Текст книги "Танцы в лабиринте"

Автор книги: Владимир Болучевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Хорошо, – неожиданно легко согласился мужчина. – Я тогда про это лучше напишу. За деньги. Но все равно первым ее мужчиной был Иосиф Кобзон. В городе Салехарде.

– Вот-вот, ты напиши лучше, а мы прочтем. Ведь тебя когда читаешь, это чем удобнее? В любой момент книжку можно закрыть. А когда ты рассказываешь…

– А вот что касаемо акцента, – Леон, наполняя рюмку, взглянул на Александра, – то был у меня когда-то приятель такой, Рафаэль его звали. Он сейчас в Швеции живет. Уж не знаю, что он там делает, но здесь был балетным, у Якобсона. Так вот… Сам он был родом из Казани. Мама – татарка, отел – венгр. Ну и мама с папой дома по-русски, естественно, разговаривали, поскольку ни тот, ни другая родных языков друг друга не знали. Отец его из Венгрии в Союз приехал комбинат какой-то строить, г. потом женился на простой татарской девушке и там же работать остался, главным инженером.

И вот этот-то их русский язык Рафик с первых дней и слышал. Его и выучил. Только его и знал. Сынка главного инженера родители не очень-то во двор к уличным мальчишкам выпускали. Так вот вы можете себе представить, Саша, как он говорил? На каком языке и с каким акцентом?

– С татаро-венгерским! – восторженно констатировал Анатолий. – Колоссально!

– Да, – кивнул Леон, – с каким-то и вовсе уж не существующим. Так что «родной язык» это такое понятие…

Девушка Даша выпила рюмку, шмыгнула носом и, утерев слезы, поднялась из-за стола.

– Минуточку, Дашенька, – встрепенулся Адашев-Гурский, – мне срочно звонок необходимо сделать. Я быстро.

Он вышел из кухни, прошел по коридору в гостиную, взял телефонную трубку и набрал номер.

– Да, – раздался в трубке преувеличенно бодрый голос. – Докладывайте.

– Привет, Герка.

– Привет. А ты кто?

– Это Гурский.

– О, здорово! Ты как, не сдох?

– Нет, я в порядке. Слушай, ты там у себя ключей моих от квартиры не находил?

– А я и не искал.

– Может, я подъеду, поищем?

– Подъезжай.

– Ну хорошо, я сейчас.

– Давай.

– Ну пока, – Александр повесил трубку, вышел в коридор и стал надевать куртку.

– Ты чего, уходишь? – крикнул ему в открытую дверь с кухни Анатолий.

– Да, я… – Адашев-Гурский вошел на кухню, – вынужден откланяться. Прошу прощения, господа.

– Пойдемте, я вас провожу, – Леон поднялся со стула.

18

Петр Волков сделал правый поворот, проехал мимо здания городской ГАИ (или уж как там она теперь сама себя называет), что находится на улице профессора Попова, и, миновав автобусную остановку, притормозил, пропуская встречный транспорт.

Затем он повернул налево, переехал через невысокий бордюрный камень и остановился напротив широкого крыльца продовольственного магазина.

– Добрый день. А Дмитрий Евгения на месте? – спросил он у молоденькой продавщицы хлебного отдела.

– Да.

– Спасибо, – кивнул Петр девушке и, пройдя между прилавками, вошел в служебное помещение. Там, вполоборота к нему, сидел за рабочим столом рослый молодой мужчина, одетый в модную полосатую рубашку и черные джинсы.

– Привет, – поздоровался Волков. – Как жизнь?

– Что? – мужчина обернулся, попытался приподняться, но болезненно поморщился и опустился обратно на стул. – А! Мин херц!.. Заходи.

Петр подошел к столу и сел на второй стул.

– Прости, что не встаю, – громко сказал мужчина и протянул Волкову руку. – Очень больно.

– А что с тобой?

– Ой… Ты просто не поверишь…

– Тебе поверю.

– Я очень, о-очень болен.

– А что такое-то?

– У меня, – мужчина тронул рукой свою короткую ухоженную бороду и сдержанно хихикнул, – ты, конечно, будешь смеяться… но у меня подагра…

– Подагра? – изумился Петр.

– По… подагра, – прыснул Дима.

– Слушай, а ты не слишком о себе мнишь? Ну… геморрой, там, это я понимаю. Но подагра… Не слишком кучеряво?

– Нет, – мотнул головой мужчина.

– А… а как это – подагра?

– Сейчас. – Дима привстал, вынул из кармана джинсов стограммовый шкалик коньяку и разлил его в две стоящие на столе чайные чашки. Пустую бутылочку спрятал под стол, чем-то там звякнув. – Давай.

– Ну… твое здоровье. – Волков приподнял свою чашку.

– Ага. – Дима придвинул поближе к Петру пакетик с солеными орешками и выпил.

– Ну? – Петр достал сигареты. – А чего ты орешь-то?

– А… – опять захихикал Дима. – Это… Сейчас расскажу.

Он вынул из лежащей на столе пачки сигарету и тоже закурил.

– Значит, так, рассказываю тебе… – Он выпустил дым. – Хожу я тут, понимаешь, хожу… ну и побаливает у меня большой палец. На ноге. Вот тут, – он указал на правую ногу. – В суставе. Я думаю, ну, старая травма. Может, ушиб где-нибудь и не заметил. А она все болт и болит. И болит и болит, с-сука. Ой! Господи! Слова-то какие говорю… Прости меня, великодушный наш Господи! Прости, меня, Милостивый! Прости ра-аба Твоего-о!… – Дима покаянно уронил голову на стол.

– А на колени бухнуться слабо? И лбом об пол?

– Слабо… – беззвучно хохотал Дима. – Больно очень. Господи-и! За что кара-аешь? – запрокинул он голову, обратив лицо к потолку.

– Ну и?.. – улыбнулся Волков.

– Так вот, мин херц… И пошел я к доктору. «Доктор, – говорю, – а что это у меня так болит? Вот здесь вот?» А у меня суставчик-то мой бедненький весь распух уже. Шагу же не ступить. Спать же уже не могу. Жить уже нет никакой возможности. Ну, он мне – рентген, анализы всевозможные. И говорит: «Нет, молодой человек. Это у вас не травма. Это у вас самая настоящая подагра. Отложение…»

– Так это типа…

– Остеохондроз там всякий, артрит – это все соли. А это… это отложение, пардон, моче-уксусной кислоты. У нее кристаллы такие… такие… ну как ежи, острые очень. И вот, когда они живут у тебя в хрящах…

– Да, очень больно, наверное.

– Не то слово, мин херц. Это просто не то слово! – Дима достал из большого нагрудного кармана рубашки еще один шкалик, разлил коньяк по чашкам, аккуратно завинтил маленькую пробку и убрал пустую бутылочку под стол, опять чем-то звякнув.

Петр наклонился, заглянул под стол и увидел там четыре пустые стограммовые бутылочки.

– И ты вот таким вот образом лечишься? – распрямившись, взглянул он в раскрасневшееся бородатое лицо, на котором гримаса страдания сменила на секунду улыбку и вновь исчезла.

– Нет, – мотнул головой Дима. – Доктор мне говорит: «Значит, так, записывайте. Вам нельзя: мясных и рыбных отваров. Соленого, маринованного, жирного, жареного. Салатов-помидоров. Жирных сортов мяса и рыбы…» Короче, вообще ничего.

– Так, а что же…

– Да! – Дима вскинул вверх палец, а потом повел им по столу, будто бы подчеркивая некие строчки. – Вот еще: «Внутренние органы животных и птиц». А?..

– А красное вино? Оно же вроде способствует…

– Значит, так, объясняю тебе еще раз. Доступно, чтобы понятно было, – он опять заскользил пальцем по поверхности стола. – Ни в коем случае нельзя кушать никакого пива и никаких вин, – он поставил воображаемую точку.

– Меня вот про внутренние органы птиц очень впечатляет.

– Ага… – опять беззвучно захохотал Дима, смахнул слезу и продолжил: – «А это вот, – доктор бумажку мне протягивает, – это лекарство. Поищите в аптеках, должно быть. Оно очень дорогое, но другого от подагры нету».

– И что?

– Я купил, – пожал плечами Дима.

– Ну и как?

– Видишь ли, Петя… У этого лекарства есть три побочных действия. Меня доктор сразу предупредил, чтобы я знал заранее. Значит, так, перечисляю, – Дима вскинул руку и стал загибать пальцы: – во-первых, от него выпадают волосы. Во-вторых – очень, ну очень болит желудок…

– … ох! – согнулся от смеха Волков.

– …по… погоди…– сотрясался от хохота Дима, – и за… за…

– …что?

– …закладывает уши!!!

– Ой, Господи, мама дорогая… – выдавил из себя Волков, утирая слезы. – Так поэтому ты и орешь?

– Ну да, – кивнул Дима. – Плохо слышу.

– А волосы?

– Насчет этого пока непонятно. – Он провел ладонью по волосам, а потом прижал к животу обе руки и склонился над столом. – Но желудок, ты знаешь, на самом деле, ну та-ак боли-ит…

– А палец?

– Тоже болит, – кивнул Дима. – А как же. Но лекарство очень дорогое. Ну о-очень… Неделю уже его пью.

– А другого-то на самом деле, что ли, нету? Ты бы к другому доктору сходил.

– Уже ходил.

– Ну, и что говорит?

– То же самое.

– Ох… – тяжело отдышался, успокаиваясь, Волков. – Так они же все сговорились наверняка. А аптекари им долю отстегивают.

– Не иначе, – Дима привстал и достал из другого кармана джинсов еще один шкалик. – И вот я и решил… сегодня. – Он разливал коньяк по чашкам. – Да пусть я лучше от подагры этой самой сдохну, чем так мучиться.

– А она что, чревата летальным исходом?

– А ка-ак же?.. – Он приподнял свою чашку. – Давай?

– Ну давай. – Петр выпил и зажевал орешками. Затем достал глянцевую фотографию и протянул ее Диме. – Слушай, ты парня вот этого, случайно, не знаешь?

– Которого? Вот этого? – Дима указал пальцем на Славу.

– Да. Он тебе ничего не возил?

– Нет, – покачал головой Дима. – Нет, не знаю такого. А что?

– Да нет, ничего. Просто, его грохнули на днях, а я пытаюсь разобраться что к чему. Может, у него по бизнесу заморочки какие были… Деньги, там, или еще что. Может, кто что знает.

– Нет. – Дима еще раз всмотрелся в снимок. – Мне он ничего не возил.

– Ну нет так нет. – Волков поднялся из-за стола.

– Погоди, мин херц. – Дима вынул из нагрудного кармана рубашки еще один шкалик. – А посошок? На ход ноги?

– Слушай, Димка, а что это за игры такие хитрые со шкаликами? – Петр с любопытством взглянул на очередную маленькую бутылочку.

– А это, видишь ли… от лекарства-то я на денек-другой отказался, решил передышку устроить, но в остальном… диета, там, и всякое такое прочее… Короче говоря, режим питания мне доктор прописал – дробный. Пять-шесть раз в день и небольшими порциями. А в промежутках между приемами пищи – питье…

– Вот ведь оно как.

– Ну да. А что делать?

– Ну тогда давай, раз уж доктор прописал… таким вот образом. За твое здоровье!

– Ну… – кивнул со смехом Дима, отвинчивая крышечку. – А то ведь можем больше и не свидеться.

19

"Опять мимо, – подумал Волков, подъезжая к Вяземскому проспекту и поворачивая направо, к Карповке. – Можно, конечно, базы еще наудачу пошерстить, может, там его кто вспомнит.

А если он все-таки шмотками торговал? Может, он челноком был. Да и вообще, что мне его связи дают? Если он связник шпионский и… в связи с этим обстоятельством безвременно и усоп, ни фига мне его связи торговые не дают. Ну выясню я, что торговал он курами замороженными или, к примеру, мануфактурой… и что? Ну, допустим, были у парня деньги. Ну и что? Нет… По всей логике вещей, со шпионскими запутками ранняя его кончина связана. Связана… А эта самая Элис, которая из морской пехоты, тоже с ним связана. И притащила нас в его дом именно она.

А что? Чтобы самой не светиться, передала через парня посылочку (может, он и не знал вовсе, что в ней), использовала его втемную, а потом сама же и грохнула, концы обрубила.

И инсценировала ограбление. Благо, что парень крутился на чем-то, и, значит, могли на него злодеи наехать. Так менты думать и должны.

И еще нас туда же носом и сунула. Ой, дескать, мазе моя родная! Терибел какой! А? Возможно… А Гурский и слюни распустил. Подружку ейную ему, видите ли, искать нужно.

А кто сказал, что Жаклин эта самая вообще там должна была быть? Сама же Элис и сказала. Мы сейчас бросимся Жаклин искать, Элис у нас как бы за спиной уже окажется, в тени. А Джеки сама в понедельник и объявится. Может, она трахается где-нибудь за городом, на даче. А может, и здесь, на квартире какой-нибудь бултыхается. Выходные же. А потом Элис на нее глаза и вытаращит: «А куда же ты девалась? Мы же с тобой у Славы встретиться договаривались. Разве нет? Не договаривались? Неужели я перепутала? На-адо же…»

А зачем она нас к Славе потащила? А… а затем, чтобы свидетели были, что она в доме-то этом была, отсюда и пальчики ее там поналяпаны, но уже… после того, как. Менты же у нас тоже не самые глупые на свете, головные мозги имеют. Соседи что-нибудь брякнут, то-се… дескать, бывали тут иностранные девушки, уж студентки, не студентки не знаем, но бывали. Одну вроде Алиса звали, или уж как там их, нерусских, зовут…

А может, она и обронила там что-нибудь непозволительное, и ей забрать это «что-нибудь» непременно нужно было. Я же, пока в комнате осматривался, не видел, чего она там делала. А Гурский и вовсе за ней не смотрел небось. А могла, наоборот, что-нибудь подбросить. Черт ее знает".

Петр переехал Карповку и покатил по Чкаловскому проспекту в сторону своего дома.

«Короче, нет тут, скорее всего, никакой связи с моим конкретным делом. А все эти шпионские страсти не по моей части проходят. И нечего мне в них соваться. Хорошо еще, кавторанг мои пальцы вместе со своими собственными с аппаратуры этой шпионской стер. Возьмут его наши доблестные органы, пусть сами с ним и разбираются, а меня там не было. Знать ничего не знаю. И все. И Гурскому нужно сказать, чтобы возле Элис этой не отирался. От греха подальше».

Запиликала трубка сотового телефона. Петр взял ее с «торпеды» и нажал на кнопку:

– Алло, слушаю, Волков…

– Есть контакт, Петр Сергеич.

– Ага!.. – Волков хищно оскалился. – Лешенька, родной, только ты их на выходе бери. Чтобы они с добром уже были, упакованные. А то нам их не прищемить будет. Не в ментовку же их волочить.

– Что ж мы, не понимаем?..

– Все, дорогой, лечу, сейчас буду. Отбой. – Петр сунул трубку в карман и проскочил перекресток на желтый свет светофора.

«Опаньки! Вот это дело… Стрельнуло все-таки! Ну какой же я умный, Господи! Ну просто сам на себя не нарадуюсь».

Подъехав по адресу, Волков прижался к поребрику и остановил машину. Он увидел, как знакомый «мерседес», микроавтобус с затененными стеклами, задним ходом въехал в подворотню.

Петр вышел из своего автомобиля и заглянул во двор.

Фургон остановился точно напротив конкретной парадной, боковая дверь его легко съехала назад. Одновременно с этим распахнулась дверь парадной, и из нее очень быстро, почти бегом, вышли два неброско одетых рослых и крепких мужика. Между ними на заплетающихся ногах болтался парень со спортивной сумкой в руках, которого они быстро затолкали в автобус и исчезли там сами. Следом из парадной появились еще двое, практически несущие на себе третьего, очень крупного, чьи ноги волочились по асфальту. Эта троица в мгновение ока загрузилась в автомобиль, и через несколько секунд «мерседес» уже выезжал со двора.

Волков вернулся в машину, завел двигатель и тоже тронулся с места.

«Хоп, муха! – сказал он сам себе. – Теперь разберемся».

«Мерседес», грузно переваливаясь на колдобинах заросшей лесной дороги, мягко урчал мощным мотором. Наконец он остановился. Боковая дверь скользнула назад, из нее ьышел небольшого роста, но очень широкий в плечах мужчина и неторопливо осмотрелся вокруг. Обернувшись, он сказал куда-то в глубь салона:

– Ну что… Давай, выводи, – и пошел через кусты к небольшой полянке.

Следом за ним из машины вышли еще двое – очень похожие друг на друга своей неприметностью крепкие парни. Они обернулись и помогли выбраться наружу двум «пассажирам», руки которых были скованы за спиной наручниками. Один из пассажиров, тот, что был помельче и с нездоровым цветом лица, быстро зыркнул по сторонам глазами и, угрюмо уставившись под ноги, придерживаемый за предплечье железной рукой провожатого. Другой, очень крупный молодой парень с заплывающим глазом и громадным синяком на скуле, запнулся о порог и чуть не упал. Его поддержали и подтолкнули в сторону кустов. Он шел между двух сопровождающих, крутил головой в разные стороны и постоянно спотыкался.

Возле «мерседеса» остановился черный джип. Из него вышел Петр Волков и подошел к автобусу.

– Ну как? – спросил он у водителя, который захлопнул широкую дверь салона, держа в одной руке две большие, но легкие лопаты, а в другой небольшую спортивную сумку.

– Да как обычно… – ответил тот, пожав одним плечом и протянув Петру сумку.

– Ну ладно, пошли.

На небольшой полянке, в стороне от глухой лесной дороги, трое мужчин стояли отдельно, курили и негромко о чем-то разговаривали. Чуть поодаль стояли двое со скованными за спиной руками. Рядом с ними, поглядывая на кроны деревьев, курил мужчина небольшого роста.

Шофер прошел к дальнему краю поляны, легко воткнул лопаты в дерн и, сняв с себя куртку, бросил ее на ветви куста. Затем он засучил рукава, обнажив мощные жилистые руки, взял лопату и стал подрубать дерн.

– Да там же корни, – сказал ему один из тех, кто курил в сторонке.

– Ага… – буркнул себе под нос водитель. – Поучи ученого.

– Ну ладно. – Тот, кто сказал про корни, бросил докуренную сигарету себе под ноги, глубоко вздохнул тоже снял с себя куртку и выдернул из земли вторую лопату. – Тебе видней.

– Эй… Вы чего это? – Закованный в наручники верзила изменился в лице и с явным испугом в глазах переводил взгляд с одного на другого. Затем, признав в Петре старшего, повернулся к нему:

– Вы чего это, говорю, в натуре? Вы чьи? Волков молча расстегнул сумку, подошел к тому, что был помельче, и, держа двумя руками за ручки, раскрыл ее перед его лицом.

– Это что? – спросил он негромко. Парень вблизи оказался молодым мужчиной лет тридцати с землистым цветом лица. Он сухо кашлянул и отвел взгляд в сторону.

– Права не имеете! – сорвавшимся голосом всхлипнул молодой.

– Это пусть ментов доказательная база заботит, – вновь негромко сказал Петр. – Мне она без надобности, я тебя с поличным взял.

– Да ты кто, в натуре?..

– Пробивать надо скрупулезнее, кого обносите. К чьему добру руки свои поганые тянете.

– А тут и правда корни, – сказал водитель и обернулся к Волкову. – А это… под двоих копать?

Петр бросил сумку на землю, вынул из плечевой кобуры пистолет и передернул затвор.

– Копай пока, – спокойно сказал он, глядя на того, что был постарше и все так же смотрел куда-то в сторону. – Там видно будет. С одним мы еще поговорить попробуем. Вот с этим. Сразу видно, человек серьезный. Только при этом баклане он нам ничего не скажет. Это ж себя ронять… А тот нам только и нужен, чтоб показать, что не шутки мы тут шутим.

– На колени! – бросил он молодому. Повинуясь команде, тот рухнул как подкошенный. Волков приставил взведенный пистолет к его лбу.

– С… с… с-суки… – Парень закрыл глаза. Вдруг Петр отвел руку чуть в сторону, дважды с грохотом выстрелил над самым его ухом, сильно ткнул пистолетом под нос и, склонившись к самому его лицу, заорал:

– Кто на хату навел?! Ну?! Быстро!!! Кто?!! Оглушенный выстрелами, бугай, хватанув носом пороховой гари, слизывал кровь с разбитой, обожженной раскаленным стволом губы. Он ошалело таращил на побледневшее, бешеное лицо Волкова выкаченные от ужаса глаза и беззвучно хватал ртом воздух.

– Кто?! – орал Петр. – Кто навел?!!

– Я… я все скажу, – лепетал здоровяк. – Все-все скажу… Это не я… я только за рулем должен был сидеть… я вообще…

– Быстро!!! – орал Волков. – Порву!!!

– Да-да, – послушно кивал парень. – Сейчас…

Слова посыпались из него, как сухой горох из вспоротого мешка. Он выплескивал информацию, захлебываясь, перебивая сам себя на полуслове, задыхаясь. Наконец закончил и опустошенно замолчал.

– Все?! – яростно выкрикнул Петр, держа в руках волыну. Парень кивнул.

– Ну вот и хорошо, – совершенно спокойно сказал Волков и, аккуратно придержав большим пальцем курок, снял пистолет с боевого взвода.

В долю мгновения с ним произошла разительная перемена. Проведя ладонью по лицу, он будто бы содрал с него некую маску. Чудовище с искаженными белоглазой яростью чертами, от которого несло ужасом и смертью, бесследно исчезло. На его месте вновь стоял обычный, чуть усталый человек, в самой глубине глаз которого, казалось, навсегда застыло выражение чуть ироничного любопытства, словно все происходящее вокруг было давно наскучившей ему игрой, в которой он, волею судьбы, был вынужден принимать участие. Но… Был ли этот шквал инфернального черного пламени, который, на короткий миг, опалил рассудок и сокрушил волю противника, лишь психологическим приемом и только? Мог бы, на самом деле, Петр, шарахнув злодею пулю в брюхо, рвать его затем руками на куски, выдавливая вместе с остатками медленно и мучительно угасающей жизни необходимую для торжества справедливости правду?

Трудно сказать.

Даже сам Волков наверняка не смог бы ответить на этот вопрос определенно, ибо никто не знает всего себя. Не дошло до этого, и слава Богу…

Петр знал лишь одно – зло наказуемо. И уничтожаться оно должно беспощадно.

Любое зло, пусть даже самое незначительное, которое встречалось ему на пути, было для него Злом. Ошибкой в процессе бытия. Из-за этой неправильности естественный ход вещей и явлений мог нарушиться, и мироздание – рухнуть. Со стихийными бедствиями (ураганами или, к примеру, наводнениями) Петр, к своему большому огорчению, ничего поделать был не в силах. Но, когда жизнь сталкивала его с «неправильностью» персонифицированной, да еще если она своекорыстная, да жестокая, да хамит… Тут уж – извиняйте!

И происходила эта позиция не из каких-то там соображений абстрактной законности, а из самой сущности его природы. Физиологического неприятия им всего подлого, лживого и злобного.

Он никогда не взвешивал, не просчитывал своих действий, связанных с уничтожением ненавистного ему порока, соотнося их с возможной опасностью последствий, равно как и не искал встречи с ним намеренно. Просто он так был устроен. Когда Зло встречалось на его пути; да еще, не приведи Господи, загораживало дорогу, он превращался в зверя, в того самого Волчару, которого, из несколько опасливого уважения, таким образом прозвали его бывшие сослуживцы по убойному отделу.

Это был его личный Армагеддон, и поделать с этим ничего было нельзя.

Именно поэтому, еще в юности, он так привязался к Адашеву-Гурскому, хоть чисто внешне, казалось, были они людьми совершенно разными. Гурский был натурой иногда слишком рассудочной, несколько расслабленной и, на первый взгляд, даже циничной. Но, в действительности, были они одной породы. С той лишь разницей, что Адашев-Гурский, также безошибочно чувствуя нутром всякую скверну, в какие бы одежды она ни рядилась, лишь брезгливо ее сторонился. Если, конечно, ситуация позволяла. Что бывало не всегда.

Ну да ладно. Об этом как-нибудь потом.

– Давайте, грузите их обратно, ребята, – убрав пистолет в кобуру, Волков поднял с земли спортивную сумку и застегнул ее. – И поехали. А то жрать уже охота, сил никаких нет.