Текст книги "Гипотеза о сотворении (сборник)"

Автор книги: Владимир Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

ЕСЛИ РАЗБУДИТЬ ПАМЯТЬ

В нашем классе завелся вундеркинд. И надо же, стал им Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным «средством передвижения» из четверти в четверть.

Однажды он пришел в класс, бросил портфель на парту и стал декламировать:

– Эх, тройка, птица тройка! Кто тебя выдумал!..

Мы, конечно, засмеялись.

– Сам, – говорим, – тройку заработал.

– Эх вы! Это сочинил писатель Николай Васильевич Гоголь, – сказал Петька. И пошел декламировать наизусть, словно артист в телевизоре: – Знать, у бойкого народа ты могла только родиться…

И так далее. Как в учебнике, который мы еще не проходили.

А тут как раз урок литературы. Танька Воробьева, ясно, не выдержала, пискнула из-за парты:

– А Петя про тройку выучил.

Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла.

– Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать?

Каждый раз она так спрашивает, и каждый раз после этого ее вопроса парты скрипеть начинают. Это мы сползаем пониже. А тут все повернулись к Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела.

И Петька не стал ломаться, вылез из-за парты, даже рот открыл – и ни слова. Молчит. Мы уж подсказывать начали. Анна Петровна закрыла глаза ладонью – верный признак двойки. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул как-то странно и сказал:

– Я лучше «Евгения Онегина» прочитаю.

И, не дожидаясь разрешения, пошел скороговоркой про того дядю, который не в шутку занемог и уважать себя заставил.

Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела – не по книжке ли он читает. Да так и простояла рядом чуть не весь урок. А когда звонок прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую.

Вышел он оттуда красный как рак, улыбающийся.

– Пятерку получил?

– Что пятерка! – сказал Петька таким тоном, будто никогда ничего другого не получал. – Она меня представлять будет.

– Как это «представлять»?

– Обыкновенно. Перед всеми учителями «Евгения» читать буду.

И он пошел по коридору таким зазнайкой. А мы все стояли на месте, удивленные, восхищенные, пораженные возможностями, которые отныне открывались перед Петькой. Мы-то знали: если кто попадает в вундеркинды, тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз.

На другой день было Петькино «представление». В клубе. Впереди сидели учителя, потом мы всем классом (все-таки он наш вундеркинд), а на последних рядах – остальные.

Представляла сама Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово.

– Товарищи! – говорила она. – Ребята! Кое-кто из нас жалуется на плохую память. А ведь память наша обладает фантастическими возможностями. История знает немало примеров, когда простой человек выучивал невероятно много. Приведу только один пример – Маццофанти. Итальянец Джузеппе Маццофанти, живший во времена Пушкина, выучил пятьдесят шесть языков. Конечно, не у всех такие способности. Но все могут развить свою память настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой пример этому…

Тут Анна Петровна убежала за кулисы и вывела на сцену красного как рак нашего Петьку.

– Это Петя Самойлов. Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою память. Сейчас Петя прочтет по памяти отрывки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». – И первая похлопала в ладоши.

А потом наступила тишина. Слышно было, как воробьи за окном чирикали на весеннем солнце, да половицы под Петькой скрипели. Он все переминался с ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал.

– У лукоморья дуб зеленый, – подсказал кто-то. Видать, для смеха.

Потом мы зашушукали:

– Мой дядя… Дядя честных правил…

Вдруг Петька словно проснулся:

– Богат и славен Кочубей, – сказал. – Его поля необозримы. Там табуны его коней пасутся…

Анна Петровна попыталась возразить, что это, мол, не «Евгений Онегин», а «Полтава». На нее замахали руками из учительских рядов: все равно, мол, Пушкин. И так Петька и продолжал без запинки говорить про Мазепу да про Марию. С выражением говорил, какого мы от него никогда и не слышали. Особенно это: «…И грянул бой, Полтавский бой!..»

Прямо мурашки по коже.

Петьку долго не отпускали со сцены. А после мы за него взялись. Мы – это Колька Еремеев, Ваня Колосков и, стало быть, я. Еще с утра мы договорились взять «вундеркинда» под свою опеку. Скоро был конец года, и нам тоже не помешало бы вызубрить по поэмке.

На улице мы подошли к нему с трех сторон.

– Что вы, ребята? – испугался Петька.

– Не бойся, – успокоил его Ваня. – Мы только хотим узнать, как тебе удалось столько вызубрить.

Но Петька еще больше испугался. Видно, решил, чудак, что мы драться собрались. А чего тут драться, кулаки учебе не помощь.

– Я и не зубрил вовсе, – сказал Петька. – Чтоб мне лопнуть. Я этих стихов и в глаза никогда не видел.

– Наверное, ты их сам сочинил, – съязвил Коля Еремеев. Он всегда такой язва, прямо не может без своих шуточек.

– Да они мне приснились, честное слово. Пусть меня на второй год оставят, если вру.

Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь.

– Обучение во сне, – обрадовался Ваня. – Известное дело. Я читал: включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается.

– Да нет у меня никакого магнитофона, – взмолился Петька.

– Может, у тебя кровать такая волшебная?

– Ничего не волшебная.

– А ну покажи кровать…

Мы пошли к Петьке домой. Оглядели кровать, ничего интересного не нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то снизу.

– А может, ты все-таки врешь? – растерянно спросил Коля. Хотя по Петькиной физиономии было видно, что ему самому все это до смерти интересно.

– А чего ты «Евгения»-то своего не читал со сцены?

– Забыл, – шепотом сказал Петька. – На другую ночь мне «Полтава» приснилась.

И мы зашептались, удивленные. Шепот ведь такая штука, только начни, потом слово вслух сказать страшно. Так мы стояли и шептались, пока не дошептались до одной идеи: кому-то остаться у Петьки ночевать. Кинули жребий – досталось мне.

Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе. А родителям, известно, только пятерку пообещай – что хочешь разрешат…

Постелили мне на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже храпел давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне свою очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски и рассказывал какую-то сложнющую теорему. А учитель по математике – наша самая страшная гроза – стоял и улыбался.

Вдруг на задней парте кто-то тоскливо завыл. Я хотел проснуться и встать, но почувствовал, что меня держат за трусы. Тут мне стало совсем страшно. Дернулся я, ударился обо что-то головой. И вдруг кто-то ка-ак прыгнет на меня сверху, ка-ак закричит диким голосом…

Тут зажегся свет. В дверях стоял Петькин отец. А мы с Петькой барахтались на полу и кричали со страху. Оказалось, что это я во сне скатился под кровать и зацепился там за гвоздь. Оказалось, что Петька, услышав, что под кроватью кто-то возится, с испугу свалился на пол. А выл это соседский щенок, которого ночью выгнали на балкон. Одним словом, все было ясно, понятно и смешно.

На другой день мы дружно посмеялись над этим ночным происшествием. Но смеялись мы только до урока математики. Выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками.

– Это же из программы девятого класса! – удивился учитель.

Он взял меня за руку и повел в учительскую.

После этого моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменах только и разговоров было, что о «вундеркиндах» из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.

Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще раз уговорить родителей, мы сделали открытие. Случайно узнали, что «волшебные сны» можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать.

Мы вкопали в том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней с закрытыми глазами.

Сны наши были как кино. Даже интереснее. Потому что кино быстро забывается, а сны помнились целый день во всех подробностях. Мы рассказывали их и друг другу, и приятелям в школе, кому можно было доверять. Жаль только, что пятерки нам уже не ставили. Учителя, прежде говорившие: «интересно», стали говорить: «подозрительно». И требовали ответов на заданные уроки. А уроки нам почему-то не снились.

Так продолжалось месяца два. Однажды мы, как всегда, сидели на своей скамейке и спорили о причинах странных снов.

– Дом у нас старый, – говорил Петька. – А в старых домах привидения водятся. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала!..

– Заколдованный дом! – прошептал Коля Еремеев.

А Ваня, который ничего не представлял себе без загадок космоса, стоял на своем:

– Это космические лучи. Кто-то с другой звезды внушает нам свои мысли.

– Откуда же они знают про «Евгения Онегина»?

– А может, они тебе только помогли вспомнить.

– Было бы чего вспоминать. Я этого «Евгения» и не читал ни разу.

– А может, отец читал? – сказал кто-то над нами.

Мы чуть со скамейки не попадали. Рядом стоял высокий дядя в плаще и шляпе.

Первым опомнился Петька.

– При чем тут отец? – сказал он.

– Вот тебе раз! Ты же сын своего отца.

– Дяденька, – сердито сказал Ваня. – Вы ведь не знаете, о чем мы говорим.

– Подумаешь – тайна. Вы разговариваете об обучении во сне.

Мы рты поразевали от удивления.

– А вы кто? – наконец спросил Ваня.

– Гражданин, как и вы. Живу во-он в том доме. Видите крышу?

Ваня безнадежно махнул рукой. Но и это незнакомый дядя понял так, будто неделю невидимо сидел рядом с нами.

– Могу утешить. Вы не одни мучаетесь. Мне тоже эти сны не дают покоя.

– Ка-акие сны?! – чуть не хором воскликнули мы.

– Эти самые. Вы только любуетесь ими, а мне еще приходится разбираться в их природе. Понимаете, какая штука? Замечено, что под воздействием определенных излучений в человеческом мозгу просыпаются какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне…

– Во сне просыпаются? – спросил Колька Еремеев. Я дернул его за рукав, Петька наступил на ногу, а Ваня толкнул в бок. Чтобы не мешал слушать.

– Ну а что видите вы во сне?

Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали все.

– Интересно, интересно, – говорил незнакомый дядя.

А когда мы все высказались, он встал и собрался уходить.

Должно быть, на наших физиономиях выразилось что-то этакое. Потому что он снова сел рядом с нами.

– Вы хотите спросить, что это такое? Не знаю, ребятки. Да и никто, думаю, не знает. Ясно только, что это память.

– А Петька никогда не читал «Евгения Онегина», а вспомнил. Как он мог вспомнить, чего не читал?

– Вероятно, отец читал или дедушка. Говорят же – весь в отца. Если наследуется внешность, разные физиологические особенности, почему же не быть наследственной памяти? Почему бы детям не перенимать знания и опыт родителей? Такая память, похоже, существует в каждом из нас. Только не может вспомниться.

– Во была бы жизнь! – заволновался Коля Еремеев. – Учиться не надо, ведь папка все проходил уже.

Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук.

– Все пройти нельзя. Может, учиться тогда пришлось бы еще больше. Только не с первого класса, а, скажем, сразу с института.

– Все равно легче.

– Легче ли? Ведь тогда непременно надо будет только на пятерки учиться. Ибо ваши знания станут реальным наследством, они перейдут к вашим детям.

– Лет через сто это какие же головы у людей будут?!

– Наверное, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а чтобы, когда понадобится, вызывать в памяти нужные знания. Будут люди ходить с какими-нибудь аппаратиками. Нажал нужную кнопку – и все вспомнил.

– Как электронная машина?

– Вот-вот. Только запоминающее устройство – твоя голова. А в руках – пульт управления. Улавливаете идею? Ведь что такое мозг? Это миллиарды нервных клеток, миллиарды и миллиарды связей между ними. Вероятно, никогда не удастся создать электронную машину, подобную мозгу. Вот мы и подумали: а зачем ее создавать, когда она уже создана? У каждого своя. Надо только научиться управлять ею…

Он щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на дядьку круглыми глазами, стараясь что-то понять.

– А чего же память? – спросил он.

– Скажи-ка, что ты проходил в прошлом году?

– Вона! Разве я помню?

– Помнишь. Все, что читал или видел когда-нибудь, навсегда остается в голове.

Мы засмеялись: взрослый человек, а не понимает. Даже учительница говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает.

– Ничего не забывается, – сказал он. – И вы сами в этом убедились. Мы работали с нашими излучениями во-он там. Видно, один лучик пробился, дошел до вашего дома. Он-то и заставил вас вспомнить то, что когда-то проходили ваши отцы…

Дядька начал говорить о каких-то сложностях, которые при этом возникают, о переизбытке информации, о самозащите мыслящих систем от информационного взрыва, о том, что, может быть, невозможность в обычных условиях пробудить память предков и есть результат такой самозащиты…

Но эти рассуждения мы плохо поняли. Мы мечтали о возможностях, которые открылись бы перед нами, будь у нас такой аппаратик, чтобы вспоминать все. И за папу, и за маму, и за дедушку. Чем больше они проходили, тем больше мы помним и знаем…

– А у меня деда на фронте убило, – сказал Ваня грустно.

И нам стало очень жаль Ваню. Мы вдруг заметили, что уже поздно и дома нам здорово влетит. Для памяти…

Но на другой день после уроков мы снова сидели на своей скамейке, ждали этого дяденьку. А он не пришел. И волшебные сны все пропали. И на скамье, и даже в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха, которую ни запомнить, ни понять.

Но мы все собираемся по вечерам возле Петькиного дома. Сидим и спорим, мечтаем о том времени, когда станем взрослыми и сами сделаем такую машинку для пробуждения памяти. Чтобы не только свое, а все помнить – и отцово и дедово. И не забывать никогда.

ОТКРОЙ ГЛАЗА, МАЛЫШ!

– А у меня сегодня день рождения!..

– Сколько же тебе?

– Ровно пять исполнилось.

– Фу, килька!

Малыш непонимающе посмотрел на своего собеседника – рыжего Антошку, первого задиру из старшей группы.

– Что это – килька? – спросил он.

– Рыбка такая маленькая.

– Значит, это хорошее слово, – облегченно вздохнул Малыш. – Рыбкой меня мама называет.

– А у тебя где мама?

– Не знаю, – растерялся Малыш. – Она приходит…

– А моя мама улетела.

– Как улетела?

– А так. В космос.

– Вернется, – сказал Малыш. – Тетя Поля говорит: все улетающие обязательно возвращаются.

– Конечно, вернется. Только я тогда буду старый.

– С бородой?

– Не-ет, – неуверенно протянул Антошка. – Когда мама вернется, мне будет целых восемь лет.

– А я бы маму не пустил, – сказал Малыш.

– Как это?

– А так. Покрепче обнял бы за шею и заплакал.

– Я не ты, я уже большой, чтобы плакать. Мне шесть лет.

– А ты понарошку. Когда я плачу, мама не уходит.

– Это она тебя обманывает, а потом все равно уходит. Когда засыпаешь. Она когда-нибудь тебя будила?

Малыш задумался.

– Меня никто не будит, я сам просыпаюсь.

– Как бы не так. Когда надо, твоя тетя Поля включает музыку, и вы все просыпаетесь, кильки безголовые.

– Не ругайся, пожалуйста.

– «Какой хороший мальчик!» – пропел Антошка, подражая голосу воспитательницы.

– Ты чего тетю Полю передразниваешь?

Они сидели на бревнышке на берегу быстрой речушки, болтали ногами в воде.

– Тетя По-ля! – насмешливо сказал Антошка. – Знаешь, кто твоя тетя Поля? Врушка она.

– Сам ты врушка! – крикнул Малыш. Еще никогда не слышал он, чтобы так говорили о взрослых. А тетю Полю в их малышовой группе все особенно любили. «Велела тетя Поля», «Сказала тетя Поля» – этих слов было достаточно, чтобы угомонить самых непослушных.

– А я говорю – врушка. Все взрослые обманщики…

– Сам ты обманщик! – взвился Малыш. – Самый, самый, пресамый!..

Они оба вскочили на ноги и стояли друг перед другом раскрасневшиеся, возбужденные.

– Я обманщик? – угрожающе спросил Антошка. Темные конопушки на его носу еще больше потемнели. – А хочешь, докажу! Я знаю такое!..

– Ничего ты не знаешь.

– Знаю. Вот это что по-твоему?

– Где?

– Все это. Все вокруг?

Малыш рассмеялся.

– Такой большой, а не знает!

– Все это ненастоящее.

– И речка?

– Какая это речка!

– И лес?

– Разве это лес? Одна видимость.

– И птички?

– Птички вроде настоящие…

– Ага, – обрадовался Малыш. – Не знаешь!

Антошка растерялся.

– А ты в лес ходил?

– Ходил.

– С тетей Полей? По тропиночке?

– Ага.

– Цыплята желтоносые! Ни на шаг от курицы. Самое интересное там и начинается, куда вас не пускают.

– Тетя Поля говорит: придет время, и мы все узнаем.

– А сейчас тебе неинтересно узнать?

– Интересно.

– Тогда слушай, что я скажу…

– Не хочу слушать, – заупрямился Малыш.

– А если сам увидишь, поверишь?

– Поверю.

– Тогда пошли.

Они перепрыгнули через речку и побежали по полю к лесу. Трава мягко стегала по щиколоткам. Жуки и бабочки торопливо разлетались из-под ног. Полуденное солнце жгло голову, и Малыш на бегу поплотнее натянул панаму.

Возле леса Антошка остановился.

– Ты дождя боишься?

– Дождя? – удивился Малыш. – Так же солнце.

– Ты на небо не смотри. Когда мы войдем в лес, все равно польется дождь. Я знаю.

– Встанем под дерево.

– Ага, они только того и хотят, чтобы мы никуда не ходили. А надо по дождю идти, не останавливаясь.

– Тетя Поля рассердится.

– Опять тетя Поля! Ты сам что-нибудь значишь? Если хочешь узнать, надо ничего не бояться. Там, за лесом, еще будет пустыня и ветер знаешь какой? Но если не бояться, можно быстро дойти до горизонта.

– До горизонта разве можно дойти? Тетя Поля говорила…

– Может, где и нельзя, а за лесом можно. Ты меня слушай.

Замирая сердцем, Малыш следом за Антошкой вошел в лес. Здесь трава была по пояс, и в этой траве что-то шуршало, шевелилось, бегало.

– Звери… тама, – зашептал Малыш.

– Наслушался сказок, – насмешливо фыркнул Антошка. – Самые большие звери в этом лесу – кролики.

– Зайчики?

– Кролики. Слушай, что говорят.

Только что светлый, залитый солнцем лес вдруг потемнел, короткой судорогой пробежал по верхушкам берез порыв ветра, и ослепительно белые стволы их словно погасли.

– Идем, идем, я же говорил – дождь будет.

И едва он это сказал, как зашуршало в листве и первые большие капли упали на панаму.

Теперь Малыш боялся Антошки. Рыжий и конопатый, знающий все наперед, он казался ему маленьким колдуном из сказки. Еще вчера Малыш был уверен, что не боится ничего на свете. Сколько они играли в смелых индейцев и космонавтов, сколько фильмов смотрели о бесстрашных исследователях чужих миров! Бывало, что и сами участвовали в фильмах, ползали по затаившимся джунглям. И никогда, ни единого разу Малыш не пугался. А тут было ему не по себе. Потому что одно дело, когда ты влезаешь в фильм, и совсем другое, когда все непонарошку.

Они пересекли тропу, по которой не раз ходили с тетей Полей, черную тропу, скользкую от дождя, незнакомую, и скоро оказались на опушке. Это удивило Малыша: ведь от их детсадовских домиков лес казался таким огромным!

Дождь кончился, и туча, только что закрывавшая солнце, куда-то исчезла с голубого неба. Впереди полого уходила вверх песчаная пустыня, поросшая редкой клочковатой травой.

– Ага, что я говорил?! – торжественно сказал Антошка. – Сейчас и ветер подует.

И в самом деле, они не сделали по песку десяти шагов, как навстречу ударил порыв ветра, засвистел в стеблях сухой травы.

– Давай руку, – крикнул Антошка, – а то еще унесет! Ты, главное, шагай и ничего не бойся. Там говорящие камни будут, так ты и их не бойся…

– Говорящие камни? – изумился Малыш, судорожно сжимая руку своего проводника. – Таких не бывает.

– Я тебе такое покажу, что слово «не бывает» совсем забудешь. Камни чего, дураки они, спрашивают одно и то же: сколько будет дважды два? Только ты не вздумай сказать – четыре, враз поймут, что из младших, не пропустят. Отвечай как взрослый.

– А по-взрослому дважды два сколько будет?

– Они же этим вопросом мальцов ловят. Отвечай что-нибудь позаковыристей. Я, когда в первый раз шел, сказал им формулу подсчета энергоматерии в метагалактике.

– Ты знаешь? – изумился Малыш.

– Сказал первое, что придумалось. Мозги-то у камней каменные. Пока соображали, я и прошел.

Все в этой дороге казалось бесконечно далеким, а на самом деле было очень близким. Они и прошли-то всего ничего, а уж увидели впереди гряду острых камней. Между ними был узкий проход. Когда подошли к нему, из-под камней послышалось кряхтение и медлительный сонный голос:

– А сколько будет дважды два?

Малыш замер на месте. Он морщил лоб. Все формулы, как назло, вылетели из головы, и вспоминалась только глупая детская скороговорка.

– Давай же! – торопил Антошка.

– Две да две, да две на дне, сколько будет в голове? – выпалил Малыш.

Камни кряхтели и не шевелились. Ребятишки нырнули в узкий проход и кинулись наперегонки по плотному песку. Малышу показалось, что у него закружилась голова: горизонт странно приблизился, и все в глазах вдруг заструилось, заколебалось.

– Теперь пошли потихоньку, а то налетим на небо, носы расквасим, – сказал Антошка.

– На что? – Малыша поташнивало от круговерти в глазах, но он сразу забыл об этом, услышав такое.

– На стену, которая небом называется.

Малышу хотелось смеяться: небо – это же пустота! Но не смеялось: все ведь получалось по-Антошкиному.

– Я боюсь! – сказал он и зажмурился.

– Разнюнился, – презрительно протянул Антошка. – Лучше бы я пошел с Кешкой Беззубым. Уж он-то ничего не боится.

Кешка, тоже воспитанник тети Поли, выдернул свой качающийся зуб на спор. Очень ему захотелось иметь розовый кристаллик, который Малышу подарила мама. Мама сказала, что он привезен с Удивительной планеты кристаллов, на которую она летала в командировку, и Малыш дорожил подарком больше всего на свете. Но Кешка пристал, и Малыш согласился, совершенно уверенный, что выспорит. Проспорил. И со зла наградил Кешку кличкой – Беззубый.

– А я уже не боюсь, – сказал Малыш, не открывая глаз. – Что я, неба не видел?

Ему вдруг подумалось, что хорошо бы залезть на небо, раз оно такое твердое, и крикнуть сверху тете Поле, всем мальчишкам и девчонкам. Вот бы удивились. А Кешка пускай бы себе все зубы повыдергивал от зависти…

– Я ничего не боюсь! – твердо сказал Малыш и открыл глаза. Перед ним по-прежнему все плыло и качалось, откуда-то возникали белые облака и неожиданно исчезали в пульсирующем сине-бело-розовом пространстве. А то совсем близко появлялся лес, а то поле и знакомая речка, а то их детский сад с бегающей по двору ребятней. Появлялись и терялись, как в калейдоскопной игре цветов и форм.

– Уже пришли, – сказал Антошка. – Тут где-то дверь.

– Дверь в небе? И мы увидим, что за небом?

– Все увидим. Вот гляди – ступени.

Ступени были точно такие же, как в детском саду, из желтого шершавого пластика, только совсем новые, неисхоженные. Их было восемь. Над ступенями в зыбком мареве виднелось что-то похожее на дверь трудноразличимой формы: то ли квадратная, то ли овальная.

Дверь открылась сама собой, едва они ступили на верхнюю площадку. С порога Малыш оглянулся и ничего не разобрал – было сплошное переливчатое сине-бело-розовое сияние.

За дверью начинался короткий коридор, упиравшийся в другую дверь. Справа и слева тянулись то ли плафоны, то ли иллюминаторы, из которых лился ровный свет. Из-за стен слышалось тихое, монотонное гудение. Малыш разглядел, что один иллюминатор не светится, подошел, привстав на цыпочки, заглянул в него. За твердой прозрачной пленкой в ярком свете виднелись какие-то огромные цилиндры, трубы, таинственные агрегаты.

– Небесная механика! – насмешливо объяснил Антошка. – С помощью этих агрегатов малышне головы морочат.

– Кто морочит? – удивился Малыш.

– Кто-то, не я же.

– А что это за коридор?

– Почем я знаю?

Это было не похоже на Антошку: то все знал, а то вдруг сам признается, что не знает.

– Коридор и коридор. Главное, что дальше.

– А что дальше?

– Иди – увидишь. Такое увидишь – умрешь от удивления.

– Умру?

– Не по-настоящему, конечно.

– А как это «не по-настоящему»?

– Надоел ты мне: что да как? Иди знай.

Они разговаривали полушепотом, словно боялись, что их подслушают, удивляясь необычной тишине, в которой даже шепот странно позванивал.

– Иди, чего встал.

– Иди ты вперед.

– Опять испугался?

– Ничуточки.

– Тогда иди.

– А почему не ты?

– Она передо мной не откроется. Там дверь, которая открывается только перед теми, кто первый раз идет.

– Откуда она знает?

Антошка пожал плечами.

– Проверено.

С опаской Малыш подошел к двери, и она бесшумно скользнула куда-то вбок, открыв черный провал.

– Иди! – зачарованно шепнул за спиной Антошка.

Малыш не боялся темноты, но впереди, как ему вначале показалось, была не просто темнота, а пустота, ничто. Словно там, за дверью, сразу начинался черный-пречерный, беззвездный космос, о котором так много рассказывала тетя Поля.

– Ты хотел быть космонавтом?

– Хотел.

– Ну так иди.

Только присмотревшись, Малыш разглядел, что за дверью есть небольшая, слабо освещенная площадка. Он шагнул на нее, потом еще шагнул и уперся лбом в холодную, совершенно невидимую стену. Дверь сзади закрылась, и они с Антошкой остались вдвоем на темной площадке, зачарованные безбрежностью пустоты, раскинувшейся перед ними. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь ребятишки видели бесчисленные разноцветные звезды, усыпавшие беспросветную черноту.

– Ух ты! – воскликнул Малыш.

– А ты думал! – тоже восхищенно сказал Антошка. – Еще и не то увидишь.

Звездное небо было совсем не таким, какое привык видеть Малыш над своим детским садом. Там он знал многие созвездия, мог отыскать и Большую Медведицу, и Льва, и Кита, и Рыбу. А тут все было незнакомое – бессмысленный хаос звезд.

Они долго смотрели на звезды и не могли оторваться от величавой картины этого чужого неба, пугающего и манящего.

– Послушай, Антошечка, – ласково сказал Малыш. – Ты ведь все знаешь. Расскажи, что это такое, а? Знаешь ведь?

– Давно бы спросил. А то идет и не спрашивает. А я что – не спрашиваешь, и не надо…

– Расскажи, пожалуйста. Может, это нам снится?

– Что нам, один сон снится?

– Это мне снится. А ты в моем сне. А?

– Как бы это я привел тебя в твой собственный сон? – заинтересовался Антошка.

– Как, как, очень просто.

– Я вот тебе сейчас дам в бок, а ты соображай – во сне это или не во сне.

– Ты лучше так расскажи.

Антошка отступил на шаг и в звездном полумраке показался Малышу большим, совсем взрослым.

– Тебе тетя Поля рассказывала о космосе? – спросил он.

– Сколько раз.

– И все хвалила да хвалила?

– Конечно.

– Знаешь, зачем она это делала? Чтобы вы, кильки малолетние, забыв про свою манную кашку, с утра до вечера глядели в небо.

– А зачем?

– Чтобы мечтали о космосе.

– А зачем?

– Ну чтобы хотели полететь.

– А зачем?

– Заладил. Да затем, чтобы радовались, узнав, что уже летите.

– Кто летит?

– Все мы. И наш детский сад вместе с лесом, полем, речкой.

– А, знаю, – обрадовался Малыш. – Тетя Поля говорила: вся Земля – все равно что космический корабль, только большой.

– Тетя Поля, тетя Поля, – передразнил Антошка. – Я говорю о настоящем космическом корабле, на котором мы с тобой находимся. А на Земле мы никогда и не жили. Вот.

– Врешь ты все.

– Вру? А это что? – Антошка широко показал на черный звездный простор, подался вперед, хлопнул ладошкой по невидимой холодной сфере. – А это? Тебе мало? Пошли дальше, еще покажу.

– Куда дальше? – Малыш огляделся. Ему казалось, что отсюда одна дорога – обратно. И вдруг в темном углу он увидел такой же темный провал туннеля, а возле него поблескивающие глаза робота-десятинога.

– Там Киса! – испуганно вскрикнул Малыш.

Точно такой же робот был у них в детском саду, бегал днем и ночью по коридорам, всегда чем-то занятый, все знающий, все замечающий. И если шаловливая ребятня изобретала сотню способов разжалобить, а то и просто обмануть тетю Полю, то десятинога провести еще никому не удавалось. Он терпеливо сносил проделки ребят, их шуточки, даже издевательства и упрямо делал то, что велела тетя Поля. У десятинога было много прозвищ и кличек. Малышня звала его Кисой за упругие усики-антенны на сером носу. Те, кто был постарше, почему-то ругали робота Сороконожкой.

– Подумаешь, Киса! – сказал Антошка. Он смело подошел к десятиногу и пальцем принялся щекотать ему усы. Робот вытянулся на всех своих ногах и стал похож на высокую тумбочку с выпуклой крышкой. Три пары его розовых глаз замутились, словно он жмурился от удовольствия.

– Киса? – сказал Малыш, погладив гладкую мягкую кожу робота. – Ты почему ребят оставил? Как они без тебя?

Робот молчал. И тут Малыш увидел, что это совсем другой робот. У их, детсадовского, не хватало слева четырех усинок-антенн – повыдергала ребятня, а у этого все были целы.

– Пошли, – сказал Антошка.

– А Киса?

– Кису только пощекотать. Полчаса будет жмуриться. Пошли.

Робот и в самом деле не двинулся с места, когда они шагнули мимо него в темный провал туннеля. Но потом покатился следом за ребятами. Туннель был длинный, где-то далеко, в конце его, светлел выход.

Мальчишки запыхались, пока добежали до этого выхода. Выскочили в ослепительный сияющий простор и заморгали, привыкая к яркому свету. Свет лился, казалось, отовсюду. Когда пригляделись, поняли: и в самом деле отовсюду. Матово подсвечивал пол площадки, на которой они оказались. И высокие перила ограждения, и стены, и близкий потолок над головой – все это словно было выткано из света. Потому и казалось, что впереди воздушный, залитый солнцем простор. И только переливающиеся тенями полосы на полу и перилах напоминали о границах этого светового мира.

Зачарованно оглядываясь, Малыш подошел к ограждению и задохнулся от красоты увиденного, от ликующей радости, охватившей его. Внизу огромным полем простиралось калейдоскопное разноцветье. Красные, желтые, зеленые, голубые квадраты, полосы, овалы, переходившие один в другой, лежали перед Малышом, шевелились, жили. Жили! Малыш разглядел и людей, двигавшихся посреди этой пестрой красоты, мужчин и женщин. Не видел только детей.

Одна женщина подняла голову, внимательно посмотрела вверх, помахала рукой.

– Мама! – ликующе закричал Малыш. И, забыв обо всем, полез на прозрачную решетку ограждения…

Воспитательница детского сада Полина Аркадьевна, молодая красивая женщина с добрыми глазами, ахнула, увидев Малыша на ограждении, и подалась к экрану, по которому вот уже два часа наблюдала за ребятами.

– Не волнуйтесь, робот успеет, – сказал присутствовавший в кабинете главный психолог детсадовской зоны Валентин Оразов, невысокий черноволосый мужчина. Он приблизил изображение, и стало видно, что робот уже начеку, уже обхватил тонкими гибкими щупальцами талию мальчика.