Текст книги "Семнадцатая карта (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Что это значит? – спрашивает Игорь.

– Очевидно, это означает, что детский голос взрослый изобразить не в состоянии. Один взрослый не может.

– Это ужасно, ужасно. Какой ужасный перевод. Нельзя ли обойтись без кордебалета? Пусть лучше Жирик один носится по сцене.

– Вот замена. – Это сказал Эдуард Радзинский. Он протянул лист а-4.

По новому продолжению вместо детских переводчиков на сцену выходит сварщица в зеленой брезентовой робе. В каждой руке у нее по держателю, с зажатыми в них электродами. Дама кидает на лицо защитную маску и соединяет между собой электроды. Сноп искр попадает в пробегающего козла. Он хрюкает, отпрыгивает в сторону и замирает.

– Вопрос первый и он же последний, – говорит девушка из-под маски, обращаясь к Волку в Овечьей шкуре – хотя совершенно очевидно, что шкура у него Волчья. – Сколько получали юные сварщицы в СССР? Я думаю, что десять тысяч долларов в месяц. А вы? Итак, даю вам для размышленья одну минуту. Время пошло.

– Он немой! – крикнул записной стукач из седьмого отряда.

Волк в Овечьей шкуре сказал только одно слово:

– Дура!

Сварщица очень удивилась. Она сказала:

– Это был очень простой вопрос. Я думала, что так все думают. Если ты не слышал даже о таких вещах, я думаю, тебя надо принести в жертву.

Она щелкает электродами. Искры осыпают Жи.

Сажи обращается к залу. На крышу, где засел Зю с Ниной и Анпом не смотрит.

– Принести этого козла в жертву?

Никто сразу не решается опустить большой палец вниз. Она опять высекает фонтан искр.

– А я думала, так все думают.

Народ безмолвствует.

– Ну что ж. Я продолжаю думать, что все так думают. Поэтому поджарю этого козла, захватившего чужую славу, на вольтовой дуге. – Она бежит за Жи, высекая искры электродами. – И эта скотина не знает даже, что в СССР была зарплата десять тысяч долларов в месяц. – А я-то думала, что все так думают! – Сварщица в черной маске пытается догнать козла и ужалить его искрами.

– Тяжелый случай, – вздыхает Александр Генис.

– Но все же это лучше, чем детский порноперевод. Никакой понос так не пахнет, как пахло на этом сеансе жопоговорения. Я правильно произношу? – Камилла Палья поворачивается к Александру.

В подвале Татьяна Милюстиновна сечет Джоану Роулинг.

– Вы запорете ее насмерть, – говорит прохожий и исчезает в полутьме подвала.

– Это ты про кого написал? Кто это был? – спрашивает Сорокин.

– Этот прохожий, ты имеешь в виду? – в свою очередь спросил Пелевин. – Это гражданин Слапи.

– А что он там делает?

– Он там занимался культрегерством.

– Над кем?! Над мышами, что ли?

– Вероятно.

– Может изменить это имя как-нибудь?

– В худшую сторону? Невозможно. Что может быть хуже, чем Слапи?

Ужастиловна продолжает истязать Даму в Красивой Одежде. На заднице Джоаны материал уже треснул.

– В последний раз спрашиваю, сука, где в этом – слово на букву е – романе динамичный сюжет?! Столько разговоров! Сколько разговоров! Я, дура, думала, что здесь у нас увлекательный, развивающийся, динамичный сюжет. Ничего подобного! Ладно. – Она села, закурила, отдохнула, потом взяла новую розгу. – Ладно, – опять сказала учительница.

– Теперь скажи сучка, где тут у нас живые образы? А? Или ты покойников изображала?

– Это другой мир. В нем не может быть живых образов, – сквозь слезы отвечает миссис Роулинг. И вообще, живой образ существует только у Идола.

– Заткнись! – Татьяна затянулась и в бешенстве крикнула:

– Ах ты – слово на букву б – говорливая! Ладно. Если ты не ответишь мне вразумительно на третий вопрос, запорю насмерть.

Где в этом запутавшем нормальных пацанов… я хотела сказать, нормальных людей, романе, – Ужастиловна со злостью выругалась, – слово на б. – Я спрашиваю тебя, где искрометный юмор?!

Ничего. Ни-че-го! Ни увлекательного, развивающегося, динамичного сюжета, ни живых образов, ни искрометного юмора. Фантастика.

– Послушай, давай по-хорошему. Расскажи мне всю правду. Как это у тебя получается?

Джоана Роулинг только плачет. Не только задница, но и спина у нее располосована солеными розгами.

– Ты будешь говорить? Нет? Ну ладно же. Я буду месяц кормить тебя щами, кашей и киселем. Ты поняла? Ты у меня срать будешь живыми образами, динамичными сюжетами и искрометным юмором. – Ты поняла? Никаких сраных гамбургеров больше. Хватит обманывать нормальных паца… нормальных людей.

Появляется Андрюха Мараев. Он поймал Гарри Поттера и тащит его за собой. Ужастиловна зажимает голову Гарри между своих столбовидных ляжек, а Мараев поднимает подол своего одеяния и пытается вставить репку в голую задницу Гарри Поттера. Гарри кричит и пытается увернуться.

– Ну что ты орешь, как будто тебя режут, мальчик? – участливо-насмешливо спрашивает Татьяна Милюстиновна. – Че ты орешь? Ты же пидор из седьмого отряда.

Кстати, твоя мать от тебя отказалась. Она называет себя твоей теткой. Почему? Она говорить не хочет. Ну свинство – слово на б! – Давай – слово на букву е – его, – говорит она Лехе Мураеву.

– Не могу.

– Почему?

– Я чувствую, что это литература.

– Чем ты чувствуешь? Пока учился в МГУ, у тебя, наверно, там все мозги вышибли?! Дай-ка я сама.

Ужастиловна привязывает к огромным ляжкам гелевый реалистик с вибратором и вставляет его Гарри Поттеру в задницу. Он кричит, пытается прыгнуть вперед, но Ужастиловна только крепче хватает его за талию и задвигает реалистик до конца.

Андрюха руками пытается поднять свою вялую репку. Идет к Джоане, раздвигает кровавые тряпки и ложится на зад миссис Роулинг пухлым животом. Он трахает сначала ее, потом они меняются и Татьяна вставляет реалистик Джоане, а Андрюха, наконец, добирается до зада Гарри Поттера.

Татьяна, наконец, устала. Пот с нее катится ручьем. Она садится и курит. Андрюха еще полчаса продолжает мурыжить Гарри Поттера. То поставит его головой к стене, то повернет в сторону тетки, а сам упирается пятками в стену, то повернется голым жирным задом к Татьяне Милюстиновне.

Может он хочет, чтобы я и его – слово на е с приставкой: вы? – Да ну его на – слово на букву х – я устала. Это какие же нервы надо иметь, чтобы вести диспут с этими черствыми америкашками? Гамбургероеды! Теперь срать неделю не будете.

Ряды деревьев около клуба, напротив туалета. Сонька Золотая Ручка вышла от Эля и скоро приблизилась к Комби. Он слушал умные речи Соленого.

– Надо полностью уничтожить заросли конопли, – говорит Соленый.

– Мы не можем сделать это сразу, – говорит Комби. – Но процесс пошел. Пошел, пошел.

– Ну, где он пошел? Вы хотите привить Антоновке побеги конопли, а говорите, что процесс пошел. Конопли не будет, да. Но ведь на яблонях побеги конопли останутся. Дальше, больше. Везде будет одна конопля! Как вы не понимаете?

– Мы не можем сразу ликвидировать коноплю. Она идет на бартер. Где, например, мы вот сейчас возьмем новое оборудование для производства Родины?

– Что же это получается, по-вашему, не будет конопли, не будет и Родины? – спрашивает Соленый.

– Да. Как это ни печально. Но на сегодняшний трезвый день это именно так. Вы, товарищ Соленый, призываете нас – слово на букву х – знает к чему. Надо же думать, прежде чем говорить. Я тоже могу сказать, что давайте сеять только яблони и груши. Да это романтично. Расцветали там яблони и груши, поплыли…

– Не поплыли, а уже приплыли, – перебивает Председателя Зековского Совета внезапно появляющаяся из-за толстой ветвистой яблони Сонька.

– Что вы хотели? – высокомерно спрашивает Соленый.

– Это я, – говорит Сонька Золотая Ручка.

– Ну кто ты, кто ты?! – в запальчивости спрашивает Соленый. Он хотел добавить: – Валютная проститутка? – Но не успел. Сонька его опередила:

– Я ваша Родина.

– Ну, что вы несете, что вы несете?!

Комби почесал за ухом и сказал:

– Вероятно, ее двойник Береза и ее дружок Эль как-то смогли приобрести значительную часть акций нашей Родины.

– Не значительную часть. У нас контрольный пакет.

– Во – слово на букву б! – Комби хлопнул себя по коленке.

– Что случилось? – спросил Соленый.

– Эти карманные полудурки Исрак с Бамбурой продали все акции нашей Родины. Чего они испугались?

– Я думаю, они сначала поверили этой даме-академику, что доллар рухнет через две недели, а теперь…

– Не думаю, что дело только в этом, – сказал Комби. – Значит, есть какие-то проблемы у нашей Родины.

– А с другой стороны, Береза не стал бы скупать эти акции будь они совершенно убыточны, – сказал Соленый.

– Не все так просто, – Комби забегал, как заведенный по дорожке между яблонями и грушами с привитыми побегами конопли. Сонька в это время в беседке заваривала цейлонский чай с васильками. – Береза ведь может купить, а потом продать. Надо быть поласковей с Сонькой. Только она может сказать, когда надо продавать нашу Родину. У нее ведь контрольный пакет.

– Эх, хорошая водяра! Жаль, – воскликнул Соленый. – Сам бы пил. Жаль пришлось завязать в Горьковской ссылке. Язва открылась на нервной почве.

– А че такое?

– Вранье кругом. Надоело слушать. – Слово на букву Б – идолопоклонство. Да, пожалуй, и – слово на букву б-то – нет, одно идолопоклонство.

– Академики, идите сюда! – крикнула Сонька из беседки, – чай готов.

Оба приблизились к беседке. Сели, прихлебнули чайку с пастилкой, с яблочной шарлоткой. Сонька подняла ногу. Она так и не надевала трусы.

– Ну, кто первый? А может вместе? Я, между прочим, без трусов.

Комби вздохнул. Он сказал:

– Мне кажется, вы всегда без трусов. – И добавил: – Я не буду.

– Я тоже, – сказал Соленый.

– Почему?

– А почему мы всегда должны трахать тебя после этого Предателя Демократии из туалета? – хорошим вопросом ответил Соленый.

– Во-первых, он не всегда меня трахает. Сегодня был только кунеленгус… Мы занимались изучением географии тела.

– А во-вторых? – спросил Соленый.

– А во-вторых, я ваш непосредственный начальник.

– А вы знаете, что было с Биллом за домогательство к подчиненным? – спросил Соленый.

– Да что вы меня все – слово на букву е с приставкой: за – сегодня с этим Биллом? Я сама, как Моника Левински. Налетай, подешевело! А то смотрите, плакала ваша доля в нашей Родине. Я не подскажу вам, когда надо от нее избавляться.

– Ох, грехи наши тяжкие, – сказал Соленый и полез к ногам Соньки.

Комби придвинулся с другой стороны.

Зю на крыше опустил бинокль.

– Эх, завалить бы их сейчас всех.

– Что там? – спросил Анп и потеребил лапками пулеметную ленту. – Давай сейчас шарахнем, а? Давай!

– Нельзя, – сказала Ни Андр. – Надо ждать.

– А чего ждать-то? – спросил Анп. – Мочим всех и дело с концом.

– Да заткнись ты, Петька! – Анка ударила его ладошкой по лысине.

– Она правильно говорит, – вздохнул Чапаев. – Тех, кто в туалете, мы замочить не сможем. – Надо ждать.

– А я бы все равно сейчас шарахнул, – сказал Анп. – Тех, кто спрятался в туалете мы бы потом прямо там и замочили.

– Э, нет, – покачала пальчиком Ни Андр., – ты не знаешь, насколько умен и хитер Береза. Это сам дьявол. Да и Предатель Демократии не так прост, как может показаться. Он может опять всех обмануть, и поднять народ, как Стенька Разин. Там еще этот – слово на букву е – карлик…

– Да, дахуя их там! – поддержал подругу Зю.

– А я хочу! – капризно сказал Петька и опять подергал пулеметную ленту.

– Да ты – слово на букву б – Пустое место, – сказал Зю.

– Одно слово: Пустота, – поддержала Чапаева Анка-пулеметчица, и опять хлопнула ладошкой по потной лысине второго номера.

Клуб. Музей восковых фигур. Из окна виден сад, беседка, где Мичуринец-Лысенко-Комби и Соленый нехотя – слово на букву е – Соньку Золотую Ручку. Виноградная лоза колосится сама по себе. А че ей будет?

Две Тети-Моти прогуливаются по залу, где выставлены Толстой Лев и Алексей, Достоевский, Чехов, Горький, Мандельштам, Блок, даже Аксенов и Солженицын. Хотя, между прочим, тоже кукуют на этой Зоне. Сейчас они ушли ловить раков. В зале тепло и уютно и страшновато как на кладбище.

– Когда я прихожу сюда, – говорит Тётя, – я как будто молодею. Меня очень утомляет загазованность Зоны.

– Я как будто приезжаю в свою родную деревню! – восклицает Мотя. – Воздух!

– Изумительный!

– Восхитительный! А какие люди! Среди них я чувствую себя комфортно.

– Я тоже, как будто среди своих близких товарищей, – Тетя проводит ладонью по щеке Льва.

Мотя гладит Алексея.

– Сейчас пишут романы за месяц, – говорит Мотя.

– А Лев Николаевич Толстой целый грузовик бумаги искромсал, прежде у него получилось что-то путное.

– А ты помнишь, что сказал Достоевский, когда проиграл все деньги в казино?

– Да, он сказал…

Тетя мягко прерывает ее. Она говорит, что знает, что сказал тогда Достоевский.

– А ты знаешь Ахматова говорила, что…

– Это интересно. Пастернак по этому поводу пишет…

– Великолепно. А Блок? Он ведь…

– Это все равно, что на самом деле увидеть…

– Совершенно верно. Абсолютно.

– Понимаешь, мне здесь очень комфортно, – говорит Тетя.

– А мне-то как! – говорит Мотя. – Я бы, кажется, и спала здесь.

– Кстати, некоторые говорят, что мы с тобой здесь трахаемся. Представляешь?

– Я, конечно, слышала об этом. Но ведь это же неправда. Они злословят.

– Злословят, ублюдки. Ты помнишь, как это сказано у Чехова в Вишневом Саду? Я, говорит…

– Да, великолепно. Это ответ всем гадам, которые пытаются…

Так они вдохновенно разговаривали друг с другом об известных им вещах. Совершенно не вдаваясь подробности. Ведь они были одни. Они всегда одни. А двоим родственным душам и так все ясно. Их же никто не подслушивает. Кроме меня.

Я постоял, постоял у двери, да и цапнул Тетю за пятку.

– Ах – слово на б – дурак такой! Зачем ты кусаешься?

Я говорю, ну чтобы обратить внимание.

– Да кто на тебя дурака такого будет смотреть! – опять воскликнула Тетя. Мотя молчала. У нее были такие вкусные ляжки. Я обнял одну из них… лапами и два раза лизнул сантиметров на двадцать выше колена. Она закричала.

– Ах ты, блудливый пес! Зачем ты меня всю излизал?!

Я говорю:

– Псы всегда блудливые. Они любят лизать…

– Жопу они любят лизать! – удачно вставила Тетя.

– А вы лижите памятники на кладбище.

– А что в этом плохого? – спрашивает Мотя. – Нам это нравится. Мы ведь общаемся с Толстым и Достоевским, как с живыми людьми. Чем это плохо?

– Это прекрасно, – говорит Тётя.

– Нет ничего прекрасного в том, чтобы принимать мертвых за живых, – говорю я и как бы нечаянно задеваю Тётю хвостом под коленкой. Она трясет ногой. Говорит:

– Щекотно – слово на букву б. – Не надо, прошу Вас. – Тетя погладила Льва по носу, гриве, усам и сказала: – И они не мертвые для нас, а совершенно живые.

– Они мертвые. Прекратите на – слово на х – бродить по кладбищу.

– А нам нравится, мы получаем от этого удовольствие, – говорит Тетя.

– Мы здесь дышим свободно, – говорит Мотя.

– Как вы не понимаете, – говорит Тетя, – это люди мертвые, а тексты их живые.

– А зачем тогда я кусаюсь?

– Да – слово на х – тебя знает, дурака такого, зачем ты кусаешься, – говорит Тетя.

– Не бывает так, – говорю я, – чтобы люди были мертвыми, а тексты их были бы живыми. Вы замечали, что даже на фотографии видно, если человек умер. Вокруг его головы появляется такая черная полоса. Тоже самое происходит и с его текстами. Они умирают, как умирает его фотография. Вы слышали, что в Античности не было даже голубого неба? Вы рассматриваете произведения Античных художников так, как будто они написаны или сделаны сегодня. А художники эти не видели даже голубого неба. Можно сказать, что это вообще… инопланетяне. А вы рассматриваете их, как себе подобных. Живых людей. Это Очевидная ошибка. Мертвый – не живой.

– А нам нравится, – упрямо сказала Тетя.

– Да, и очень, – добавила Мотя.

– Тогда я буду на вас лаять. – Они набросились на меня с кулаками, а я крикнул:

– Некрофилки! – и убежал.

Мичуринец-Лисенко-Комби потрогал Соленого за рукав.

– Слышь ты, Соленый. Эти гимназистки, наверное, подсматривают за нами из окна. Как ты думаешь?

– Вряд ли. Они в сексе ни бум-бум. – И добавил: – Недавно Мотя ходила в церкву.

– Зачем? – удивился Комби.

– Она спросила там сборник новелл Александра Меня, – засмеялась Сонька.

Ей говорят: – Империалистов мы здесь не держим.

Мотя бац и падет в обморок.

– Почему? – не понял Комби.

– Чего тут непонятного? – Сонька поворачивает голову к Комби. – Не ожидала Мотя, что в церкви нет Меня. Гимназистка. Не знает, что может быть в церкви, а чего быть там никак не может. Вызвали скорую, везут Мотю в травматологию. Капельница там, врач держит Мотю за руку. Она открывает глаза.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает врач скорой помощи.

Мотя поднимает голову, смотрит на врача в белом халате и опять роняет голову на подушку. Губы ее шевелятся.

– Что, что? – спрашивает врач и наклоняет голову к губам Моти.

Соленый думает, что вот, не хватало только секса в Скорой Помощи между больным без сознания и врачом Розенблюмом.

– Что, что?

– КПСС…

– Что?

– КПСС, – едва слышно повторяет Мотя, открывает и опять закрывает глаза, как будто увидела привидение.

Некоторое время все продолжают молча трахаться. Наконец Комби говорит:

– Не смешно.

– Так это не анекдот, милый, а жизненная правда, – ласково говорит Сонька. – Тут не до смеха.

– Экуминизм, – говорит Соленый. И повторяет: – Экуминизм, а не империализм.

– Вот я и говорю, – вздыхает Сонька, – не будут они за нами подсматривать через окошко из зала восковых фигур.

Главная сцена в летнем саду. Михалковский доваривает уху, на правом экране монитора только что прошел сеанс. Режиссер Мончаловский говорит:

– Вы только что посмотрели сеанс с Гарри Поттером в главной роли.

– Зачем вы заставляете актеров доводить дело до секса? – спрашивает Камилла Палья.

– Дело в том, что это актеры Голливуда, – отвечает Молчановский. – Они сами знают, что им делать. Они профессионалы. – И продолжает: – Между прочим, каждый по-своему с ума сходит.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Александр Генис.

– Ну, во-первых, никто еще не доказал, что социализм – это так уж плохо.

– А при чем здесь это? – спрашивает Камилла Палья.

– Ну, без этого, в общем-то, ничего не бывает. А во-вторых, насчет секса. Я лично считаю, что секса можно достичь намного проще.

– Что вы имеете в виду? – опять спрашивает Камилла Палья.

Молчановский снимает свой желтый велюровый пиджак, и протягивает его со сцены Камилле.

– Наденьте. Наденьте, наденьте!

– Что это? Ковер самолет? – спрашивает она, но все же поднимается с места и берет пиджак Молчановского. Хотя и с опаской.

– Надевайте, – говорит Молчановский. – Секс – это ведь не обязательно садо-мазохим, свингерство, или просто хоровая – слово на е. – Ну, что же вы?

Камилла Палья надевает желтый велюровый пиджак. Александр Генис галантно помогает ей.

– Ну, что вы чувствуете? – спрашивает Молчановский. – Чувствуется?

– А что я могу чувствовать? – пожимает плечами Палья. Но тут же начинает слегка подергивать плечами.

– Что? Как? – спрашивает Александр Генис.

– А вам действительно интересно? – спрашивает Гениса Камилла Палья.

– Да. Очень. Я запишу Ваше осю… Ваше осю… Ваще осю… Да что это со мной? Я имею в виду Ваше ощущение. Я запишу его и предложу потом Нашей Радиостанции Радио Свободы Чечни.

– А при чем тут Чечня?

– Мы свяжем ее со Свободой… осю… осю… осю…

Я имею в виду ощущения. Мы их свяжем.

– С чем?

– С Чечней.

– А при чем тут Чечня, я не понимаю?

– Чечня и Свобода… я имею в виду ощущения. Мы их свяжем. И это будет тема для Передачи.

Камилла Палья прекратила свой допрос. Оттолкнула Александра Гениса и сильней задергала головой и плечами. Она пустилась в темпераментный танец. Покрутилась, покрутилась, упала на землю и забилась в сладострастной истерике.

– Ну, я же говорил, – Молчановский победоносно указал на трепещущую в его желтом пиджаке знаменитую критикессу, – мой пиджак действует не хуже голых жоп Голливуда.

С поднятой вверх рукой режиссер сбегает со сцены и просит Александра Гениса помочь ему снять пиджак с измученной сладострастьем женщины.

Санчасть находится прямо за сценой. Выбегают врачи и уносят изнемогшую даму. Впрочем, врач там был всего один. А это были зековские санитары.

Михалковский начинает разливать уху. Точнее, раскладывает. Это ведь порционные судачки а ля натюрель, переложенные раковыми шейками и свежей икрой. На сцену опять выбегает кордебалет. Все в ужасе шарахаются. Ведущий говорит, что в антракте хотели показать Голливудский фильм про Трою.

– А переводить-то его надо, – говорит он.

– Не надо! – хором отвечает зал.

– Но как же без перевода?

– Нам не нужен на таких условиях перевод, – сказал парень, похожий на Элтона Джона в молодости. На спине у него надпись:

СЫН ТРУДОВОГО НАРОДА.

Все недоуменно переглядываются.

– Мы-то хотим смотреть кино, а не перевод слушать. Правильно? Какой бы литературный он ни был. Правильно? Вы спросите меня зачем надо так переводить? Я вам отвечу, почему так делается. Этим переводчикам все равно, что переводить. Что НИКО, что ПАРК ЮРСКОГО ПЕРИОДА, что МАТРИЦУ они переводят, как фильм Девчата и Кавказскую Пленницу. Бетховена они переведут, как писк лопаты по стеклу. Это будет изображать музыку.

Все сначала раскрыли рты, потом начали есть судачков, переложенных раковыми шейками и свежей икрой. У кого черной, а у кого красной.