Текст книги "Бардин"

Автор книги: Владимир Мезенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Владимир Мезенцев
БАРДИН

В основе действительного наслаждения человека своей работой лежит осуществление мечты, которая была руководящей идеей в течение всей его сознательной жизни.

И. П. Бардин

ОТ АВТОРА

Перед вами книга о человеке замечательной судьбы. Впрочем, применимо ли здесь это слово – «судьба»? Выходец из социальных низов, всеми порядками Российской империи определенный быть тем, кому надлежит обслуживать «господ», он своей энергией, трудом, горением жизни стал одним из тех, чьи имена история заносит в книгу своей памяти. Памяти и благодарности за все, что они сделали для народа, для Родины – ее настоящего и будущего.

Уже в пожилом возрасте, обозревая свою богатую сокрытиями жизнь, Иван Павлович Бардин писал: «Моя жизнь проходила на рубеже двух исторических эпох. Я был свидетелем тяжелой жизни народа дореволюционные годы, видел, как рождались силы, которые разрушили старую и построили новую жизнь, когда человек перестал быть для другого волком, когда все ценности, созданные народом, стали его достоянием».

Необычайно ярко отразилось это неповторимое героическое время в жизни одного человека – сына сельского ремесленника, рабочего на американских заводах, организатора отечественной металлургии, ученого с мировым именем, Героя Социалистического Труда академика Ивана Павловича Бардина.

При работе над книгой я считал себя обязанным передать читателю описание и оценку некоторых событий в жизни И. П. Бардина так, как о них писал он сам в своей книге «Жизнь инженера» (издательство «Молодая гвардия», 1938) и в «Воспоминаниях», большая часть которых вошла во второй том его избранных трудов.

ДАЛЕКОЕ

По словам матери, ребенок родился на два месяца раньше положенного срока. Много дней его держали на печке, завернутого в вату. Первого ноября (ст. ст.) 1883 года рождение было засвидетельствовано православной церковью: у портного села Широкий Уступ Аткарского уезда Саратовской губернии Павла Дмитриевича Бардина и его жены Дарьи Михайловны появился сын, в соответствии со святцами он наречен Иваном.

Были ли рады родители появлению на свет своего первого ребенка?

Много лет спустя, восстанавливая в памяти картины своего детства, Иван Павлович приходит к выводу – нет, они были скорее всего… напуганы!

Сын родился без волос и ногтей, со сморщенными бесформенными ушами, лицо его очень мало чем походило на человеческое. Все это так поразило молодых родителей (матери, когда она вышла замуж, было всего шестнадцать), что они сразу же махнули на ребенка рукой, не уделяли ему никакого внимания. Вид первенца и пугал и отталкивал. Спасла внука бабушка со стороны матери. Она да еще младшая сестра матери, Саша, и выходили мальчика.

Эта с трудом объяснимая неприязнь родителей, к своему первенцу осталась и позднее, когда семья пополнилась его братьями и сестрами. «Отец и мать, – с горечью вспоминал Иван Павлович, – относились ко мне как к какому-то неполноценному существу. Появившиеся после меня дети физически были крепче меня, и симпатии родителей были на их стороне. Отец и мать всегда говорили, что вот они – «настоящие дети», быстро усваивают все премудрости жизни, а я – «недотепа», «никудышный».

Такое подчеркивание моей никчемности, непригодности к чему-либо дельному ярко чувствовалось до тех пор, пока я не остался в семье почти один. После того как почти все дети умерли, отношение родителей несколько изменилось».

Воспитание ребенка ограничивалось внушениями вроде: «с родителями нужно разговаривать на «вы», мать называть маманей, а отца – папаней», «дружить следует: с детьми, что ходят в гимназию, носят мундирчики, а родители их имеют свои дома».

На всю жизнь запомнил мальчик одну из тех обид, которые так остро воспринимаются в раннем детстве. Было это уже в Саратове, куда перебрался в поисках лучшей жизни отец, Павел Дмитриевич. Однажды он принес домой лимон. Дети впервые увидели этот южный плод. За чаем глава семьи стал делить его между всеми. Каждый получил по кусочку, а Ивану отец дал лишь самую шишечку плода. От огорчения тот заплакал. «Родители стали смеяться надо мной». Мальчик убежал из-за стола и забился в угол. Острая обида переполняла его маленькое сердце.

Вряд ли ли мы будем правы, если решим, что родители будущего академика были людьми бессердечными, что издевательство над собственным ребенком доставляло им удовольствие. Нет, правда заключалась в том, что они были типичными представителями среды, где каждодневное бытие людей заполнялось борьбой за свое маленькое благополучие, за то, чтобы сегодня и завтра было чем накормить семью, наконец, обязательно, чтобы все было «как у всех». Это был серый, неисходный и жестокий мир людей, которые всю свою жизнь «выбивались в люди», у них незаметно для себя исчезало все, что было связано с теплотой отношений, остротой восприятия чужой и своей боли.

Конечно, и в этом мире не все были одинаковы. Словно для того, чтобы показать богатство человеческих натур, он рождал характеры цельные и светлые, людей, шагавших по своему, ой какому нелегкому, жизненному пути с доброжелательной улыбкой ко всему, что их окружало.

Родители Вани Бардина не принадлежали к таким людям. Окидывая взглядом детские годы академика Бардина, нельзя не увидеть, как много у него общего с детством Горького. И тот и другой прошли полный курс самого важного университета – университета жизни, испытали все «прелести» мира, в котором им пришлось расти и учиться, чтобы затем подняться над этим миром, погубившим столько талантов, коими всегда была щедра наша Родина.

Отец Ивана Павловича был сыном довольно зажиточного человека. Дмитрий Николаевич Бардин занимался винной торговлей.

В его доме широко применялись неразумная строгость, а подчас и жестокость в обращении с детьми. Побои, заключение в погреб были постоянными спутниками детей.

Владелец винной лавки был женат дважды. От первого брака родились трое сыновей – Павел, самый старший, Филипп и Илья. Овдовев, дед снова женился, от второго брака – еще один сын, Иван.

Как только у отца появилась новая жена, для детей от первого брака дом сразу же стал чужим. Первым не выдержал старший. Будущий отец Ивана Павловича убежал из дома, когда ему еще не было пятнадцати.

Второй, Филипп, был сдан в солдаты, как только подошел его срок. Вернувшись, он занимал «высокий пост» сторожа водоразборной будки.

А Илья избрал себе наиболее легкий путь. Здоровенный детина, он ходил по «святым» местам, увешанный всевозможными религиозными амулетами, в монашеской одежде. Привозил с собой крестики, иконки и продавал их не без выгоды для себя по деревням.

Илью не любили.

– На тебе землю бы пахать. Только девок портишь! – часто неслось ему вслед.

Сбежав от родителей, Павел определился учеником к сельскому портному и через два года уже самостоятельно шил несложные носильные вещи.

Обладая незаурядными способностями к разного рода мастерству, да к тому же человек трудолюбивый, он не только шил, но и сапожничал, умел сложить печь, поставить дом, даже неплохо рисовал.

Учиться ему не удалось. Познакомившись с азбукой уже взрослым парнем, отец Ивана Павловича так и не смог осилить грамоту, до конца дней писал со множеством орфографических ошибок.

Безрадостное детство в родном доме, ранняя самостоятельность, тяжелый хлеб подмастерья – все это наложило отпечаток на характер Павла Дмитриевича. Он был человеком замкнутым, Лишь временами, когда, оторвавшись от работы, гулял с приятелями, его замкнутость исчезала, появлялся совсем другой человек. Нередко «развлечения» носили очень бурный характер.

На Дарье Михайловне Бородачевой, будущей матери Ивана Павловича, он женился без согласия родителей, как своих, так и невесты, что в те времена случалось не часто. И если протест против брака был понятен со стороны родных отца Бардина, то странным казался отказ родителей Даши. Дело в том, что в семье Бородачевых отношение к детям было совсем иным. Никто не испытывал страха и трепета перед родителями, перед бабушкой и дедушкой. Младшие с уважением относились к старшим и не боялись, что могут быть наказаны за какую-нибудь шалость или провинность.

У деда Ивана Павловича со стороны матери – Михаила Егоровича Бородачева – было шесть братьев и одна сестра. Все они жили в Широком Уступе, жили дружно, часто ходили друг к другу в гости, помогали. Отцы и дети имели одинаковое право голоса, и даже, пожалуй, молодые пользовались большим авторитетом, чем старики.

Раньше Бородачевы были крепостными помещика Балашова.

Старшим среди братьев был Михаил Егорович. Главным его занятием было садоводство и цветоводство. Односельчане любили Михаила Егоровича, однако когда он что-то советовал, к этому относились весьма скептически. Сам советчик «не умел жить». В молодости он был довольно состоятельным – по деревенским масштабам – человеком, но, не обладая качествами прижимистого мужика, постепенно дошел до полного разорения. На закате своей жизни Михаил Егорович остался без каких-либо средств к существованию и вынужден был зарабатывать себе кусок хлеба у того же помещика Балашова или у других помещиков, нанимаясь садовником.

Из двух его дочерей только одна, Саша, получила небольшое образование и работала учительницей в школе. Мать будущего академика, Дарья Михайловна, осталась малограмотной. Когда в семье Бардиных родился недоношенный первенец, самое горячее человеческое участие в его судьбе, как уже было сказано, приняли бабушка и сестра Дарьи Михайловны, Саша. В семье своего деда, Михаила Егоровича, маленький Ваня нашел то, что не могли ему дать родители – ласку, любовь, теплоту отношений. «Вероятно, жалость ко мне и то, что они спасли меня от смерти, – писал позднее Иван Павлович Бардин о деде и бабушке, – вызывало у них какую-то особую любовь. Этим, может быть, объяснялись и мои к ним симпатии. Я не помню случая, чтобы дедушка, бабушка и тетушка когда-нибудь обидели меня, наоборот, всегда защищали… Меня часто увозили на хутор, где работал садовником мой дедушка. Родители были далеки от меня, и в моей памяти хорошо сохранились дед, бабушка и тетушка Саша, на которых главным образом и лежало мое воспитание».

Тетка Ивана Павловича, Александра Михайловна, в то время учительствовала в селе Колокольцевка и самоотверженно участвовала в народническом движении. Обучая ребят, она вела пропаганду среди крестьян. Первые уроки грамоты Ваня получил от нее.

Мальчик рос, ничем не выделяясь среди своих деревенских сверстников; Вместе с другими участвовал в детских набегах на ягодные посадки и яблоневые сады; увлеченно играл в «казаков и разбойников». Каждому из ребят хотелось быть разбойником. Ведь казаки избивают народ!

Куда более опасными были массовые драки, происходившие обычно зимой. Бои велись на дне оврага – одна улица с другой. Вначале задирали друг друга мальчишки, а затем вмешивались взрослые – стенка на стенку. Участники драки вкладывали в перчатки и рукавицы кастеты, гайки, болты. Многих выносили с поля боя замертво. Особенно жестокими были бои в рождественские святки и на масленой неделе.

Дерущихся неизменно разгоняла конная полиция, но драки ежегодно повторялись по нескольку раз.

…Бардины решили перебраться из деревни в город. Ближайшим был Саратов. Туда и уехал Павел Дмитриевич, оставив Ваню у деда, Михаила Егоровича. Затем его забрала к себе в Колокольцевку тетка. Тут он прожил только год. Столкновения Александры Михайловны с местным священником и волостным старшиной привели к тому, что ей пришлось уехать в другую школу. Ваню отправили в Саратов к родителям.

Саратов в то время был вторым по величине после Нижнего Новгорода волжским городом. Город лежал на правом высоком берегу Волги, отличавшемся оползнями и оврагами. Площадь между оврагами была застроена довольно высокими по тому времени каменными и кирпичными домами и представляла собой центр города. По мере удаления от центра все признаки организованного хозяйства исчезали. Часть улиц, на которых жила беднота, располагалась на склонах оврагов. Здесь лепились одна к другой убогие хибарки.

Кормилицей города была Волга. Поэтому все главные улицы кончались на Волге так называемыми взвозами, то есть наклонной дорогой, по которой лошадьми вывозили с пристани грузы. То и дело на великой реке гудели, свистели пароходы. Городские мальчишки безошибочно определяли на слух, какой идет пароход.

На левом берегу Волги находилась Покровская слобода, заселенная украинцами, которые перевозили переселенцев в Самарскую и Астраханскую губернии.

На правом берегу было множество лодок, сдаваемых в аренду для катания и рыбной ловли. Лучшим удовольствием жителей было катание по воскресеньям на лодках. Водку пили целыми семьями – это считалось признаком достатка.

Как и всякий деревянный городок, Саратов часто горел. Пожарная служба была сосредоточена в четырех частях города. День и ночь на башнях пожарных частей дежурили пожарные. Здесь же во время сильных морозов вывешивались красные флаги, означавшие, что школы закрыты.

Первые впечатления мальчика от старого Саратова были связаны с теми местами, где ютилась семья Бардиных. Это были городские трущобы. Отец сначала работал грузчиком на пароходной пристани, а затем снова занялся своим портновским ремеслом. Жили плохо. Деревенский портной, отец не умел шить модных вещей и зарабатывал мало. Единственно, что по-настоящему хорошо шил Павел Дмитриевич, это бекеши, но мода на них уже проходила. От тех лет у отца Ивана Павловича осталось только одно приятное воспоминание: он сшил бекешу всемирно известному борцу Ивану Поддубному.

А Ване ярко запомнился в Саратове знаменитый Глебучев овраг. Они жили тогда на горе, где находился колокольный завод. Колокола отливали в печах наверху, откуда их спускали на пароход или баржу по сходням.

В доме, где жили Бардины, под ними находилась мастерская, изготовлявшая валенки. Это сильно отравляло и без того нерадостную жизнь. Валяние шерсти требовало высокой температуры и пара. Зимой в квартире было трудно дышать. Летом становилось легче, производство валенок прекращалось, и можно было открывать окна.

Но, пожалуй, самое ужасное место, по словам Бардина, было на берегу оврага; его называли Ограда. На маленькой площадке с прижавшимися друг к другу домишками жили люди неизвестно как и на какие средства. Говорили, что они занимаются воровством и грабежами.

Нищенская жизнь в Саратове еще больше озлобляла родителей Ивана Павловича. Неумение воспитывать детей проявлялось во всем. И, как и прежде, больше всех страдал нелюбимый сын. К счастью, дедушка Михаил Егорович к этому времени тоже перебрался вместе с бабушкой в Саратов и нанялся садовником в духовную семинарию. Половину своей жизни мальчик проводил у них в доме.

«По воскресным дням, – вспоминал Иван Павлович, – дедушка Михаил Егорович надевал старый темно-серый казинетовый, как тогда называли бумажное сукно, сюртук, намасливал голову деревянным маслом, бабушка отмывала на мне грязь, и мы все вместе отправлялись в семинарскую церковь, где я выстаивал длинные службы.

Кроме Михаила Егоровича, в Саратове у меня оказался еще и двоюродный дедушка – Василий Михайлович Бардин. У него была маленькая лавочка на Верхнем базаре, где он торговал дешевым платьем: поддевками, сюртуками, брюками, жилетами.

Жил он хорошо, в квартире из трех комнат. Семья состояла из молодой жены – Прасковьи Яковлевны и тещи – Пелагеи Яковлевны, вдовы унтер-офицера, погибшего на Кавказе в боях с горцами.

Бабушка, или «бабенька», как она велела себя называть, знала наизусть евангелие, псалтырь, все молитвы. Тем не менее я должен был читать ей священное писание, проводя за этим долгие часы. Попутно она учила меня закону божию, объясняла, что такое грех, какова будет расплата за него на том свете…

Дедушка Василий Михайлович, в противоположность бабеньке, был веселый и остроумный человек. Большую часть своей жизни он проводил на базаре, который давал ему для острот и шуток обильный материал. Своими наблюдениями и впечатлениями он громко делился в чайной, в перерывах между делом. Остроумие и чувство юмора не покидали его и дома, несмотря на то, что весь жизненный уклад определялся религиозностью бабеньки.

Василий Михайлович давал театру напрокат из своей лавочки поддевки, сюртуки, костюмы, за что, кроме платы, получал контрамарки. Здесь я впервые увидел оперу «Русалка».

Безумный восторг вызвали во мне декорации, в особенности подводного царства. Я на всю жизнь запомнил отдельные сцены оперы.

Бабенька мне сделала очень строгое внушение за посещение театра.

– Молиться надо, а не представления смотреть, – сердито ворчала она».

А дома, у отца, дела принимали все более печальный оборот. Ко всему прочему Павел Дмитриевич страдал от астмы и малярии. Настал день, когда он решил оставить портновский промысел и стал работать городским фонарщиком. На его обязанности лежало летом освещать городской сад «Липки», а зимой – улицу Панкратьевскую; В этой работе ему стал помогать Ваня. «Я помогал отцу в тушении фонарей. Помню, с каким страхом я проделывал это поздно вечером в городском саду «Липки». Следуя за ночным сторожем, звонившим в колокол, что для посетителей означало, что сад закрыт, и тушил фонари. Мне всегда при этом казалось, что из-за кустов и деревьев, постепенно погружавшихся в темноту, кто-то выскочит, рисовались всякие страхи».

Каждый год с наступлением тепла Павел Дмитриевич как-то оживал, ждал, не наступят ли перемены к лучшему. Но жизнь приносила лишь новые тяготы. В этот период Бардины перенесли еще одно испытание: страшный голодный 1891 год и последовавшую за ним холеру.

Саратов тех лет «славился» огромной запыленностью и плохим водоснабжением. Эпидемии дизентерии, брюшного тифа и холеры ежегодно уносили многие сотни жизней.

Холера, пришедшая сюда после голодной зимы 1891 года, косила людей особенно безжалостно. В памяти у Вани Бардина сохранились сцены, когда забитые, невежественные жители порода, беднейшая часть его населения, бросились громить холерные бараки, полагая, что именно они являются рассадниками страшной заразы. «Большинство населения улиц, – вспоминает он, – на которых жила основная масса приволжской голытьбы – галахов, считало вполне определенно, что холера – это дело рук «очкастых» людей, носивших очки и белые воротники, одним словом, студентов, докторов и жидов, которые посыпают повсюду какую-то белую муку (хлорную известь) и тем самым разносят заразу.

И вот однажды стало известно, что громят городскую больницу, разбили холерные бараки и выпустили всех больных. Когда я по оврагу прибежал к больнице, то увидел настоящее побоище. Ничего не противостояло здесь натиску озверевшей толпы. Люди кричали, вопили, били оконные стекла, ломали инвентарь больницы, рвали подушки. Изгнанные из больницы люди, если могли, уходили куда глаза глядят, другие корчились в мучительных судорогах…

Вызванная из лагерей рота солдат навела порядок сначала холостыми залпами, а затем боевыми патронами, несколько человек пострадало. Затем появилась казачья сотня с нагайками… Но этим дело не кончилось. Более серьезная битва разгорелась в центре города, на Немецкой улице и Соборной площади. Здесь громили и поджигали аптеки, магазины, склады».

Холера 1892 года унесла в городе и его окрестностях множество жизней. Почти вымерли кварталы, населенные беднотой. Из детей Бардиных остался в живых один Ваня.

КЕМ БЫТЬ?

Призвание… Как часто оно встречается у человека? Как проявляется? И всегда ли мы замечаем этот дар природы? Не гибнет ли он у многих незамеченным, не получившим применения?

Огромная, необозримая проблема! Наверное, она будет существовать, пока есть человечество.

Нелегко поймать за хвост эту жар-птицу – свое призвание! Нелегко, несмотря на кучу различных рецептов и советов педагогов и психологов. Счастлив тот, у кого оно проявляется ясно и настойчиво с детства. А другие? У других – у тысяч и тысяч яркое, недюжинное призвание обнаруживается по милости Господина Случая. И кто скажет: сколько при этом бывает вложено обыкновенной настойчивости, упрямого труда? Не приходит ли к нам талант творца как закономерное порождение целенаправленного и неравнодушного труда, как диалектический скачок, знаменующий превращение количества в новое качество?

Впрочем, жизнь, как и истина, всегда конкретна. Бесконечно сложна и бесконечно разнообразна. При желании в ней всегда можно найти явления, факты, подтверждающие самые различные теоретические рассуждения.

…Бардину было двадцать семь лет, когда он впервые увидел металлургический завод. Восемь лет спустя он стал главным инженером одного из крупнейших металлургических заводов Юга в царской России. Это было его призванием!

«Была ли у меня мечта стать металлургом? – писал Иван Павлович в своей книге «Жизнь инженера».

Мне было двадцать семь лет, когда я впервые увидел металлургический завод. Он поразил меня. Металлургия захватила все мое существо.

Но путь, которым я шел к металлургии, был чрезвычайно извилист и запутан…»

Автор не преувеличивал. До того как стать металлургом, он имел возможность остановить свой выбор по меньшей мере на пяти самых разноликих профессиях. Впрочем, расскажем об этом в хронологическом порядке.

Вряд ли можно осуждать различные пожелания, порой весьма настойчивые, родственников Вани Бардина – каждый из них, в меру своего мировоззрения, хотел по-своему видеть будущее мальчика.

«Двоюродный дед мой, торговец готовым платьем, Василий Михайлович, бабенька, да и все другие родные, – пишет в своих мемуарах И. П. Бардин, – хотели видеть меня приказчиком, а затем, конечно, владельцем какого-нибудь торгового предприятия. Их желание объяснялось просто: студенты в бога не верят, в церковь не ходят, нечего и готовиться к тому, чтобы попасть в их число. В крайнем случае они согласились отдать меня в городское училище, где учатся только четыре года, плата за обучение меньше и откуда в студенты не принимают. На это они готовы были дать денег сколько потребуется».

Иного мнения держалась тетка Александра Михайловна. Она уже не учительствовала на селе, а, перебравшись в „Казань, училась на фельдшерских курсах. «Племянник должен учиться в гимназии, – решила она. – А затем и в университете».

Но легко это сказать… А сделать?

Первую (и единственную) попытку сделали его родители. После первых трех классов начального училища мать Вани повела его в гимназию. О том, что из этого получилось, много лет спустя академик Бардин рассказал в своем обращении к советским ребятам – учащимся ремесленных училищ:

«Когда я был еще мальчиком, меня не приняли в гимназию. «Что делать сыну сельского портного в гимназии? – сказали моим родителям. Все равно вы не сможете платить за обучение».

Эти слова я помню всю жизнь, много раз я вспоминал их позднее, много пришлось мне пережить подобных Оскорблений, потому что половина моей жизни прошла до Октябрьской революции. Такие странные разговоры непонятны вам, молодым».

В этом же обращении-беседе Иван Павлович делится с будущими тружениками, молодыми представителями Его Величества рабочего класса, своими мыслями о труде, о призвании:

«Что я видел в жизни светлого, что было у меня самое интересное, увлекательное, волнующее, разнообразное и богатое?

Труд.

У нас, металлургов, благодарная профессия. Нам дано счастье видеть продукт своего труда, делать осязаемые вещи, превращать бесформенные комья руды в огненно-слепящий металл, в чугун, прокат, литье, в рельсы, швеллеры, двутавры – вещи нужные, весомые и зримые. Вот эта зримость всегда привлекала меня в металлургии.

Помню, в молодости я был чернорабочим в Америке. По десять-двенадцать часов трудились мы в изнуряющем жару. Работали с напряжением, до потери сил, по вечерам лежали пластом, неспособные даже думать. И все-таки я испытывал какое-то удовлетворение. Вот толкнул раскаленную болванку на валки… и получилась вещь – огненный, постепенно меркнущий рельс или светящийся бич – будущая проволока. Это я сделал рельс, я сделал проволоку из бесформенного куска металла!

Многие инженеры, мои сослуживцы, не поняли и не приняли революцию. Одного из них я встретил позже в заграничной командировке – в Люксембурге. Он разговаривал со мной с опаской, и я не сразу понял – почему. Оказывается, он боялся, что я захочу поселиться в Люксембурге. А в той стране не было места для двух крупных инженеров. Мы бы отнимали друг у друга заработок, сбивали цену!

Нет, не в Люксембурге делались настоящие дела.

Потом страна наша набрала силы, приступила к индустриализации. Партия оказала мне большое доверие – я был назначен главным инженером Кузнецкстроя. Впервые в Сибири, еще недавно – стране ссыльных, стране, которой пугали людей беспокойных, строился металлургический комбинат, один из крупнейших в мире.

Мы заслужили высшую награду: увидели дело своих рук – построенный нами небывалый завод. Могучие доменные печи, шеренги кауперов, коксовый цех, мартеновский цех, химический завод. Это мы, строители, своими руками клали стены, рыли фундаменты, утрамбовывали бетон, сваривали, поднимали, устанавливали металлические конструкции. И вот включен сигнальный рубильник. ЦЭС ответила: «Есть пар». Воздуходувка ответила: «Даем воздух». Кауперы сообщили: «Даем дутье 500 градусов». А на следующий день из летки доменной печи пошел сияющий оранжевый ручей – первый сибирский чугун, нашими руками добытый, отобранный у хмурой тайги.

Увидеть результаты работы, дело рук своих – величайшая радость для человека!

Техника сейчас сложна. Молодой рабочий должен получать квалификацию, позволяющую ему трудиться на передовых предприятиях, а для этого требуются обширные специальные знания, основательная подготовка. Нельзя допускать юношу или девушку к сложному агрегату, пока они не изучили достаточно подробно его устройство, режим работы, способы управления им. Обучение вприглядку здесь недопустимо. Поэтому мне думается, что нам нужно создавать больше профессиональных училищ, которые давали бы молодежи после 78 классов основательные теоретические знания и практические навыки.

И обучать молодежь должны хорошие специалисты – инженеры и мастера.

Для тех, кто после школы пойдет на производство, до-рога к полному среднему, а тем более высшему образованию будет несколько дольше, чем теперь. Это не страшно. Зато короче станет путь к труду, полезному и необходимому и для общества, и для того, кто трудится. Школа жизни и труда быстрее сделает юношей и девушек людьми, ясно видящими цель, умеющими добиваться, людьми с характером, с твердой волей.

Так пожелаю удачи в труде вам, будущие рабочие, творцы полезных вещей. Пусть глаза ваши будут точны, руки ловки и быстры. Пожелаю вам всем создавать самое замечательное, небывалое-и грандиозное. Только в таком творческом труде все вместе мы сможем осуществить великую мечту человечества – коммунизм!»

Да простит нас читатель за это отступление от последовательности в рассказе о жизни знаменитого ученого-металлурга. Его «слово к молодым», написанное незадолго до смерти, убедительно говорит о том, как пронес через всю жизнь этот человек любовь к труду, создающему прекрасное на земле, одержимость в своем деле – необходимом, захватывающем навек!

…Робкая попытка родителей «определить сына в гимназию» была единственной. Но тут снова проявила характер тетушка Александра. Она решила взять племянника к себе в Казань и готовить к поступлению в гимназию. «В Казани я пробыл девять месяцев, но очень мало успел в науках, – признавал позднее И. П. Бардин. – Грамматика Кюнера явилась для меня непреодолимым препятствием. Работать самостоятельно я еще не умел, а тетушка и дядюшка не могли уделять мне много времени, – они сами сдавали экзамены. Поэтому пребывание в Казани мне ничего не дало, кроме разве того, что нигде раньше, да и много лет потом, с таким страстным интересом не посещал я театры. Особенно мне нравились трагедии Шекспира, хотя я мало что понимал. В них все было непохоже на окружающую жизнь, а герои пьес так проникновенно говорили, что я забывал все на свете».

Мало было театра. Ваня впервые получил возможность читать такие занимательные книги, как «Робинзон Крузо», «Во мраке ночи и льдов» Нансена, «80 тысяч лье под водой», «Таинственный остров» и «Дети капитана Гранта» Жюля Верна. Нередко тетушка, поздно возвращаясь домой, заставала племянника за книгой, а комнату всю в саже от коптившей лампы.

Александра Михайловна была настойчивой. Прошел год, и Ваня готовился, сидя дома, уже во второй класс гимназии. Для этого полагалось изучать латинский язык, а с ним у будущего металлурга дело явно не клеилось. «Между тем время шло и надо было что-то предпринимать, а споры и разговоры продолжались. Двоюродный дед рекомендовал вообще бросить учение и поступить к нему в ученики. Тетушка настаивала, чтобы я держал экзамен в третий класс гимназии.

Наконец обе стороны сошлись на том, чтобы я держал экзамен в первый класс Александровского ремесленного училища. Оно было основано городской управой для детей-сирот Саратова, что-то вроде «милосердных точильщиков» по Диккенсу. По окончании училища можно было бы держать экзамен на аттестат зрелости экстерном и поступать в любое высшее учебное заведение».

Иван Бардин сдал экзамен и был принят в училище. Оно готовило квалифицированных слесарей, литейщиков, машинистов, чертежников и бухгалтеров. Срок обучения был немалый – пять лет. В пяти классах училось около 250 человек. Три часа – с 7 до 10 утра – ребята проводили в классах, а затем работа в мастерских.

«Носили мы черные байковые пальто, такие же куртки, сапоги и брюки в «заобувку», ремень с пряжкой, фуражку необычной формы, похожую на французскую, офицерскую. В общем, очевидно, мы напоминали собой птиц, почему нас на прогулках по городу мальчишки дразнили грачами».

Ученикам преподавали начала алгебры и геометрии, рисование, технологию металлов, русский язык и, конечно, закон божий.

После окончания училища молодые рабочие без труда устраивались на работу по специальности. На передние рубежи отечественной экономики выходил капитализм.

Широкое железнодорожное строительство тех лет, рост дароходного движения по Волге, появление новых заводов, изготовлявших двигатели и сельскохозяйственные. машины, – все это нуждалось в квалифицированных рабочих. Заработок их был не меньше, чем у молодых инженеров.

– Молодого Бардина вполне устраивало «ремесленное направление» в его жизни. Иначе думала Александра Михайловна. Не получается с гимназией. Ну что ж! Надо искать что-то другое. К этому времени она и ее муж начали работать в Ново-Александрийском сельскохозяйственном институте. Мысль цришла сама собой. Специалист по сельскому хозяйству. Чем плохо?