старший брат… И мама так звала. Когда к обеду нас всех кликала, так чтобы не путаться. И чтобы папа, Егор шел. И чтобы Гоша не говорил, что его не звали… Ну, ладно, я как всегда увлеклась. Ты меня разговорил. Я и обрадовалась, трещу без умолку… Что ты спросил? Чем сейчас Гоша занимается? А садовод-огородник, как и ты. Но, думаю, кое-какие связи у него остались. А не поможет делом, так хоть посоветует, что нам с тобой делать, как Мишку твоего искать. – Я отметил, что Анна сказала не "тебе", а "нам с тобой", сочтя и себя причастной к поискам Мишки. – Сейчас позвоню ему. У него телефон всегда в кармане, он с ним не расстается никогда.

Анна достала из выдвижного ящика тумбочки, на которой стоял телефон потрепанную записную книжку и, отыскав нужную страничку, набрала одиннадцатизначный номер брата.

– Але, Гоша?…Узнал?…Здравствуй, братик…Ты где?

…Понятно. Что звоню? Нужен ты мне. – Анна бросила быстрый взгляд на меня. – Твоя квалифицированная помощь нужна.

*22.*

Гошин облик я никак не мог воссоздать в своей памяти, как ни пытался, сидя у себя дома и ожидая его прихода. За десятилетие своего добровольного затворничества и нежелания общаться с себе подобными я совершенно забыл, как он выглядит, но едва я открыл дверь и увидел на пороге Анну с братом, удивился – как это я смог забыть черты лица человека, как две капли воды похожего на Анну?

Гоша был коренаст и широк в кости. Темно-серые глаза смотрели внимательно и чуть-чуть насмешливо. Короткий бобрик седых волос и более крупный нос – пожалуй, это было единственным его отличием от сестры. Мужественности в лице отставного прокурорского следователя было маловато. Но и бабьим это лицо назвать было нельзя.

– Здорово, Серега! – без церемоний, как старому знакомому

(впрочем, так оно и было, Анна знакомила нас лет двадцать назад, и потом мы с ним встречались пару раз), сказал Гоша и протянул для рукопожатия широкую и твердую, задубевшую от упражнений с лопатой, граблями и прочими сельскохозяйственными, и не только с сельскохозяйственными инструментами руку дачника.

– Через порог нельзя! – сказала Анна и протолкнула брата в мою прихожую. Мы прошли в гостиную. Я предложил кофе и, получив утвердительный ответ, пошел на кухню за кофейником. Сливки, сахар и печенье я заранее поставил на журнальный столик у дивана.

– Может коньячку по чуть-чуть? – неуверенно предложил я, вернувшись с кофейником в руке.

– Можно. И даже не по чуть-чуть. Только позже. Итак…, – Гоша был деловит и собран. – Нюрка мне в двух словах поведала о твоем желании разыскать этого… Мишу?

– Да, он назвался Мишкой. И потом… письмо подписал.

– Ну, это еще ничего не значит. Давай сюда письмо.

Я отдал Гоше-Егору Мишкину записку.

– Ага, – сказал Гоша, внимательно прочитав письмо, – это уже кое-что.

– А что вы там, в письме нашли такого, э-э-э… заслуживающего внимания?

– Не "ВЫ", а "ТЫ". Зови меня, Серега, Гошей. Или Егором. Как хочешь…А увидел я там вымаранные слова. Пасты твой Мишка не пожалел, но специалисты разберутся, что там было написано. В двух случаях явно матерки вымараны, а вот насчет "старшого"… Думаю, сначала пацан написал погоняло их предводителя.

– И что нам это дает?

– Многое. Если даже таких погонял среди бомжовых царьков несколько, в чем лично я сомневаюсь, все равно – сектор поисков сужается. Еще… говоришь, цветным металлом промышляют ребятки?

– Да, – кивнул я. – Бомбят наших дачников – только шум стоит.

– Это тоже в нашу пользу. Я имею в виду место, где эта бригада промышляет, их территорию. У них ведь, у бомжей четкое деление территории. Даже войны междоусобные случаются иногда. Сейчас…, -

Гоша извлек из чехла, пристегнутого к брючному ремню, мобильный телефон и набрал номер. – Але, Платон? Здравствуй сыщик! Шибко занят? Не шибко? Это хорошо. Нужен ты мне, Платоша. Подскочешь?…А прямо сейчас, коли не шибко занят. Куда? Запоминай. – Гоша продиктовал мой адрес. – Да. Нет, не к сеструхе. Рядом квартира, напротив. Все, жду.

Гоша убрал телефон в чехол и пояснил:

– Платон – мой молодой товарищ. Ну, как молодой? Не юноша уже – полтинник скоро. Отличным опером был когда-то, между прочим. Хотя, почему был? он и сейчас отличный сыскарь. Я Платошу уже около тридцати лет знаю, вместе работали. Правда, он не в прокуратуре, в уголовном розыске службу нес. Я в отставку ушел, а он еще какое-то время послужил и тоже ушел, свое собственное частное сыскное агентство организовал. Меня к себе звал, но я уже огородничеством на тот момент плотно занялся, бросать не захотел. Привык к земле, тягу какую-то к ней, родимой ощутил. Да и… Понимаешь, Серега, устал я, от суеты этой устал…Хочешь, байку одну расскажу?

Я пожал плечами.

– …Был один такой правитель в древности. Надоело ему страной править, и отошел он от дел, стал капусту на своем огороде выращивать… Как его звали-то? Запамятовал. Не напомнишь?

Я не решился блеснуть эрудицией, отрицательно качнул головой и приготовился слушать известную мне, да и, наверное, многим, если не всем и каждому легенду.

– Ну и не важно, – отмахнулся Гоша и продолжил: – Так вот.

Приходят однажды к нему люди и зовут взад: приди, мол, помоги нам, зашиваемся мы совсем без тебя. Никто, так как ты с государственными делами разбираться не умеет. А он: да что вы мне все про дела государственные? Вы гляньте, какая у меня капуста растет!…Вот и я так же. Капуста, баклажаны-кабачки разные. В любом деле отличных результатов достичь можно, если к нему с душой. И оно, дело это, любимым станет. И это новое, ставшее любимым, то старое, которое прежде было, заменить сможет. Да…

Гоша задумался. Я заметил в его глазах дремучую непроходимую грусть. И интонация Гошиного голоса была неправильной, в нем звучали неверные нотки. Гоша лгал. И, по-видимому, он лгал самому себе.

– …Но с Платоном мы связи не теряем, – помолчав, сказал Гоша. -

Он позванивает, я его иной раз консультирую…

– А чем его агентство конкретно занимается?

– Чем конкретно? Да тем же, чем и другие детективные агентства.

Слежкой за неверными супругами в основном.

– И что, это приносит какой-то доход? – Я так спросил, потому что был очень далек от современной жизни.

– А то! Ревнивые мужья готовы выложить кругленькую сумму, чтобы уличить своих женушек в измене. А если уж их сомнения оказываются беспочвенными, так вообще денег не жалеют. Да и клиентов женского пола у Платошиного агентства хоть отбавляй. Их, баб ревнивых, наверное, даже больше, чем мужиков. Такое впечатление, что народ наш взбесился вдруг, что мужья и жены друг другу стали изменять направо и налево, а верить и верность хранить вообще перестали. Одним словом, Платоша не бедствует. От клиентуры отбоя нет. Живет, да радуется… – Гоша снова загрустил.

– А что, он только такими делами занимается? – спросил я, упреждая новую паузу в разговоре.

– Ну почему только? Не только. Заказы разные бывают. Человека разыскать, например. Вот как твоя ситуация. Или негласная проверка фирм на предмет благонадежности. Серьезного ничего, – вздохнул Гоша и полез в карман за сигаретами, ища глазами пепельницу. Она стояла на нижней полке журнального столика, я поставил ее перед Гошей. Сам тоже закурил, спросив разрешение у Анны. Она не была против.

– Курите мальчики, – улыбнулась Анюта. – Я привычная. Коля, муж мой, всю жизнь дымил, как паровоз. А Гоша, как в гостях у меня, тоже…

Я понял причину Гошиной грусти. Заниматься слежкой за неверными мужьями и женами, проверять одну банду спекулянтов по заказу другой, точно такой же, ему было совершенно неинтересно. А в прокуратуру его так и не позвали. Я смотрел, как Гоша нервно курит, и думал: если бы его позвали работать в прокуратуру даже сейчас, когда ему уже шестьдесят, он бы нашел на кого оставить свой огород, и моментально бы забыл о капусте.

*23.*

Платон позвонил в мою дверь через пятнадцать минут, когда я из кухни нес вторую порцию кофе. Я поставил кофейник на столик и пошел открывать дверь. На пороге стоял высокий (на полголовы выше меня) господин приятной наружности, хорошо и дорого, насколько я мог судить одетый. Или как сейчас принято говорить – «прилично упакованный». Он был слегка полноват, но ровно настолько, насколько это было приличным. Прическа его была безукоризненной – волосок к волоску. И пахло от него хорошим парфюмом, наверное, дорогим. Я подумал, что Платон совершенно не похож на сыщика, а скорее – на преуспевающего коммерсанта. Впрочем, продажа услуг, даже таких специфических – это ведь тоже коммерция. В руках у Платона был кейс.

А может, это не Платон? Ну, что-то совсем не таким я представлял себе бывшего оперуполномоченного уголовного розыска, а ныне частного детектива. Может, просто квартирой ошибся человек?

Гость мазнул взглядом по моему лицу, посмотрел через мое плечо и, увидев в глубине комнаты Гошу, снова вернул взгляд ко мне, скупо улыбнулся и спросил:

– Сыщика вызывали?

– Проходите, пожалуйста. – Я отошел в сторону, пропуская гостя в дом. – Можете не разуваться…

– Спасибо, – сказал Платон и улыбнулся, а мне стало неловко оттого, что я практически сразу понял – Платон и не собирался снимать обувь. Как я отстал от жизни! Анна была в домашних тапочках, а Гоша разулся, переобувшись в мои шлепанцы. Он-то не коммерсант,

Гоша – такой же, как я – крестьянин, можно сказать.

– Давай, давай, Платон, – крикнул Гоша. – Ждем.

– Здравствуйте Анна Егоровна, – галантно поклонился Платон Анюте.

Она улыбнулась ему в ответ, как старому знакомому, так оно и было.

Гоше Платон крепко пожал руку. Потом Гоша представил меня Платону, а

Платона мне. Платона звали Платоном Арсеньевичем Печниковым, но мы договорились называть друг друга по именам, потому что обстановка вроде как неформальная и все тут свои.

Мы расселись, я налил Платону кофе.

– Значит так, – сказал Гоша. – Не будем терять времени. Оно у

Платона дорого стоит. Да, Платоша? Ну, ладно. Чтобы, как говорится, из первых уст – давай, Сергей, рассказывай.

Я подумал о том, что если время у директора сыскного агентства стоит очень дорого, то хватит ли мне моей пенсии вкупе со всеми сбережениями оплатить его услуги, но, отбросив эту мысль, как второстепенную стал подробно в очередной раз рассказывать о своем знакомстве с беспризорником Мишкой и о том, чем оно закончилось.

Мишкина записка лежала на столике, и Платон уже успел ее, не беря в руки изучить. Когда я закончил, Платон раскрыл свой кейс, достал лупу, взял записку в руки и долго смотрел на нее через лупу. Потом стал рассматривать записку на просвет, потом снова через лупу.

Рассматривал он не только вымаранные слова, но и все остальные.

– Эксперты, если требуется, могут дать официальное заключение тому, что здесь было написано вначале, – сказал он, взглянув на меня, – но я уже и сам все разобрал. И кое-что понял.

– Официального заключения не надо, – сказал я. – Мне пацаненка найти нужно. Срочно. Как можно скорей. Скажите, Платон – что вы увидели в записке? И что поняли?

Платон пожал плечами, мол, как прикажете, и стал рассказывать:

– Первое вымаранное слово – "отдуплит". – Я непонимающе посмотрел на него, он пояснил: – Известное и довольно часто употребляемое в определенных кругах словцо. "Отдуплит", значит "накажет",

"отругает", но, более всего это слово ассоциируется с нормативным словом "побьет". А точнее, изобьет до полусмерти. Мало пацану не покажется. Слово в конце…, извините, Анна Егоровна, – Платон виновато посмотрел на Анюту и, понизив голос, сказал: – Это слово

"херня". Сознаюсь, я даже слегка смягчил его, – незаметно подмигнул он Гоше. – Мальчонка, вам, Сергей – матерщинник закоренелый попался.

Слова "жратва", "высрали" он матерками не считает, даже вымарывать их не стал…

– Ну не тяни резину, Платон, – поторопил его Гоша. – Давай о кликухе. Она же – ключ к началу поисков. Я прав?

Платон улыбнулся и почти с нежностью посмотрел на Гошу.

– Кликуха известная – "Чемодан".

– Ну…, – пожал плечами Гоша, – ну и что? Мне это прозвище ни о чем не говорит.

– Оно и понятно, Гоша. Ты же не при делах. Тебе все о зловонном

"дне" нашего современного общества знать не нужно. А вот мне приходится. Не часто, но приходится иногда контактировать с разной сволочью. И погоняло "Чемодан" мне кое о чем говорит.

– И о чем?

– О том, что дело это, Гоша, не совсем простое. Мы же в частном порядке работаем? Раз уж ты ко мне обратился. К тому же, как я понял…, – Платон скептически посмотрел на мою "антикварную" мебель, выцветшие обои и трещины на потолке, – при отсутствии достаточного количества денежных средств для вложения в операцию по…

– Для какого такого вложения? – грозно надвинулся на Платона

Гоша, не дав ему договорить. – Ты что это имеешь в виду?

– Нет, нет, – замахал руками Платон, – я не о своем гонораре. Как ты мог подумать? Я же понимаю – не тот случай и не тот клиент. Я о другом.

– О чем?

– О расходах. Возможно, придется платить выкуп.

– Кому? Бомжам? – Гоша буквально рассвирепел.

– Я же говорил – дело это не такое простое, каким кажется.

Чемодан не бомж. Нет, бомж, конечно, но непростой. У него достаточно серьезное уголовное прошлое. Почти авторитет. До авторитета чуть-чуть не дотягивает. Потому и руководит не обычной бандитской или воровской группировкой, а командой, составленной из бомжей и беспризорников. Кстати, могу показать его досье, у меня с собой.

В руках Платона появился ноутбук, он достал его из кейса. Я сдвинул чашки на край журнального столика, освобождая место, но Гоша махнул рукой:

– Не надо…Ну и что с того?

– У Чемодана все по-взрослому. Дисциплина. Все малолетки повязаны и не рыпаются. За любую провинность – побои и начет долга. Долг неукоснительно отрабатывается, но не уменьшается, наоборот – растет.

И пацаны от него не убегают, боятся. Беглецов другие подопечные

Чемодана отлавливают и казнят. Натурально. Пацаны, считай рабы у

Чемодана. Только слово "раб" он им не на лбу метит, как некоторые придурки, а на спине. Лица не портит, сволочь.

– Ужас! – воскликнула Анна, я увидел в ее глазах слезы. Я был поражен рассказом Платона не меньше ее, а может быть, даже больше.

– Средневековье какое-то, – промолвил я.

– Реалии современной жизни, – спокойно возразил Платон.

– Что за сказки ты тут нам рассказываешь? – возмущенно спросил

Гоша. – А менты? Они что, до сих пор не могут прикрыть эту банду?

Или они ничего не знают о том, что в городе творится?

– Еще как знают.

– Так почему ж не садят?

– Чемодан им платит. Регулярно

– Вот, бля! – Гоша в сердцах стукнул кулаком по столику, едва не расколов его. – Дожились, мать их! Перестройщики хреновы! Новая волна! Взяточники гребаные. Беззаконие полное!

– Я бы сказал: беспредел, – заметил Платон.

Все мы на минуту замолчали.

– А выкуп? – спросил я Платона. – Ты говорил о возможности выкупа… Он большой? У меня есть кое-какие сбережения.

– Много? – нехотя поинтересовался Платон.

– Двадцать пять тысяч, – смущенно ответил я.

– Этого думаю, может хватить. – Платон пристально взглянул мне в глаза. – Если, конечно, речь идет о долларах.

– О рублях, – потерялся я. – Двадцать пять тысяч рублей.

– Во! – Гоша протянул через стол в направление Платона большой ядреный розовый кукиш, потом показал его мне. – Вот вашему Чемодану, а не доллары. Ни рубля, паскуде!

Платон пожал плечами, и стал, не спеша убирать в кейс свой ноутбук и лупу.

– Так, Платон, – вдруг резко успокоился Гоша. – Колись: компромат на нашу доблестную милицию у тебя имеется? А главное – на ее руководителя, на генерала Ершова. Да ладно, можешь не отвечать, и так знаю, что есть. Прижмем взяточника – никуда не денется. Отдаст нам своего подельника.

Платон защелкнул замок кейса, поставил его у ног, нарочито медленно поднялся из-за столика, застегнул пиджак и проверил стрелки на брюках. Они были безупречны.

– Гоша, – сказал он спокойным голосом, – я в такие игры играть не буду. Мне лицензию потерять – раз плюнуть. Ершову раз плюнуть. Ты же понимаешь, что даже не в этом взяточнике дело. Все оттуда, – Платон указал пальцем на мой растрескавшийся потолок, – сверху идет. Рыба гниет с головы, и не мне тебе про это рассказывать. Мы с тобой – никто. На мой компромат Ершову плевать с высокой колокольни.

– Что-то ты расплевался, Платон, – укоризненно произнес Гоша и продолжил успокаивающе: – Ладно, сядь, не ершись. Тьфу блин, слово-то какое нехорошее! Не петушись. Во! Так оно и то лучше, благозвучней…Давай лучше подумаем, что тут сделать можно.

Спокойно, без взбрыкиваний. Ну, признаюсь, загнул малость. Возраст, скидку делай.

– Вот именно – возраст! Бывший следователь городской прокуратуры с большим стажем работы, а предложения высказываешь – первокурсник юридического института и тот такие необдуманные слова говорить не стал бы. В условиях тотальной коррупции… – Платон не стал продолжать. Он достал из кармана красивый кожаный портсигар, вытащил коричневую сигарету и закурил.

– Коррупция, – проворчал Гоша. – Ну, понятно, коррупция… Сказал слово "коррупция" и вроде как все сам себе объяснил. И можно успокоиться, и не делать ничего. Коррупция! Да понимаю я, Платоша.

Века пройдут, новые поколения вместо нас жить будут, города вместе с людьми умрут, новые построят, а коррупция останется. Она вечна. -

Гоша вздохнул. – Но ведь надо же что-то делать. Хотя бы свои интересы отстаивать. Как-то по-хитрому… Что скажешь, Платоша?

– Думаю.

– Думай, – разрешил Гоша и сказал мне: – Доставай свой коньяк,

Серега. Вместе думать будем. Коньяк, он для улучшения мозговой деятельности – первое средство. Допинг, так сказать. Анют, ты как?

– Я и без вашего коньяка от одного Платошиного рассказа, как пьяная, – отказалась Анна и с тревогой посмотрела на меня.

Все в порядке, взглядом ответил я ей, не переживай – не сорвусь.

Анна не знала, что после того запоя, когда я пытался свести счеты с жизнью, я года три не прикасался к спиртному. Потом зачем-то попробовал, но ничего не ощутил – ни отвращения, ни желания повторить. Ничего. Словно рюмку чистой воды выпил после литровой бутылки минеральной – совершенно ненужная организму добавка.

– Тогда три рюмки на стол ставь, – распорядился Гоша.

Я выставил из бара бутылку "Арарата" и три рюмки. Кстати сказать, у меня только три рюмки и было – все, что осталось после запоя десятилетней давности – остальные поразбивал в пьяном беспамятстве.

– Я тоже – пас, – сказал Платон, туша окурок. – Да и вы, Сергей с выпивкой подождите. Нам сейчас фоторобот Михаила составить надо.

– Куда-то поедем? – спросил я.

– Никуда не надо ехать. Все необходимое в этом ящичке.

Он снова открыл кейс и достал ноутбук, раскрыл его, пробежался пальцами по клавишам, и на экране появилась болванка человеческого лица.

– Начнем?