Текст книги "Чужое небо"

Автор книги: Владимир Туболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Капитан выскочил из барака. Тесленко вместе с эсэсовцем был уже за колючей проволокой.

2

Может быть, бешенство, охватившее сержанта после встречи с Заукелем, и спасло ему жизнь, несмотря на то, что он наделал слишком много глупостей. Увидев идущий наперерез немецкий самолет, Тесленко сразу же попытался таранить его. Стремление во что бы то ни стало разделаться с врагом было настолько велико, что он ни на что не обращал внимания. Единственным преимуществом сержанта было то, что он непрерывно атаковал, но его атаки были настолько не продуманы и неосторожны, что в любой момент могли привести к гибели самого Тесленко.

Грабарь следил за действиями сержанта со все возрастающей тревогой. Дважды тот оказывался в положении, когда немецкому летчику стоило лишь чуть довернуть машину, чтобы Тесленко оказался под ударом. Один раз сержант, бросившись на противника, просчитался и явно оказался в прицеле. Грабарь застонал. Но немец то ли не заметил сержанта, то ли не успел дать очередь.

– Мальчишка! Щенок! – бормотал Грабарь, глядя на то, что вытворяет Тесленко. – В куклы ему играть, а не в машине сидеть!

Как ни странно, Тесленко удалось благополучно посадить машину.

Улетал он настроенным даже слишком агрессивно. А вернулся совершенно подавленным и ко всему равнодушным. Он вошел в барак, бросился на нары и уставился в потолок пустым взглядом. У него больше не было никаких желаний, а это самое страшное, что могло случиться с человеком в их положении. Грабарь видел, что если его сейчас не встряхнуть, не заставить поверить в свои силы, то следующий вылет для сержанта будет последним. Если не стал последним этот...

Он еще раз взглянул на Тесленко и тут понял, почему его так волнует судьба сержанта. Нет, не потому, что он, Грабарь, в чем-то перед ним виноват. Это был его Алешка, такой же ершистый, упрямый и непослушный мальчишка, только повзрослевший и сильно изменившийся. Это был тот мир, которого он, Грабарь, возможно, никогда не узнает в своем сыне. Это была тоска по будущему, которого может не состояться.

То, что война отняла у него, она же дала ему в образе этого восемнадцатилетнего сержанта.

Он сел на нары рядом с Тесленко и несколько минут молча глядел на него. Потом вытащил две соломинки.

– Вот это – ты. А это – "Ме-109". Посмотри, как это было.

Соломинки гонялись друг за другом, кувыркались, мотались из стороны в сторону. Трижды одна соломинка пыталась таранить другую, и все неудачно. И, наконец, она прошла перед носом соломинки – "мессершмитта" почти вплотную.

– Огонь! – сказал капитан, и соломинка "Ла-5" полетела вниз.

Тесленко глядел на все это совершенно безразличными глазами. Его это не интересовало. Грабарь с досадой крякнул.

– Ты заметил, что немец упорно оттягивал тебя на высоты больше шести тысяч метров? – спросил он после молчания.

– Заметил, – неохотно сказал Тесленко.

– Максимальная скорость у "Ла-5" шестьсот сорок восемь километров, а у "Ме-109" – шестьсот пятьдесят. Как видишь, разница незначительная. Но все дело в том, что разница эта незначительна только на первый взгляд. Максимальную скорость "мессершмитт" развивает только на высоте семи тысяч метров. "Ла-5" на высоте шести тысяч. До высоты шести тысяч "Jla-5" имеет полное преимущество в скороподъемности, во времени виража, в вертикальном маневре. Высоту пять тысяч метров он набирает за четыре минуты сорок пять секунд, а "Ме-109" – за пять минут двадцать секунд. Время виража у "Ла-5" восемнадцать с половиной секунд, а у "Ме-109" – двадцать три. Но стоит обоим оказаться на высоте восьми – восьми с половиной тысяч метров, как положение резко меняется. Скорость обоих истребителей падает, но у "Ла-5" она падает раза в два, а то и в три стремительнее. Снижается маневренность. Машина начинает рыскать по курсу, теряет поперечную устойчивость. Ты этого не учел и позволил себя затащить на семь тысяч метров, правда, ненадолго, но позволил. А ведь от тебя зависело лезть туда, где ты, по существу, беспомощен, или нет. Так что, если в будущем захочешь пойти на таран, учти это, Тесленко приподнялся и сел.

– Как вы сказали? – спросил он.

Грабарь повторил.

– Значит, таранить его все-таки можно?

– Можно.

Грабарь посмотрел вдоль барака, туда, где на нарах лежал Земцов.

– Но не нужно. – Он повернулся к Тесленко. – Гляди сюда!

Снова в полутьме над нарами летали две соломинки. Повторялся все тот же бой. Все было, как и раньше. Лишь трижды соломинка – "Ла-5" сделала на первый взгляд незначительный маневр. И в результате неизменно оказывалась в хвосте у немца.

Тесленко вопросительно взглянул на капитана. Тот кивнул.

– То же будет и на больших высотах. Надо быть только очень внимательным и ни в коем случае не дергать машину, даже если кажется, что положение безнадежиое. Этот маневр всегда даст выигрыш в полторы-две секунды. Но надо неотступно следить за немцем, когда он оторвется и уйдет на высоту, потому что на пикировании он может догнать.

Все это сержант должен был знать еще с училища, но капитан не стал его упрекать, понимая, как трудно было Тесленко трезво оценивать обстановку, когда он оказался перед вооруженным противником на беззащитном самолете.

– Теперь о "фокке-вульфе", – сказал он. – Возможно, нам и с ним придется встретиться. Так вот, скорость тот имеет небольшую – шестьсот километров. Машина это тяжелая и неповоротливая – вираж занимает почти двадцать четыре секунды, а время подъема на высоту пяти тысяч – почти семь минут. Но обольщаться этим нельзя. Если "мессершмитт" имеет одну пушку и один пулемет, то "фокке-вульф" – четыре пушки и два пулемета. Это значит, что стоит попасть к нему в прицел хоть на секунду, и он сделает из тебя решето.

– Но ведь...

– Нам важно продержаться, выиграть время, – перебил капитан. – Не дать себя убить.

– Для чего?

– Для продолжения войны. С пленом война для солдата не кончается. Она кончается только со смертью. А нам еще нужно вырваться отсюда. Тесленко быстро взглянул на него, но ничего не спросил.

– Покажите еще раз! – хмуро сказал он. Он выдернул из-под себя пучок соломы и протянул капитану. – Только помедленней...

3

Капитан должен был вылететь в девять утра. За ним пришел эсэсовец, угрюмый и настолько высокий, что даже капитан, рост которого был метр восемьдесят три, казался рядом с ним подростком.

– До свидания, – сказал Грабарь сержанту. – Следит за полетом.

Тесленко кивнул.

Эсэсовец вывел капитана за колючую проволоку, и они пошли к дубовой рощице. Грабарь внимательно смотрел по сторонам. Колючая проволока. Вышки. Часовые и черные стволы пулеметов. Рощица была маленькая и просвечивала насквозь. За ней начиналось поле, но между рощицей и полем проходил еще ряд проволоки, которая окружала всю территорию лагеря и аэродрома.

Возле рощицы стояло одиннадцать советских истребителей "Ла-5". Они находились в открытых капонирах, только последняя машина стояла на поверхности – капонир еще не успели вырыть. Эсэсовец подвел Грабаря к предпоследней машине.

На фюзеляже истребителя, на котором ему предстояло лететь, стояла цифра "30". Звезды на плоскостях не были закрашены – видимо, чтобы немецкие летчики чувствовали перед собой настоящего противника.

Возле самолетов находился начальник охраны лагеря обер-лейтенант Бергер и несколько механиков. Бергер взглянул на часы и крикнул:

– Шнель!

Грабарь поднялся на крыло и перекинул ногу в кабину. На сиденье вместо парашюта был брошен твердый, как фанера, войлок.

Капитан не волновался. Правда, пока шел, какой-то неприятный холодок подкатывался к сердцу. Но в кабине он был в привычной обстановке, на рабочем месте. Он знал, что его ожидает, знал, с кем имеет дело и на что может рассчитывать.

В кабину упал брошенный снаружи шлемофон. Грабарь натянул его и включился в бортовую сеть. Ноги стали на педали. Пальцы привычно обхватили ручку управления. Грабарь невольно потянулся к гашетке и усмехнулся: уж что-что, а это немцы не забыли...

Он закрыл фонарь, сдвинул сектор газа и включил зажигание. Самолет вздрогнул, ожил. Грабарь почувствовал, как сильно он рвется с места.

Бергер махнул рукой, капитан прибавил газ и отпустил тормоза. Машина побежала по полю, подпрыгивая на неровностях.

В начало взлетной полосы капитан остановился и посмотрел вверх. Немца пока не было видно.

– Форвертс! – услышал он вдруг, оглянулся и потом уже понял, что голос идет из наушников.

– Ну, мне торопиться некуда, – сказал он себе, приглядываясь к полосе.

Самолет нетерпеливо подрагивал, но капитан ждал. Наконец он увидел идущий сзади самолет. Сигарообразное тело, короткие крылья – "фокке-вульф".

– Тем лучше, – пробормотал он.

– Форвертс! – снова пролаял голос в наушниках. "Убирайся к чертям" мысленно сказал ему Грабарь, напряженно следя за приближающейся машиной.

"Фокке-вульф" подошел к аэродрому. В этот момент капитан отпустил тормоза. Земля побежала под плоскости, сливаясь в серые полосы, потом мелкая тряска прекратилась, и "Ла-5" завис на воздушной подушке.

"Фокке-вульф", как Грабарь и рассчитывал, обогнал его на взлете, когда он уже начал набирать скорость. Капитан выдержал несколько секунд машину в горизонтальном положении и сразу пристроился к немцу сзади.

Он развернул свою машину одновременно с "фокке-вульфом", прошел над ангаром и только после этого отвалил. Немец развернулся и стремительно пошел на сближение. Несколько белых трасс распороли небо. Началось...

Капитан не стал раздумывать. Он был уверен, что здесь, сейчас его противник не станет рисковать. Да немцу к тому же наверняка разъяснили, чем грозит лобовая атака.

Капитан довернул машину и пошел на немца, держась чуть ниже, чтобы в случае, если противник начнет стрелять, нырнуть под него или уйти в сторону. Немец выпустил очередь и шарахнулся вправо.

– Вот-вот, ты прав, эти мишени кусаются, – пробормотал капитан. – Ну-ка, катись! Он сделал горку и кинулся на немца сзади. Несмотря на большой перерыв в полетах, несмотря на истощение и на то, что еще побаливали ребра, капитан отлично чувствовал машину. Будь у него сейчас патроны да побольше горючего, он мог бы устроить майору Заукелю такое представление, что у того надолго пропала бы охота к подобным экспериментам. Но горючего и патронов не было.

– Глупо, – пробормотал Грабарь. – Только и не хватало раскрывать свои карты перед противником.

Он отошел от немца. Он продолжал полет, создавая у противника иллюзию, будто тот успешно атакует его, хотя все время держался в таком положении, что мгновенно мог из атакуемого превратиться в атакующего. Он отлично знал машину и использовал все ее преимущества.

Любая случайность – отказ мотора, падение давления масла в маслопроводах могла стоить ему жизни. Но он упорно добивался своей цели.

Он хотел создать у противника впечатление, что с трудом уходит из зоны огня. Одновременно он искал наиболее простые и безопасные способы вывода машины из-под удара. То, что противник летает не слишком хорошо, Грабарь понял сразу, и это дало ому еще большую возможность экспериментировать.

Он пробовал отрываться от немца резкими разворотами в стороны с одновременным пикированном или кабрированием, отворотом на солнце, выходом в хвост на петле. Все это годилось. После его ухода на солнце немец вообще потерял капитана и беспомощно кружился над аэродромом, не зная, где противник. Грабарь не удержался и, пользуясь преимуществом в высоте, бросил свой самолет почти вертикально. Немец заметил сто в самый последний момент и метнулся в сторону, едва не сорвавшись в штопор.

– Ага! – сказал капитан, выводя машину в горизонтальный полет.

Видно, немец сильно разозлился. Развернувшись, он пошел в атаку, полосуя из пушек небо почти непрерывно. Трассы хлестали то впереди Грабаря, то сверху, то снизу. И хотя капитан успевал увернуться, положение создалось очень опасное. Зная, что немец обязательно отстанет на вертикали, капитан свечой бросил свою машину вверх.

– Цурюк! – раздалось в наушниках. Немец отвалил на восток. Капитан пошел на посадку. Все тот же эсэсовец отвел его в лагерь.

4

Капитан медленно переставлял ноги. Сейчас, когда напряжение схлынуло, он чувствовал себя сильно уставшим. Это только в кабине казалось, что полет проходит легко. Но загнанное вглубь сознание, что он совершенно безоружен, что он служит интересам врага, что он должен заставлять себя мириться с этим, ни на секунду не приостанавливало своей разрушительной работы.

Во время полета он не думал о Тесленко. Но в его сознании намертво врубились слова Земцова: "Заукель расстреливает хороших летчиков, если у него возникнет хоть тень подозрения, что они способны пойти на таран". Последние сутки он жил под тяжестью этого приговора. Понял или не понял Заукель, что сержант шел на таран? Он не знал, увидит ли сержанта, вернувшись из полета. Тесленко ожидал его у ворот. Было видно, что он сильно переволновался, хотя и старался казаться равнодушным. Грабарь глубоко вздохнул.

– Вы здорово водили его за нос, – сказал Тесленко, хмурясь.

Капитан внимательно поглядел на него. "Кажется, он понял, – подумал он. Ей-Богу, понял! Молодец!"

– Я старался выяснить, на что они способны, – сдержанно пояснил Грабарь, Ведь это только начало.

– Вы очень рисковали...

– Нет, – возразил капитан. – Риск был небольшой... На первый случай тебе три совета. Начинай разбег, как только немец окажется над сломанной опорой за аэродромом. Больше на него можешь не обращать внимания: ты выйдешь ему в хвост где-то на линии "конец рощи – стог". В любом затруднительном случае уходи на солнце. И последний: держись к немцу как можно ближе. Где угодно вертись возле него, хоть перед самым носом, но только как можно ближе. Тогда, вместо того чтобы прицелиться, у него будет только одна забота: как бы от тебя отвязаться.

– Но зачем вы сами все время уходили в сторону? – спросил Тесленко.

– Пытался выяснить возможности "фокке-вульфа", – сказал Грабарь. – Тебе делать этого не советую: У него очень плотный огонь, даже небольшая ошибка может стоить жизни. К тому же эти самолеты, видимо, сильно модернизированы по сравнению с теми, с которыми я встречался раньше: на вираже этот почти не отставал от меня. Я не знаю, в чем здесь дело, но разница не превышает двух секунд. Да и то нужно прилагать все усилия. Но на вертикалях этот самолет ведет себя как утюг. На вертикалях обставить его почти ничего не стоит. Учти это. Он хотел, чтобы у Тесленко хоть на первых порах было преимущество. Сержанту нужно было дать время освоиться с их новым положением, помочь продержаться, Он потер ладонью лоб.

– Да, вот еще что, – вспомнил он. – Немцы, сами того не зная, дали нам еще один козырь. Наши машины полупустые, поэтому значительно легче немецких. А это – дополнительная скорость и маневр. Тесленко кивнул.

– Понял.

Капитан видел, что мальчишка превращается в мужчину. Но ломка шла трудно и болезненно.

– Главное – не теряй голову, не дай себя сбить, жди.

– Программа-минимум...

– Хорошо хоть она есть. Тесленко помялся, потом вытащил из кармана сигаретку.

– Вот... у ребят выпросил.

Грабарь кивнул и разделил сигаретку пополам. Они закурили.

Глава восьмая

1

Надежда Грабаря сблизиться с майором Земцовым исчезла так же быстро, как и появилась.

Вечером майора вызвали на полеты. Тот поднялся, шагнул за эсэсовцем. Потом остановился в нерешительности посреди барака, потер лоб, будто силясь что-то вспомнить. Несколько секунд он стоял неподвижно, наконец его взгляд задержался на Тесленко.

– Ты хотел узнать... – проговорил он, но сразу же оборвал фразу. Впрочем, это неважно. – Он подошел к Грабарю и торопливо, словно смущаясь, сунул ему руку: – Прощайте, капитан!

Это было настолько неожиданно, что Грабарь не вдруг сообразил, чего Земцев от него хочет. Он замешкался, неловко притронутся к его руке, но Земцев уже повернулся, и капитан сказал ему в спину, с опозданием:

– До свидания, майор! Будьте осторожны! Тот не оглянулся.

– Что это с ним? – спросил Тесленко с недоумением,

– Не знаю. Что-то он не в себе. Грабарь проводил Земцова тревожным взглядом, шагнул было вслед, но потом остановился. Что, собственно, случилось? Земцев вел себя необычно, странно попрощался? Так в их положении это и не удивительно, все нервничают перед полетами...

Капитан опустился на нары. Но какое-то смутное беспокойство не оставляло его.

Спустя несколько минут после ухода майора Грабарь поднялся и направился к двери. Вслед за ним шагнул и Тесленко.

Все эти дни стояла теплая безоблачная погода. И сейчас на небе не было ни облачка, вокруг не шевелилась ни одна травинка. Не слышно было шума, лязга железа в ангаре, грохота моторов. Все вокруг словно замерло.

Грабарь остановился за бараком, прижмурил глаза и вдруг с болезненной отчетливостью увидел себя за околицей Пружан на родной Могилевщине. Коровы уже пришли в деревню, их загнали в хлевы, и хозяйки закончили дойку. После этого в деревне, на полях наступает удивительная, ни с чем не сравнимая тишина. В эти несколько минут не слышно ни звука Родькиной берестяной трубы, ни мычания коров, ни говора, ни звона ведер у колодцев, ни стука топора. Коровы удовлетворенно посапывают и ждут, когда их напоят, женщины цедят в хатах молоко, ребятишки вертятся здесь же, мужики подстилают на ночь скоту солому... Это были удивительно покойные несколько минут счастья, заканчивавшиеся обычно переливчатой руладой берестяной трубы пастуха, как бы подводившей итог трудовому дню. Зачихал мотор.

Грабарь вздрогнул, открыл глаза. Слева, из-за рощи, ломая тишину, выполз самолет. Покачиваясь, он побежал к началу взлетной полосы. Мотор взвыл на самых высоких оборотах. Звук стал оглушительным и вдруг начал оседать, как всегда бывает перед стартом, когда кажется, что он вот-вот обернется, не выдержав собственного напряжения. Машина сначала медленно, потом все увеличивая спорость, пошла на взлет.

Переход от одного видения к другому отозвался и груди капитана гнетущей болезненной тоской. Как давно то было! И как неправдоподобно по сравнению с том, что его окружает сейчас!

– Товарищ капитан, смотрите, он ушел раньше! – проговорил Тесленко.

Действительно, немецкого самолета еще не было видно, а Земцев уже взмыл в небо и, набирая скорость, прошелся над аэродромом. Вслед за тем он сделал горку и пополз вверх. Машина со звоном ввинтилась в голубизну. Над аэродромом появился "мессершмитт". Ни Грабарь, ни Тесленко не ожидали того, что произошло буквально в следующую секунду.

"Мессершмитт" пронесся над советской машиной и вдруг, почти перерезанный надвое, сложился и полетел вниз.

– Таран! – ахнул Тесленко.

Это был действительно таран. Невероятный и неожиданный. Земцев сделал горку под фюзеляжем немецкой машины, и все было кончено.

В небе вспыхнуло белое облачко парашюта – выбросился немец.

Обе машины упали за аэродромом. Громом отозвались два взрыва, и снова над землей нависла тишина.

Кроме того, что смерть оборвала жизнь человека, она оборвала и единственную ниточку, которая, как считал Грабарь, могла стать спасительной для него и сержанта.

Он пытался понять, почему Земцев пошел на таран. Случайность? Нет, это не могло быть случайностью. Машину направила вверх твердая и расчетливая рука, выбравшая единственно подходящее мгновение. Может, Земцев сделал это потому, что неожиданно ему стало плохо? Он был сильно болен. Он мог почувствовать, что не выдержит полета, не сможет посадить машину...

Грабарь до мельчайших подробностей вспомнил разговор с Земцовым после возвращения от Заукеля.

Да, Земцев все решил уже тогда. Недаром он предупреждал его, Грабаря, недаром так странно попрощался сегодня. Положение майора было безнадежным. Он знал, что в любой день может лечь и больше не встать. И он сделал то, что еще мог сделать. Тесленко стоял бледный.

– Товарищ капитан... что же это? – ошеломленно спросил он, глядя на горящие вдали обломки. Капитан повернулся к нему.

– Ты хотел видеть, что такое таран. Ты видел его, – сказал он.

В этот вечер разговор у них получился как-то сам собой, без всяких усилий, и уснули они далеко за полночь. Уже перед сном сержант спросил:

– Товарищ капитан, но зачем вы так... у Заукеля? Ведь я не знал, что и думать...

– А ты как хотел? Чтобы я на стенку лез?

– Все ж таки...

– Эх, сержант, – проговорил Грабарь. – Плюнуть врагу в лицо и после этого умереть, может быть, и красиво, но глупо. Умереть должен враг. А для этого нам необходимо жить.

Капитан уже говорил это сержанту не раз и не два. Но тогда его слова проскальзывали мимо сознания Тесленко. Он просто отмахивался от них. Врага надо презирать, перед ним нельзя склонять голову – вот что твердо знал сержант. Но капитан показывал ему, что можно быть внешне покорным – и остаться непреклонным.

– Умереть – не самое трудное, – задумчиво проговорил Грабарь. – Иногда это даже заманчиво. А вот чтобы жить, нужно много решимости. И большое мужество. Тесленко опустил голову.

В то время как он шарахался из стороны в сторону, делал глупость за глупостью, капитан воевал. И это была не выдуманная война, а настоящая, война беспощадная, где для победы требуется жертвовать неизмеримо большим, чем сама жизнь.

Хуже смерти – находиться в стороне от общего дела, быть невольным орудием в руках врага, когда сам не можешь определить ту грань, которая отделяет жертву ради большой цели от желания выжить любой ценой... Самый простой выход – покончить с этим раз и навсегда, сделать так, как сделал Земцов. Но у Земцова не было другого выхода, у него не осталось сил ни на что, кроме одного последнего рывка. У них, у капитана и сержанта, есть силы и есть большой счет к врагу, который должен быть оплачен. Ради этого нужно стерпеть все. Он поднял глаза на капитана.

– Я наделал немало глупостей, товарищ капитан, – проговорил он наконец. Больше этого не будет.

Грабарь внимательно поглядел на него и кивнул. Он глубоко вздохнул, словно свалил с плеч непосильную тяжесть. Еще один бой капитаном был выигран. Он считал – самый важный.

Глава девятая

1

Пленные притихли, с тревогой выжидая, чем кончится для них таран Земцова. Полеты в этот день были отменены. Летчиков выстроили перед бараком, и Заукель пригрозил, что при повторении подобного случая расстреляют каждого второго. На этом все как будто кончилось.

Такое поведение коменданта удивило пленных. Но удивляться было нечему. То, что это был таран, Заукель понял сразу. Но он понял и другое: таран может обернуться для него восточным фронтом.

Потеря машины была поставлена в вину курсанту, который и сам не отрицал, что самолеты столкнулись из-за его ошибки в пилотировании. Но это было слабым утешением для Заукеля: Семашкевич, Зарудный, Крапивин, теперь – Земцов... Четыре тарана. Кто следующий? Майор вызвал к себе Грабаря.

– Садитесь, капитан, – кивнул он, как только Грабарь переступил порог кабинета. Он подвинул сигареты. – Курите.

– Благодарю.

Капитан закурил, поглядел на сидящего у окна Бергера и перевел взгляд на майора, "repp Заукель не в духе",– отметил он про себя. Тот хмуро взглянул на капитана.

– Я наблюдал за вашим полетом, капитан – проговорил он. – Вы летаете мастерски.

– Благодарю за комплимент.

– Это не комплимент.

Заукель похлопал по карманам. Бергер подскочил к столу, протянул зажигалку. Капитан выжидательно молчал.

– Любопытно, как бы вы поступили, окажись у вас достаточный запас горючего и патронов? – спросил Заукель, прикуривая.

– Не думал об этом, господин майор.

– А вы подумайте.

– Вы намерены дать мне и то и другое? Заукель быстро взглянул на него.

– Не намерен. Почему Земцов пошел на таран? – спросил он неожиданно. Капитан покачал головой.

– Этого я не знаю.

– Вы тоже считаете, что это был таран? Грабарь посмотрел на него внимательно. "Чего он добивается?"

– Да.

Бергер подался вперед и начал напряженно прислушиваться. Он плохо понимал русский, но все же кое-что удавливал. Заметив его интерес, Заукель нахмурился. Он вовсе не желал посвящать в это дело Бергера. Он заговорил быстрее:

– Вы знали о его подготовке?

– К тарану ведь не нужно готовиться, господин майор...

– Но вы знали о намерении Земцова?

– Нет.

– Ведь вы с Земцовым были друзьями?

– Нет. Глаза Заукеля стали ледяными.

– У меня более точные сведения, – сказал он. – О чем вы позавчера разговаривали с ним?

– О положении на фронтах.

– Да? Откуда вам известно положение на фронтах?

– Я рассказывал ему о том положении, которое было полтора месяца назад. То положение мне известно.

– И как вы его оцениваете?

– Для вас оно было неблагоприятно.

– И Земцев решил пойти на таран, чтобы сделать его еще более неблагоприятным? – прищурился Заукель. Капитан пожал плечами.

– Это мне неизвестно. О таране но было сказано ни слова.

– А вы сами не собираетесь проделать нечто подобное?

– Нет!

– Но судя по вашему полету...

–... я мог бы проделать это не меньше десятка раз.

– Вот именно.

– И, однако, не сделал.

– Да, не сделали. Почему?

– Я хочу жить. Мне кажется, это уважительная причина.

– Да, это причина уважительная, – подтвердил Заукель. – А из других летчиков никто не собирается устроить подобное?

– Не знаю, господин майор.

– А если бы знали? Ведь вы обязаны сообщить мне об этом? Капитан поднял глаза на Заукеля и твердо сказал:

– Нет. Таких сообщений я делать не обязан.

– Что?!

– Я не обязан делать таких сообщений, – повторил капитан. – Я не капо и не доносчик. Чтобы остаться в живых, я готов добросовестно выполнять свои обязанности мишени. С меня их предостаточно. Один человек способен хорошо делать только одно дело. Если вы считаете, что этого недостаточно... Заукель поглядел на него внимательно.

– То что?.. Капитан снова развел руками.

– В любом случае я летчик, а не доносчик.

– Понятно.

Заукель повертел в руках зажигалку. Это была красивая вещичка-маленький солдатский сапог, выточенный из золотистого металла. Только сапог почему-то был со шпорой.

– Так значит, вы не были с Земцовым друзьями и не знали, что он собирается делать? – повторил Заукель.

– Нет. Если бы я знал, я постарался бы удержать его от этого шага.

– Да? Почему? – быстро спросил Заукель.

– Я считаю, что такие действия бессмысленны. Потеря машины – слишком малая цена за жизнь человека.

– А иначе вы одобрили бы их? Грабарь подумал.

– Да, хотя от моего одобрения или неодобрения, конечно, мало что зависит. Глядя на капитана, Заукель о чем-то напряженно размышлял. Бергер, сидевший у окна в напряженной позе, подался к нему.

– Что он говорит? – спросил он по-немецки.

– Он говорит, что твой колченогий не такой уж олух, – проговорил Заукель, нахмурившись.

– Ты что? – встревожился Бергер. – Он знает?..

– Ничего он не знает, – с досадой отмахнулся Заукель. Грабарь продолжал сидеть все также невозмутимо, с выражением вежливого внимания на лице. "Колченогий! В бараке под эту кличку подходит только один человек – Алексеев. Правда, это может быть и кличкой, безотносительной к внешности. Но кличка есть. И хромой человек – тоже..."

– Напрасно ты с ним возишься, Готфрид, – сказал Бергер. – Я на твоем месте давно пустил бы его в расход,

– Да помолчи ты, – оборвал его Заукель. Бергер криво усмехнулся.

– Могу и помолчать. Если он тебе так нравится – дай ему патроны... Заукель выпрямился.

– Обер – лейтенант – холодно сказал он. – Как с ним поступить – решаю я, а не вы. Понятно?

"Патроны... Значит, где-то здесь есть патроны для "Ла-5"? Какое решение принял Заукель? Не из любопытства же он вызвал к себе его, капитана Грабаря. Заукель боится, что он может пойти на таран. И он уже принял какое-то решение относительно его, Грабаря. Какое?"

Майор нажал на столе кнопку звонка и бросил вошедшему эсэсовцу:

– Уведите пленного.

Глава десятая

1

В бараке было пусто: поскольку полеты отменили, механиков и летчиков отправили в ангар ремонтировать самолеты. Капитан прилег на нары. Какое решение принял Заукель? Глядя в доски над собой. Грабарь в тысячный раз обдумывал различные варианты побега из лагеря. Пеший способ он отверг сразу же. Массовый пеший побег ни годился – для этого нужны люди и нужно время чтобы их организовать. Ни того, ни другого у капитана не было. С людьми он близко познакомиться не успел, а время зависело от решения, принятого Заукелем. Да и шансы при пешем побеге слишком малы: ведь они почти в центре Германии.

Рассчитывать приходилось только на свои силы. Побег на самолете кажется неосуществимым. Для этого прежде всего нужно горючее – и не на пятнадцать минут полета, а хотя бы на полчаса. Взять его негде. Самолеты немцы заправляли сами под контролем обер-лейтенанта Бергера. Никто из пленных на стоянку в это время не допускался.

Нужен боекомплект для "Ла-5". Зенитную артиллерию можно сбросить со счета. Даже если бы немцы устроили вокруг аэродрома сплошную огненную стену, он пошел бы на нее. Более серьезное – истребительная авиация. Немцы смогут поднимать самолеты на перехват по всему маршруту, куда бы он ни уходил.

Он пошел бы на риск. Но без горючего риск станет бессмысленным. Надо во что бы то ни стало найти возможность заправить хотя бы одну машину. Тесленко может взлететь с пятнадцатиминутным запасом горючего. Где-нибудь на полпути они сядут, и тогда капитан заберет его в свою машину. Где взять бензин?..

Он так задумался, что не услышал, как к нему подошел Тесленко.

– Товарищ капитан, зачем вас вызывали? – спросил он. Грабарь вздрогнул, поднялся.

– Да так... Пустяки. Закончили ремонт?

– Нет, после обеда снова погонят... Товарищ капитан, – прошептал он, склонившись, – у нас будут кусачки.

Грабарь приподнял брови. Сержант с огорчением увидел, что его сообщение вовсе не обрадовало капитана.

– Зачем нам кусачки?

– Ну как же... для побега! Грабарь так и сел.

– Побег с помощью кусачек!.. И куда же мы побежим!? Тесленко обиделся.

– Кастусь Антонович, напрасно вы так... Я же хотел как лучше...

– Понял. Садись, потолкуем, – кивнул Грабарь на нары. – Итак, у нас будут кусачки. Откуда?

– Мне обещал их достать техник Алексеев.

– Алексеев?!

– Да. Что вы так смотрите, товарищ капитан?

– Кто такой техник Алексеев? – резко спросил Грабарь.

– Да вы что, не знаете?! Хромой, он спит вон там, напротив вас. Да вон он, как раз заходит в барак, – указал Тесленко глазами. Грабарь даже головы не повернул.

– То, что он спит напротив меня, я знаю, – пристально глядя на сержанта, проговорил Грабарь. – И фамилию его я тоже знаю. Даже то, что он хромой, я успел заметить. Какие у тебя есть еще сведения о нем, кроме этих?

– Да что вы в самом деле, товарищ капитан! – взмолился Тесленко. – Тут такая удача, а вы... Грабарь глубоко вздохнул.

– Мальчик мой, поверь, нам не нужна удача. Нам нужен точный расчет. Математически точный. Только тогда можно что-то затевать. Допустим, что Алексеев – абсолютно честный человек. Он дает нам кусачки. Что мы с ними будем делать? К заграждению мы даже не подойдем – нас перестреляют с вышек. Но, предположим, подойдем. Перережем проволоку. И куда мы побежим? Тесленко развел руками.