Текст книги "Брусника созревает к осени"

Автор книги: Владимир Ситников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Может, и были ворчуны, которым такая активность не нравилась, но Люции Феликсовне хотелось, чтоб людям было весело, чтоб жили они дружно. И кое-что, да, пожалуй, не кое-что, а многое она в силах была для этого сделать.

Сдавая ей дела, Иван Иванович сказал, что за тридцать лет хозяйствования он всю грязную работу сумел провернуть, и Люции Феликсовне остаётся теперь только водить экскурсии и принимать гостей, делиться опытом да рассказывать об акции «пять крыш».

Однако Люция Феликсовна – выпускница Тимирязевской академии, москвичка, считала, что как раз нужны преобразования у них в Пестереве. Потому что их совхоз – застойное болото в худшем смысле этого слова, и надо встряхнуть всех, сделать Пестерево не только сельскохозяйственным, а поистине передовым сельхозпредприятием с научной организацией труда.

Основания для этого у неё имелись, потому что она готовила кандидатскую диссертацию по луговодству на выработанных торфяниках и многое знала не только о погоде и синусоиде дождей, но и о растениеводстве, и перспективности молочного животноводства, была наслышана об иностранном опыте.

Имя Люция, по слухам, было дано Верхоянской отцом – сильно идейным человеком, считавшим главными в развитии общества – революционные преобразования. Поэтому он решил, что имена своим детям подберёт соответственно своим воззрениям: дочь назовёт Люция, а сына Рево. Получится полная РевоЛюция. Сам он отказался от исконного мужицкого имени Фёдор и стал Феликсом в честь Дзержинского. Видимо что-то передалось от отца Люции. Решимость его что ли?

Новый директор Люция Феликсовна подняла в совхозе большой тарарам. Тонкая, решительная, стремительная, она и в районном Доме Советов, и на торфопредприятии, и в школе никому не давала покоя, настаивая на осуществлении своих новаций и требуя уважения и сочувствия, а главное – понимания.

Впервые в служебных кабинетах, как доказательство необходимости помощи совхозу зазвучали стихи:

Мы, как дерево ныне,

Что незаметно выросло

В город шумной вершиной,

Комлем упёрлось в село.

Низко ли, высоко ли

Вытянулось в зенит,

Если холодно комлю

И вершину знобит, – декламировала Люция Феликсовна.

– Неужели не понятно, что мы кровно связаны, что мы не можем существовать друг без друга, – доказывала она директору торфопредприятия, прося торфяную крошку для ТМУ – торфо-минеральных удобрений, людей на ремонт техники.

Начальство перед поэзией терялось. Настырная, наполненная всякими новаторскими идеями Люция Феликсовна стучалась во все двери. В райкоме партии она требовала, чтобы к Пестерям было особое отношение. Ведь это не просто совхоз, а с научным уклоном. В РОНО настаивала, чтобы в торфяной школе был введён курс по болотознанию, чтобы в детском саду, переименованном в «Клеверок», играли ребята в доярок и были у них кроме кукол, коровы из папье-маше, доильные аппараты, похожие на настоящие. Сама она была убеждена, что без болот планета Земля давно бы засохла и превратилась в пустыню Сахару. О болотах она говорила так поэтично и любовно, что вгоняла в смущение культпросветработников. Те обещали поставить концерт, посвящённый луговым травам. РОНО и школа сдались – факультатив по болотознанию был утверждён. Устоять против напористой агитации было невозможно, да и вся наглядность была в совхозе «Пестеревский» и в Дергачевской торфяной школе обновлена с болотным и травяным уклоном. Даже на школьных и районных вечерах лучшие певцы и чтецы доказывали песенно и стихотворно, что нет ничего красивее и полезнее сфагновых болот, луговых трав и клюквенных плантаций на верховых болотах.

Курс по болотознанию в школе, само собой разумеется, вела сама Люция Феликсовна.

Верхоянская постоянно носила альбом репродукций с картин художников, на которых было запечатлено болото. А ещё карточки с высказываниями великих учёных и мыслителей о пользе и красоте болот у неё всегда были под рукой.

Совхоз объявил конкурс на лучший рисунок и лучшее сочинение в стихах и прозе, посвящённые болотам и травам.

В директорском кабинете Люции Феликсовны вместо сунцовской синусоиды дождей, висели теперь болотные картины, карты сфагновых болот и заливных лугов, снопы с травами.

– Вы нас всех готовы в болото загнать, – иронизировала директор школы Фаина Фёдоровна Ямшанова с подпольной кличкой «Фефёла». Но Верхоянская иронии не воспринимала.

– А как иначе? Вы как историк должны понимать, что болота – это мощный накопитель влаги. Именно из них берут начало Волга, Кама, Вятка, Дон, да и другие русские реки,– наседала Верхоянская. – А реки, которые впадают в бассейн Северного Ледовитого океана, тоже вытекают из болот. Надо учить людей, что при разумном отношении к болотам, вода река поит и кормит, а при неразумном – топит. Так что не стремитесь стать утопленниками.

Ну что тут скажешь против? Фефёла умолкала.

Славка Мосунов с восторгом слушал лекции Верхоянской о болотах. Даже такая неприметная травка «кукушкин лён», оказывается, является великим аккумулятором влаги.

Когда же речь заходила о торфе, Люция Феликсовна с гневом обрушивалась на заготовителей, которые бездумно пускают его в костёр. Сжигают такое богатство, из которого можно было бы изготовлять уйму полезнейших препаратов, товаров, творить поистине чудеса.

Ну а о верховых сфагновых болотах, где растёт несравненная клюква, Люция Феликсовна могла говорить только стихами, которых в областной библиотеке ей насобирали целый том. Она даже с обкомовской трибуны заявила как-то, что нужен ликбез для всех руководителей, связанных с сельским хозяйством и торфяной промышленностью, потому что руководители мало что знают о великом предназначении болот и торфа.

Люцию Феликсовну горячо поддерживал её муж, главный инженер совхоза Николай Ильич Лисочкин – высокий красивый брюнет, примерно одного с ней, почти комсомольского, возраста то есть немного за тридцать. Николай Ильич тоже приехал в Пестерево из Москвы с очень нежной болезненной женой Лией, которая умерла при родах. Николай Ильич остался с грудной дочкой на руках и впал в отчаяние. Хорошо, что помогла кормить дочку бабушка – мать Николая Ильича Наталья Изотовна, которую он вывез из деревни.

Николай Ильич, или просто – Коля, очень переживал утрату жены. Как водится у нас, проявилось это в неумеренном заливании горя вином.

Тогдашний директор Иван Иванович подумывал о том, чтобы понизить главного инженера Лисочкина до механика или даже совсем уволить за прогулы и приход на работу в изрядном подпитии. Наверное, всё так бы и случилось, если бы не Люция Феликсовна. Конечно, она, будучи секретарём совхозной комсомольской организации, членом райкома комсомола очень ответственно взялась за перевоспитание Николая Ильича.

– Зачем ты опускаешься, Коля? – вопрошала она. – Ты ещё молодой, хоть и отец. Ты ещё женишься, найдёшь себе хорошую женщину, если перестанешь пить. Всё у тебя наладится. Прояви волю.

– Кто за меня пойдёт? – уныло отвечал Коля, сминая в руках интеллигентную шляпу.

– Да любая, – горячо, убеждённо сказала Люция Феликсовна.

– А ты?

Люция поперхнулась и ответила не столь уверенно:

– Подумать надо.

– Ну, вот видишь. А говоришь – любая.

Люция Феликсовна склонна была к философствованию. Жизнь состоит из случайностей. Случайно она попала из Москвы в Пестерево, случайно сюда приехал Коля. Случайность становится закономерностью, поскольку они оба оказались свободными и симпатизирующими друг другу.

– Я подумала, – сказала она, – Пойдём сегодня в кино в Медуницкий кинотеатр.

– Пойдём, – согласился он.

После кино Коля вынул из футляра студенческую гитару и подобрал итальянскую песню «Санта Лючия». Только пел он не «Лючия», а «Люция», то есть главный агроном Верхоянская. Потом выпевал он свою любимую песню «С ненаглядной певуньей я в стогу ночевал». Конечно, ненаглядной Люцию можно было назвать с некоторой натяжкой. Лицо энергичное, наверное, ранние морщинки у рта, но какие горящие, янтарного цвета глаза. Ему хотелось, чтобы она была ненаглядной, а она не возражала.

Высоченный худой Коля Лисочкин был, пожалуй, под стать Верхоянской. В его голову тоже забредали разные идеи. Он помимо инженерной работы занимался проблемой перевода тракторов на газовое топливо, и Люция Феликсовна подтолкнула его к мысли защитить на эту редкую тему учёную диссертацию.

Готовясь к сдаче кандидатского минимума по философии, он проникся обожанием к работам Ленина, к месту и не к месту сыпал ленинскими цитатами и крылатыми выражениями. Люция Феликсовна попросила, чтобы нашёл Коля высказывание Ленина с похвалой болотам, но, к сожалению, ничего кроме слов о Шатурской ТЭЦ тот не отыскал. Даже известные слова: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны» к болотам прямого отношения не имели.

Зато Люции Феликсовне пришла в голову мысль о том, что Коля Лисочкин принесёт великую пользу в идейном и эстетическом воспитании подрастающего поколения, да и людей постарше, если, приняв облик Ленина, прочтёт со сцены Дома культуры, в школе на уроках кое-какие работы вождя. К примеру, «Очередные задачи Советской власти» или выступление Владимира Ильича на III съезде комсомола.

Коля не ожидал такого поворота и какое-то время сопротивлялся, говоря, что на Ленина совсем не похож, что очень ответственно выступать в его обличии. Люция Феликсовна была убеждена в великой пользе таких выступлений, а облик и произношение, картавость – дело наживное.

Память у Коли была свежая и крепкая. Работы он выучил наизусть, а вот для постановки произношения, как у Ленина, и обретения облика вождя Люция Феликсовна повезла его в облдрамтеатр, где играл роль Ленина в спектакле «Кремлёвские куранты» и даже снимался в каком-то кино артист Перевощиков. Тот согласился помочь.

Коля был вовсе не ленинского вида, высок, тощ, но кепка, толстинка, накладная бородка и усы прибавили сходства и уверенности в себе.

Первое выступление Лисочкина-Ленина было в Славкином девятом классе Дергачевской школы. Таинственно вошла Люция Феликсовна и сообщила, что сегодня вместо факультатива по болотоведению будет встреча с человеком в гриме Ленина.

И вот зашёл Лисочкин-Ленин, и долго пронзительно смотрел на школьников и учителей, заставляя их потупить взоры. Насладившись их смущением, он вскинул руку и вдруг выкрикнул с картавинкой:

– Уверяю вас, что среди нас есть какая-то идиотская, филистерская, обломовская боязнь молодёжи. Умоляю: боритесь с этой болезнью всеми силами!

Учителя смутились, видимо, приняв этот упрёк на свой счёт.

Потом Лисочкин-Ленин читал речь «Задачи Союзов молодёжи».

Славку больше всего удивляло, что Лисочкин выучил столько страниц текста. Ленинскую голову надо иметь.

Кроме Люции Феликсовны и учителей оказался на этом уроке корреспондент областной газеты. С подсказки Люции Феликсовны, конечно. Он вцепился в Славку с вопросом, какое значение, на его взгляд, имеют речи Ленина сейчас. Славка от волнения и страха не помнил толком, что лепетал корреспонденту. Но в газете появилось: «Девятиклассник Вячеслав Мосунов считает, что благодаря этому уроку, понял, что значили речи Ленина для молодёжи, когда он услышал слова: «Учиться, учиться и учиться».

Возили Лисочкина в областной центр, соседние районы, где он в ленинском обличии выступал с неизменным успехом. Об этом писали газеты, хвалил Лисочкина артист Перевощиков.

У Славки Люция Феликсовна стала примером для подражания. Она прекрасно – умно и зажигательно говорила, не боялась резать напрямую, отстаивая свою точку зрения. Его восхитило то, что она считает главным в своей жизни дело, работу. Спит будто бы всего пять часов в сутки, встаёт в четыре утра, когда начинает гудеть электродойка. До планёрки успевает объехать все фермы, мастерские, гараж. Оперативки в отличие от сунцовских длились у неё всего двадцать минут.

В отличие от других любителей подписных изданий районного масштаба Верхоянская успевала читать, гордилась, что ей удалось подписаться на «Библиотеку всемирной литературы». А это, говорят, три тысячи томов.

Она сама водила уазик защитного цвета и это ей прибавляло уважения. Могла иронично взглянуть на директора торфопредприятия, ждущего машину с шофёром, предрика и других руководителей, которые без водителей были беспомощны. Особенно её возмущало, когда приезжал с шофёром молоденький секретарь райкома комсомола Федя Толстиков, слишком рано набравший солидность и полноту.

Могли позавидовать Верхоянской женщины-руководители районного звена. Из них тоже никто машину не водил. Люция Феликсовна была ловкая, подтянутая, белозубая, потому что увлечённо занималась бегом, лыжами, резалась в волейбол. Ценившие жировые накопления, высокие бюсты и пышные бёдра руководительницы смущённо отходили от неё в сторону. Верхоянская могла проехаться насчёт трёх измерений в женской фигуре.

И работяги из совхоза «Пестеревский», ценившие до Верхоянской неторопливый образ жизни, преобразились. Директор хвалил людей не только за такие показатели, как удои, экономию горючего, привесы, километраж, а ещё и за участие в кроссе, первенстве по волейболу. Даже в условиях соцсоревнования между фермами, мастерской и гаражом теперь значилось участие в спорте и художественной самодеятельности.

Славка считал теперь, что вот только таким должен быть директор совхоза. И если ему придётся в жизни когда-нибудь чем-нибудь руководить, то он будет действовать как Люция Феликсовна.

– Я поставлена для того, чтобы заинтересовать людей хорошо работать, – любила повторять она.

Она пыталась улучшить семейные отношения и цитировала мудрые мысли неизвестного великого: «Семья, где женщину хвалят четыре раза в день, никогда не распадётся, два раза – разводы бывают редко. Если хвалят один раз или ни разу – разводы случаются сплошь и рядом». Запомните это, мужчины!

Кое-кто, конечно, ворчал, что напрасно Верхоянская ввела зарядку на фермах, и что все цеха: полеводы, механизаторы, доярки должны были носить с собой спортивные костюмы. Она подбадривала деревенских женщин, которые до этого видели только ферму да домашние нескончаемые хлопоты возле печки, в хлеву, на одворице.

Встречая на финише доярок-лыжниц, она цитировала Пушкина:

Полезен русскому здоровью

Наш укрепительный мороз.

Ланиты ярче вешних роз

Играют холодом и кровью.

Бывший директор совхоза Иван Иванович был при своём мнении:

– Зачем столько звону, когда куют Победу? – спрашивал он жену. Она не знала.

И слово своё Верхоянская сдержала – открыла освещённую лыжню. Забирались на неё и ребята из Дергачей. Все эти новинки были по вкусу газетчикам и телевизионщикам. В совхоз «Пестеревский» ехали они с охотой. Есть что снять, о чём написать. А главное – директор Верхоянская интервью давала с блеском. Было ей что сказать и что показать.

Николай Ильич Лисочкин, защитив диссертацию, получил приглашение работать на инженерном факультете сельхозинститута. Теперь он только по выходным дням да в отпуске жил в совхозе. Не наездишься каждый день за тридцать километров. Так и жили на два дома, пока не купил он машину. Но это было уже гораздо позднее. Тогда тридцать километров перестали казаться большим расстоянием.

Летние забавы

Вообще-то Славка в свои 16 лет помнил за целых 18, а может даже и за 19 лет. Он чётко знал то, что было до его собственного рождения. Прекрасно свою маманю Ольгу Семёновну представлял молодухой, когда жила она в деревне Кривобор на Чепце-реке. В это время она работала дояркой в колхозе, но страсть как любила бегать в лес по грибы-ягоды. Поначалу с подружками да одна, а потом с Николашей Мосуновым – комбайнёром, который стал её мужем, а Славкиным отцом. Он, как и мать, был тоже подростком военной поры, поднявшемся на крапиве, лебеде да разной ранней зелени вроде пестов, дудок-пиканов, кисленки, на травяном хлебе, а вспоён на березовице. Лес для них был спасителем.

Даже перед самым Славкиным появлением на свет не утерпела Олюнька – сбегала за ранними рыжиками-колосовиками. На обратном пути почувствовала – припёрло. Зашла к бабке-повитухе, потому что поняла: до фельдшера не успеть добраться. Залезла дома на кровать, сказала Николаше:

– Грей воду, готов наш боец на выход. Да рыжики-то посоли.

Отчего-то была уверена, что выскочит парень. Он и выскочил.

От матери, которая с малых ранних лет таскала Славку в лес по грибы-ягоды, передалась ему любовь к весёлым вересовым угорам, строгому, хранящему тишину сосновому бору, подступившему к самому посёлку. Мама утешалась любой малой доброй новостью. Разродилась белая кролиха, принесла полдюжины крольчат, она всплескивала руками:

– Гляди-ко, Славко, все шестеро живые. Никого не води, чтоб сглазу не было.

А в парничке возле казармы у них цветут огурцы. Пряча под фартуком, приносила она первый долгожданный огурец и вся светилась радостью:

– Гли-ко, экой красавец-молодец!

Они смотрели на этот обычный беломорденький огурчик, как на чудо, оттягивая момент, когда придётся пустить его на салат или окрошку. Ну как его съешь?! Он первенец!

– Ешь, Славко, ешь, там подрастают пятеро эдаких же парнечков, – уговаривала его мать, но он один есть не хотел. Только вместе.

Вызывали умиление у матери шилья первого лука и чеснока, которые крепли, становясь клинками и кинжалами, накалившиеся докрасна на солнце помидоры. Это в их-то холодном краю вечнозелёных томатов.

Мать любила одушевлять грибы и ягоды, огурцы, морковь, тыкву – всё, что вырастало и попадало на её глаза.

С грибами она разговаривала, как с живыми существами.

– Это где же вы упрятались, ребятушки? – выспрашивала она, поднимая нижние тяжёлые еловые лапы. – Покажитесь-ко, милые. Да какие вы красавцы. Почто стыдитесь-таитесь?

И подберёзовики в замшевых коричневых шапочках, и яркие красноголовики, и синявки вызывали у неё удивление.

– Будто солдатики выстроились – бравые, крепкие – одно загляденье, – хвалила она их.

У Славки летом не смывался с ладоней грибной дух. На заезженном «Диаманде» с утра срывался он из дома и уже часам к одиннадцати привозил корзину грибов: подберёзовиков, красноголовиков, белых, лисичек. Показала ему Ольга Семёновна заповедные места, которые ни под каким видом никому нельзя открывать, иначе место это пропадёт. Его затопчут. Но сама же нарушила это правило.

Отнесла как-то в знак благодарности, наверное, всё за этот же раздвижной стол, целое блюдо белых грибов благодетелям Сенниковым, и Верочка – Фарфоровая Куколка клещом вцепилась в Славку. Смотрела умоляюще: своди в лес. А он боялся идти с Верочкой. Опять начнут их дразнить: жених да невеста – из одного теста. Но это полбеды. Идти пришлось бы неминуемо мимо сосен, на которых Славка вырезал слова: «Катенька», «Катюша», «Катерина». Да ещё сердце, пропоротое стрелой. Догадается Верочка, чьё сердце там.

Катерину он сам уговаривал съездить на велосипедах за черникой. Места он знает. Черника полезная. Катерина делала большие глаза:

– Ходила я один раз с родственниками. Там столько комаров. Меня буквально заглодали. Боюсь, Слав. Не поеду.

Доканала Верочка Ольгу Семёновну.

– Славка, своди Верочку и Евдоху. Шибко им охота, – уламывала его мать.

– А мне шибко неохота. Им шибко далеко, – отговаривался Славка, но пришлось в конце концов согласиться, однако при условии, если сама маманя пойдёт.

Не знал Славка, о чём говорить с Дундей Березихой и Верочкой, а мать его от этой докуки избавит. Его дело к грибам их привести. Сгонял он накануне на велосипеде в сторону Кривобора. Вроде пошли лисички полками. Конечно, не белый гриб, но Верочке и Березихе сойдут и такие.

Чтобы миновать место с надписями, вырезанными на сосне, выбрал Славка вовсе другую, не лесную дорогу, а лугами. Шли не спеша, останавливаясь, чтоб нарвать зверобоя, топтуна, ромашки. Березиха и Ольга Семёновна толковали о том о сём. Березиха, любившая устрашать всякими невероятными случаями про заколдованные места, леших да кикимор, завладела разговором. Верочка слушала, открыв рот. Невероятно, забавно и пугающе.

Славка шёл спешным шагом вперёд, оставив грибников позади. Слыхал он эти березихины сказки. Ему хотелось побыстрее привести соседок к лисичкам. Пусть «насакают» их полны корзины и отвяжутся от него. Он-то для себя всегда грибов найдёт.

Вот и лес.

В пахучем пихтарнике Верочка взмолилась:

– Слава, да не беги ты так. Будто на дистанции летишь.

Из колючего вереса, из самой можжевеловой густерни с заполошным шумом вырвалась тетеря, до смерти напугав Верочку.

– Ой, – вскрикнула она и приникла к Славке. Он сердито отстранился.

– Ты что?

– Кто это, Слав?

– Страус.

– Разве они у нас водятся?

Славка не ответил. Придуряется Верочка.

– Вот садись и режь, – раздвинув в густерике дорогу солнечным лучам, сказал он: целый полк лисичек выстроился прямо у Вериных ног.

У неё засияли глаза:

– Ой, Славик, чудо какое! Ты просто волшебник, – она подскочила к Славке и поцеловала его в щеку, прижалась. – Милый, хороший.

– Ты что спятила? – возмутился Славка и с остервенением вытер щеку. – Этого ещё не хватало?! Целоваться.

На него смотрели честные, вопрошающие голубичные глаза Верочки.

– А я думала, ты меня любишь и тебе приятно, – с виноватой растерянностью пролепетала она, и у неё на глазах выступили слёзы, затуманив голубичины.

– Баба Дуня – сюда! – крикнул Славка. – Тут кое-что есть.

«Придумала ещё целоваться», – сердито буркнул Славка, отходя от Верочки.

Верочка убито склонилась к грибам. «Ревёт. Ну и пусть», – жёстко подумал он.

Березиха заахала, мать запричитала: надо же сколько рыжух высыпало! Ай да, Славко, на какое место привёл.

Грибов и правда они нарезали по корзине. Мать и Березиха возвращались возбуждённые, довольные, а Верочка шла унылая, хотя корзину лисичек набрала огромную. Еле тащила.

– Ну давай я понесу твой кузов, – пожалел Славка и поднял сенниковскую семейную бельевую корзину на плечо. Какая-то жалкая и удручённая была Верочка. Ну и пусть. Пусть не лезет целоваться.

Верочкин поцелуй почему-то был Славке неприятен, а вот то, как Катерина поцеловала его, он забыть не мог. Странно, непонятно. Почему так бывает?

Славка не сумел Катерину вытащить в лес ни за грибами, ни за черникой, а вот Кирка запросто всех поднял и Катерину – тоже.

– Беги за корзиной, – скомандовал он Славке, – На канавах ельца, сороги, окуней навалом.

Славка вынес из дровяника видавшую виды корзину, принялся затягивать проводом прореху.

Откуда ни возьмись, возникла Верочка. Видно, в окошко за Славкой следила:

– Ой, ребята, а меня? – в синих глазах мольба. – Я луку нарву и редиски, хлеба возьму. А соли надо?

– Давай. Одна нога здесь, другая тоже здесь, – приказал Кирка.

– Ну вот… зачем она нам? – поморщился Славка.

– Зачем она нам? – передразнил Кирка. – Она в тебя втрескалась. Не видишь? Понятно же.

– Чо втрескалась-то?! Соседка. За одной партой сидели, – начал оправдываться Славка.

– Короче, идёшь или не идёшь? А то я с Катериной. Она вон согласна. Пострел везде успел. У Катерины побывал, прежде чем к Славке зайти. А вон и она стоит в своих золотистых туфельках. Рыжина с волос сходит, у корней они русые. Значит, и вправду светленькая? Катерина в каком-то коротком платьице, больше раздетая, чем одетая.

– А купаться будем? – спросила она. – Плавки брать?

– Ты как на бал, – оговорил её Славка, – там болотина. Сапогиболотники надо.

– А босиком можно?

– Можно, – великодушно разрешил Кирка.

Верочка тут как тут. В авоське аккуратный пакет с провизией. Сама в белой панаме.

Славке хотелось, чтоб Катерина обратила на него внимание. По дороге он принялся рассказывать о храброй уточке, которая защищала своих утят-хлопунцов от вороны, а ещё о белках, которых видел в бору.

Кирка цыкнул зубом.

– Сколько ты знаешь, я больше забыл, – пренебрежительно бросил он. Славка увял и сразу замкнулся, хотел даже бросить корзину и уйти, но сдержался. Вредина и нахал этот Кирка. Перед Катериной выстарывается.

– Вот видите, у меня шрам, – сказал Кирка и повернул голову, чтоб все видели его царапину на виске. Катерина потрогала тоненькую ниточку шрама. Верочка сочувственно спросила:

– А не больно?

Славка отвернулся: расхвастался Канин Нос.

– Короче, врачи сказали – полсантиметра – и был бы мне капец, – ответил Кирка. – Короче, целая история у меня была.

То ли врал по-крупному, то ли привирал слегка, но предстала перед ними история, которой хватило до самых рыбных канав.

Они шли, оставляя в мягкой пыли следы босых ног. У Кирки они были чёткие, твёрдые, у Катерины узкие ступни, у Верочки миниатюрные мягкие лапки и только у Славки лапищи чуть ли не сорок пятого размера. Он шёл позади всех. Уж очень бросались в глаза его грубые ступни.

– Короче – отпросили меня у деда Герасима ройщики колодцев, – начал Кирка, – Август месяц – самая горячая пора для рытья, а главный землеройщик у них слёг в больницу. Прободение язвы. Надо было им такого же, как тот, мужика небольшого, вёрткого. Слонам делать там нечего, – видимо, намекая на рослого Славку, уколол Кирка. – А я как раз такой, малогабаритный. Один раз уж рыл с ними колодец. Хвалили.

«Заплатим, как взрослому», – обещали ройщики деду Герасиму. И тот меня отрядил на рытьё колодца.

– Решили мы с дедом, что сотни три отстегнут. Нам на голодные зубы. Кроха, короче, неплохая, – продолжал Кирка, придавая голосу таинственность. – Взяли ройщики верёвки, подъёмник-коловорот, лопаты, черповое ведро и зачем-то флягу. В общем, всю снасть. Короче, для себя у них бензопила, топоры, меня опустили на верёвке в недорытый колодец. Мужики вверху топориками стучат, пила зудит, а я как чёрт в кромешном аду, землю рою. Флягу заполню – дергаю за верёвку. Они тянут эту дурищу на сорок литров. Даже страшно. Небо и так с копеечку, а эта фляга вовсе его заслоняет. Лучше бы черповым ведром таскать, да им лень: ведро то и дело поднимать надо. А тут податливее: я молочную флягу набью землёй, защёлкну затвор, проволокой примотаю – тащите!

Несчётно я этих фляг отправил вверх. Дно колодца посырело, хлюпает водица. Надо ларь – ящик такой из толстых досок ставить, а то вдруг осыпь начнётся, плывун пойдёт и обвалится колодец.

Кирка с таким смаком рассказывал обо всех этих тонкостях колодезного рытья, что чувствовалось: хочет показать – знаток и умелец он отменный.

Катерина смотрела на Кирку чуть ли не с обожанием, Верочка тоже.

«Ну-ну, пусть душу отводит», – обиженно думал Славка, боровя ногами пыль.

– Короче, ройщики-стервецы вместо хорошей верёвки, – с возмущением продолжал Кирка, – старые вожжи взяли, а те перетёрлись. В общем, фляга эта сорвалась и чуть не на меня. Короче, если бы на меня – не шёл бы я тут с вами. Прямо под ноги шмякнулась, а меня по виску чем-то так хлестануло, что я взвыл. Глаза начало тёплым солёным заливать. Мазнул рукавицей – кровь. Это проволокой меня по виску пробороздило. Ну, думаю, сдохну от потери крови. Дотянулся до обрывка верёвки, задёргал.

– Ну чо, так быстро накопал? – ухмыляются вверху рожи. Я их по матушке: вытаскивайте скорей, так-растак.

Короче, выволокли меня. Я как баран резаный. Весь в крови. они струхнули: никакой техники безопасности! А я подросток. Говорят: в медпункт не ходи. Сами вылечим. Промыли рану, а мне водки полстакана: легче, мол, станет. Это я потом понял: в случае чего могли свалить всё на меня, пьяный, мол, сам виноват. Отлежался я, с забинтованной головой снова полез в колодец. Самый ответственный момент настал – до воды дорылись. Если ларь не поставить, вся работа насмарку пойдёт. Только от фляги я отказался. Ведром-то, может, не зашибёт.

Славка, слушая Кирку, забыл об обиде. Да, вправду пришлось Каниному Носу рисковать жизнью по-настоящему, а не понарошку.

– И правильно я сделал, что полез в колодец. Там уже вода по щиколотку. Грязь надо черпать, ларь устанавливать. Короче, у меня три колодца на счету.

«Вовсе взрослый Кирка человек, раз вырыл три колодца, – подумал Славка с уважением. – Шкет-шкет, а проворный».

– Ой, Кир, какой ты смелый, – пропела Катерина и ещё раз потрогала шрамик на его виске, и Верочка потрогала, Славка тоже склонил голову к Киркиному виску. Выходит, Кирка жизнью рисковал? Молодец! И ничего ему не рассказывал, хотя в друзьях ходили. Видно, много у него таких происшествий случалось.

– Ты, Кир, настоящий герой, – похвалила его Катерина.

– Герой кверху дырой, – хохотнул Кирка. – Что было, то было.

Подошли к канавам. Там и вправду плескались тупорылые рыбины. Видно, как сквозь стекло, пока воду не замутишь.

– Ну ладно, – оборвал Кирка сентиментальности, – Короче – хватит сопли на кулак мотать. Я с корзиной иду, а вы ботаете рыбу. Вон от того куста начинайте и мне навстречу, – показывая куст, распорядился Кирка.

Катерина, Верочка и Славка, утопая в иле, поскальзываясь на глине, принялись ботать ногами, стараясь подогнать рыбу к корзине. Кирка, почти по плечи погружая руки в воду, вёл её по дну. Потом поднимал. На дне пружинно бились серебристые рыбины. Складывали их в ведро.

– В августе щурят придём сюда ловить. Они всю бель сожрут и вырастут, как карандаши или веретёна, – говорил Кирка. – Поедим жареных щурят в сухариках.

Много знал Кирка из того, что касалось ловли рыбы. И, конечно, умел ловить эту бель – сорогу, окуней, ельцов – всего, что водилось в канаве.

– А подайте мне скорей развесёлых пескарей, – притопывая ногами в грязи, закричала Катерина и заглянула в ведро. – Уж скоро целое. Хватит, может быть?

– Ой, сколько чистить-то. От рук отстанешь, – со знанием дела вздохнула Верочка.

– Не дрейфь, Веруня, – откликнулся Кирка. – Учитесь, пока я жив, – и передал корзину Славке.

– Хватит лодыря гонять. Я весь упарился.

Славка отдал ведро с рыбой Катерине, взялся за корзину, но Кирке не понравилось, как он это делает. Медленно. Рыба крупная уходит, хотя Славке казалось, что он всё делает так, как делал Кирка. Но разве Кирке угодишь?

– Руки крюки, – ругался тот.

Видно, хотелось доказать всем, особенно Катерине, какой он умелый, ловкий и сообразительный, а Славка – неумёха.

Славка терпел.

– Всё, больше ведро таскать не могу, полное, – закричала Катерина.

Потом рыбу делили. Тут оказалась самой незаменимой Катерина. Кирка показывал пальцем на грудку, а она, встав в загадочную позу, таинственно начинала издалека:

– Эта рыба самой голубоглазой фее, чья фамилия названа в честь парижской реки, – накручивала она хвалу.

– Короче – Верке, – крикнул Кирка, – А эта?

– А это самому храброму мастеру колодезных дел.

– Кирке, – крикнула Верочка, довольная, что её фамилия оказалась в родстве с Парижем. – А эта морской фее, владычице морей с царственным именем.

– Катерине, – пропел Кирка.

Оставался Славка.

– Ну ясно, что Мосунову, – крикнул Кирка, не желая, чтобы Катерина навыдумывала что-нибудь лестное про Славку.