Текст книги "Брусника созревает к осени"

Автор книги: Владимир Ситников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Владимир Ситников
Брусника созревает к осени

Как на Славкин день рожденья…

Едва разлепив спросонья глаза, почувствовал Славка: что-то в его жизни произошло необычное, но не тревожное, не пугающее, а доброе, светлое, может быть, даже радостное. День, оранжевый от солнца, погожий, заглядывал в окошко, хотя ещё вчера лупил проливень.

Поднял Славка крышку над сковородкой – обалдеть! Маманя накрутила блинчиков с мясом и творогом – самое вкусное из всего, что ему случалось есть. Ай да маманя!

А на тумбочке пакет, перевязанный алой ленточкой с бантиком. Подарок, и маминым неуверенным почерком на открытке с ягодками: «Поздравляю, сынок Славко. Тебе уже 16».

И тут только дошло до Славки, что именно сегодня стукнуло, а может, только ещё стукнет ему шестнадцать долгожданных годочков. Взрослый с этого утра! «Совсем другой коленкор», – так говорит мама.

Раньше все дни рождения были неприметными. Заворотит маманя толстую гречневую кашу на молоке, даст рублёвку.

– Ни в чём себе, Славко, не отказывай, мороженку купи, шоколадку, в кино сбегай.

А сегодня и денег десятка, и блинчики, а в пакете костюм спортивный, синий с белыми лампасами, почти такой, о каком он мечтал. В таком же костюме щеголяет самая спортивная женщина в их посёлке Дергачи – агроном Пестеревского совхоза Люция Феликсовна Верхоянская.

Попрыгал Славка, поотжимался от пола. Чтоб окончательно стряхнуть сон, сунулся к рукомойнику. Тю-тю – нет воды – сухо. Тут он сам виноват: вчера по дождю поленился сбегать на колонку, а мама, чтоб не будить его громом пустой посуды, не пошла спозаранку по воду и на работу ей рано надо подниматься, чтоб успеть прибраться в кабинетах, пока не явилось начальство.

Схватив ведро, пролетел Славка по скрипучим барачным сеням и с утлого кособокого крылечка увидел ещё одно чудо: кокетливо отставив ножку в золотистой туфельке, набирает воду в оранжевое ведро какое-то невиданное до сих пор существо – девчонка с насмешливым взглядом, с летучими, как стрижиные крылья, бровями. Упругая, белая струя бьёт в ведро, выхлёстываясь через край. От внезапности встречи опешила водоноска. Высокий, гибкий, голый по пояс парень возник из ничего. Стрельнула недоумённо взглядом, сняла с крюка ведро и, картинно изогнувшись, процокала каблучками по тесовым тротуарам.

Славка удивился: откуда эдакая фря? Гостья что ли чья-то? Наверное, к бабке или к тётке на каникулы прикатила из Кирова. Поймал он в своё жестяное ведро струю воды и пустил вдогонку девчонке сирену – пакостный, зловредный звук. Воду первую он выплеснул, обмыв посудину, и вновь пустил сирену. А девчонка, будто красавица из красавиц, задрав голову, независимо продефилировала к новому двухквартирному брусковику. Оказывается, рыжая она, с толстенной короткой косой. И кофточка на ней оранжевая. «Рыжая, а красивая», – с удивлением отметил

Славка. Никогда не думал, что рыжая может быть красивой. Видать, любимый её цвет этот оранжевый, раз всё на ней оранжевое да рыжее. Славка с полными вёдрами кинулся опрометью в свою комнатёнку, выгороженную из барачных сеней, наполнил водой рукомойник, кастрюли, стоящие на старой скамейке, даже плеснул в пахучую, вечно желтеющую герань и неприхотливого Ваньку-мокрого, примостившихся в жестяных консервных банках из-под болгарского конфитюра на подоконнике. Остальное, взвившись серебряной дугой, выхлестнулось через окошко на траву.

С порожними вёдрами протопал Славка вновь к колонке, только теперь сообразив, что он до неприличия затрапезно одет: выцветшие тренировочные штаны, белёсые дырявые кеды на босу ногу, и сам голый по пояс.

Девчонка уже с двумя оранжевыми вёдрами на руке вновь гордо вышагивала на своих длинных ногах к колонке, обдирая на ходу редкостный в здешних местах и, конечно же, рыжий апельсин. Корки летели по сторонам. Фря зазнаистая. Захотелось подпустить ей что-нибудь ехидное, с издёвочкой, но в голову ничего путного не лезло – пустёхонько. Какая-то онемелость сковала язык.

– Хочешь апельсинку, – небрежно протянула девчонка ободранный догола фрукт. Карие яркие глаза смотрели озорно и весело.

– Не. Я уже ел, – невпопад буркнул Славка, понимая, что вовсе не то надо было сказать.

– Все тут у вас какие-то неотёсанные, – скривилась девчонка.

– Какие есть, – обиделся Славка за «всех» своих. Только такое и могла сказать эта задира.

– А у нас в Калининграде ребята весёлые, остроумные, прикольные, в мореходку пойдут, – похвасталась рыжуха, раскачивая пустые вёдра. – У меня папа моряк.

«Если там парни какие-то «прикольные», – Славка и слова-то такого не знал, – зачем сюда приехала?» – хотел он обрезать девчонку, но смолчал. Из какого она Калининграда? Наверное, из того, который Кенигсбергом был? В подмосковном Калининграде моря нет, там вряд ли моряками все стать мечтают.

Когда Славка, бухнув в переполненную дождевой водой бочку содержимое своего ведра, вновь появился возле колонки, девчонка, зажав ладошкой кран, пыталась достать трескучей водяной струёй до козлух, семенящих по дороге на выпас, и кричала во всё горло:

– Ах, аш-два-о, ах, аш-два-о, никто не может без него.

Сама, наверное, сочинила такую химическую нескладуху.

Струя, прерывисто взвиваясь, гуляла по пыльной дороге, оставляя следы, похожие на копейки и пятаки. Чопорные козлухи осуждающе замерли, возмущённые этим безобразием. «Ну и ну. Девка – оторви ухо с глазом», – наверное, подумали они.

Славкин приятель-одноклассник Кирка Канин, само собой разумеется, по кличке Канин Нос, которому выпала сегодня очередь пасти поселковое козлушечье стадо, нашёлся, как одёрнуть рыжуху.

– Эй ты, заноза, короче, а то разгонишь мне стадо. Ну-ка остерегись. У меня хо-р-ро-шая вица имеется, – и согнул луком эту гибкую вицу, да так хлестанул по зарослям дурнины, что легли и крапива, и дудки дягиля.

Кирка, хоть не вышел ростом, большерот, курнос, с оттопыренными, розово просвечивающими ушами, зато ершист, вреден и находчив на язык. Вид хипповый – полы рубахи завязаны узлом на животе. Пуговицы ему ни к чему.

– Подумаешь, вицей напугал, – с презрением скривила губы рыжуха. – Тебя, случайно, не Диогеном зовут?

– С чего это? – перестав хлестать репейник, опешил Канин Нос.

– Да голос у тебя как из бочки, в которой Диоген сидел.

«Образованная, Диогена знает», – отметил про себя Славка.

Кирка озадачился ненадолго. Плюнул в сторону далеко-далеко, шагов за десять (так плевать умел только он), и то ли соврал, то ли признался откровенно:

– Короче. Это самое, вчера мы с дедом вмазали.

Девчонка посмотрела на Кирку с любопытством и почтением. Ещё бы, этот коротыш так увесисто, по-взрослому выдал: «Вмазали!»

– На, съешь апельсинку, – примирительно протянула Рыжуха Кирке чуть ли не целый апельсин. – Я угощала вон этого, да он бука какой-то, – и с пренебрежением махнула рукой на Славку.

Кирка засунул в большегубый рот угощение и, причмокивая, начал жевать.

– Скусно! – похвалил он, – А этот, он скусу не понимает.

Вовсе Славку с дерьмом смешал. Друг называется.

Славка обиделся из-за того, что девчонка назвала его «букой», а Кирка эдакое позорное выдал: «скусу не понимает», молча набрал воды и пошёл к своей казарме, как называли в торфяном посёлке Дергачи барак, в котором жили в войну мобилизованные на болотину колхозники и какие-то неблагонадёжные репрессированные ссыльные.

Кирка – Канин Нос уже освоился и начал подъедать рыжуху:

– Тебя, случайно не Фёклой зовут? У нас есть Фефела – тоже заводная – тебе под пару.

– Фи, Фёкла?! Я – Катерина Первозванова, – гордо ответила та, как будто была Екатерина Вторая или на худой конец какая-нибудь Катрин Новаррская, и отставила красивую точёную ножку.

«Имя как у артистки, – подумал Славка, выводя из дровяника свой обшарпанный старый велосипед «Диаманд». Надо было съездить на опушку бора и накосить притороченной к багажнику косой-горбушей два мешка травы, желательно молодого клевера или лопушков. Кролики такую траву любят. Нельзя ему время терять на пустую болтовню с рыжей Катериной. Кролики вовсе оголодают, да и маманя расстроится. Она, конечно, ничего не скажет, особенно в такой день. Возьмёт косу, мешки и пешком пойдёт сама на пустырь. А там что за трава. Дурнина. Пыльное иссохшее будылье.

«Тротуары – четыре доски, встретимся ещё с этой Катериной Первозвановой», – умудрено рассудил Славка. Славка знал, где мягкий лопушок и молодой клеверок выросли для кроликов. По берегам торфяных карьеров, в которых скляно стоит вода, – шёлковеют травы.

Весело мчит Славкин велосипед. Взлетел на угор. Отсюда, как на подносе, весь их торфяной посёлок Дергачи, который охотнее зовут просто Торфяной. В центре, вроде кремля, контора торфопредприятия, школа, Дом культуры и больница, новые дома для начальства и рабочей элиты, а дальше – индустрия: ангары, гаражи, техника. В сторонке – новострой – четыре трёхэтажных дома, Черёмушками, как в Москве, зовут. Говорят, пустят их к зиме. Но они не про Славку. На отшибе торфяные поля с караванами-барханами готового топлива. Тоненькими, слепящими на солнце струнками тянется от них узкоколейка, как гитарный гриф иссечена планками шпал. На узкоколейке мотовозик и вагончики. Отсюда кажется всё игрушечным, незаправдашним, детским.

Торфяные уборочно-перевалочно-фрезерные машины-комбайны дымят рыжей торфяной пылью.

Лепится к посёлку деревня Пестерево, где одноимённый совхоз – «Пестеревский». Там брусковики вперемешку с избами-калеками. У этих двугорбые крыши «верблюдой», как говорят старухи, и только на въезде два новых дома – контора и столовая. Коровники – те с иголочки.

А за настоящей железнодорожной насыпью с блестящими нитями рельсов большое скопище домов со своим небоскрёбом-элеватором хлебоприёмного пункта, вокзалом. Это райцентр Медуница. Она только так называется, а к мёду отношения не имеет. Здесь жители считают себя городскими, и городская у них спесь. На торфяных смотрят свысока, а деревенских вообще в упор не видят, считают своей обузой. Всё время сельским помогают: на севе, на сенокосе, на уборке и, особенно на картошке. Тут безвылазно надо быть, пока не приберёт деревня клубешки.

Делает всех и городских, и сельских, и торфяных схожими, одним миром мазанными та же незаменимая картошка. И там, и там, и там засажены ею огороды, пустыри, обочины дорог. Непонятно, во что одетые старухи и молодухи, невольники семейной картофельной принудиловки, школьная ребятня взмахивают окучниками или с банками в руках кропотливо, но с отвращением обирают нарядно (костюм в полоску) одетых колорадских жуков и пузатое их племя, которое жирует на плантациях. Хорошо, что Славка на своём участке окучил картошку.

Три дня врукопашную с тяпкой наперевес ходил он на дурнину. Репей, молочай, осот, липучая череда, проволочник несчастный – это же враги. Режь их, коли, секи, дери с корнем. Тут – кто кого. Битва насмерть. Славка победил.

Против жуков мама опрыскала ботву снадобьем. А Славка ещё бездетному дяде Якову Семёновичу помог. Как не помочь благодетелю. Маманя за него горой. Славке выбелило волосы на картофельном солнцепёке. Загорел он, как араб.

Разглядел Славка с угора мелких белых букашек – козлушечье стадо, которым командует сегодня Кирка – Канин Нос. Рядом что-то красное или оранжевое. Неужели Катерина? Делать ей нечего. Мог бы и Славка там быть. Зря, пожалуй, поторопился сюда.

Забавная девчонка Катерина.

Нет, не зря он уехал. Там, в посёлке – настоящее пекло. Измучены зноем травы. Парит. А здесь он скинул одежду и с разбега расколол головой водяное стекло. Загоготал от блаженства. Такая благодать! Не спеша поплыл саженками к середине карьерного водоёма, где торчит до блеска отполированный животами и коленками купальщиков выворотень. С него хорошо нырнуть и долго-долго идти с открытыми глазами под водой. Наплававшись, лёг Славка на бережку, подгребая под себя горячий песок. Залюбовался мокрой полоской отмели, на которой вышили крестиком нехитрый узор лапки трясогузок и куличков. Ёлочки спешат к воде. Махонькие, пушистые, как детсадники. Они и так ребятки. От силы им года по два.

Если затаиться, много всякой всячины можно увидеть здесь. Не то, что с оравой купальщиков, когда над водой ошалелый визг, вой, ор, шлёпанье рук и ног по воде.

Славка, побыв один, всегда возвращался отсюда с удивительными тайнами, которые открываются только на безлюдье, в тишине. Вот и сейчас, крутя жёлтой головкой, плывёт к берегу ужик. Храбрец! Какая нужда толкает его в это плавание? Доплыл, скользнул в траву. Его и видели.

А на прошлой неделе заметил Славка утку. Та крутилась в уютном омуточке и покрякивала. Из-под осоки, космами нависшей над водой, выкатились будто шарики, шесть или семь серо-рыжих утяток-хлопунцов. За всем этим, склонив башку, наблюдала с сухой серой осины грузная старая ворона. Утка заметила ворону. Тревожно крякнула. Комочки-утята поняли опасность, юркнули в осоку. Малыши, а всё разумеют. Ворона сделала вид, что это ей вовсе не интересно. Отвернулась. Утята снова выкатились на простор. Ворона азартно затопталась на суку. Вот-вот спикирует. Жалко – нет поблизости палки или камня, чтобы отогнать эту коварную нахалку. Не успел Славка решить, что делать – ворона снялась с осины и свалиласьтаки к омуту. Тут-то и произошло неожиданное. Утка взмыла вверх и, перехватив ворону, защемила в своём клюве её голову и ну трепать. Ворона вырвалась, отлетела к сушине, очумело затрясла башкой. Ай да уточка, молодец! Славка встал, захлопал в ладоши. Вороне это не понравилось, она нехотя снялась с осины и улетела, ругаясь:

– Кар, кар.

Из поездок на карьеры Славка почти всегда возвращался с гостинцем для матери. То еловую ветку сиверихи, густо усыпанную красными ягодами-шишечками привезёт, то бидон пестов, которые мать с детства любит, то пучок лугового лука или пригоршню кисленки.

А вот в такую знойную погоду, должна, обязательно должна созреть земляника. Крупная, душистая, эта ягода всегда вызывает у Ольги Семёновны удивление и радость.

– Ой, диво какое, – вдыхая аромат, радовалась она.

А Славка как-то загоревал: до чего несправедливо коротка жизнь у этой ягоды. По весне её почти незаметно, а потом вдруг весь угор покрывается белыми крапинами цветов, словно объявляет ягода: примечайте, где меня искать. Когда зеленец набирает соки, её опять не видно. Зато когда земляника вызреет, приходит звёздный час в её жизни. Душистая, красная налитая – всем она бросается в глаза, всех манит к себе ароматом. Самая вкусная ягода!

А потом она скромно отходит, неприметно уступает место молодой поросли малины, костяники, брусники. Какая короткая у земляники пора торжества. Неужели и люди так же? И я, и мама, и дядя Яков, и все-все?

– Эдак, эдак, Славко. Всё бывает – и краса, и молодость, да ненадолго. Это только кажется, что длинён век, а пролетит он – не заметишь. Но рано ещё тебе горевать. У тебя длинная и хорошая будет жизнь. Слава богу, войны нет, хлебушка хватает, здоровьем бог не обидел. А чего ещё надо?!

Вот у меня была еда – крапива да лебеда. Возьмёшь травяной хлеб-оляпыш, будто грязи хохряк. Молочком запьёшь – вроде и ничего. Я ведь девка военная, ко всему привычная.

Прежде чем приторочить мешки с травой к велосипеду, и сегодня заглянул Славка в заветное место – на лесную прогалину-чисть, оставшуюся после вырубки. Вот тут и таилась душистая спелая земляника. И вправду – красно там.

Упав на колени, Славка оползал прогалину, пока не набрал целый бидон земляники. Дух от неё потрясный. Тает на языке сласть.

По пути домой решил Славка, что обязательно отнесёт банку ягод той новенькой девчонке – Катерине Первозвановой. Пусть знает, какие они, деревенские. А ещё, конечно, для того, чтобы она поняла, что никакой он не бука, а нормальный парень.

Он надел новый спортивный костюм и с литровой банкой отборной земляники подошёл к дому Первозвановых. Катерина не в оранжевой кофте, а халатике-разлетае снимала с верёвок бельё. Видать, была у них большая стирка с дороги. Бельё трепыхалось и парусило. И Катерина собирала эти паруса на руку.

Подобравшись к калитке, Славка обернулся: нет ли кого? Главное, чтобы Кирка не заметил: обсмеёт, задразнит.

– Это тебе, – сиплым от смущения голосом сказал Славка Катерине и поставил банку на столбик калитки.

– Ой, надо же, какая красотища, – пропела Катерина. – Сколько стоит?

– Просто так.

– Просто так? Скажешь, – и уткнулась лицом в банку. – Волшебство. Аромат! Голова кружится.

– Ну, не просто так, – пошёл на попятную Славка. – У меня сегодня день рождения.

– Чудак! Ой, какой чудак. Так ведь тебе должны дарить, а ты сам принёс. Ма, смотри, какое чудо этот Славка притащил.

Выглянула женщина, черноволосая, вовсе не похожая на Катерину. «Видно, дочь в отца – рыжая», – подумал Славка. И мать сказала про Славкины ягоды: «Чудо!»

Катерина отнесла домой банку, вернулась обратно с пустой. Нет, не с пустой. В банке был рыжий апельсин.

– Это тебе, – пропела Катерина.

– Зачем, не надо.

– Обижусь, если не возьмёшь, – предупредила она.

– Всё равно не надо, – сопротивлялся Славка.

– А я дарю и точка, – стукнула ладонью по калитке Катерина, – Сколько тебе лет-то стукнуло?

– Сколько, сколько. Шестнадцать.

– Фи, подросток, – скривилась Катерина, – А мне ещё в мае шестнадцать исполнилось.

– Подумаешь, два месяца. Ну я пошёл. Спасибо за апельсин, – поблагодарил он и отправился домой, довольный товарообменом.

– Чудак какой-то. Даже деньги не взял, – сказала Людмила Ивановна.

– У него сегодня день рождения.

– Хоть бы поздравила.

– Поздравила и апельсин подарила.

– Эко чудо – апельсин, – покачала головой Людмила Ивановна, – Тебе-то на шестнадцать золотую цепочку и серёжки преподнесли.

– Был грех. А что я этому Славке Мосунову «Жигуль» должна подкатить, – огрызнулась Катерина.

– Тебя не переговоришь, – отмахнулась Людмила Ивановна.

В этот день бросилось в глаза Славке кое-что подозрительное у себя дома: во-первых, мама надела подаренную им белую блузку. Во-вторых, не пошла к бабке Дунде Березихе смотреть по телевизору фильм «Вечный зов», хотя регулярно ходила, с виноватинкой в голосе объясняя, что там какой-то кулак всех замордовал: «Беда с ним!» В-третьих, Ольга Семёновна нагнула несметное количество блинчиков с мясом, капустой и творогом, сделала спиртную заначку: бутылку водки и какую-то красулю. Такого за ней не водилось. Обычно она припасала для брата Яши четушечку – и всё, а тут две пол-литрухи. А потом заставила одну кровать разложить и поставить к стенке, а стол раздвинуть. Сказала: надо.

Всё прояснилось, когда раздался стук в дверь, и на пороге возникли его одноклассники – соседи по казарме – Верочка Сенникова и Витя Логинов – эдакие примерные, прилизанные, чистенькие. Верочка – кругленькая фарфоровая куколка с нежным личиком и такой же нежный фарфоровый Витя. Учителя всегда ставили их в пример за то, что одеваются со вкусом, обувь всегда чистая и в карманах у них душистые носовые платочки.

Они вечно были упрёком для Славки. Ольга Семёновна говорила сыну: «Верочка – девка-то какая рукодельная, шьёт и вяжет, а Витя на скрипочке играет». Славка морщился. Он чувствовал себя никудышным неумехой и даже лодырем по сравнению с ними. И сейчас Верочка и Витя были аккуратно и продуманно одеты. В руках у Верочки был букетище георгинов и пластмассовая, под хрусталь, ваза, а у Вити блокнот и набор ручек.

– С днём рождения тебя, Слава, – пропели они почти разом.

Славка сунул Верочкины цветы в вазу и поставил на тумбочку. Они ему ни к чему. А вот блокнот и шариковые ручки сгодятся.

– Ну проходите, раз пришли, – негостеприимно разрешил он.

– Ой, Верочка, Витенька, гостеньки дорогие, – обрадовалась Ольга Семёновна и засуетилась, ставя на стол чашки, варенье, какой-то самодельный торт и пирог. Сунула на газовую плиту фаршированные блины.

«Это, конечно, маманя позвала Витю и Верочку», – догадался Славка. Радость безмерная – нет ей предела. Три годочка сидел он с этой Верочкой за одной партой. Доконала она его своим вниманием, бутербродиками да всякой стряпнёй. Не отбояришься. Обижалась, если не возьмёт. В глаза слёзы. До того дошло, что стали их дразнить: «Жених да невеста – из одного теста».

В девятом классе Славка не вынес муки и сел к пополнившему класс второгоднику Кирке Канину. У Верки от обиды лицо пошло красными пятнами. Недели две не разговаривала, а потом закатилась в его каморку: примеры по алгебре не решаются. Помоги. Помог. Заговорила.

А теперь вот с днём рожденья!

– Можно я в вазу воды налью, – сказала Верочка и, не дожидаясь согласия, воды налила, водрузила букет в центре стола.

Окончательно стало ясно, что затеяла маманя сотворить для сынули торжество в честь 16-летия, когда появился со свёртком в руках дядя Яша – седеющий краснолицый богатырь с пузцом. Он тиснул племянника, похлопал тяжкой рукой по спине:

– С совершеннолетием тебя! – и развернул фланелевую, в синюю клетку, рубаху, о какой Славка мечтал. – Ну как, угодил дядя?

– Угодил, угодил, – обрадовано откликнулся Славка. – То, что надо!

Дядя Яша – самый близкий после мамы человек, благодетель. Это благодаря ему выбралась из деревни сестра Ольга. Это он сгоношил им комнатёнку-выгородку. А сколько по мелочи добра сотворил: мебелью списанной общежитской снабдил, трофейный велосипед, вывезенный в 1945 году из Германии, отдал Славке, а то как бы тот для кроликов траву возил?

Дядя Яша хвалился, что на раме этого велика катал свою будущую невесту и не только её. Тогда это было в моде, да и невеста была непривередлива, к тому же стройна, как веточка. Это теперь в пору заказывать для неё самосвал.

Славка изрядно повозился над велосипедом марки «Диаманд» и восстановил его. Теперь тот поскрипывает, да возит.

В откровенную минуту признавался дядя Яша, что кроме велосипеда привёз с войны редкостную электробритву «Золинген» и двустволку «Зауэр – три кольца». Большие деньги давали за ружьё знатоки. Да вечного-то ничего не бывает. Всё теперь ушло в небытие, изломалось.

– Эх, Славка, почти в твои годы я уже на фронте был. Парнечек – тоненькая шейка, а смерть по пятам ходила. Не приведи, господь, – сказал со вздохом дядя Яша и ударом мощной ладони по донышку поллитровки, выбил картонную пробку.– Ну как, выпьешь? Взрослый ведь ты человек!

Славка упёрся – не буду, у Верочки глаза наполнились ужасом. Витя панически замахал руками:

– Не, не, я не пью.

– А кто пьёт? Никто не пьёт? Мы дату отмечаем. Лью, – настаивал нахраписто дядя Яша.

И мать не возражала, чтоб Славка выпил. Помаленьку-то – не грех, но он упёрся. Спасло от напора дядиного хлебосольства появление неожиданных и нежданных гостей. Видно, и Кирку Канина позвала мать, потому что явился он. В белой рубахе, при галстуке. И не один, а на пару с Катериной Первозвановой. Вот чего совсем не ожидал Славка, так это появления Катерины в жалкой выгородке. Теснота несусветная, где ещё нищее кажутся старая захватанная мебель, деревенский сундук, мутные стёкла в окнах и вовсе не придают форсу обвёрнутые бумажным узорцем консервные банки с цветами.

– Тётя Оля, не сердитесь. Это я во всём виновата, – заговорила Катерина, как будто была знакома со Славкиной матерью давным-давно. – Я по своему психотипу – лидер, вот и организовала Кирилла Канина. Говорю: надо поздравить.

– Это от нас, – со стуком поставил Кирка на стол бутылку шампанского, поднёс Ольге Семеновне коробочку конфет «Клюква в сахарной пудре», которые варганили в каком-то районе. Наверное, надоумила Кирку взять подарок матери Катерина. Сама же вывалила на стол груду своих любимых апельсинов. Что они с матерью целый контейнер что ли привезли?! Даже не удивился, а возмутился Славка.

– Садитесь, садитесь, гостеньки, – запела Ольга Семёновна, – Славко, сбегай к соседям, стульев займи.

– Я сейчас, – вскочила Верочка.

– И я, – изъявил готовность Витя.

– Не суетиться. А скамейка на что? – пробасил дядя Яша, довольный оживившейся компанией, – Скамейка заслуженная. Я ещё перед войной на этой скамейке спал в деревне Кривобор. – Ставим. А деревня у нас была большая, весёлая. Певучая. Наши петухи будили деревни трёх районов – Просницкого – своего, Зуевского да ещё заречного Слободского, – похвастался дядя Яша.

Составили со скамейки на пол ведро с водой и кастрюли, придвинули старинный сундук. Расселись. В тесноте да не в обиде.

У дяди Яши нашёлся единоверец – Кирка, который тоже считал, что водка самая полезная из всех напитков и лекарств и подставил с готовностью стопку.

– Итак, мы пьём шампунь за Славкины шестнадцать, – перехватила инициативу Катерина. – Кто открывает? Никто? Тогда я! С громом или безмолвно? Конечно, с шумом!

Видимо, у Катерины была счастливая способность мгновенно сходиться с людьми. Она уже командовала всеми, замечая, что Верочка не допила, что «тётя Оля» только пригубила.

– В честь Славиных шестнадцати: ура, ура, ура!

И всем пришлось кричать «ура», вставать, вгоняя в краску от смущения самого виновника застолья.

Пока растаскивали по блюдечкам и тарелкам салат и блинчики, Катерина зорко следила: у всех ли налито, успокаивала Ольгу Семёновну, которая вдруг начала переживать из-за того, что блинчики, наверное, оказались закальные.

– Смолотят, – коротко пробасил дядя Яша.

А Катерина вдруг призналась, что страстно любит море.

– М.О.Р.Е. Вы замечали, что в этом слове всего четыре буквы? А сколько всего в них: плеск волны, буйство шторма, и в них же гладь, покой. Никто не был на море? У нас в Калининграде я летом каждый вечер купалась.

– А я в сапогах по Балтийскому морю плавал, – откликнулся дядя Яша. – Под пулями-то раздеваться некогда.

– А я свою жизнь не представляю без моря, – откровенничала Катерина.

– У меня уже всё ясно. Закончу школу, получу аттестат зрелости и буду стюардессой. Нет, не на самолёте. На теплоходе! Там тоже проводников называют стюардессами. Морская стюардесса! Красиво звучит?

На Катерину смотрели с удивлением: ну и девка, на боку дыру вертит. Всё ей ясно. А до чего уверена в себе. Такая и вправду далеко пойдёт.

– Обязательно обогну Африку и съезжу на Огненную Землю, – хвалилась Катерина. – А потом окончу Московский университет и буду писать книги о море и путешествиях. К примеру, «По пути Магеллана». Как?

Верочка смотрела на Катерину широко распахнутыми от удивления глазами. Витя замер от её неожиданных признаний. Славка сидел как завороженный, и даже Кирка – Канин Нос, цыкнув зубом, бросил: «Во даёт!»

– Бес – не девка, – похвалил Катерину дядя Яша. – Я вот на многих морях и реках бывал. Забавного, удивительного везде там много, а ближе и милее родного Кривобора, Чепцы да Вятки ничего не нашёл. Море – оно приглядится, Катенька.

– Нет, мне море никогда не надоест, – не согласилась Катерина. – Вот второй тост: давайте выпьем за исполнение желаний.

Выпили.

Эта неукротимая Катерина могла, наверное, весь вечер говорить одна.

– В честь этого моего желания поём песню по моей заявке «Бананы ел, пил кофе на Мартинике». Начали! – И Катерина затянула, успевая взмахивать дирижёрски вилкой:

Бананы ел, пил кофе на Мартинике,

Курил в Стамбуле злые табаки,

В Каире я жевал, братишки, финики с тоски.

Они по мне, они по мненью моему горьки,

Они вдали от родины горьки.

Песню знали не все, зато Катерина уверенно вела её и допела до конца. Могла ещё врезать не одну песню о море.

«Ну и пусть поёт, – думал Славка, опасаясь однако, что неистовая Катерина может крикнуть: «А какая у Славы любимая песня? У нашего шестнадцатилетнего?» А он ничего не придумает. Не запоёшь ведь: «В лесу родилась ёлочка». Есть новенькая песня «Опять от меня сбежала последняя электричка». Пусть её поют. Там про какую-то девчонку, из-за которой вечно опаздывает на поезд влюблённый чудак.

– Мне слово, – пробасил дядя Яша, тоже, видать, поднаторевший в застольных речах. – Третий тост пьётся за любовь. Мужчины пьют стоя, женщины – до дна. За любовь!

– Ну скоро до криков «горько» дойдём, – цыкнул зубом Кирка.

– И до этого дойдёт. Девчонки на вас уже во все глаза глядят, – ухватился дядя Яша за рискованную тему. – Это вы, охламоны, ушами хлопаете.

– Ой, угощайтесь, – замяла опасную тему Ольга Семёновна.

Когда попили чаю, поняли, что больше в комнате сидеть невозможно и вывалились всей компанией на крыльцо. Комендант Яков Хохрин ходил с недопитой бутылкой красули, подступал с ножом к горлу:

– За Славку, за племяша моего. Эх, где гармонь? Весельства не вижу. Катерина, где веселье?

– «Каравай», «Каравай», – закричала Катерина, хватая за руки гостей, – а ты, Слав, в центр встань. Не понимаешь что ли? В центр, говорю!

Славка подчинился.

Под удивлёнными взглядами жильцов казармы ходили Славкины гости по двору, бросая длинные косые вечерние тени, и орали «Каравай». Соседям было в диковинку, что у тихих Мосуновых застолье и что, видать, сильно вырос у Ольги Семёновны сын, раз так шумно отмечают день его рождения. И конечно, поразила своей бойкостью дочь новой бухгалтерши Первозвановой. Видать, девка не промах. Только её и слышно.

– Пойдёмте купаться, – сказал неожиданно Славка, – Жарко.

Сначала возмутились: «Как так купаться?» А потом вдруг поняли, что только этим и надо закончить торжество. Конечно, отправилась на карьеры только молодёжь.

– Отбегал я своё, – признался дядя Яша сестре. – А бывало, ой, бывало.

Ох, разнесчастный мальчик я,

Не любят девушки меня,

А любят только вдовушки -

Отчаянны головушки, – пропел он, крутя головой.

– Тише ты, озор, – одёрнула брата Ольга Семёновна. – Все ведь тут тебя знают. А этот-то, поди, около дверей ходит, подслушивает.

Этим, который подслушивает, был давний заклятый враг Якова Серафим Данилович Чуркин, живший тоже в казарме.

– Хрен с ним, пусть ходит и завидует, – беспечно бросил Яков и вылил в стакан остатки красули. – Башка завтра заболит. Да ладно, как-нибудь прокумаркаемся. За Славку-то можно пострадать. Славка у нас хороший, – и опять выдал озорь, – Эх, погуляем, друг Алёша, пока девки дёшевы.

– Тс-с, услышит, – потрясла опять настороженно пальцем Ольга Семёновна. – Озор ты озор. И годы тебя не берут.

Да случались озорные происшествия у Якова Семёновича. Об одном из них напоминала эта казарма. Считай, на мази была свадьба у учётчика торфопредприятия Серафима Чуркина. По хвори не попал он на войну. Как говорят, завалявшийся был женишок, а поскольку других не имелось, то видная красивая повариха Поля Кузнецова дала согласие на замужество.

Уговорил Серафим Чуркин языкастую соседку Березиху стать свахой. Та уже и присказульки наготовила: «У нас есть жеребец, да нет узды, а мы прослышали, что у вас она имеется». Это, чтобы к Полиным родителям пойти и завязать разговор.

С сельсоветом уж была договорённость – зарегистрируют. Серафим пиджак новый шить заказал, ботинки стал чистить, галоши завёл, но не тут-то было: развесёлый, озорной фронтовой старшина Яшка Хохрин, после демобилизации устроившийся комендантом, всё опрокинул вверх дном. Сначала, конечно, на велосипеде катал Полюшку в полюшко, а потом и в сельсовет увёл её регистрироваться.