Текст книги "Золотой капкан"

Автор книги: Владимир Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:

– А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?

– Судимостью нынче никого не удивишь...

– Так ведь такой лафы больше не подвернется.

Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.

– Что-нибудь придумаем, – сказал Сизов.

– За нас все продумано.

– Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.

Красюк матерно выругался.

– Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом – спи...

– Спи, спи, – ласково, как ребенку, сказал Сизов. – Утро вечера мудренее.

На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.

Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.

– Куда иди, капитана? – спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.

– Мы – в Никшу. Пойдешь с нами?

– Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада...

– Чего ты за меня решаешь? – внезапно обиделся Красюк.

– А тебе больше некуда идти.

– Все равно спросил бы...

Сизов засмеялся.

– Экие мы гордые.

– Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.

– Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.

– Какое дело? Что ночью говорил?

– То само собой...

– Ну?

– Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.

– О чем?

– О будущем. О чем еще?

– Начал, так уж давай продолжай.

– Сейчас идти надо. Потом поговорим.

Весь этот день пробирались они по остывающей гари. Лишь к вечеру, перейдя широкое каменистое русло мелководной речушки, оказались в зеленом лесу, не задетом черным крылом пожара. Сизов чувствовал себя совсем здоровым: парилка пошла на пользу.

На следующую ночь наломали для подстилки ароматных веток пихты. У Чумбоки в торбе нашлось по куску прокопченного мяса. Для заварки чая сушеная трава тоже нашлась. Насытившись, разлеглись на мягких ветках. И тут Красюк спросил:

– О каком деле говорил-то?

– О старательстве.

– По тайге мотаться?!

Красюк даже привстал от негодования.

– Старательство – это не только поиски золота, но и добыча.

– Было бы где добывать.

– Я знаю одно место.

– А может, там нет ничего.

Сизов достал из кармана небольшой узелок, развязал.

– Это, по-твоему, ничего?

На тряпице поблескивали три самородка – два размером с ноготь, а один большой, почти с наручные часы.

– Откуда? – выдохнул Красюк.

– Оттуда. Вот я тебе и предлагаю: сдавай золото, освобождайся и... сколачиваем артель. Я, ты, Аким... – Сизов обернулся к Чумбоке. – Ты как, согласен?

Чумбока взял крупный самородок, осмотрел его со всех сторон, понюхал, попробовал на зуб и положил обратно.

– Моя охотника.

– Хороший охотник при артели – то, что надо.

Чумбока вздохнул, ничего не ответил, потянул на голову оленью шкуру.

– Ну, чего молчишь? Пойдешь в артель?

– Моя думай, – глухо ответил Чумбока.

– А ты как? – повернулся Сизов в Красюку.

– Моя тоже думай, – засмеялся тот.

– Ну, думайте. А я спать буду. – Он резко повернулся на бок, зашуршав ветками пихтовой подстилки, выругался. – Другие бы прыгали от радости, а они думают. Мыслители... Впрочем, думайте, идти еще далеко.

Он прислушался, ожидая ответа. Чумбока тихонько похрапывал. Что с него взять? Человек не от мира сего. Но молчал и Красюк, и это удивляло.

Сизов решил до самой Никши больше не заговаривать на эту тему. Пускай сами соображают. С этой мыслью он уснул. И спал крепко и спокойно, как не спал уже очень давно.

* * *

"Три солнца", как говорил Чумбока, шли они по тайге. Лишь "четвертое солнце" высветило в распадке извилистую линию узкоколейки.

К вечеру того же дня они были в Никше, разбросавшей одноэтажные окраинные домики по склону сопки. В центре поселка тянулись ряды белых двух-трехэтажных блочных домов. На фоне крутого затененного склона они выглядели театральной декорацией. За домами гигантскими ступенями взбирались в гору тоже ослепительно белые в лучах солнца корпуса обогатительной фабрики. Там, за ними, во тьме, это Сизов знал, находились глубоченные карьеры, на дне которых ковши экскаваторов выгребали из тела горы раздробленный взрывами темно-бурый, твердый, как гранит, оловянный камень – касситерит. Самосвалы везли этот камень к верхнему корпусу комбината и сбрасывали в бункер, где касситерит дробился в крошку, пригодную к дальнейшей обработке. Он и сейчас громыхал, этот бункер, оттуда на всю округу разносились хруст и чавканье, будто в глубине бункера сидел ненасытный зверь, жадно грызущий камни.

Чем ближе подходили они к крайним домам поселка, тем все больше охватывали Сизова волнение и тревога. Редкие прохожие с интересом посматривали на экзотического вида троицу, но всеобщего внимания, чего больше всего опасался Сизов, не было. Что из того, что черны и оборванны: люди из тайги пришли. Если сами пришли, значит, все в порядке, бывает хуже.

Татьяна, вдова Саши Ивакина, жила на окраине в двухквартирном домике, четвертом от коновязи – шершавого, изгрызенного лошадьми бревна, лежавшего на низких стойках посередине улицы. К этой коновязи когда-то они, возвращаясь из экспедиций, привязывали лошадей и шли к нему, к Саше, пить чай, отмываться и отогреваться. Каждый раз Сизов отнекивался, и каждый раз Саша настаивал, уводил его к себе домой. Жалел одинокого и бездомного.

– Вы погодите тут, – сказал Сизов своим спутникам, подойдя к коновязи, – я все разузнаю, а потом решим, что и как.

Он машинально тронул шелушившееся занозами бревно и отдернул руку, словно прикоснулся к горячему. Мимолетное касание всколыхнуло боль воспоминаний. Он попытался представить, как встретит его Татьяна, но ничего не представлялось: то ли воображения не хватало, то ли мысль сама уходила от слишком тревожных картин. Если бы мог что-то сделать для нее, для маленького Саши Ивакина, он давно бы уж сделал...

Медленно, или ему только казалось, что медленно, прошел Сизов мимо первого за коновязью дома, мимо второго. Возле третьего остановился и отдышался, словно шел с грузом в гору. Из окошка испуганно таращились на него мальчик и девочка. Боясь, что они позовут к окну кого-то из взрослых, Сизов быстро прошел к следующему крыльцу, вытер ноги о кирпичи, положенные у порога, поднялся по чисто вымытым ступеням, взялся за скобку и... замер: на полочке у стены поблескивал небольшой кусочек касситерита. Сизов взял его, повертел перед глазами. Показалось, что камень точно такой же, какие были там, у озера.

Со смятением в душе Сизов открыл дверь, вошел в небольшие сенцы, увидел хозяйственный ящик, ведра с водой, накрытые фанерками, рукомойник. Все было знакомо, будто он только вчера заходил сюда.

Вдруг ему почудилось, что за ним подсматривают. Нервно оглянулся, увидел глаза, высвеченные пробившимся в оконце косым лучом солнца. Озноб прошел по спине – так эти глаза были неожиданны в сумраке сеней. Не вдруг понял, что это фотография и что изображен на ней Саша Ивакин, непривычно печальный. Сизов вспомнил, как Татьяна фотографировала их перед выходом в тот роковой маршрут. Присмотревшись, он увидел на стене и другие фотографии, увидел и себя, согнувшегося под тяжестью мешка, улыбающегося, и подивился, что Татьяна не выбросила эти портреты.

Со страхом и тревогой постучал. Войлок на двери погасил звук. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутом халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнала и снова скрылась, зашептала кому-то:

– Вставай, там кто-то пришел!

Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла погибшего мужа! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались.

В глубине дома кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по чисто вымытому полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало такое, сколько раз, особенно там, в заключении, снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.

– Валентин? – спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: – Таня! Так это же Валентин!

Сизов обессиленно сел на табурет, стоявший у порога.

– Как это? – бормотал он. – Как же?..

– Чего у дверей? Проходи в дом.

– Саша?

– Саша, Саша! Да проходи в комнату.

Они обнялись, помяли друг друга, помолчали, борясь со слезой.

– Как ты?.. Рассказывай, – опомнился Ивакин.

– Это ты рассказывай.

– Хотя нет, сначала мыться. Как раз баню истопили.

– Но я ведь...

– Знаю, знаю...

Только тут до Сизова как следует дошло: точно – Саша Ивакин, живой и здоровый. Это его правило: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, – помыться и переодеться.

– Я не один, – выговорил наконец. – Меня ждут. Трое нас...

– Тоже из тайги? Тогда всем в баню. Танюша! – крикнул Ивакин жене. Подбери что-нибудь из моего белья.

– Ты как?.. Ты же... – Сизов не договорил, не зная, как спросить о самом главном.

Поднял глаза и будто впервые увидел друга. Тот словно бы вырос. А может, просто похудел и потому вытянулся? Те же бездонно темные глаза в глубоких глазницах, тот же мягкий взгляд. Чисто выбритое лицо, каких Сизов столько дней не видел. И на этом чистом лице – багровый шрам, перекинувшийся со лба на скулу.

– Потом, все потом. Тащи свою команду в баню. Ты знаешь, где она.

Небольшая рубленая банька уже остыла, но она всем троим показалась как раз подходяще жаркой. Воды подогретой было меньше полкотла. Но ее хватило на всех: тайга научила довольствоваться малым.

Через час они сидели за столом, на котором было вяленое и жареное мясо, картошка, исходящая паром, и картошка на сковороде с яичницей, соленья всякие – дары тайги и, конечно, то, без чего не обходится ни одно застолье, не мутное самодельное, а чистое, как слеза, в фирменных бутылках.

– Рассказывай, – сразу потребовал Сизов, через стол пристально разглядывая Ивакина, того самого и вроде бы другого.

– Ты ешь. Еще наговоримся.

– Как я могу есть? Ты же... – Он опять не нашелся как это назвать и замолчал.

– Все обошлось, и ладно.

– Я же тогда... сам...

– Нет, это я сам. Оступился на краю обрыва и упал.

– Нет, это я тебя толкнул...

– Я уже и сам падал. Это хорошо помню.

Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.

– Как же так? Я ведь слышал, как ты упал в воду. Долго плавал там, искал тебя...

– Это, должно быть, камень упал. А я застрял на кустах, что посередине, на скале растут. Помнишь зеленую полосу? Кусты упругие, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра. – Ивакин потрогал шрам на лице. – Вот память... Сколько пролежал без сознания – не знаю. Очнулся, а тебя нет.

Сизов ударил себя кулаком по лбу.

– Чувствовал – что-то не так! Ведь чувствовал, а ушел. Вину свою поволок, как юродивый, – нате, глядите, казните!..

– Сколько там пролежал, не знаю. Не мог даже кричать, звать на помощь. Решил: чем так пропадать, лучше утонуть. Перевалился через кусты и – в воду. А она ледяная, как обожгла. Это, наверное, и помогло выплыть. Выплыть-то выплыл, а свалился в горячке. Хорошо склад был, а то бы...

– Значит, это ты склад использовал? Я так и подумал: кто-то сильно бедствующий.

– Как подумал? Когда?

– Недавно. Мы с ним там были, – показал он на Красюка, жадно поедающего жареную картошку.

– Бедствующий – не то слово. Не знаю, как выжил. А потом пришлось зимовать. По снегам-то не больно выберешься. Сам, пожалуй, не дотянул бы до весны. Нанаец выручил, вышел на дым костра, который я жег.

– Чумбока? – изумился Сизов, вскинув глаза на своего спасителя, сидевшего за столом напротив.

– Нет, того звали Полокто.

– Моя его знай, – сразу отозвался Чумбока.

– У него зимовье неподалеку. Там и перезимовал. А весной вернулся к озеру, заложил шурф.

– Шурф?!

– Ты только погляди! – Ивакин сорвался с места, выскочил в сени, вернулся с небольшим свертком, сдвинул тарелки и вывалил на стол груду темно-бурых камней. – Касситерит. Да какой!..

– Значит, это был твой шурф? – Сизов взял камень, рассмотрел со всех сторон и протянул Красюку. – Узнаешь?

– Камень как камень. Все они одинаковые.

Сизов засмеялся. Впервые за этот день, с утра державший его в небывалом напряжении.

– Ну, конечно, для тебя все, что не золото, – просто камни.

– Ясное дело. – Красюк обернулся, поглядел в угол, где стоял карабин Чумбоки и было свалено в кучу все их имущество.

– Не бойся, не пропадет, – сказал Сизов.

Ивакин тоже посмотрел в угол, спросил:

– Что у вас там?

– Золото.

– Золото? Откуда?

– Слышал, в прошлом году вертолет с золотом разбился? Все погибли, а вот он, – показал на Красюка, – остался жив. Охранником там был. Комиссия двадцати килограммов недосчиталась, и его посадили. А теперь мы это золото нашли, несем сдавать. Верно, Юра?

Повернувшись к Красюку, сидевшему слева, Сизов посмотрел на него в упор, ловя ускользающий взгляд. Красюк промолчал.

Подняли рюмки, чокнулись и выпили за то, что все, слава богу, окончилось благополучно.

Потом Сизов достал из кармана узелок, развязал.

– А вот об этом что скажешь?

Ивакин взял все три самородка, покатал на ладони, положил их обратно на тряпицу. Затем, ни слова не говоря, встал, прошел в другую комнату и принес два самородка.

– А об этом?

– Значит, ты и там был первым! – восхищенно воскликнул Сизов, рассматривая поблескивающие камушки, похожие на те, что были у него.

– Это не имеет значения.

В сенях заскрипели половицы. Сизов быстро сгреб все самородки в свою тряпицу, сунул в карман. Дверь без стука отворилась и в комнату, пригнувшись под притолокой, шагнул худощавый человек, в котором Сизов сразу узнал местного милицейского уполномоченного Грысина. На нем была серая брезентовая куртка, такие же, никогда не знавшие утюга, брюки, плоская пыльная кепка на голове – как есть работяга, идущий со смены на комбинате.

– Привет честной компании, – сказал Грысин глухим бесцветным голосом, оглядывая поочередно всех, сидевших за столом.

Саша Ивакин встал, развел руками.

– Степан Степаныч! Прошу к нам.

– Да я, собственно, не в гости. Мне сказали: люди из тайги пришли... Полагается узнать.

– Меня вы знаете, – сказал Сизов, тоже вставая.

– Тебя знаю. Осужденный, а потом оправданный. Вопросов нет. И тебя знаю, – показал он на нанайца. – Бывал у нас в поселке.

– Бывала, бывала, – энергично закивал Чумбока.

Опережая следующий вопрос Грысина, Сизов шагнул к нему вплотную.

– Можно вас на два слова?

– Что, секрет? – удивился тот.

– Выйдем на минуточку.

Они вышли в сени. Плотно закрыв за собой дверь, Сизов спросил:

– Связь с райцентром у вас имеется?

– Обязательно.

– Зампрокурора Плонского знаете?

– А как же.

Грысин отвечал односложно, ехидно ухмыляясь, и Сизову подумалось: уполномоченный в курсе и теперь ждет, какую лапшу вывесит перед ним беглый зэк.

– Можете с ним связаться?

– С прокурором? Может, лучше с адвокатом?

Грысин хохотнул, снял кепку, ладонью вытер пот со лба.

– Сообщите ему, что мы в Никше и что все в порядке.

– Кто это – "мы"?

– Он знает.

– Мне тоже не мешало бы знать.

– Приедет Плонский, все скажет.

– Приедет? Сам Плонский? Что-то ты темнишь, мужик.

В сени выглянул Саша Ивакин, позвал:

– Степаныч! Хватит секретничать. Рюмки налиты...

– В другой раз. Дела у меня.

Грысин кинул кепку на голову, поправил ее обеими руками, будто форменную фуражку, и, не прощаясь, вышел.

– Сказал ему про золото? – настороженно спросил Ивакин.

– Ты что! Хоть он и власть, а я эту ночь хочу спать спокойно.

– Ну, правильно. Пошли к столу.

Красюк встретил их выжидательным и тревожным взглядом.

– Спокойно, Юра. Все в порядке, – сказал ему Сизов. И повернулся к Ивакину: – А чего это Степаныч говорил об осужденном и оправданном?

– Так это тебя оправдали. Дело пересмотрено. Я как пришел из тайги, как узнал, что ты сам на себя наговорил, сразу в прокуратуру. Дело-то ясное, быстро разобрались.

– А мне ничего не сообщили.

– Плонский сам хотел. Поехал к тебе, но ты почему-то сбежал. Зачем? Почему?..

– Сбежал? Кто это тебе сказал?

– Сам Плонский.

– Именно так и сказал?

– Именно так. Я, говорит, его посадил, я его и освободить хотел. Самолично. А он, это ты, мол, в тайгу ушел.

– Интересно...

Сизов задумался. Выходило, что он уже тогда не был зэком? Значит, Плонский обманул? Зачем? Побоялся, что вольным Сизов в тайгу не пойдет? А ему нужен был при Красюке свой человек, и не только как проводник. Или боялся, что Красюк найдет золото и смоется с ним?.. Ай да Плонский! Только ли государственным интересом руководствовался господин зампрокурора?

Теперь многое становилось понятным. И маячок, спрятанный в радиоприемнике, и просьба сообщить о найденном золоте лично ему...

Подумал: "Ну и черт с ним!" И тут же зло одернул себя: "Нет, не черт с ним! Если золото не сдать государству, то не будет повода пересматривать дело Красюка. В таком случае Красюк получит срок за побег. И, всего скорей, от него постараются избавиться как от опасного свидетеля..."

"Ну, а сам ты? – подумал о себе Сизов. – Тоже ведь свидетель..."

– Саша, – сказал он, – не желаешь прогуляться по поселку?

Ивакин понял его как надо.

– Давай.

Красюк вскинул голову, вопросительно уставился на Сизова. Он вообще весь этот вечер был молчалив и насторожен, будто ждал чего-то.

– Тебе, Юра, пока не стоит на улице светиться. Сиди тут, сторожи золото.

Сказал он это шутливо, но Красюк принял его слова всерьез, успокоился, потянулся вилкой к мясу на сковороде.

– Не напивайтесь тут.

– Чем напиваться-то? Осталось на донышке.

– После таежной диеты и на донышке хватит.

– Моя норма знай, – сказал Чумбока. Он был основательно навеселе, но, похоже, не от количества выпитого, а от того, что ему вообще достаточно было наперстка.

В распадок, по которому растянулся поселок, вползали сумерки. Заходящее солнце высвечивало вершину сопки, и казалось, что улица, упиравшаяся в глубокую тень у ее подножия, уходила в никуда. Расположенные на освещенном склоне корпуса комбината выглядели гигантскими, нависшими над поселком скальными уступами. Оттуда доносились скрежет и хруст, будто какой великан-щелкунчик со смаком грыз там куски рафинада.

– Как он? – спросил Сизов, показав рукой в сторону комбината. Вписался в рынок?

– Наполовину.

– На какую?

– На половину бывшей производительности. Так что, друг Валентин, поиски новых месторожений касситерита пока не требуются.

– А золота?

– Ну, золото всегда в цене.

– Что если нам, поисковикам, хоть на время заделаться добытчиками?

– На том ручье?

– Выкупим лицензию...

– Ты именно об этом хотел поговорить?

– Нет.

Сизов замолчал, вглядываясь в даль. Улица, по которой они шли, была почти городской. Белые домики за зеленью двориков, ряды фонарей над асфальтовым полотном дороги. Фонари, правда, не горели, но было еще достаточно светло. И людно было на этой местной авеню: бабушки катали коляски, короткоюбочные девчонки небольшими хихикающими группками проходили мимо, оглядываясь на прохожих.

– По-моему, меня втянули в опасную авантюру.

– Плонский? – спросил Ивакин.

– Он действительно приезжал ко мне, но ничего не сказал о том, что я оправдан и свободен. Пообещал только пересмотреть дело, если... Впрочем, я расскажу, как Плонский охмурял меня, а ты уж думай...

И он начал рассказывать...

* * *

Всякое застолье начинается с нетерпеливого ожидания удовольствия, а кончается так, что и жить неохота. Ему ли, столько раз проходившему через этот самообман дружеских попоек, не знать этого? И вот опять... Спиртное было самое дорогое, закусь – сплошной деликатес, а во рту словно кошки нагадили.

Александр Евгеньевич Плонский проснулся ночью от жжения в груди, в горле, в животе. С трудом заставил себя встать, хватаясь за стенку, за стулья, прошел на кухню, открыл кран и присосался к нему с жадностью бродяги, иссушенного пустыней.

– Чтобы еще раз!.. – страдальчески произнес он, раздеваясь, поскольку до этого лежал на кровати в чем пришел, и забираясь под одеяло. – Надо же так надраться! Никогда больше...

И подумал, что не надираться было никак нельзя. Поскольку все упивались: дело закручивалось общее, и выказывать свою особость не следовало. Вчера была получена последняя бумага, делающая его богатым человеком, очень богатым. Конечно, не одного его, там еще четверо таких же сообразительных администраторов. Но того, что они получили почти задаром, с лихвой хватило бы сотне ушлых предпринимателей. А может, и тысяче.

Вчера он стал настоящим миллионером, совладельцем недр, лесов, рудников, собственником одного из крупнейших предприятий района – горного комбината в Никше. А поскольку поселок целиком зависит от комбината, значит, и поселка тоже.

Застолье выглядело вполне обычным. Пили за дружбу и, конечно, за женщин, и еще за многое. Никто не вспоминал только о своем новом общественном статусе. Лишь один раз прорвалось, когда был тост за благодетеля-президента. Все вдруг заговорили возбужденно. И так же вдруг затихли: еще не освоились, не научились в открытую радоваться богатству.

И сейчас, лежа в постели, Плонский внезапно остро пережил новое для себя чувство не просто радости, скорее – властности. Чувство мазнуло душу ликованием и растворилось. Но он уже знал, что это повторится и со временем станет привычным.

Ему даже полегчало, когда он подумал об этом. И он начал засыпать, стараясь удержать в памяти огонек блаженства, задуваемый рвущейся наружу тошнотностью перепоя, как вдруг в успокоение дремоты грубо ворвался телефонный звонок.

Телефон стоял рядом, на тумбочке, только протянуть руку, но как раз на это не было ни желания, ни сил. Плонский сказал себе, что уснет, не обращая внимания на раздражающую трель. И он вроде бы уснул. Но телефон затрещал опять. Чтобы унять нетерпеливого абонента, надо было сбросить трубку. И он протянул руку, намереваясь сделать именно это, но рука сама, по-привычке, поднесла трубку к уху.

– Слушаю, – простонал Плонский тоном больного, которого только что вынули из реанимации.

То, что он услышал, заставило не просто очнуться, а сесть, сбросив ноги с кровати.

– Они здесь, вышли в Никшу, как вы и предполагали...

– Кто это? – машинально спросил Плонский, хотя сразу узнал голос человека, с которым у него давно были доверительные отношения.

– Грысин говорит. Сизов пришел из тайги. Он просил сказать вам, что все в порядке.

– Что-нибудь еще говорил?

– Только это: все в порядке. Сказал: вы поймете.

– Он один пришел?

– Нет, с ним этот беглый парень, я узнал его. И еще охотник-нанаец.

– Где они остановились?

– У Ивакиных.

– Вот что, Грысин, до моего приезда глаз с этого дома не спускай.

– А когда вы приедете?

– Завтра. То есть уже сегодня. Глаз не спускай, ты понял? И не ходи к ним, не напрягай.

– Понял, все понял. Не сомневайтесь, сделаем как надо.

Положив трубку, Плонский снова прошел на кухню, открыл кран, сунул голову под холодную воду. "Вот это день!.. Недаром говорят: деньги – к деньгам. Если и с золотом получится, можно будет развернуться так, что..." Он не нашел определения, сел на кровать, потер виски, тяжело, с трудом соображая.

Чтобы получилось, надо ехать в Никшу. И немедленно. Чего доброго, Сизов еще раззвонит про золото...

Однако ехать сразу после такой попойки трудновато. Дорога неблизкая и нелегкая. Таежная грунтовка – не европейская авеню. Надо бы с кем-то. И вдруг вспомнил про вертолет Толмача.

Он вскочил, пометался по комнате, снова сел и снял телефонную трубку. Больше всего опасался, что Миша Толмач, любивший выпить, окажется в том же, что и он сам, недееспособном состоянии. И очень обрадовался, услышав в трубке вполне бодрый, будто и не ночь на дворе, голос:

– Слушаю вас.

– Это я. Узнаешь?

Толмач помолчал и произнес непонятное:

– Я знал, что смогу вернуть долг.

– Какой долг? – удивился Плонский. – Это я. Понял кто?

– Помните мои слова: "Я ваш должник"?

– Да ладно тебе!

– Я свои долги привык возвращать.

– Дело-то было пустяковое.

– Не пустяковое. Я в Уголовном кодексе разбираюсь.

Дело, и верно, было весьма серьезное. Но зампрокурора тогда предусмотрительно рассудил: если всех ловких пересажать, с кем потом оставаться?

– Ты почему не спишь? – раздраженно спросил он.

– Я спал. Но это неважно. Что случилось?

– Почему именно случилось?

– Ну, как же... Ночной звонок... Нужна помощь?

– Нужна, Миша. Можешь меня выручить?

– Что за вопрос? Обижаете.

– Мне надо срочно попасть в Никшу.

– Не терпится поглядеть на собственность? – засмеялся Толмач.

– Откуда тебе известно? Этого еще никто не знает.

– Опять обижаете. Деловые люди такие вещи должны знать заранее.

– Нет... То есть, да. – Плонский обрадовался подсказке. В самом деле, вполне логичное объяснение: стал хозяином, появились новые заботы. Понимаешь, уснуть не могу, мы вчера гудели.

– Понимаю...

– Да дело не в этом. Мне утром надо быть в Никше.

– Надо, так будем. Сейчас позвоню пилоту.

– А как... на аэродром?..

– Заеду за вами, о чем разговор. Спите пока, я разбужу.

Лаконичность и уверенность, с какими Толмач говорил, успокоили настолько, что Плонский сразу лег. Последней мыслью, перед тем как провалиться в сон, было: вот кого надо приблизить к себе, вот на кого опереться. Не так уж много кадров, способных понять хозяина с полуслова. А кадры, как правильно говорили большевики, решают все...

Плонский был в полной похмельной прострации, когда пришел Толмач, заставил его, ничего не соображающего, одеться. Затем он вывел его на улицу, на которой только занимался рассвет, уложил на заднее сиденье и сел за руль.

Спал Плонский и в вертолете. Очнулся от тишины. Вскинулся к иллюминатору и не увидел никакого поселка, только лес. И блестела неподалеку речка, на зеленом берегу которой сидели Толмач с пилотом, закусывали.

– Где мы?! – крикнул испуганно, высунувшись в раскрытую дверь.

Толмач подошел, помог ему выбраться из вертолета.

– Я подумал, что вам перед Никшей полезно освежиться.

Плонский умылся в речке, высосал, не отрываясь, бутылку минералки, поданную предусмотрительным Толмачом, и обессиленно повалился в траву, приходя в себя, собирая расползающиеся мысли.

Да, ему требовалось все хорошенько обдумать. Как сделать, чтобы и золото взять, и чтобы никто ничего не заподозрил. Договориться с Сизовым? Бесполезное дело. Да и не хотелось ни с кем делиться. Значит, Сизова надо убрать. С Красюком будет проще: он – беглый, его вправе застрелить любой милиционер. Скажем, при сопротивлении, при попытке к бегству. Остается нанаец. Но, во-первых, еще не известно, знает ли он о золоте. А если и знает, то ничего страшного, уйдет в тайгу и не скоро появится в Никше. Если появится. Да, еще Ивакин, дружок Сизова. Но куда он денется? Живет в Никше, жена, ребенок. Опять же геолог, его дело искать месторождения касситерита для комбината. А комбинат теперь чей?.. Не совсем же безголовый этот Ивакин, сообразит...

Солнце, едва проглядывавшее из-за высокой облачности, не припекало, как в последние дни. Лежать было – одно удовольствие, и вставать Плонскому совсем не хотелось. Хотелось опохмелиться. Но Плонский не тянулся к пухлой сумке Толмача, в которой, он знал, имелось все для такого случая. Он вообще не шевелился, делая вид, что отходит от вчерашней выпивки. А сам все думал, как без шума взять золото, как разобраться с Сизовым...

Решение пришло внезапно. Зачем он летит? Посмотреть, как работает комбинат? Значит, туда и надо в первую очередь. И туда же позвать Сизова. И пусть принесет золото. А на комбинате механизмы всякие, долго ли до несчастного случая! Взять бункер. Когда в него ссыпается руда, грохот стоит такой, что кричи – не услышишь. Случайно поскользнуться да свалиться в бункер – раз плюнуть...

Он привстал, спросил, не поднимая головы:

– Сумку мою не забыл взять?

– Не забыл, Александр Евгеньевич. В вертолете она.

Там, в сумке, был мелкокалиберный пистолет, который он всегда брал с собой. Если договориться с Толмачом, посадить его с пистолетом недалеко от бункера. И когда они с Сизовым подойдут к грохочущему зеву... Выстрела никто не услышит. А он, Плонский, будет рядом, подтолкнет падающего куда надо... Никакая экспертиза не определит, что было первопричиной, поскольку в бункере от человека ничего не останется...

– Значит, помнишь о долге? – спросил он, покосившись на сидевшего рядом Толмача.

– Что-то надо сделать? – тотчас отозвался тот, даже не повернув головы, будто ждал этого вопроса.

Плонский промолчал, и Толмач, правильно поняв это молчание, махнул рукой пилоту.

– Сейчас вылетаем. Иди, проверь там все.

– Мешает мне один человек, – сказал Плонский, когда пилот ушел. Можешь помочь.

– Что за вопрос!

– Дело абсолютно безопасное.

– Тем более.

Он рассказал о грохочущем бункере, о пистолете, о том, что будет делать он и что должен сделать Толмач.

– Обязательно я? – спросил тот. – Может, закажем?

– Некогда. Это надо сделать сегодня, сейчас же, как приедем на комбинат.

– Этот человек уже там?

– Он придет потом, как я позову.

– Значит, у нас есть время немного порубать?

– Конечно! – воскликнул Плонский, обрадованный таким обещающим оборотом разговора.

* * *

Сизов проснулся в первом часу пополудни. Удивился, что так долго спал. Накопившееся в тайге утомление брало свое.

Чумбоки не было, всего скорей, он встал рано и ушел по своим делам. Красюк крепко спал, разметавшись на шубах, постланных вместо постели на чисто вымытый пол.

Сашу Ивакина он нашел сидящим на крыльце. Присел рядом.

– По-моему, Плонский прилетел, – сказал Ивакин. – Вертолет сел на площадке за комбинатом.

– Так быстро?

– Значит, торопится.

– Куда ему торопиться?

– Вот и я думаю – куда?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Подумай сам. Это же зампрокурора, его, хоть все леса вокруг сгори, с места не сдвинешь. А тут всего и делов – сактировать принятое золото и передать его в банк. Это что – дело большого начальника?

– Так ведь и золота немало. К тому же он сам сподобил меня сопровождать Красюка. На вахту приезжал.

– Это тоже странно. Не его это дело. Если только не личное его...

– Я и сам думал...

– С другой стороны – что ему это золото? Говорят, все окрестные леса и земли скоро будут его собственностью.

– Это как? – удивился Сизов.

– Покупает.

– Откуда у него такие деньги?

– Какие деньги? Сейчас все, бывшее ничейным, продают за бесценок. Своим, конечно. А кто у нас в районе и свой, как не Плонский.

– Все равно нужна куча денег.

– Подкинут. Может, Плонский – подставное лицо какого-нибудь иностранца. Но для нас это ничего не меняет. Будем вкалывать на новоявленных капиталистов, искать для них новые месторождения касситерита.

– О том, у Долгого озера, ты, случаем, не доложил?