Текст книги "Семнадцатая карта (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ми считал себя не только организатором попоек, поваром, но еще и режиссером. Тоже режиссером. Еще один режиссер. Имеется в виду режиссер кино. Так и сказал ему невысокий кучерявый парень. Они вдвоем курили около котла с ухой. Ми сварил его на утро из остатков судачков. Разговор начался с замечания кучерявого об ошибке Ми в приготовлении судачков а натюрель.

– Во-первых, не а ля натюрель, как вы изволили объявить, а просто а. А натюрель.

– А ты-то откуда знаешь, как правильно? – недовольно осведомился Ми.

– Вы списали этот рецепт у Михаила. А он перекладывал раковыми шейками не судачков а натюрель, а осетрину первой свежести.

– У меня просто не было осетрины. Где я здесь возьму осетрину? Да и сколько бы ее понадобилось!

– Говорят, вы выдаете себя за всемирно известного режиссера Михалковского. Правда ли это?

– Правда. Точнее, не совсем. Это я и есть.

– Да? Тогда почему вы не снимаете?

– У меня есть сценарий уже. И скоро, скоро я буду снимать еще один… ну, если не великий, то очень талантливый фильм. Называется:

В ОКОПАХ ГОРОДА ЭСТЭ

– Но ведь вы не режиссер.

– Я не режиссер?! А кто же тогда, по-вашему, режиссер?

– Ну, я не знаю, кто. Сейчас не думал об этом. Только вы не режиссер.

– А кто тогда я, по-вашему?

– Не знаю, только вы не режиссер.

– Может быть, я повар, по-вашему?

– Нет. Да какой вы повар!

– На – слово на б – попробуй какой? – И Ми окунул голову кудрявого парнишки в уху. Хорошо, что она успела остыть. А то бы все, сварился.

– Я сейчас захлебнусь, – говорит парень. Он что-то хочет еще сказать, но Ми опять окунает его в бак.

Наконец, пареньку удается выговорить:

– Вы большой… вы очень…

– Накушался? Ну ладно, хватит с тебя. Что ты там хотел сказать? Большой…

Парень отфыркался, вытерся салфеткой и вдруг неожиданно ударил Ми в живот. Потом распрямил его, опять ударил, распрямил и потянул голову режиссера к его ухе.

– Подожди, подожди, – торопливо говорит Ми. – Давай в шахматы сыграем. Кто проиграет, из того суп сварим.

– А, давай! – парень отпускает Ми и хлопает его ладонью по плечу.

Ми очень любил играть в шахматы на деньги. Никто же не знал, что он был мастером спота по шахматам.

Первую парию Ми проигрывает. Просит парня отыграться.

– Как тебя звать? – спрашивает Ми.

– А разве я не говорил?

– Ну, говорил, не говорил, какая разница. Повторить, что ли, нельзя?

– Гарри.

– Гарри Поттер, что ли?! Вы не похожи…

– Вы уже это спрашивали. Других Гарри не бывает, по-вашему?

Ми проиграл еще партию. А играли они из пяти.

– Если проиграете еще партию, вам придется лезть в уху. Кстати, надо бы ее подогреть.

– Подогреем, подогреем. А как твоя фамилия? Ты не говорил.

– Каспаров.

– Каспаров? Не слышал. Гарри Кас… как?

– Гарри Каспаров.

– Гарри Каспаров? Не слышал. Хичкок – слышал, Стивен Спилберг – слышал, итальянец там этот… забыл как фамилия – тоже слышал. Каспаров – не слышал. Что-то никак не могу выиграть. Ну, ладно, давай еще. Думаю, больше ты не выиграешь.

Но Ми проиграл и эту партию. Пришлось искупаться в ухе. После третьего купанья Ми спросил:

– А ты это… не однофамилец чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова?

– Нет.

– Может быть, родственник?

– Скорее всего. Это я сам.

– Неужели?! А я ведь думал, что вы режиссер. Если бы я знал, что вы шахматист, я бы вас не топил в супе. Ведь мнение непрофессионала для меня ничего не значит. Так, тьфу и растереть.

– То есть я смело могу называть вас поваром?

– Пожалуйста.

– И не режиссером?

– Конечно. Ведь все равно вы в этом деле ничего не понимаете.

– Вы считаете, что я ничего не понимаю в режиссуре?

– Абсолютно.

– Я могу назвать вам ошибку Бортко в Мастере и Маргарите.

– Да? Извольте. Мне казалось, что там нет ошибок.

– Именно в этом и состоит ошибка. А конкретно, у Никанора Ивановича Босого в борще слишком маленькая кость. Это раз. Должно быть огненное озеро с мозговой костью. Много ошибок в Грибоедове. Нет вальдшнепов и дупелей по сезону, шипящего в горле нарзана, вежливой услуги. А где яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов с трюфелями?

Нет, вообще ни атмосферы Грибоедова, ни вечерней Клязьмы. Там же соловьи, наверно, поют!

Нет официантов. Они же несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали:

– Виноват, гражданин!

И где-то в РУПОРЕ голос командовал:

– Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!!

Где всё это?!!!

Тонкий голос уже не пел, а завывал:

– Аллилуйя!

Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад.

И было в полночь видение в аду.

– Видимо, Бор посчитал эти подробности не существенными, – сказал Ми.

– Да, именно так, – ответил Гарри. – Только этого не может быть. Все дело в подробностях. Подробности показывают степень увеличения. Только при очень большом увеличении мог быть виден Воланд, Коровьев, Кот, Азазелло, Гелла. Если не существенна глубина молчания, когда:

– Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся набок кружки на пол, – то и нельзя увидеть Воланда.

А уж тем более нельзя связать настоящее с Иешуа Га Ноцри, с падением Ершалаима.

В ложе театра Варьете не было дальней родственницы Аркадия Апполоновича Семьплеярова, которая била этого председателя акустической комиссии московских театров лиловым зонтиком по голове.

Как говорится, чего ни хватишься, ничего у вас нет.

Бал не распечатан. Кажется, что он такой и есть у Булгакова. Это все равно, что не рассказывать, как работает двигатель внутреннего сгорания. Не показывать работы двигателя изнутри. Ведь в то время, когда жил Булгаков этого увидеть было нельзя. Но если сегодня можно, то должно быть показано то, что не видно невооруженным глазом. И только тогда удастся изобразить то время, то прошлое, когда показать работу двигателя изнутри было невозможно.

Слишком прижаты ушки. Товарищ Бор воссоздает не Мастера и Маргариту, а монумент. Мавзолей. Такое изображение это все равно, что бросок шайбы БЕЗ ЗАДЕРЖКИ. Это не результативный бросок. Более того, он неправильный. Он никому не нужен даже если случайно окажется результативным. Чтобы увидеть этот бал нужна ПАУЗА. Время должно остановиться на двенадцати часах.

Нет вскипавшего на солнце серебра на груди кентуриона. Тогда получается, что и Иешуа, шмыгающий носом, не вызовет восхищения. Ведь он, как ТЫ да Я. Восхищение вызовет только Идол.

В Мастере и Маргарите создано Булгаковым Вымышленное Пространство. В книге оно реально существует. А в кино его нет. В Улицах Разбитых Фонарей и в сериале Агент Национальной Безопасности его больше, чем в этом кино Бортко.

– Хочешь, я дам тебе роль, – сказал Ми. – Роль в моем фильме.

– Что это за роль? – спросил гроссмейстер.

– Как раз подойдет для тебя. Роль Великого Рыцаря Дон Кихота Ламанчского. Споешь песню:

 
На турнире, на пиру, иль на охоте,
Ходит слава о бессмертном Дон Кихоте.
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля.
 

– Я тоже буду играть роль в моем фильме. Ну, как обычно. Если никто не верит, что я режиссер, пусть поверят хотя бы, что я артист.

– А вы кого будете играть? Роль какого-нибудь графа?

– Во-первых, каких-нибудь графов не бывает. А во-вторых, я буду играть роль Великого Джона Леннана.

– Что-то я не слышал о таком.

– Еще услышишь.

На заднем плане, у бани, под сильной лампой режиссер Молчановский разглаживает складки на костюмах героев. Он держит огромный дымящийся утюг с резными дырками. Через эти дырки видны раскаленные угли. Как на треножнике для жертвоприношений. Он бормочет:

– И в детской резвости массы колеблют мой треножник…

Кругом темно. Только небольшая лампочка горит у туалета, да на другом конце Зоны можно различить огонек дорогой сигары. Гаванская. Очевидно, какой-то олигарх смог получить посылку даже в этот праздничный день. А ДПНК угостить он просто обязан.

Молчановский опускает раскаленный докрасна утюг на костюм. Материал скворчит, морщится и ежится, как живая кожа.

– Ничего, ничего, – бормочет Молчановский, – а то эти складки могут принять за чью-то – слово на букву п. – А меня будут благодарить за сексографию. А мне это надо? Ведь я только романтик. – И он опять жарит кожу, как будто приносит в жертву древнего жителя республики Майя. – А почему бы и нет? – говорит Молчановский. – Я новый Монтесума. – Сильно. Пусть так все и думают. Он начинает интенсивно уничтожать складки на костюме своего героя.

Вдруг раздается звон разбитого стекла. Прямо перед Молчановским из разбитого в виде пятиконечной звезды окна вылетает окровавленная голова. Во рту у головы скомканный лист сценария. Это голова Эдуарда Радзинского. Кто-то тянет его назад за ноги. Пять острых копий держат голову и не пускают ее назад. Молчановский поднимает свой огромный антисексуальный утюг. Радзинский пытается что-то сказать, но лист сценария во рту мешает. Он только тонко пищит:

– О-о-о! Ооо!!!

Молчаноский рассматривает лицо Радзинского. Он как будто выискивает лишние складки. Слегка опаленный огненным утюгом драматург, писатель, чтец и гонец в ужасе крутит головой. На его шее появляются кровавые полосы от пяти уже рубиновых зубьев стекла. Молчаноский не находит ничего противозаконного на лице своего друга. Левой рукой он осторожно помогает Эдуарду вернуться назад в баню. Тот исчезает в дымной тьме. Оттуда, из Бани, как из Подземелья слышен страшный голос Кума:

– Ты чё нам принес, друг Американского Президента?! Ты что, сука, нас не уважаешь?!

Голос посыльного драматурга:

– О-о-о! Ооо!!!

– Не слышу?! Тебе сказали: только Гарри Поттер! А ты кого принес? Гайдра? Какого Гайдра ты нам притащил? Да на – слово на х – нам нужен этот вчерашний день! У нас гости, – продолжал ласково Кум, а ты, гад, что нам подсовываешь?

Открывается дверь бани. В клубах пара, с высокоподнятыми волосами вылетает курьер и метеором проносится через плац. Там на втором этаже творят писатели Виктор Пелевин и Владимир Сорокин.

Молчановский поднимает перед собой кожаный костюм Одиссея. Ни складочки. Теперь все поймут без слов, что он был Бесполым. Как его Пенелопа. Женихам так и так бы не обломилось.

Через разбитое окно из бани слышно, как Виктор Еврофеев уговаривает Соньку.

– Дай мне, пожалуйста, а?

– Нет.

– Почему?

– Я устала. – Перед Сонькой большой спелый арбуз. Наполовину он уже нарезан красивыми ломтиками. Она берет очередной арбузный ломтик, ест его и выплевывает спелые черные семечки в хрустальную вазу. – Почему я должна давать тебе, не понимаю?

– Я считаю, что ты… Как бы это сказать поточнее…

– А ты говори, как есть. – Она берет еще один арбузик и кусает его.

– Ты, ты, ты… Вы настоящая Русская Красавица.

– Да? Правда?

– Век воли не видать! Нет, честно, ай лав ю.

– Ладно. Тогда дам. Щас только арбуз доем.

А в самой бане Асм – уже пришел из школы – трет спину Иг Волгу. Кум сидит на лавке с намыленной головой.

– Зона психически перегружена, – говорит Ди Ас. – Ни – слово на х – практически, не соображают, что делают. Ликвидация давно назрела.

– Я уже начинаю верить этому бытописателю Борису Парамонову, – говорит Иг Вол. – Все, в общем-то, пидарасы.

– Вы там чего хотите говорите, – выплевывая мыло высказывается Кум, но я все равно первый в очереди на Гарри.

– И тебе не стыдно, Малиновский? – говорит Асм. – Ведь Игорь не просто наш гость. Он Проверяющий.

– Ладно, ладно. Я пошутил. Чего не скажешь… – Он окунает голову в таз с водой. Потом с шумом отфыркивается и говорит: – Да всем хватит сегодня. Там Сонька Золотая Ручка в предбаннике телевизор смотрит. В случае чего она может за всех отработать. – Слово на букву Е!.. – я вам скажу… как швейная машинка.

– А как это? – спрашивает Иг, поворачивая голову.

– Ну, и как Зингер, и как Мерседес.

– Вместе взятые, что ли?

– И вместе, и по очереди. Как хочешь.

Они моются и не торопятся. Впереди у них вся ночь.

Камилла Палья лежат на кровати в санчасти. Рядом на стуле Александр Генис. Он держит руку Камиллы и считает пульс.

– Сколько? – спрашивает она.

– Тридцать восемь и восемь.

– Сколько?!

– Простите, я не то сказал. Просто задумался. Может быть свет включить?

– Не надо. Так лучше. – Камилла Палья тяжело вздыхает. – Не могу понять, как это может быть, – говорит она.

– Я думаю здесь все психически заострено, – говорит Александр Генис, – как говорит наш ученый психолог, начальник этой Зоны. Она изжила себя.

– Кто?

– Зона. Вы понимаете, у нас в Америке всё занижается. Например, вам показывают кино, а вы говорите: телевизор. Здесь все наоборот. Человеку показывают палец, а он почему-то считает, что это – слово на букву х.

– Все равно мне непонятно, как это можно делать миньет, и тут же пить чай. Прямо сразу же, в одной сцене. Тут же заключать сделку и продавать нашу Родину. Невероятно. – Она опять вздыхает. – И да, – добавляет она, – если в эту душную ночь вы решили трахнуть меня, то знайте: это невозможно. Есть преграда…

– Она всегда существовала, – быстро говорит Александр. – Но сначала вы. Говорите.

– Я Бесполая Инопланетянка.

Александр уже готов был сказать:

– Я тоже. – Но он только закашлялся на полуслове.

– Я Бесполый Абориген, – медленно произносит Генис.

– Нас не запихать в одну кров… в одну сцену, – поправляется девушка.

– Мы можем занизиться по-американски, – говорит Александр. – И будем оба Аборигенами.

– Или завыситься по-русски, – говорит Камилла Палья. – И быть Инопланетянами. – Камилла протягивает вторую руку. – Посчитай, сколько сейчас у меня пульс.

– Нормальный, – отвечает Александр.

– Сколько точно?

– Тридцать шесть и шесть.

Они начинают тихонько тереться друг о друга. Не помню точно, но кажется, как стеклянная палочка и мех. В палате и без света становится все светлее и светлее. Заходит санитар. Между телами возникает вольтова дуга. Сноп искр ослепляет и оглушает санитара. Он падает без чувств. Александру кажется, что он летит вместе с любимой женщиной по Временной Трубе. Цель ясна. Это Семнадцать. Где? Где это? Дверь в Заветный Ноев Ковчег? Это же сумма цифр на двери моего дома, – в ужасе понимает он. – Ведь там его могут ждать жена и дети.

Радзинский со слезами на глазах просит Пелевина и Сорокина изменить тот лист сценария.

– Ну, пожалуйста, впишите Гарри Поттера. Они же меня убьют.

– Убьют не – слово на е с приставкой: вы – шутит Владимир.

– Ну, надо же! – разводит руки в стороны Виктор. – Все хотят Гарри Поттера. Чё тогда врать, что он неживой.

– Да он живее всех живых, – говорит Владимир. – Затмил даже Джона Леннана.

– В очередь, сукины дети! В очередь! – громко говорит Виктор и захлопывает перед носом каптерщика дверь.

Опальный драматург садится на пол у двери, вынимает из кармана окурок сигары и долго причмокивает, пытаясь раскурить ее.

– Мне кажется, я сам становлюсь вампиром, – говорит сам себе Радзинский. Ему кажется, что он приподнимается на полом. – Я Варенуха! – кричит он.

– Что он там болтает? – говорит Виктор.

– Есть, наверное, хочет, – говорит Владимир. – Может, дать ему банку тушенки?

– Дай.

Владимир приоткрывает дверь и просовывает в щель большую банку американской тушенки.

– А нож? – облизываясь, спрашивает драматург.

Ему подают складной нож с ложкой и вилкой и пачку галет.

Банка большая, в ней много мяса и вкусного, тающего во рту белого жира. Она быстро убывает. Из двери ему бросают упаковку баночного пива Бавария.

– Спасибо! – кричит Эдик. – А то я забыл сразу вам сказать.

– Не за что. Не за что, амиго. Это тебе пришла посылка от Американского Президента.

– Почему вы не передали мне ее всю?

– Не положено. – Таков был краткий ответ из-за двери.

– Больше он ничего не просил мне передать? – Эдик заглянул в пустую литровую банку и облизал ложку.

– Нет. Он только написал, что ты избавил его от чувства вины перед собственным народом.

– Да, конечно. Непонятно только почему?

– Потому что каждый сам отвечает за свою историю, – послышалось из-за двери. – Теперь отвечать придется нам.

– Пусти козлов в огород, они всю капусту захватят себе, – говорит негромко Эдик. – Все мои мысли используют.

– Что он там опять бормочет? – спрашивает Виктор.

– Говорит, что мы не даем ему ни тушенки в достаточном количестве, ни бумаги, ни капусты. Он мог бы и сам все написать, – говорит, как переводит Владимир Сорокин.

– Ладно, дай ему сто долларов и сигару, – говорит Виктор Пелевин. Он берет, и сам выносит Эдику сто баксов и настоящую Гаванскую сигару.

– Зачем мне сто долларов? – спрашивает Радзинский. – На лоб, что ли приклеить? Все равно завтра всех расстреляют.

– Ладно, давай сюда деньги, – говорит Виктор. – Оставь себе только сигару. А мог бы на эти сто баксов купить себе у нас еще одну Гаванскую сигару, – добавил Писатель и скрылся за дверью.

Эдуард очень расстроился из-за того, что отдал этому Пелевину последние деньги. Он сказал:

– Ну, настоящие козлы эти Писатели.

– Козлы! – крикнул он.

Писатели безмолвствовали. Они писали продолжение. К утру тема должны быть закрыта.

Анка спала, положив одну руку на пулемет.

– Счастливая жизнь у нас наступит завтра, – мечтательно сказал Пустота. Он лежал на спине и смотрел на далекие звезды. Небо было ясным. Ни облачка. – Перебьём на – слово на х – всех – слово не е с й на конце.

– А ты сам-то сейчас трахаться не хочешь? – спросил Василий Иванович.

– Сегодня я бы еще потрахался, – говорит Петька. – Только с кем?

– С кем, с кем? Ну не со мной же. – Слово на букву е с приставкой: вы – вот Анку-пулеметчицу.

– Вы серьезно? Вы не обидитесь?

– А что мне обижаться? На что? Я с ней детей крестить не собираюсь. Она ведь Бесполая.

– А как вы тогда мне предлагаете ее трахнуть? Я не понимаю.

– Я ничего тебе не предлагал, – отвечает Зю.

– Ну вы только что сказали, чтобы я ее – слово на е с приставкой: вы. – Разве это?.. – Анп приподнялся на локте.

– Да я просто так сказал.

Нинон резко всхрапнула, почмокала губами и сказала, как будто и не спала только что:

– Прекратите болтать на – слово на х. – Какие из вас – слово на ё. – Вам только на митингах речи толкать. Другие взяли бы да давно трахнули.

– Но как?! – хором воскликнули ребята. Но Нинка ничего не ответила. Она уже опять спала.

– Как? – опять повторил Анп.

– Да брось ты голову ломать, – сказал Зю. – Болтает она спросонья не подумавши всякую чепуху. Ты лучше подумай о том, чтобы она завтра нас самих к стенке не поставила.

– Надо найти вертолет на всякий случай.

– Да откуда тут вертолет? – спрашивает Зю.

– У Молчановского должен быть вертолет, – говорит Анп. – Он без запасного варианта отхода не работает. Узнать бы только, где он заказал аварийную посадку.

– Ну, и где, ты думаешь?

– Василий Иванович, ты у нас стратег. Подумай, где лучше всего может приземлиться вертолет?

– Считаю, эта крыша самое подходящее место для быстрого приземления и отлета.

– Значит, мы правильно здесь лежим, – говорит Анп.

– У нас очень выгодная позиция, – говорит Зю.

– У нас всегда самая выгодная позиция, – говорит Анп.

– На этот раз ты совершенно прав, Пустота.

Нинка хрюкает во сне, перехватывает руку на пулемете и говорит:

– Да прекратите вы болтать – слово на б – наконец. Выспаться не дадут перед боем. Только секс да стратегия с тактикой у них на уме. – И добавила, уже опять засыпая: – Да как бы смыться побыстрее потом. Никуда вы от меня не денетесь. Мы связаны одной веревочкой навеки.

– Неужели это правда? – ужаснулся Петька.

– Не думай о плохом, – сказал Чапаев. – Утро вечера мудреней. Давай спать лучше.

Сноска:

Джон Леннан – товарищ Эстэлин в роли Ле-Нина.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ В ОКОПАХ ЭСТЭ

Красная Армия быстро прошла по Польше, Венгрии, Болгарии, Югославии, Албании и с тяжелыми боями заняла Берлин. Штирлица даже суть не расстреляли. За что? Сейчас вы узнаете за что. Дело в том, что пока наши маршем шли по Европе и занимали Берлин, немцы несколькими дивизиями обошли русские отряды и захватили Город Эстэ. Во главе немецких армий стоял человек с загадочной фамилией Борман. Тогда еще никто не знал, кто это такой. Долго держался Город Эстэ. Но погибли все, кто мог. Два миллиона человек. Почему Красная Армия не пришла на помощь городу? Этот вопрос задавали многие. Но вразумительного ответа не нашел никто.

Товарищ Эстэлин послал конницу Бидо. Уж очень Бидоннафф просил:

– Дайте, пожалуйста, отличиться, товарищ Эстэ. – А то все Ракассавский да Зюкафф. Я тоже должен проявить себя в этой войне. Дайте!

– На! – И скоро конница Бидо подошла к Эстэлину. На что мог надеяться Бидо – непонятно. Вероятно, герой Гражданской войны думал, что Эстэлин будет взять также не трудно, также возможно, как Берлин.

– Товарищ Бидо, город окружают сорок девять дотов с нашей стороны, – доложил комдив товарищ Конев. – Что будем делать?

– Брать будем, – ответил командующий Эстэ фронтом.

– Конница не пройдет пулеметы, – сказал Конев.

– Может, у кого и не пройдет, а у меня так прямо проскочит. Начинаем в четыре утра.

Атака не была неожиданной. Немцы откуда-то узнали время наступления. Каждый эскадрон потерял половину людей и лошадей в этой атаке. На следующий день еще половину половины. А в третьей, ночной атаке погибли остатки армии Бидо. Почти никого не осталось. Не взял маршал этот город. Он вернулся в Берлин в ставку товарища Эстэ.

– Зачем плохо воюешь, Бидо? – спросил товарищ Эстэ. – Пачиму узе не взял город? Город Эстэ не взял.

– А что я мог сделать? А, товарищ Эстэлинг? Всех людей положил, а взять не смог.

– Так думать надо было, а не просто так лезть под пули. Ты военачальник Бидо? Или так только, пуля из говна? – Эстэлин закурил сигарету Мальборо с табаком Герцоговина Флор. – Я Берлин взял, – добавил он и поднял указательный прокуренный палец вверх.

– Так у тебя, Лэн, шпионов-то сколько! У меня шпионов не было.

– И это плохо. Очень плохо. Возьми себе шпиона, настаящего разведчика. Возьми себе Фишера-Абеля. – Эстэ выпустил колечками струю ароматного дыма. – Хотя у тебя армии узе нет. Значит, настаящий разведчик тебе узе не нузен.

– А я теперь что буду делать, а Лэн?

– При мне будешь, дарагой.

– А что я при тебе буду делать?

– Советы давать узе.

– Как я могу давать тебе советы, а Лэн? Ты такой! Умный.

– Да… узе… Я узе не так умен, как раньше. Паэтаму мне нузен, такой старый таварищ, как ты. Я буду чувствовать себя таким же умным, как и раньше.

– Разреши, товарищ Лэн, дать тебе сразу один умный совет. Пошли на штурм Города Эстэ Раки. А камиссаром Никиту Хрущева.

– В чем смысл? А?

– Ну, во-первых, надо, чтобы Раки немного сломал себе…

– Зубы?

– Нет, не зубы. Ты же знаешь, Лэн, он – слово на букву е с приставкой: пере – всех высокопоставленных немок.

– Ну знаю.

– Думает, что он половой гигант. Вот я и говорю: пусть – слово на букву е с приставкой: по – со Эстэградом.

– Логично. Ну, а Никитку-то зачем с ним посылать?

– Вы знаете, о чем он мечтает? Он хочет сделать из вас Железную Маску!

– Это как? Зачем?

– Ну, как зачем? Сам сядет на ваше место…

– А меня расстреляет?

– Нет.

– Утопит?

– Нет же.

– Сожжет?

– Ну, нет! Как вы не понимаете? Он хочет заключить вас в крепость на необитаемом острове… А чтобы никто точно вас не узнал, одеть Железную Маску.

– Куда? – все еще не понимал назревавшей ситуации Лэн.

– На жопу! Впрочем, прости, Лэн. Че ты не понимаешь?! У тебя, чё, Паркинсон, в натуре?

– Ну не злись, не злись, друг. Скажи по-человечески, куда и зачем будут одевать Железную Маску?

– На лицо! На твое лицо, Лэн. Он хочет, чтобы тебя никто не узнал в тюрьме. Даже сами тюремщики.

Лэн долго думал, искурил три сигареты Мальборо подряд. Дыму! Как в пивной. Наконец, он вымолвил:

– Добрый человек. Добрый человек, пусть едет с Ракассавским.

Уже через день Рокки двинул свою мотопехоту к Эстэ. У него была наложница. Рокки не мог с ней расстаться и взял с собой. Звали ее Катька. Она была чистокровная немка пятнадцати лет. Катька посоветовала Рокки не лезть, как Бидо напролом.

– Надо придумать какую-то хитрость.

– Какую? – спросил Славик Ракассавский.

– Я знаю немцев, – сказала Екатерина. – Надо дать им…

– Сосиски с капустой? Не могу. Мяса нет. Бидо законсервировал всех павших в боях под Эстэ коней.

– Он сделал из них тушенку? – удивилась Екатерина. – Настоящий Микоян.

– Да, с ним был Микоян. Тот ни одной лошади не пропустил.

– Нам он не нужен.

– Нам хватит и Никиты Хрущева.

Они придумали пригнать на передовую сто женщин. Пятьдесят нам, пятьдесят им. Пока немцы развлекаются, наши возьмут доты. Вроде бы, как это можно? Пока немцы трахают своих немок, наши-то тоже будут трахать своих пятьдесят баб. На это Катька логично возразила:

– Что нам хорошо, то им крах.

Можно бы, конечно, набрать и побольше дам. Да где их взять? И этих-то еле-еле наскребли. Товарищ Эстэ в Берлине даже поразился:

– Куда ему столько?

– К трехмесячной осаде готовится, – сказал Бидо, – побоялся идти на штурм.

– Да нэт, – ответил товарищ Эстэ, – у него всего одна неделя для взятия города. Кэт что-то придумала.

На что Бидо резонно ответил:

– Придумала немка Кэт, а выполнять-то будет русский Никитка.

Так и вышло. Никита серьезно занялся математикой. Пятьдесят дам он отправил в совхоз Целинный, а вместо них Председатель, китаец Мао, поставил Комиссар-Интенданту Хрущеву пятьдесят китайских коз. Ведь в чем смысл-то, рассуждал Никита. Если и русские, и немцы будут трахать баб в своих блиндажах, то не только немцы утратят бдительность, но и русские не захотят идти в атаку.

– Дадим нашим коз вместо женщин, – сказал Никита Сергеевич своему помощнику полковнику Хижняку. – Скажешь бойцам, что в случае гибели завтра утром на поле боя, я имею в виду, если кто-то сможет закрыть амбразуру дота своей грудью, его коза будет послана жене и детям. У кого нет жены, ближайшим родственникам.

– А если, кто сможет дот закидать гранатами? – спросил Хижняк. – Тому чего? Может орден какой-нибудь. Али медаль?

– Наградой тому будет возвращение к своей козе, – сказал Никита Сергеевич. – Пусть – слово на е – дальше.

– А вы думаете, они их трахать будут? – сначала вроде бы схватился за голову Хижняк.

– Конечно. В этом все дело, – сказал Никита Сергеевич. – Наши люди – слово на е – всё, что движется. А уж коз-то! Тем более.

– Ну не знаю, не знаю, – Хижняк почесал себе затылок под фуражкой.

– Кстати, – Хрущев развернул карту, – дотов у нас сорок девять, а женщин пятьдесят.

– Да, одна лишняя.

– Приведешь ее ко мне. И коз у нас пятьдесят…

– Мне не надо, – поспешил отказаться Хижняк, – я все равно не буду ее есть.

– Почему?

– Мясо жесткое.

– Ну…

– Нет, нет, спасибо.

– Тогда отдай ее…

– Командующему?.. – Хижняк оглянулся назад. Не подслушивает ли кто?

– У него своя коза есть. Стратегическая. Уж не знаю, как она там по-немецки задумывала, а получилось так, как получилось.

Хижняк сказал:

– Хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

– Ошибаешься, парень, – сказал Никита. – Такой поговорки не существует. И никогда не существовало. И добавил: – Хотели, как лучше, и получилось, как лучше. Для себя. А вот для других, это, действительно, как всегда. Разбираться надо. Знаешь что, отдай эту пятидесятую козу тому парню, что сидит на губе.

– Он пойдет под трибунал, – сказал Хижняк, – за то, что не смог сегодня утром уничтожить учебный дот. Парень побросал все гранаты и не попал в амбразуру. Ему кричат: закрой амбразуру своей грудью! Закрой амбразуру своей грудью! – Полковник попросил у комиссара сигарету Кэмел. Никита курил Кэмел. Нельзя же всем курить Мальборо, если товарищ Эстэ курит Мальборо. Это бесполезное лицемерие. – Она же учебная! Все кричат ему, что пулемет стреляет холостыми патронами, закрой его своей грудью. Ну, как положено. А он соссал. Не понимаю…

– Я все знаю, – сказал Никита, – отдай ему пятидесятую козу.

– Но…

– Никаких но. Здесь я отвечаю за воспитание членов будущего коммунистического общества. Я сказал! Никаких НКВД. Мой приказ – утром он пойдет в атаку пятидесятым истребителем дотов. Дай ему эту козу.

– Сейчас?

– Прямо сейчас. Кстати, как его фамилия?

– Вовка Матросов.

Парень осмотрел козу – ничего, белая.

– Что с ней делать? – подумал Вова. – Съесть? Нет, пошлю лучше домой. Там, наверное, еще есть нечего. Пока-а немцев научат работать по-русски!

– Чистая, – сказал Вова. – А зачем тогда выдали одеколон?

Он долго смотрел на козу. Все не мог решиться. Но все-таки отодрал ее. Ведь при взятии Берлина немок ему не досталось. Многих немок угнали на работы в Россию. Другие разбежались, кто куда. Одни в соседние государства, другие в Америку успели уехать, некоторые даже в Израиль. Как это ни странно многие немки оказались еврейками. Рота Матросова стояла в предместье Берлина. А там женщин осталось еще меньше, чем в самом Берлине. Практически всего одна на всю роту. Стояли большие привычные русские очереди. Тут особенно не потрахаешься. Ну, то есть получилось… как всегда. Как хотели, так и получилось. Поэтому Вова подумал, глядя на козу:

– Тут без вариантов.

Не спал Вова всю ночь. Да и была-то она совсем короткой. Пошли наши в атаку в четыре утра, как обычно.

Сорок девять рот пошли в атаку. Первый вал захлебнулся. Никто не смог забросать свой дот гранатами. Немецкие пулеметы близко не подпускали, это раз. И амбразуры были глубокие, это два. И в-третьих, у германцев были в дотах запасные пулеметы. От простого повреждения одного пулемета, дот не перестал бы стрелять. И многие пулеметы были повреждены взрывами, но их заменили новыми, и атака захлебнулась. Уже через два часа Рокки, как новый Наполеон, приказал опять атаковать.

– Главное, нельзя дать немцам опомниться, – сказал он.

– Гранат, практически больше нет, – сказал начштаба, а зампотылу это подтвердил.

– Гранаты подвезут только завтра, – сказал зампотылу. – Может быть, отложить атаку до послезавтра. Или хотя бы до завтра?

– Ты – слово на б – командуй у себя в тылу помидорами, огурцами и картошкой…

– Кстати, завезли капусту, – не кстати вставил зампотылу, подполковник Григорьев. – Можно бы было сделать рагу из овощей или солянку.

– В атаку! – рявкнул Рокки и посмотрел на свой Ролекс. – Через полчаса. И чтобы замолчали все немецкие доты. За каждой ротой поставить отделение НКВД! Грудями… грудью – слово на б – закрыть все пулеметные гнезда.

– Я сам поведу дивизии в атаку, – сказал Ракассавский.

– Нет, не надо, – сказал начальник штаба, – это уже было. Бидо водил полки в атаку и был ранен в руку. А матросов полегло!.. Немеряно.

– Я пойду в атаку, – сказал зампотылу, подполковник Григорьев.

– Не стоит, – сказал начальник штаба.

– Да пусть идет, – сказал Рокки, – хоть пороху понюхает.

Через полчаса роты пошли. Командарм смотрел за атакой через перископ с наблюдательного пункта.

– Че-то я не пойму, – сказал Ракассавский, всматриваясь в поле боя, – где, мать вашу, пятидесятый? Или он уже убит? Я же приказал прикрывать истребителей пулеметов.