Текст книги "Нирвана"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Ну что, захватили опасного преступника? Блестящая операция, главное – без стрельбы. Ничего я говорить не стану без прокурора и адвоката!

– Ну, Олег Константинович, так вы весь состав суда переберете. Никто вас не арестовывал, вы просто задержаны, надеюсь, что ненадолго. Тем более, что вы все правдиво рассказали о том, как провели позавчерашнее утро.

Жигарев снова взвился, но уже не так яростно:

– Разумеется, правдиво. Почему вы мне не верите?

Строкач смотрел мимо него. Жигарев обернулся – как раз вовремя, чтобы заметить, как бесшумно вошедший в кабинет Родюков остановился и отрицательно покачал головой.

Лейтенант тремя шагами пересек кабинет и опустился на стул. В глазах у него был охотничий блеск. Жигарев недоуменно переводил глаза с майора на возбужденного Родюкова.

– Итак, Олег Константинович, в котором часу вы пришли в банк? Предупреждаю, ваши ответы будут занесены в протокол и за каждый из них придется расписаться.

– Хватит в конце концов меня пугать! Вам покойников списать не на кого? В банке я был, говорю вам – в банке!

– Не сомневаюсь. Однако не с девяти. Ваше пребывание там подтверждается, но со временем – неувязочка.

Жигарев продолжал стоять на своем.

– Не знаю, что там вам наплели. Может, документы я выписывал и позже, но только вы, видно, никогда в банке не бывали...

Родюков перебил:

– Кстати, я только что из банка. Что-то не заметил я там особых очередей.

– Еще бы, – Жигарев через силу улыбнулся, – для вас их не только в банке не существует.

Строкач млел от удовольствия. Игорь Родюков, перед которым все ворота настежь!

– Лейтенант сейчас назовет точное время, когда вы появились в банке... если вы, конечно, сами не соблаговолите вспомнить.

– В десять ноль-ноль, Павел Михайлович. Правда, охранник считает, что, возможно, минут на пять раньше. Но не больше, чем на пять. Операционистка уверяет, что очередей у них и вовсе не бывает, тем более в середине месяца.

Жигарев мялся:

– Ну, мало ли... В девять я приехал. Только вошел – знакомые, остановился поболтать...

– Здесь, пожалуйста, распишитесь. – Строкач был вежлив, но сух. Спасибо. Однако охранника вы миновали в десять. А вообще-то, Олег Константинович, у меня складывается впечатление, что вы решили погостить у нас, пока мы не проверим показания людей, с которыми вы встречались в банке. Да и задержали вас только затем, чтобы вы не успели организовать себе алиби.

– А если алиби нет, что тогда – сажать меня, что ли? Ведь не считаете ли вы в самом деле, что я убийца?

– Если алиби отсутствует – это ничего не доказывает. Но если оно есть – это позволяет однозначно исключить вас из числа подозреваемых.

– Хорошо, допустим, что я пришел в банк без четверти десять. И что из этого следует?

– Без пяти десять, Олег Константинович. Разница существенная, особенно если речь идет об убийстве.

– Да какое, к черту, убийство. Эти двое, они же сами... – Жигарев резко оборвал фразу.

Строкач оживился.

– А вы неплохо информированы.

– Почему бы и нет? Я звонил Светлане, да и слухами земля полнится. Ну что я могу поделать, если никто меня не видел в этом промежутке! В конце концов, могут же у меня быть личные дела...

– Вполне. И все-таки: ушли вы в восемь тридцать и до без пяти десять вас никто больше не видел. Может быть, случайные знакомые на улице?

– Черт, да нет же. Банк в девять открывается, поначалу там толчея, а чуть попозже – в самый раз. Я и прошелся пешочком... В общем, теперь вы меня...

– Нет, вы свободны. Кроме дачи ложных показаний, обвинить вас не в чем. Идите домой, но сочинить алиби вам уже, извините, не удастся. Дальнейшее ваше задержание считаю нецелесообразным. А мои действия можете обжаловать в прокуратуру...

– Да не буду я обжаловать... Здесь расписаться? Всех благ, до свиданья.

Дверь за Жигаревым закрылась совершенно бесшумно. Родюков, подойдя к окну, выглянул на улицу и прокомментировал:

– Смотри, как чешет! Может, и вправду не следовало его отпускать? Посидел бы, поразмыслил... Прыткий парень. Уверен – это он девчонку научил сказать, что ушел еще вечером...

– Уверен, Игорь? Вот и потолкуй с ней еще раз. И если получится – по душам.

– Да проходите же! – Едва отворилась дверь, Светлана торопливо потащила лейтенанта к себе в комнату. – Родители приехали. Папочке вовсе не обязательно совать нос в наши секреты. Он у меня строгий... Вы ведь меня не выдадите, Игорь. Да садитесь, не стойте столбом.

Уселась напротив, озорно блестя глазами, вздохнула.

– Сбылась мечта! Всегда хотела познакомиться хоть с одним сыщиком – и вот, пожалуйста! – Девчонка явно кокетничала.

Родюков вспомнил давнюю прибаутку Строкача.

– Знаете, Светлана, за год мне довелось встретить только одну женщину, которая не сказала бы: какая интересная у вас работа!

– Ох, все женщины одинаковы, – Светлана засмеялась, поглядывая на дверь. – У вас, наверное, большая практика?

– Я бы не сказал. Давайте-ка все-таки проясним один вопрос: когда от вас утром ушел Жигарев.

– Ну, все, конец лирике. Вы имеете в виду Олега? Я спросонок на часы и не посмотрела. Проводила его и легла досыпать. Может, вахтер скажет. Или вот еще что: я, когда его выпустила, посмотрела в глазок – к соседям входил какой-то мужчина... я его видела со спины...

– Может, Дмитрий Дмитриевич?

– Нет, точно не он. Он ведь высокий – где-то метр девяносто, тот был, пожалуй, ростом с меня, но широкоплечий, сутуловатый. И вообще – глаза у меня слипались...

Выйдя из квартиры Турчиных, Родюков начал было спускаться, как снизу послышались торопливые шаги. Лейтенант перегнулся через перила.

– Павел Михайлович?!

– Собственной персоной. Не собирался, но все же решил подъехать. Ты от Светланы? Отлично. А теперь – этажом ниже.

На площадке третьего Строкач поочередно нажал две кнопки звонков. У Теличко царило мертвое молчание – дверь не пропускала звуки, из соседней же доносились заливистые трели, потом послышались шаги, лязгнул замок и на пороге возникла статная фигура подполковника ракетных войск в полной форме и с наградными колодками на груди.

– Скалдин, Степан Макарович, – отрекомендовался военный хорошо поставленным голосом, привыкшим к команде. – Знаю о том, что случилось, тетушка рассказала, Октябрина Владленовна. Заходите, поговорим.

Однако двинувшемуся было следом лейтенанту преградил путь сам Строкач.

– Погоди, Игорь, – я быстро. – И – подполковнику: – Чем дольше работаю с людьми, тем больше убеждаюсь – подлинное взаимопонимание возможно только между двоими. А, впрочем, что это я? Вы ведь и сами столько лет на ответственной работе.

– Ого, и биография моя известна? – добродушно изумился Скалдин.

– В общих чертах. Вы ведь человек военный, секретность и все такое... Но то, что вы сегодня утром вернулись из загранкомандировки, вам сохранить в тайне не удастся.

– Другие времена. Конверсия!

– Надеюсь, нас никто больше не слышит? – нарочито забеспокоился Строкач.

– Разве что ЦРУ, – Скалдин сдержанно усмехнулся, но в то же время в нем чувствовалось какое-то напряжение. – Хотя не думаю, что могу представлять ценность для них... Да-с, не успеешь ступить на родную землю, а тут такие новости... Лерочку Минскую я еще девчушкой семилетней знал, а кого знаешь ребенком, трудно представить в роли политика или, скажем, журналиста...

Строкач снова прервал подполковника:

– И все-таки, мы одни сейчас?

Скалдин оторопел. Глаза его пробежали по комнате, задержавшись на двери в кухню.

– Вы имеете в виду – в квартире? Тут сосед ко мне заглянул, чайку попить, – голос Скалдина зазвучал громче, с нажимом. – Николай Васильевич, как там чайник?

– Не беспокойтесь, Степан Макарович. Я пройду в кухню, вы не возражаете? – Строкач не стал ждать ответа.

В кухне он появился в тот момент, когда Теличко тянулся к фарфоровому заварному чайнику, стоявшему на полке. Он оглянулся – и крышечка, соскочив, полетела на пол. Резко нагнувшись, Строкач поймал ее на лету, мимоходом скользящим движением коснувшись стоявшего на плите металлического чайника. Металл был еще холоден, и Строкача это нисколько не удивило. Теличко застыл, приподняв руку, впервые майор почувствовал, что он растерян и не готов к отпору.

– Э, а я-то думал чайком побаловаться! Долго ждать придется. Что ж, не стану вам больше мешать, в общих чертах все ясно. Степан Макарович, прошу извинить за беспокойство, не стану вас больше отвлекать...

Подхватив по пути смирно ожидавшего на лестнице Родюкова, майор спешно удалился, выяснив по пути у сменного вахтера, что Обреутов будет на дежурстве завтра с полудня, а майор с третьего этажа вернулся из командировки действительно сегодня, что привез его грузовик из части, потому что майор за комфортом не гонится, на "волгах" не раскатывает, как его сосед, тоже военный, но совсем другого склада человек, и не удивительно, что они друг с другом не разговаривают, поскольку гусь не товарищ свинье, а военная косточка – торгашу в мундире.

– Этот Теличко – натуральный уголовник, – твердил Родюков на обратном пути.

Строкач вел машину, но был не настолько занят, чтобы пропустить это мимо ушей.

– Не может быть! Я-то полагал, что он видный искусствовед! Но должен тебе, Игорь, заметить, что и уголовники, и лояльные граждане пользуются у нас равными правами. Ты ведь не доказал, что он совершил какое-то противоправное деяние. Мы ведь даже не дали себе труда разобраться в его первом деле.

– Первом деле? – искренне удивился Родюков. – Это хищение, что ли?

– Запомнил, смотри-ка! Вот этим и займись. Недаром ты удивлялся, с чего это я в Саженцы еду кружным путем. Как раз затем, чтобы тебя у горотдела высадить. Так что давай, и заодно проверишь всех остальных фигурантов с точки зрения уголовного прошлого. Может быть, кое за кем пора и "хвост" пустить.

– Но, Павел Михайлович, вы же знаете, шеф скажет – людей нет, обходитесь своими силами, и вообще...

– Это уже мои проблемы. Исполняйте, лейтенант, не обсуждая целесообразность указаний начальства. А у меня на очереди – Засохин со своими юными друзьями. Очень мне любопытен этот гражданин вместе со своим алиби.

Миновать этот дом было непросто – вокруг скопилось множество машин, переминались кучки негромко переговаривающихся людей, среди которых многие были на костылях. Однако обстановка сохранялась спокойная, нигде не было слышно споров об очередности, и во двор Строкача пропустили без протестов и возмущения.

Юноша в просторном полотняном балахоне сделал приглашающий жест. Строкачу лицо его показалось знакомым: как будто бы видел его в прошлый приезд, а может, и нет. Все эти мальчики из окружения Засохина с их мягкими, всепонимающими улыбками, были почти неотличимы.

Уже переступая порог прихожей, Строкач поднял голову и обнаружил, что дом имеет и третий этаж с обширным балконом-террасой, чего нельзя было заметить с улицы. Здесь было прохладно, тянуло присесть, передохнуть на кожаном старомодном диване.

– Иван Петрович сейчас освободится. Это не очень долго. Учитель принимает всего два дня в неделю, в выходные, чтобы людям было удобно. А в будни здесь никого, кроме нас, нету, – юноша словно почувствовал невысказанный вопрос Строкача.

В прихожей витал тонкий аромат степных трав и каких-то пряных кореньев. Подоконники были завалены пучками сухих растений.

У Строкача с непривычки даже слегка закружилась голова. Оставшись в одиночестве, он встал с дивана и начал прохаживаться. В прихожую выходили три двери, все они были полуоткрыты, и майор мог заглянуть в любую.

Однако ничего необычного он не заметил. Везде старая мебель, простенькие обои, в каждой комнате в красном углу – иконы, ивовая корзина на полу, на стене – гитара с голубым бантом. Все настраивало на патриархальный лад.

Из глубины коридора донеслись шаги и голоса. Впереди шествовал Засохин, облаченный в просторный белый балахон, смахивающий на борцовское кимоно, за ним следовала странная пара: плосколицая расплывшаяся женщина лет пятидесяти тащила за руку рыхлого голубоглазого парня, который вертел головой, озирался, а лицо его – мучнистое, пухлое, с коротким вздернутым носом с вывороченными ноздрями – морщила ласковая слюнявая улыбка.

Засохин на ходу бросал через плечо: "Избегать волнений... травы, а главное – держать себя в руках, постоянно быть с сыном вместе... слиться духовно..." Женщина слушала, как завороженная.

Тепло попрощавшись с пациентами, Засохин подал знак своему молодому подручному и обернулся к Строкачу, приглашая пройти.

– Хорошо тут у вас! – похвалил Строкач. – Просто замечательно. Человеку с такими незначительными душевными расстройствами, как у меня, достаточно только окунуться в эту атмосферу.

– Что ж, в том и смысл, чтобы поддержать дух. Вы сильный человек, но и сильным нужна помощь. Если сильный сжигает свою силу в себе, она обращается в немощь. Мои двери всегда открыты, но эти дни – особые. Сегодня я не могу впустую растрачивать себя. В остальные пять дней недели, среди друзей, я достигаю высокой концентрации энергии, а суббота и воскресенье – период отдачи. Здесь дорог каждый час.

Словно не замечая, что Засохин стремится поскорее вернуться к делу, Строкач спросил:

– Вы мне даете ключ к пониманию вашего учения, ведь так?

Засохин, оставаясь невозмутимым, пояснил:

– Его нельзя назвать моим. Оно принадлежит каждому, кто хочет видеть и слышать. Это учение Живой Этики, и недаром в сердце народном, в преданиях вечно хранится память о таких святых, как Серафим Саровский, Сергий Радонежский и многих других, отдавших себя целиком людям. Ибо мало иметь знание. Успехи науки не должны вступать в конфликт с нравственностью. А те, невежественные и безответственные, кто механическим путем развивает в себе низшие психические силы, служат тьме, и за это она открывает у них некоторые энергетические центры и через них стремится приобщиться к земной жизни, чтобы осуществить свои чудовищные планы... Но хватит пока об этом. Я просил бы вас принять мои извинения, но меня ждут люди, испытывающие страдания. В понедельник с утра я буду в городе, и, разумеется, весь к вашим услугам.

Строкач вышел, испытывая странное и приятное ощущение теплоты в затылке и легкой истомы, словно на мгновение задремав на берегу реки, в тени деревьев. За калиткой он насчитал еще с десяток машин, десятка полтора страждущих прибыли общественным транспортом. Двое таксистов – один частник, другой с госномерами, составив свои "волгу" и рыжий "москвич" под старой липой, вяло трепались, поджидая пассажиров.

"Жигули" Строкача стояли за углом, и он, скроив просительную мину, направился к "шефам", профессиональная болтливость которых наперед была известна.

– В город? А чего не доехать – всего две сотенных. Бог даст, мои выйдут скоро, и вперед. У меня двое, так что поместимся.

– Нормально. Двести – это еще по-людски. Спасибо, мужики.

– Да ладно, чего там. Мы же не волки.

Вклинился владелец "москвича", взмокший рыжеватый парняга с набитым золотом ртом:

– Я тоже так – если с человеком договорился, лишнего мне не надо. Совесть имею. Конечно – если кто понимает, от благодарности не отказываюсь.

Строкач вытащил бутерброд, откусил, поморщился – хлеб успел зачерстветь, и начал жевать, сходу сменив тему.

– Да, здоровье – это главное. Мне с этой чертовой сухомяткой язвы не миновать. И то бывает – так прихватит...

Здесь Строкач не врал, ну разве что чуть расцвечивал правду живописными подробностями.

– Знаете – работа сидячая, поесть толком некогда. Да и вам это, думаю, знакомо не хуже, чем мне. Водительский хлеб – не сладкий, а теперь еще и с этими ценами на бензин... Вы сюда в первый раз? Сколько по спидометру выходит?

– Да мы каждые выходные здесь, бывает и по две ходки успеваем. Зависит от приема. Он, доктор, иной раз подолгу тянет. А нам не с руки обратно везти надо. И чего, спрашивается? Больше принял – больше получил. Чего тянуть? Я бы на его месте...

– Вот потому-то ты и не на его месте, – вмешался таксист с "волги". Ты вообще сильно много понимаешь! Я сколько людей сюда перевозил – и все довольны. И многие говорят, что он денег не берет. Ну, это, конечно, байки, и все же...

Таксисты заспорили, а Строкач поспешил ретироваться, якобы увидев знакомого, выходящего из калитки.

Свернув за угол, он буквально столкнулся с женщиной, которая вместе с сыном выходила перед ним от Засохина. Теперь она стояла у ворот другого дома, и майор был готов поклясться, что ее очень интересует его машина. Сделав несколько неуверенных шагов, женщина взглянула в сторону таксистов, и повернулась к Строкачу. Парень, следовавший за ней со здоровенной матерчатой сумкой, неуклюже грохнул ее на землю, задребезжало разбитое стекло, и угол сумки сейчас же потемнел, намокая. На дорожке образовалась лужица мутно-белой жидкости.

За спиной майора раздался голос золотозубого.

– Ну, теперь придется ей отвалить мне на полную, если хочет, чтобы я это дерьмо в свой багажник совал. Или ты возьмешь, Сема?

Ответа Строкач не расслышал, он уже был рядом с женщиной. Парень снова улыбался, на лице его было чистейшее блаженство. Его мать наклонилась и стала выкладывать содержимое сумки прямо на землю. Достала разбитую литровую бутылку, выплеснула из нее оставшиеся капли молока, затем смятой рубашкой протерла дно, сгребла пожитки.

Строкач стоял в двух шагах, глядя в улыбающееся лицо парня, но помочь даже и не пытался. На пальце он покручивал кольцо с ключами от машины. Наконец, как можно небрежнее, предложил:

– В город поедем? – но прозвучало это так не по-таксистски, что майор плюнул на эти игрушки и заговорил человеческим языком: – Мне по пути, так что денег не надо. – На лице женщины отразились испуг и недоверие. Строкач тут же поправился: – Ладно, дадите двадцатку на бензин.

– Да, господи, конечно... Вот спасибо, а то эти уже и цены себе не сложат... – Женщина повторяла и повторяла какие-то еще слова благодарности.

Парня удалось посадить в машину лишь с третьего захода. Он выскакивал, задирал голову, улыбался и все силился еще раз окинуть взглядом окрестности. Короткое время поездки до города Строкач собирался использовать как можно более активно.

Когда они уже трогались, из-за угла, пища тормозами, вылетел "москвич" и остановился как вкопанный посреди улицы. Из него буквально выпал золотозубый молодец, отчаянно размахивая зажатой в руке монтировкой, и направился к "жигулям" Строкача. Женщина испуганно съежилась на сидении.

– Ты что, гад, творишь? Это наше место, и ты здесь таксовать не будешь! За все уплачено, и если ты, бычара, лезешь цены сбивать, останешься без рог! – Парень накачивал сам себя, все больше входя в раж. Руки у него определенно чесались. – Ты, падла, у меня до города не доедешь. ГАИ тормознет, а там и братва подъедет разбираться... Ходил, ходил, нюхал, нюхал...

Из-за угла осторожно выглянул салатный капот "волги" с шашечками. Таксист с интересом следил за содержательной беседой своего коллеги с конкурентом, но особого желания вмешаться не выказывал. Строкач оставался совершенно спокоен.

– Тише, молодой человек, места хватит всем. Я сейчас уеду.

– Это верно. Этих ты, может, и отвезешь. Только бабки, которые на чужом участке закосил, отдашь. Наука будет в другой раз. Ты посмотри, какая рыба хитрая!

Говоря это, он продолжал наступать на Строкача, помахивая монтировкой. Майор холодно подумал, что столкновения не избежать, но все-таки попытался еще раз.

– Ну, ладно, ладно, чего кипятиться... Нельзя – так нельзя. Все, уезжаю. Желаю успехов.

– Так ты издеваешься, гад?! – "частник" метил в предплечье – не убить, а изувечить, лишить подвижности. Стальной стержень просвистел в пустоте.

Попади он – и Строкач наверняка не смог бы никому составить конкуренцию как водитель пару месяцев. Резко уйдя вперед и вниз, майор перехватил руку с монтировкой и, нырнув под нее, завернул за спину нападающему. Пожалуй, чуть перехватил. Сустав слабо хрустнул, тело таксиста обмякло, и Строкач не стал его удерживать на весу. Парень повалился на колени, а Строкач слегка прихватил его за ворот – чтобы тот не изувечил лицо о бордюр. Еще раз взглянув на номер "москвича", майор подумал – хотя бы этого, чересчур "делового", не следует оставлять без присмотра.

Проезжая мимо салатной "волги", Строкач притормозил, опустил стекло и бросил струхнувшему водителю:

– Вы присмотрите за приятелем. Боюсь, сегодня машину он водить уже не сможет. Ну, да еще встретимся, Бог даст...

Из поселка майор выехал неспешно – требовалось время, чтобы разговорить женщину.

– Вы первый раз у доктора? А как вам удалось узнать о нем?

Как и следовало ожидать, нервное напряжение пассажирки разрядилось сумбурным монологом:

– Да случайно. У него побывала женщина одна, односельчанка. Муж у нее запойный. Три раза приезжала, и теперь – как рукой сняло, в рот мужик не берет спиртного. У меня ведь тоже из-за нее, проклятой. Мой-то с молодых лет заливается, вот сын и расплачивается за отца-пьяницу. И вот беда – за ум взялся, бросил водку – да ведь уже ничего не поделаешь. Вот мы и приехали сюда, поможет, не поможет – хуже не будет. Мальчик-то у меня добрый, хороший. Зверюшек всяких любит, не может видеть, как животных мучают... Ох, Господи, все бы отдала, чтобы жить ему человеком!..

– Что ж, теперь у вас есть надежда. Может, все и образуется как-то. Строкач включил приемник, юноша, бормотавший и возившийся на заднем сидении, затих. – Так говорите, дороговато берет доктор? Это ничего, был бы толк.

– Да что вы такое говорите? – женщина уставилась на него с недоумением. – Какое "дороговато"? Где это вы такой ерунды наслушались? Он вообще платы не назначает. Можно, конечно, что-то дать в благодарность, но открыто – кладешь деньги на стол, доктор говорит: возьми из них сколько хочешь и отнеси в церковь... "Дороговато"! А кормиться-то с помощниками ему надо?..

Тем временем начался город – потянулись унылые, как коровники, пятиэтажки рабочего района в окружении чахлой, выморочной какой-то зелени, складские дворы, автобазы, – и очень скоро женщина попросила высадить ее и сына.

Теперь Строкачу не терпелось увидеть Обреутова. Сегодня воскресенье, и отставник должен быть на дежурстве вплоть до полудня.

– О, Павел Михайлович, не забываете старика! Располагайтесь, устраивайтесь как дома. – Обреутов был весел и громогласен. – Ну, как движется следствие?

– Работаем, Владимир Лукич. Спасибо, я немного пройдусь по лестнице. Славно у вас все-таки. Чистота, порядок, глаз радуется. И вокруг неплохо зелень, все ухожено. Так я поднимусь, погляжу кое-что.

– Давайте, и я с вами, если вы, конечно, не возражаете. – Обреутов выбрался из-за своего стола. – Может, вопросы возникнут, а я – вот он, под рукой.

– С удовольствием. А как же вахта? Все-таки на посту... – шутливо заметил майор.

– Да что вы, товарищ майор. Здесь все на контроле. Открываю только по звонку, удостоверившись, что свои. Остальным – извините. Если надо отойти, я ведь тоже человек живой, – все на замок. А звонок тут такой – на весь дом слыхать.

– Серьезное устройство. Не жалуются жильцы, не мешает?

– У него звук регулируется. Вот он, ползунок. Я на полную мощность никогда и не включаю.

– Интересно, а на четвертый этаж, да еще и в квартиру – слышно его?

Обреутов как-то смешался, недовольно покрутил носом и последовал за майором вверх по лестнице. Переводя дыхание, Строкач на минуту задержался на площадке между вторым и третьим этажами. Окно было наглухо закрыто на два массивных бронзовых шпингалета. Строкач постучал пальцем по нижнему, поглядывая сквозь стекло.

– Уютный здесь дворик. Прямо тебе пейзаж Поленова. Одна эта скамеечка, утопающая в зелени, чего стоит. Ага, там и наша почтенная Октябрина Владленовна, бессменный часовой. А почему не открываете? Воздух свежий, дождик прошел...

– Инструкция запрещает. Раньше, бывало, детвора открывала, но теперь – ни-ни. Такое время.

Спустились, и Строкач внезапно спросил:

– А что, Владимир Лукич, здорово вы удивились четыре дня назад, когда внезапно обнаружили, что окно открыто? Да не суетитесь, спокойно. В этом я вас не виню. К чему бы, казалось, вам выпускать незваных гостей в окно, если в вашем распоряжении дверь? Здесь, правда, Октябрина Владленовна начеку, но и она может отвлечься...

Обреутов слушал молча, виновато кивая. Строкач гнул свое:

– Ну, конечно, что хорошего, если некий подозрительный субъект незамеченным ушел из охраняемого вами дома. Можно ставить вопрос о профессиональной пригодности. А это весьма и весьма неприятно и может иметь далеко идущие последствия...

Наконец Обреутов глухо отозвался:

– Ясное дело, как бы оно ни повернулось, а стрелочник всегда под рукой. Да, шпингалет я закрыл, когда мы с вами сразу после убийства поднимались наверх. Кому охота оказаться на улице? Если бы вы меня тогда спросили – я бы и сказал сразу, а так – не хотелось лезть под горячую руку.

– Ладно, проехали, – Строкач махнул рукой. – Вообще, в таких ситуациях надо поменьше темнить. Я еще раз наверх пройдусь, а вы пока поразмыслите, может, еще что вспомните...

– Да чего сидеть? Сейчас время самое тихое – одиннадцать, народу нет вовсе.

– У вас часы отстают. Семь минут двенадцатого, подведите. И подумайте, разговор наш еще не закончен.

Одним махом майор взлетел на четвертый этаж позвонил, вызвав собачий лай и не слишком радушное "Кто там?" за дверьми.

Мария Сигизмундовна выглядела неважно и на вопросы отвечала каким-то сырым, болезненным голосом.

– Мужчина? В это время? Ну, разве что сын. Но и его не было. Если угодно, поинтересуйтесь у вахтера, как раз Владимир Лукич дежурил, как и сегодня. Это серьезный человек, порядок знает.

– Скажите, Мария Сигизмундовна, а бывает, что Обреутов заходит к вам в квартиру, или вы встречаетесь только внизу, у вахты?

– Ох, какое слово – "встречаетесь", – пожилая дама рассмеялась, но чувствовалось, что она недовольна поворотом разговора. – Уж не решили ли вы, что у нас с Владимиром Лукичом роман? Увы! Мы действительно по-приятельски знакомы, он иной раз забегает чайку попить, поболтать.

– А в тот день, когда обнаружилось преступление, Обреутов был у вас?

– Да, где-то в половине девятого. Я встаю рано, а чай предпочитаю покрепче и в компании. Сын ушел раньше.

– То есть Обреутов находился у вас в рабочее время?

– Ах, вот вы о чем... Ну, да ведь он ненадолго, а подъезд заперт. Дверь оставалась приоткрытой, так что и звонок слышно, а если кто выходит из подъезда, то сами управятся...

Торопливо распрощавшись, Строкач сбежал по лестнице. Но здесь его ждал сюрприз. Обреутова не было! За столом вахтера восседал высокий, костлявый старик с оттопыренными ушами и вислым носом, посверкивая угольками черных глаз. Сменщик! Строкач взглянул на часы – двадцать минут двенадцатого. Это не осталось незамеченным. Вахтер сурово сдвинул кустистые брови, но промолчал.

– Где Обреутов? Ведь смена в двенадцать!

– А я всегда чуть пораньше прихожу. У меня электричка, вот и получается – прихватываю чуток. Посидим, бывает, с Володей, покалякаем. Дома скучно. Вот только сегодня он что-то заспешил, не с кем старику и словом перемолвиться. Вы ведь следователь? Ну, тогда угощайте куревом да спрашивайте...

– Боюсь, придется брать и Обреутова под наблюдение. – Строкач сидел на подоконнике в кабинете, за спиной у него шумела улица.

– А при чем тут этот парень, который выпрыгнул из окна лестничной клетки? Тот, которого видела Октябрина... как ее...

– Владленовна. Да, прыгун этот, конечно, задачка. Жигареву прыгать было незачем – внизу дверь свободна. Разве что не хотел Турчину компрометировать, а это уж вовсе чушь... Не те нравы.

– Прыгуна видела только Скалдина. Зрение у нее, мягко говоря, не очень, – протянул лейтенант.

– Да ты за нее Бога должен молить! Пятьдесят метров, вполоборота, со спины, да тебе еще и словесный портрет подавай. Ну, ты, брат, совсем заелся. Короче, Жигарев или кто другой прыгал, давай организовывать за ним наблюдение, но и Теличко нельзя из виду упускать.

– Ты Засохина имеешь в виду? Пустим и за ним. Ничего себе подъезд как один просятся под наблюдение. Один майор не подкачал, железное алиби Варшава. Но на его счет есть у меня любопытное соображение. Как там у нас насчет уголовного прошлого фигурантов?

Родюков открыл папку, лежащую перед ним на столе, извлек тонкую стопку исписанных листов. На самом верху – серая поблекшая листовка с фотографией в левом верхнем углу под броской шапкой "Разыскивается преступник".

"Управлением внутренних дел... области разыскивается особо опасный преступник Теличко Николай Васильевич... года рождения, уроженец г. ..., житель г. ...

Его приметы: рост 182 см, телосложение плотное, лицо продолговатое, лоб покатый, брови прямые, глаза серые, нос прямой, губы тонкие, подбородок выступающий, уши средние, волосы темные, голос глухой.

Был одет в черные брюки, синюю рубашку, черные туфли. Преступник может менять одежду и внешность.

Если вам станет что-либо известно о местонахождении преступника, просим сообщить в милицию удобным для вас способом.

Уголовный розыск".

Дело особо опасного преступника было довольно типичным для своего времени.

Статья 86-прим, хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок – десять лет. По этой статье шли в зону тысячи людей, и прежде всего те, кого именовали "работниками временных коллективов, занятых в сельскохозяйственном производстве". По договорам с совхозами и колхозами они выращивали лук, арбузы и прочие трудоемкие культуры. Вынужденные работать по законам рынка, они оказывались в ловушке плановой социалистической экономики и подогнанных к ней статей уголовного кодекса. Люди получали за труд в соответствии с договорами, а некие эксперты пересчитывали все по госрасценкам и разницу между тем, что было выплачено, и тем, что, по их мнению, следовало выплатить, называли хищением.

Бригада Теличко работала в совхозе "Ленинец" в Крымской области, выращивала арбузы. Когда урожай созрел, директор заявил: вы их, ребята, соберите, вывезите, продайте, а потом уж поговорим и об оплате... Каждый год ему спускали план, те же арбузы сеяли, но ни разу и килограмма не собрали: весной засеют бахчу – осенью запашут. Не растут – и весь сказ. И вдруг – урожай вдесятеро против плана. Сотни тонн – что с такой прорвой делать?

Людей на уборку нет, транспорта тоже, о горючем и говорить не приходится.

Договор с бригадой был заключен только на выращивание, но условия директора пришлось принять – куда денешься? На рынках десяти областных городов они распродали арбузы, привезли в совхоз выручку. Кому-то показалось, что привезли мало. Было возбуждено уголовное дело, приглашены эксперты, которые подсчитали, что бригада похитила у совхоза около миллиона рублей.