Текст книги "Танцы в лабиринте"

Автор книги: Владимир Болучевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

11

– Лиза, – Леон вошел на кухню, где, пригорюнившись, сидела девушка. – Вы вот что, хватит грустить. Вам, наверное, душ принять нужно. Пойдемте, я покажу, где что находится, и полотенце чистое дам. У вас голова не кружится?

– Нет, – ответила, вставая, Лиза.

– Не тошнит?

– Нет.

– Вот и хорошо. Здесь туалет, – проходя по коридору, он указал рукой. – Но это вы, наверное, уже поняли…

– Пардон, – пожал плечами Анатолий.

– Здесь ванная. – Леон включил в ванной свет и, увидев сваленные в кучу на полу свитер, рубашку, джинсы и трусы, громко сказал, обернувшись в коридор:

– Рим, это не ваши, случайно, вещи здесь… висят?

– Где? – выглянул из спальни завернутый в простыню Рим.

– Да вот. Тут.

– Ой… видимо, я… Здравствуйте, – кивнул он девушке.

– А носки вы надели, чтобы ноги на холодном полу не застудить?

– Ага… наверное.

– Давайте, забирайте. Барышне необходимы гигиенические процедуры.

– Да… я сейчас, – Рим, путаясь в простыне, одной рукой неловко сграбастал свою одежду и вернулся в спальню.

– Вот здесь, – продолжал объяснять Леон, – шампунь. А вот вам щетка зубная. Не сомневайтесь, она новая. Я вчера буквально купил, упаковку только сразу выбросил, а пользоваться еще и не пользовался. Ну? Разберетесь?

– Да, – кивнула девушка, – спасибо.

– Ну вот и отлично. Удачи. А потом поедем на острова. Погода-то замечательная! Да, Лиза, вы только дверь не запирайте, мало ли что… все-таки у вас травма головы, вдруг плохо станет. Что ж мне, прикажете дверь выламывать? И нечего так на меня смотреть. Доктор – не мужчина, его стесняться нечего.

– Художник, между прочим, тоже не мужчина, – выглянул из-за его спины Анатолий. – Обнаженное женское тело для него лишь натура, достойная запечатления. В мраморе. Раздевайтесь, Лиза, раздевайтесь.

– Толя, – как бы невзначай обронил Леон, – а вы, кстати говоря, гонорею свою долечили?

– Фу, как неспортивно… – фыркнул мгновенно уничтоженный соперник и ушел на кухню.

– Леон притворил дверь ванной.

– Ну вот… – вышел из спальни одетый Рим. – А… ничего, если я потом тоже умоюсь?

– Вчера вы у меня позволения не спрашивали.

– Ну… то вчера, а то – сегодня.

– Послушайте, Рим, а как же так вышло, что вы в Душанбе вчера не улетели? – Леон направился на кухню.

– Да нет… все наоборот…

– Как это «наоборот»?

– Мне не лететь, а провожать нужно было. Родственника. Вот… он как раз вчера здесь и был.

– А мне показалось, что он никуда лететь не собирался. Что он вообще во Франции живет. Или я что-то не так понял? Зачем ему в Душанбе?

– Да нет… ох… – Рим присел на табурет, облокотился локтем яа стол и положил подбородок на ладонь.

– Стой! Не двигайся, – встрепенулся Анатолий, – так и сиди! Сейчас ваять стану. Знаешь, как будет называться? «Запоздалое раскаяние…» Ничего, а? Не, ну ничего?

– А откуда это у вас. Толя, бланш такой роскошный? – вертел в руках Леон опустевшую бутылку из-под коньяка.

– Да ты все равно не поверишь.

– Отчего же…

– Ну… пошел я пару дней назад умываться, будучи с похмелья. Пасту на щетку зубную выдавливаю, а она у меня из слабовольных рук – хоп! Я, естественно, на лету ее попытался подхватить, резко так наклонился, нервически, ну и… бровью о край раковины. Вон как теперь заплыло.

– Н-да?

– Я же говорил, что ты не поверишь. А это правда. Тем не менее.

– Ну, допустим похоже. – Леон поставил пустую бутылку на стол. – А зачем же яуж-' но было в одиночку вот это вот все выхлебывать?

– Да ладно. Там и было-то всего… Нашел чем попрекать. Сейчас сгоняю, у меня там вроде бы должно еще оставаться. Не мог же я вчера все бабки засадить.

– Мог. Не надо обманывать самого себя. Не надо стараться казаться лучше… – тихо произнес Рим.

– А сейчас узнаем, – Анатолий вышел в коридор, из которого спустя пару минут донеслось радостное:

– Не-а, я ж говорил, что не мог. Только они в говне каком-то…

– Грязные деньги, – тихо произнес в пространство Рим. – Такими расплачиваются с торговцами оружием.

– А говорят… – Анатолий встал на пороге кухни, обнюхивая перепачканные в чем-то липком купюры и морщась, – говорят, деньги не пахнут.

– Это ты опять «новодел» кому-то за «чистую семнашку» втер, вот Господь тебя и наказывает. Вы представляете себе, Рим, он фальшивыми иконами торгует. Сам же их делает и сам продает, выдавая за старинные. Его же убьют когда-нибудь.

– А ты накаркай еще… – Анатолий плюхнул пачку купюр в мойку.

– Да ты!.. Ну Толя, ну честное слово… – всплеснул руками Леон. – Ну как же так можно, они же неизвестно в чем, а тут же посуда…

– Во-первых, я на самом деле графику свою продал, честную, а во-вторых, – Анатолий заткнул мойку пробкой, плеснул моющего средства, открыл кран и стал стирать деньги, – во-вторых, еще бы и карман у куртки застирать бы надо. Чего ж это я туда засунул-то, а?

– Ну честное слово…– вздохнул Леон сокрушенно и вышел из кухни.

– Грязные деньги, – повторил, глядя в пространство, Рим.

Сейчас, – Анатолий ополоснул под краном, отжал в кулаке, а потом разгладил на ладони две сторублевые купюры. – Вот эти я сейчас возьму, а то ведь время не терпит, а остальные ты, пожалуйста, в ванной потом на веревочке развесь, а? – Он взглянул на Рима. – Пусть просохнут.

– Повешу, – вздохнул Рим. – Ты иди. Я сам достираю.

– Все, – вскинул вверх руки Анатолий. – Одна нога здесь, другая там. Быстрым соколом. Я прямо так, в одной рубашке, ничего?

Рим пожал плечами.

12

– К ответу перед Родиной готов! – отрапортовал кап-два. – По всей строгости закона.

Петр Волков достал сигарету, прикурил ее и, глядя на тлеющий кончик, неторопливо сказал:

– Вы присядьте пока.

– Есть! – Седов с готовностью опустился на стул.

– Не все так просто, – задумчиво произнес Петр.

– Согласен, – кивнул Седов.

«Вот ведь, етит твою мать… – размышлял про себя Волков. – И чего теперь делать? Расспрашивать его дальше, что, мол, за тачка в тебя въехала, кто как выглядел – это ж… идиотом себя полным выставить, если не хуже. Он же уверен, что я в курсе. Ну, обязан быть в курсе,. по крайней мере. Это у него сейчас, спьяну, в мозгах не все друг с другом стыкуется. Узелки не завязываются, потому что он ничего увязывать и не пытается даже. Увидел меня, отождествил с карой неминуемой и расслабился. Обрадовался даже. Это нам знакомо. Устал человек бояться, арест для него облегчение. Это бывает. Но брякни я чего-нибудь лишнее, он же мигом сообразит, что пассажир-то я какой-то левый. Я ж ему ни документов не предъявил, ни… ну вообще ничего. Просто он себя настолько уже накрутил, что тюрьмы как избавления ждет – все какая-то определенность. И не осознает вдобавок, что он пьяный. А значит… значит, не надо делать резких движений, суетиться не надо. Если он меня расколет, поймет… ну, что не перед тем раскрылся… тут уж… мало ли, как эта ручка работает, – Петр покосился на лежащую возле капитана шпионскую авторучку, – может, она стреляет говном каким-нибудь. Он меня спьяну и присовокупит, в качестве бездыханного тела агента вражеской спецслужбы, ко всем этим вещдокам, когда протрезвеет и решит в объятия нашей доблестной контрразведки сдаваться. У него же сейчас кто не „свой“, тот, значит, „чужой“. Однозначно. И не валить же его, на самом-то деле, в пределах разумной самообороны. Мужик вроде неплохой. Водки вот только ему, по жизни, жрать бы меньше надо, но уж это… А если просто скрутить, так что потом делать? Самому спецуру вызывать? Ну уж нет… Извиняйте, ребята. У вас свои расклады, у меня свои».

– Значит, так, – сказал наконец Волков, решительно раздавив окурок в пепельнице.

– Да? – вскинул на него взгляд кавторанг.

– Положение дел на сегодняшний день таково: мне, короче говоря, очень важно было выяснить вашу… так сказать, позицию на настоящий момент. Я потому и решил, поразмыслив, прийти к вам один, таким вот… частным, что ли, образом. И очень рад, что в вас не обманулся. Именно так я… э-э… всю эту ситуацию себе и представлял. Вот это вот все, – Петр обвел взглядом лежащие на столе предметы, – пусть пока остается у вас.

– А как же?..

– Так надо, – твердо сказал Волков. – Далее… Платок есть?

– Так точно. – Седов вынул из кармана носовой платок.

– Похвально. Сотрите отовсюду отпечатки своих пальцев. Предельно аккуратно. Так. Теперь сложите обратно в пакет. Ну что ж вы… платком, платком. Вы же опять наследили. Вот так. Заверните и уберите. Это раз. Теперь… Ничего не предпринимайте. Бросьте пить и психовать. В понедельник выходите на службу. Чтобы все было как всегда. Не нужно привлекать к себе лишнего внимания. Будут звонить эти… ну, вы понимаете?

– Так точно.

– Вот… Будут расспрашивать, ну мало ли, что со связником и прочее, – говорите все как есть. Ничего не врите и ничего не скрывайте. Не надо их считать идиотами. Ну, разумеется, о нашей с вами встрече…

– Это понятно.

– Никто! Повторяю – понимаете? – вообще никто не должен знать. Видите ли, у нас тоже… утечки возможны. На улице меня встретите – проходите мимо. Я вас не знаю, вы меня. Для вашего же блага. Ясно?

– Это понятно.

– Вот и хорошо.

– А что же со мной?

– Посмотрим. – Волков поднялся из-за стола и направился к выходу. – Подумаем. Не так все просто.

– Я же ведь… ничего еще и не сделал, – Седов стоял на пороге квартиры и смотрел вслед спускающемуся по ступеням лестницы Волкову, – такого…

– Я с вами свяжусь, – обернулся Петр. – Разберемся.

13

– О, ба-рат, как, а?! – сказал вслух самому себе Волков, захлопнув дверь джипа и вставляя ключ в замок зажигания.

Воистину, город наш удивителен. Цирк, да и только. Или, скорее, театр. Будто бы на самом деле выстроил его кто-то на ладони, опустил затем уже в таком вот, готовом виде, целиком, со всеми его дворцами, проспектами, набережными, мостами и трущобами на зыбкую поверхность болот, которая отдельный камень держать не может – где и жить-то человеку вообще-то не надо бы, ибо дух нехороший, морок некий, от диких этих болот даже сквозь мостовые подымается, – и наблюдает теперь, как население в этих его декорациях пытается судьбу свою обустроить.

Пространство бытия в виде лабиринта каменного дано. В общих чертах даны инструкции, как в нем жить. А зачем – это пусть каждый сам догадывается, ну и… роль свою играет в соответствии.

Декорации, конечно, мощные. Но только морок-то болотный в воздухе висит, огоньки какие-то блуждающие пляшут. Вот крыша у людей и едет. Навевают декорации эти самые… мизансцены, ну… небанальные какие-то, что ли. И вот, напрягается человек, силится соответствовать и противиться этому своему стремлению вовсе не может, ибо не от него оно. Просто чувствует, что надо что-то такое… этакое сделать со своей жизнью. Что нельзя, дескать, просто так существовать в этом великолепном свете рампы – камни ему это диктуют. Но диктуют (на манер лукавого суфлера, которому конфуз на сцене – первая радость) невнятно и невпопад. Вот и швыряет героя из фарса в трагедию и обратно.

А народу-то во всем этом действе занято много. И ведь каждый себе пьесу по-своему видит. И громоздится нелепица на нелепицу. Входит, к примеру, гражданин в некую жизненную ситуацию (будучи совершенно уверенным в том, что это водевиль и что он – комик) и начинает вести себя в ней легкомысленно. А другие персонажи, которые в этой ситуации пребывают, драму разыгрывают. И что? Отпускает тот, вновь прибывший, реплику типа: «Явление второе! Те же и Никита с помоями!» И ждет, когда все вокруг смеяться станут. А ему, натурально – бац! – ногой по роже, и будь здоров. Очень даже просто.

А иногда наоборот бывает. По-всякому бывает.

В иных городах (автор был, видел) жизнь спокойная, размеренная. Все тихо-мирно. Живут себе люди в свое удовольствие, кушают да телевизор смотрят. Иные детишек тетешкают, а иные водочку потихоньку пьют. И все нормально.

А тут… То умного государя-императора бомбисты из всеобщего человеколюбия грохнут, приняв его за тирана, то на благо населения этому же населению кровя передовые люди пускать примутся посредством революций, а то вдруг из-за кулис выходит некто и говорит: «А давайте воду нашу, на манер голландцев, дамбой запрудим? Вот тут. Посмотрим, чо будет…» И начинают жители дамбу городить. Но ведь у нас не Голландия. Кто ж ее до конца-то достраивать станет, а? Смешно сказать… Это ж долго и скучно. Да и деньги, вроде бы на строительство отведенные, как-то странным образом вдруг заканчиваются. Ну и бросают, разумеется. А недостроенная дамба тем не менее воду загораживает. Лишенная же привычного свободного протока, вода застаивается и по своему естественному обыкновению загнивать начинает, отравляя и так не сильно здоровую природную атмосферу. А того, кто это дело предложил, уж и не сыскать. И нет всему этому ни конца, ни края. Я же говорю, цирк, да и только. Ну да ладно, чего уж тут.

Волков взглянул на часы, воткнул передачу и, отъехав от поребрика, развернулся.

"Что же это получается? – он выехал на Колокольную и повернул направо, к Владимирскому проспекту. – В «копейке», получается, Седов и связник. В тачке, которая в них въехала, двое непонятных. Может, «контора», а может, и правда, братва. Нам это неизвестно. Но… братва – это вроде как-то реальнее. Тому-то со страху везде измена катит. А они просто тупо впилились в какое-то корыто и пошли бабки снимать. Типа: «А кто виноват? Ну не мы же… Чо тут, в натуре, на каждом шагу всякий козлопастух свои „дрова“ расставляет?» Далее…

Они хозяина «корыта» отпускают, а со связником остаются. Считать. Ну это понятно. С того-то что взять? А этот «лавэ» засветил. Ну… то да се… «фара у нас хрустальная, бампер платиновый, а крыло ва-аще…» Выставили они его на все бабки, что у того были (хорошо еще, если хватило) и уехали. А тот куда пошел? А куда бы ни пошел, но осколочек-то у Славы в доме на полу оказался. И значит, занести его на своей подметке мог только участник инцидента. Тот, кто на этом месте топтался. А случайный кто-нибудь? Сосед, например, домой шел, наступил нечаянно и пошел себе дальше. А потом уже к Славе заглянул. Пописать, например. У него дома, дескать, занято, а очень хочется. Могло так быть? Теоретически… да. Но обычно люди по проезжей части не ходят. Они все больше – по тротуару. То есть, ходят, конечно, и по мостовой, но… чаще все-таки по панели. Поэтому – отбросим, для простоты картины. Итак: кап-два уехал; от этих двоих связник откупился;. они тоже уехали. Ну? И что потом? А ничего. Домой он пошел. Слава – связник?! Вот только этого мне не хватало… Я тут, понимаешь, жопу рву, обыкновенных уголовных злодеев разыскиваю, а потом, в оконцовке, выяснится, что мой терпила – резидент вражеской разведки. И из сейфа у него вместе с бабками, на которые ему, по большому счету, глубоко наплевать, сперли какой-нибудь секретный план нашего укрепрайона. О, сюжет! Гурский обоссытся со смеху".

Волков переехал Литейный мост, повернул направо, остановился, пропуская поток машин, встроился, нырнул в туннель, вынырнул и поехал по набережной.

«Ну? – взглянул он налево, на застывший в серых водах реки революционный корабль. – Что тебе снится, крейсер „Аврора“? Матросы-морфинисты? Кумарит тебя? Небось шарахнуть из носового орудия так хочется, что силушек нет? Бедолага…»

По Гренадерскому мосту он въехал на Аптекарский остров и покатил мимо Ботанического сада. Взглянул на часы.

«Может, к Сан Санычу заглянугь? Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные… На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин – это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так… раскидывать по точкам на реализацию – это самое то. У Сан Саныча – шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника – хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу».

Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.

– Петр Сергеич! – встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.

– Добрый день, Сан Саныч, – переступив порог кабинета, Волков протянул руку,

– Здравствуйте, – улыбнулся директор, – сколько лет, сколько зим… Как здоровье ваше драгоценное?

– Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?

– Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, – чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. – Присаживайтесь… Вот вам стульчик.

– А что так? – Петр присел к столу.

– Да ну… – отмахнулся Сан Саныч, – ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то… как в прорву.

На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.

– Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, – Сан Саныч сделал жест рукой: – Петр Сергеич, Степан Иваныч…

– Очень приятно, – сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.

– Петр… Очень приятно.

– Ну что, давай по последней? – Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.

– Нет-нет, ну его в пизду, прошу покорно. Мне еще деньги считать, так что… извините великодушно. Вот, может быть, Петр Сергеич вам компанию составит.

– Давай? – просипел мужчина, взглянув на Волкова. – Да я поеду.

– Ну…

– Давай-давай, – налил тот две рюмки и, поставив бутылку на стол, взял с тарелочки кусочек аккуратно нарезанной сырокопченой колбаски. – Ваше здоровье.

– Ваше… – Петр выпил коньяк.

– Ну что… – мужчина крепко хлопнул себя ладонями по ляжкам и встал. – Поеду я, Где ж ключи-то? – стал он рыться по карманам.

– Да ну ёб же вашу мать, Степан Иваныч, вот же они, на столе лежат, – Сан Саныч указал на автомобильные ключи, прицепленные к большому черному брелоку с кнопками. – Только на хуя, позвольте поинтересоваться, вам за руль-то садиться? На свою жопу приключений искать? Вам идти-то тут пять минут пешком.

– Думаешь? – взглянул на него мужчина.

– Да хули тут думать-то, я вас умоляю? Оставьте ключи, мы во двор загоним, а на ночь ворота запрем. Завтра заберете.

– Твоя правда, – глядя себе под ноги, Степан Иваныч пожал руку Петру, Сан Санычу, постоял и, тяжело ступая, направился к выходу. – Пошел я, значит.

– Вот ведь, – печально посмотрел ему вслед Сан Саныч. – Мало мне зубной боли в жопе…

Сан Саныча Волков знал давно. Познакомились они еще во времена Глобального Дефицита. Сан Саныч работал в винном магазине на Саблинской, ну… а Петр неподалеку жил.

С первого же дня их знакомства Сан Саныч навсегда покорил Волкова своей способностью изъясняться. Для него не существовало понятия «бранное слово». В принципе. Была живая русская речь во всем ее многообразии. И все.

Обладая артистическим складом натуры, Сан Саныч, как истинный мастер, совершенно свободно владел богатой лексической палитрой и использовал те краски, которые емко и наиболее адекватно выражали его мысли и настроение в настоящий момент времени.

Иные люди сыплют ненормативными оборотами речи от скудости лексикона. И когда вдруг настает момент, на самом деле требующий по-настоящему крепкого словца, они оказываются банкротами. Им просто нечего в этой ситуации сказать, И от бессилия они начинают орать. А это уже скотство, ибо реветь и осел может.

Сан Саныч же по природе своей был человеком тонким и очень мягким. И лишь однажды Петр был свидетелем того, как он употребил истинно «бранное выражение». Было это давно, когда вот этот вот магазин был еще «продовольственным». Они беседовали о чем-то в кабинете, и вдруг в торговом зале возник шум. Сан Саныч вышел к прилавкам, Петр тоже выглянул в дверной проем, и увидел, как жирный зарвавшийся хам орет на молоденькую продавщицу и, не слушая ее лепета, обвиняет во всех смертных грехах ее, дирекцию и всю торговую сеть в целом.

– Ворье! – швырял он ей в лицо. – От ворье-о! Чо ты глаза вылупила, целку строишь, не так, что ли? Жируете, падлы, а на прилавке, вон, говно одно!.. Давай сюда директора, щ-щас я ему!.. Он у меня…

Сан Саныч побледнел и сказал негромко, но так, что было слышно во всем магазине:

– Пошел вон, свинья.

Мужик поперхнулся, хлопнул глазами и открыл было рот.

– Ты понял, что я тебе сказал? Пошел вон, – повторил Сан Саныч.

Тот закрыл рот, повернулся и вышел из магазина, бормоча что-то себе под нос.

Сан Санычу стало очень неловко за то, что он выругался.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал он, смутившись, всем присутствующим в торговом зале и вернулся в кабинет.

– Вот, Петр… – расстроенно взглянул он на Волкова. – Ну не ёб твою мать, а?

Однако вернемся в день сегодняшний.

– А кто это такой? – взглянув вслед Степан Иванычу, Волков опять опустился на стул.

– Пупков, – нервически тряхнув головой, Сан Саныч потянулся за сигаретой.

– Пупков… кто таков?

– Да тут вот какая история. Прихожу я в нашу налоговую месяца два назад, мне там кассовую книгу нужно было… херня, короче, всякая, обычно бухгалтер ездит, а тут – я, не суть, в общем. А очередь в кабине-ет… просто чудовищная. Ну, я сижу, как умная Маша, жду. Выходит вдруг из кабинета налоговый наш… с каким-то мужиком, и мужик этот мне и говорит:

«О! А ты чего здесь сидишь?» Я ему: «Да вот… очередь». А он этому нашему: «Ну-ка немедленно его без очереди! Ты что? Это ж мой друг лучший». Я ему, конечно, – в ножки кланяюсь, дескать, что же не заглядываете и вообще… хуё-моё, короче. А сам знать не знаю, кто такой. Он мне: «Зайду, зайду…» И пошел. Ну, меня немедленно приняли, это ж, оказывается, начальник всей налоговой… А я и не знал, грешным делом. Я рад до жопы – такой блат!

– Это ж здорово, – прикурил Петр сигарету.

– Ага… хуёв-дров. Приходит он ко мне дня через два с бутылкой. Я пред ним ну просто шелками расстилаюсь, лепестками роз его осыпаю, а он сидит, коньяком насасывается, как клоп, и хмурый такой, чернее тучи. «Только вот тебя, – говорит, – и люблю. А остальных всех ненавижу».

– А что ж вы их так, – говорю, – Степан Иваныч?

– Да ну их всех на хер, – отвечает. – Надоели. Уволился я сегодня. На пенсию ушел.

– Ух!.. – поперхнулся дымом Петр.

– Ага… Вам смешно. А он, оказывается, живет здесь через квартал. И теперь, с того самого раза, приходит день через день. Дома жена пить не дает. Заснул вчера у нас тут в уборной прямо на горшке, вы представляете? Еле достучались. Я на коньяк этот смотреть уже не могу. Я вообще последнее время стараюсь не пить, а тут… И ведь на хуй не пошлешь, неловко как-то… А? Что делать-то?

– Ну… – развел руки Петр. – Тут уж…

– Вот и я говорю, – вздохнул Сан Саныч. – Жизнь прожить – не поле перейти.

– Это верно, – согласился Петр.

– Ну а… каким ветром? В наши-то палестины? И что это у вас на лице? У меня йод есть.

– А что, заметно? – Петр тронул рукой щеку.

– Царапина какая-то. Но опухает.

– Вот ведь… А я и забыл. Ладно, дома намажу, спасибо.

– Дело ваше, было бы предложено. Так какими судьбами?

– Да нет, – Волков стряхнул пепел в пепельницу, – мимо просто проезжал, дай, думаю, загляну. Н-но… вот что… раз уж свиделись, – Петр достал бумажник и вынул из него фотографию, которую прихватил из Славиной квартиры. – Сан Саныч, вы никого тут не знаете случайно?

Сан Саныч надел очки, взял в руки небольшой цветной снимок и внимательно в него всмотрелся.

– Нет, – протянул он фотографию Петру. – Но девки хорошенькие. Я бы вот этой вот запердолил, черненькой. А что?

– Меня, вообще-то, парень вот этот интересует, – Волков указал на Славу.

– Ну-ка, ну-ка, – Сан Саныч опять всмотрелся в снимок. – Ну что ж… на вкус и цвет, так сказать…

– Грохнули его намедни. А он вроде как с торговлей был завязан. Ну, и мне интересно, мало ли кто чего знает?

– Так вы же, Петр, по слухам, из органов ушли?

– Да ушел я, ушел. Тут другое.

– Личное?

– Не совсем, но… личная, можно сказать, заинтересованность есть.

– А что значит «с торговлей был завязан»?

– Да я и сам толком не знаю. Просто, похоже, что поставщиком он был, мелким.

– А что возил?

– Черт его знает. Может, вообще, продукты.

– Ну уж тут…

– Да это понятно.

– Всегда рад помочь. А как звали… усопшего?

– Слава. Я даже фамилии его, если честно, не знаю.

– Нет, – Сан Саныч еще раз всмотрелся в фотоснимок. – Нет, не встречал. Точно. Вы уж извините.

– Да ладно… И на том спасибо.

– Ну что? – Сан Саныч приподнял недопитую бутылку коньяку. – Будете?

– А вы?

– Не-ет, – дрогнувшим голосом сказал Сан Саныч. – Мне еще деньги считать.

– Ну, а у меня, – Петр взглянул на часы и поднялся со стула, – четырнадцать минут до старта. У нас ведь, у космонавтов…

– Ну что ж, – Сан Саныч поставил бутылку на стол и протянул Волкову руку. – Успеха на орбите.

– Всего доброго, ~ Петр пожал руку и вышел из кабинета.

«Ладно, – решил он, сев в машину, чуть сдав назад и выруливая на улицу Ленина. – Хватит на сегодня, пожалуй. К Димке я завтра заеду. А там, глядишь, и другое что стрельнет…»