Текст книги "Пылающие алтари"

Автор книги: Владимир Потапов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Белые птицы удачи

Уже второй день дружина Томирии двигалась по степи. Боевые кони шли неторопливо, сираки испытывали к ним нежность, как к добрым друзьям, и без нужды не погоняли. К седлу каждого воина были привязаны поводья еще двух-трех лошадей, одна из которых вьючная. В тюках, притороченных к седлу, находится все походное снаряжение сирака: полог для палатки, котел, оружие, запас мяса, вяленая рыба. Туда же он прячет добычу.

И только у Диона один конь. На резвом ксанте[35]35
  Ксант – лошадь светлой масти.


[Закрыть] деревянное седло, высокое и удобное, с ременными петлями, свисающими по бокам лошади. В эти петли сираки вдевают ноги до время езды, получая надежную опору для ног, и потому они могут крепко держаться в седле, особенно при рубке.

Внимание Диона привлекает бронзовый начельник между ушами коня с прикрепленным к нему султаном из перьев. На основании начельника, тонкими ремешками крепко привязанного к конской сбруе, покачивается статуэтка женщины. В крошечную чашу, которую обнаженными руками протягивает всаднику бронзовая спутница, вставлен кусочек стекла, переливающийся в солнечных лучах, как настоящий напиток. На голове женщины высокая, украшенная узорами шапка, глаза из голубой бирюзы. И в монотонном ритме конского шага перед глазами Диона постоянно маячит изящная фигурка голубоглазой степнячки, предлагающей утолить жажду и – кто поймет, что еще обещающей своему витязю.

Отряд двигался без опаски. Кругом родные земли, остерегаться некого. Иногда на пути попадались курганы с помостами на вершинах, сооруженными из жердей. С них дозорные стражи зорко просматривали степь. Они издали узнавали военный знак царицы – высоко вскинутую на длинном древке волчью голову с конским хвостом – и звонкими ударами по щитам приветствовали дружину.

При движении отряда солнце все время оставалось по правую руку, а в полдень, как определил Дион, слегка отклонялось к югу. На обед и ночлег лагерь разбивали в изредка попадавшихся низинах, поросших разнообразным мелколесьем. Здесь была вода для коней. Она заманчиво блестела на дне колодцев. Иногда рядом с колодцем попадались грубые, приземистые строения, сложенные из дикого камня или плетенные из хвороста. Вокруг строений шел высокий частокол из жердей с заостренными верхушками.

Кое-где за частоколом золотился клин возделанного поля, засеянного благодатным просом… «Так вот из чего были те лепешки, которыми угощал меня на привалах Навак!» – мысленно воскликнул Дион. Посевы у сарматов явились для эллина полной неожиданностью.

Оказывается, сираки – вольные кочевники – не гнушаются ковырять землю острым, окованным в железо суком.

Навак неотлучно находился возле Диона. Юноша-варвар, простодушный и доверчивый, как ребенок, искренне привязался к суровому, пожилому эллину и добровольно выполнял при нем обязанности не то слуги, не то телохранителя. Он снабжал Диона пищей, следил за конями. Ночью, положив под головы седла, они спали вместе на одном пологе, расстеленном прямо на земляном полу хижины.

Беспечная болтовня молодого сирака скрашивала долгие часы путешествия. А когда на второй ночевке юноша предложил проехаться в становище рода Онесика, к которому принадлежал Навак и в чьей крепостце они остановились, Дион быстро согласился.

Ночь была тихая. Степь полнилась звуками невидимых певчих насекомых. Где-то далеко жалобно тявкали шакалы. Через час конского хода всадники почувствовали запах кизячного дыма и увидели в балке огни костров. Полная яркая луна освещала кибитки, поставленные кругом, табун лошадей, пасшийся невдалеке, стадо коров и отару овец, отдыхавших под охраной крупных, похожих на волков собак. Две или три из них, низко опустив ублюдочные головы, с глухим редким лаем кинулись навстречу всадникам. Навак свистом отогнал их. У костров задвигались воины, обратившие внимание на обеспокоенных собак.

Всадники спешились и не торопясь направились к становищу, ведя коней в поводу. Жесткие травы, пропеченные за день беспощадным солнцем, ночью свежели и уже не ломались, а, примятые ногами путников, с тихим шелестом распрямлялись у них за спиной. Кони иногда тянулись мордами к земле, чтобы пощипать зелени, но натягивающийся повод мешал, и они недовольно фыркали. Люди легким чмоканьем успокаивали животных, призывая к терпению. А навстречу уже спешили сторожевые воины. Навака они узнали сразу, послышались радостные восклицания, сопровождаемые взаимным похлопыванием по спинам. После долгой верховой езды хромота Диона становилась заметнее, и острые глаза степняков не пропустили этого.

– А что за хромец с тобой? – спросил Навака один из воинов.

– Эллин из Танаиса, гость нашей царицы, а сейчас мой гость!

Через несколько минут Навак и Дион сидели у костра в кругу любопытных мужчин, женщин и детей. Им давали куски баранины, обжаренной на огне, черепушки с пенистой кымыз-кулалой. И столько было доброжелательства в этом угощении наперебой, так радостно горели глаза у того, чей дар принимался гостями, что Дион, потеряв чувство меры, вскоре наугощался до того, что ему сделалось дурно.

Это была родная семья Навака – один из немногих родов племени сираков, где родовым вождем был молодой воин Онесик. Но молодые вожди, как правило, стремились к большей самостоятельности в делах родов, чем это могло понравиться царице. Именно в таких вождях, как Онесик, царица ощущала молчаливое сопротивление своей воле. Новые веяния проникали в степь.

Вождь осуществлял военную и хозяйственную власть. Но межродовые отношения, связь с богами, право созыва родового собрания лежали на женщинах – жрицах рода, фактически располагавших большей властью, чем вождь, так как они имели право приостанавливать или вовсе отменять его решения, а в исключительных случаях жрица рода могла взять на себя и военное руководство, сместив вождя и назначив народное собрание для выбора нового предводителя. Именно эта зависимость от жриц и не нравилась кое-кому из вождей.

Лучшие воины каждого рода включались в дружину царицы. Многие вожди стремились использовать это в своих целях, и некоторые воины в царской дружине были их тайными соглядатаями; они держали своих родовых предводителей в курсе дел и замыслов царицы. Как понял Дион из разговора у костра, у Онесика таким соглядатаем был Навак. Простодушные сираки не обращали внимания на Диона, разговаривая о своих делах. Слишком мало значил для них пленный эллин, чтобы можно было принимать его всерьез.

Диону понравилось мужественное лицо Онесика. Он был чуть старше Навака и пошире в кости. Красный отсвет костра падал на высокий лоб, ровные щеки, прямой, будто каменный, нос. Глаза светились умом и прямотой человека, не умеющего кривить душой. Вождь рассказывал эллину о землях своего рода, о жизни сираков, об их воинской доблести. Узнав, зачем Томирия держит эллина в своей дружине, он высказал пожелание, чтобы один из мальчиков его рода тоже прошел обучение военному искусству эллинов. В степи неспокойно, и такой опыт может пригодиться.

* * *

В середине третьего дня отряд вышел к реке. Спокойная светлая полоса воды, словно меч великана, наискось рассекала широкую долину, заросшую молодым камышом, и, упираясь в высокий правый берег, круто меняла направление.

Вырвавшись вперед, Томирия у самой воды осадила коня и сбросила шлем. Ветер подхватил ее волосы и откинул их назад. И вновь Диона поразил их цвет. Он почувствовал, что предстоит какая-то торжественная церемония, и потому совсем тихо спросил Навака:

– Волосы у повелительницы зеленые. Ни у одного сирака здесь таких нет. Что это значит?

Навак отвечал одним шевелением губ. Дион с трудом разобрал:

– У эллинов каждый бог имеет свой храм и своих служителей – жрецов. У нас между богами и их детьми один посредник, одна жрица – повелительница наша Томирия. Зеленые волосы – ее отличительный знак, их видят боги и делают такими наши пастбища.

Сняв с руки золотой браслет, Томирия бросила его в воду и повернула коня, уступая место другому всаднику. Воины бросали в реку украшения, утварь, даже оружие и отъезжали в сторону. Дион опять услышал шелестящий шепот своего спутника:

– Возвращаясь домой, мы приносим дары Ахардею, чтобы он принял их в свое лоно, а нам и в другой раз послал удачу. Мы отдаем самое дорогое сердцу. Ты тоже брось что-нибудь. Пусть и тебе сопутствует удача.

Они приблизились к воде последними. Навак расстался с фаларом[36]36
  Фалар – нагрудное украшение.


[Закрыть] из электра, который изображал оленя, готовящегося к прыжку. А Дион невольно задержался, раздумывая, стоит ли одаривать чужого бога. Ему, как христианину, претило жертвоприношение, да и кроме чесалки и флакона с маслом у него ничего не было. Поколебавшись, он достал чесалку и отдал ее Наваку со словами:

– Мой бог не разрешает мне приносить жертвы другим богам. Он очень ревнив и не любит тех, кто служит двум господам сразу.

– Ахардей! Отец наш, кормилец и покровитель! Прими инородца в семью честных сираков и не отвергай его! – прошептал Навак и закинул чесалку подальше от берега. Гибкий камыш слабо зашелестел, словно повторяя и передавая дальше нежные слова вернувшегося сына.

Отряд снова тронулся в путь. Качнув копьем в сторону далеких, еле видных в бескрайней степи холмов, Навак сказал Диону:

– За теми горбами – Успа, наш главный город. Соза лежит дальше на юг, у самых зубов земли.

В зубы земли – Кавказ – упирались южным краем сиракские степи…

А вокруг, почти у видимого края земли, в степном мареве растворялся серебристый ковыльный разлив. Клубящийся непрозрачный воздух струился впереди неспокойным волнующимся озером, которое исчезало, откатывалось дальше, по мере того как конские копыта несли к нему всадников.

– Кингиль – озеро мертвых. В нем души предков поят свои стада, – объяснял Навак, указывая на эти переливы. – А вон пыль, видишь? Это мертвые гонят на водопой отары овец.

Степное наваждение курилось долго, словно пыль, поднятая настоящим, живым стадом. Дион начинал верить, что его взгляд проник в загробный мир чужого народа. Он рядом, этот мир, он с ними. Это земля их предков, тени которых теперь носятся вокруг в раскаленном воздухе. Эллину стало не по себе. Весь дальнейший путь он упорно молчал, не отзываясь на болтовню Навака.

* * *

Достигнув холмов, отряд остановился. Воин, носитель военного знака, воткнул древко с волчьей головой на вершине самого высокого из них. Всадники смешались, вытягиваясь в неровную линию за спиной повелительницы.

Прямо перед холмами лежала большая земляная крепость. Ровная, возвышенная площадка овальной формы была обнесена стеной из хворостяных плетней с насыпанной между ними землей. Из трех ворот в стене двое выходили к реке, огибавшей крепость с севера, и одни – в южную сторону, в степь.

Свободного места внутри крепости почти не было. Небольшие шатрового типа дома вперемежку с крупными прямоугольными строениями под двускатными крышами тянулись двумя неровными рядами параллельно реке. Над некоторыми из них вился дымок, оттуда доносился перезвон металла. Очевидно, там находились оружейные и железоделательные мастерские. Между рядами домов уж вовсе безо всякого порядка лепились палатки, войлочные шатры, шалаши из камыша. Их было так много, что издали казалось, будто между ними не сможет пройти человек. Зато в самом центре открывалось пустое место, похожее на площадь, нихас, место для бесед и встреч, как объяснил Навак Диону.

Из широко распахнувшихся ворот высыпали всадники и пешие. Они направились к холмам, где остановилась дружина. Юноши и девушки, первыми подскакавшие к подножию холма, выпустили из сумок несколько голубей. Белые птицы взвились ввысь. Тотчас зазвенели тетивы, и десятки стрел устремились в голубое небо. Трепещущие комочки упали на пыльную траву, оставляя на ней кровавые пятна. Только один голубь, часто взмахивая крыльями, продолжал беспрепятственно удаляться. Казалось, что смерти уже не достичь его.

Навак послал коня вперед и натянул тетиву. Тонко взвизгнула стрела, и птица камнем полетела вниз.

Радостные возгласы воинов и встречающих слились в восторженный гул. Ведь когда дружина, возвращаясь из похода, несет на кончиках копий беду, птицы улетают, унося на своих крыльях радость сираков.

Для эллина такое обращение со священной птицей было кощунством. Голубь у греков – птица любви, верности и мира. И даже спешивший на войну жестокосердный Арей не мог прогнать голубки, свившей гнездо в его шлеме. А после всемирного потопа голубка первая принесла весточку об окончании божьего гнева. Растерзанные голуби под копытами лошадей лишний раз подтвердили мысль эллина о том, что мир, в который вступает он, не имеет ничего общего с миром, оставленным им…

Пестрая смешанная толпа, словно бурный весенний поток, катилась к воротам степной крепости…

Гобрий

Это странное существо поразило Диона еще там, на холме, когда жители степной крепости встречали дружину Томирии. Среди общего ликования тогда вдруг наступила пауза. Пешие воины расступились, и в образовавшееся пространство прямо к ногам коня царицы выкатилось, переворачиваясь через голову, никогда не виданное эллином чудище. Его гримасы, прыжки, веселое похрюкивание выражали, очевидно, высшую степень радости.

Царица простерла к нему руки, существо вдруг присмирело и с почтительным поклоном стало под покровительственную длань воительницы.

– Вижу, ты очень соскучился по своей повелительнице, Гобрий.

Дион услышал всхлипывающие звуки, из которых сложились слова:

– От радости я готов отрезать себе голову и стукать ею о землю, о мать народа!

– Ну, полно тебе! Верю, верю… Как дочь моя, Зарина?

– Жива и здорова, благоухает, как цветок степей!

Теперь Дион получил возможность лучше рассмотреть существо, которое царица назвала Гобрием. Все-таки это был человек, но – о праведный Геракл! – что за урод! Ростом по грудь нормальному человеку. Мощный торс с широкими плечами и узким тазом покрыт длинными, пепельного цвета, волосами. Ноги короткие, кривые, с вывернутыми внутрь ступнями. Штаны из желтой, мягко выделанной кожи держатся с помощью двух переброшенных через плечи веревок. Длинные, почти касающиеся земли руки похожи на узловатые корни древесного выворотня. Маленькая, с прижатыми треугольными ушами и выдвинутой вперед массивной нижней челюстью голова соединяется с туловищем короткой толстой шеей. Передвигается Гобрий большей частью бегом, помогая себе длинными руками, иногда кувыркаясь через голову.

– Гобрий – сын вождя одного из могущественнейших родов племени, – объяснил Навак, – к нему очень привязалась маленькая Зарина, и Гобрий платит ей за дружбу безграничной верностью.

Когда Гобрию сказали, что пленный эллин будет обучать его юную подругу воинскому искусству, он несколько раз обошел вокруг Диона, шевеля ноздрями, как бы принюхиваясь к нему. Судя по всему, старый воин произвел на уродца хорошее впечатление. Он издал довольное урчание и куда-то умчался, очевидно, к Зарине.

Потом он появился снова во главе группы молодых воинов, которым Томирия поручила устройство жилища для нового члена свободной семьи сираков. Дион не должен был чувствовать себя чужестранцем. Гобрий сам выбрал место Для постройки на краю агоры-нихаса, то есть в самом центре крепости, в непосредственной близости от жилища Томирии и ее семьи.

Уродец наметил с помощью кола и веревки довольно большой круг. Часть воинов отправилась в прибрежные заросли Ахардея, где они принялись рубить мечами и топориками лозу и камыш. Другие таскали пучки, искусно переплетали прутья между вкопанными в землю жердями, возводили из камыша свод крыши. Воины работали ловко и споро, строительство подвигалось быстро. К вечеру стены хижины обмазали глиной, вылепили кувшинообразную печь – тундыр.

Потом пришли девушки. Острыми палочками они нанесли на наружные стенки тундыра диковинные рисунки: различные части растений и животных, незаметно переходя друг в друга, сплелись в фантастический узор, достойный резца лучшего мастера. Печь стала нарядной, как невеста, но достаточно было легкого прикосновения, чтобы поранить нежную поверхность сырой глины.

В печи зажгли огонь. Стенки ее сначала подсохли, а потом стали раскаляться. И тут на глазах Диона произошло чудо, которое никогда не переставало его удивлять. Разрушающую силу огня знают все племена и народы земли, но на глину эта сила не действует, наоборот, глиняные изделия выходят из жарких объятий пламени закаленными, звонкими, по прочности не уступающими металлу. Вот так окаменела и печь в хижине Диона.

На раскалившихся стенках тундыра строители хижины стали печь лепешки Из просяной муки. Они замесили на молоке и крови из голенных жил лошади тесто, раскатывали и резали его небольшими кусочками. Сирак снимал испеченную лепешку острой палочкой, когда она, как спелый плод, уже готова была упасть.

Ложе Диону приготовили из камня-дикаря, склеивая его жидкой глиной, – извести сираки не знали. Боковые стороны кладки выбелили мелом. Сверху настелили камыш, накрыв его волчьими шкурами и положив расшитую фигурками зверей подушку. Гобрий притащил оберег – бараний череп с круто завитыми рогами – и укрепил над входом, чтобы он охранял хижину и ее обитателя от дурного глаза.

Уже в сумерках Томирия в знак глубокого уважения к иноземцу сама внесла в хижину четырехногий каменный алтарь и разожгла огонь, который будет гореть, не угасая, пока жив хозяин хижины. Верховная жрица бросила в пламя зерна какого-то растения, и ноздри защекотал приятный, пряный запах.

– Входи, брат Дион, в дом свой, пусть вечно сопутствует тебе счастье, – широким жестом пригласила эллина Томирия.

Эллин и со своей стороны позаботился о том, чтобы защитить дом от нечистой силы. Прежде чем войти в хижину, он незаметно перекрестился.

Уставший после длительного похода Дион устроился на каменном ложе и мгновенно уснул. Он – не слышал, как к нему в хижину вошел Гобрий, потоптался, разглядывая в тусклом, неверном свете безмятежно-спокойное, с разгладившимися морщинами лицо бывшего эллинарха, потрогал его разметавшиеся по подушке седые волосы, хмыкнул. Потом он внес какую-то статуэтку, поставил ее рядом с алтарем и улегся прямо на сырой глиняный пол у порога, точно верный сторожевой пес. Жертвенное пламя светильника скупо освещало мраморную статую Великой Богини – матери богов и людей с проросшими ветвями вместо рук. Обнаженное тело ее удивительно напоминало другую могущественную небожительницу – Афродиту Апатуру, покровительницу путешественников и мореходов. Пусть сама Папануа охраняет покой избранника судьбы!

* * *

Гобрий разбудил Диона, едва на востоке засерел небосвод. Он молча потянул эллина за руку из хижины. Тому пришлось подчиниться. В крепости не было видно ни одного человека, хотя двери везде раскрыты и пологи откинуты. Из шатров и хижин не раздавалось ни единого звука. Словно крепость была в спешке покинута обитателями при известии о внезапном приближении грозного противника.

Гобрий и Дион пересекли пустынный нихас и через распахнутые ворота вышли к реке. Дион различил на берегу какую-то темную, непрерывно движущуюся массу. Навстречу им неслись странные звуки, напоминавшие не то шорох волны у прибрежной гальки, не то густые и частые вздохи какого-то невидимого чудовища, выползшего из воды перед рассветом подышать свежим воздухом. И только подойдя ближе, он понял наконец, что перед ним – толпа.

У реки собралось все население степной крепости. Чуть в стороне пастухи охраняли стадо жертвенных животных – несколько овец, коров и лошадей. Молодые жрицы испытывали их, брызгая холодной водой. Овцы и коровы переносили утренний душ равнодушно. Встряхивались и фыркали только лошади. Значит, именно они угодны богу. Их сразу отделили от стада.

Ждали восхода солнца. И чем ближе придвигался этот момент, тем меньше движения было в толпе. Удивительная тишина разливалась вокруг. Смолкли ночные шумы степи, а дневные еще не успели возникнуть. Люди замерли, повернув головы на восток, только лица их смутно белели в предрассветной мгле. И люди, и степь, и река, и небо, казалось, ожидали чего-то таинственного, что должно было вот-вот родиться.

Диону невольно вспомнилось утро его крещения. Та же приподнятость настроения. Та же торжественность. То же ликование души. Так почему же истинные и ложные боги возбуждают одинаковые чувства? А может быть, дело тут вовсе и не в богах, а в самом человеке?..

Первые лучи, пробившиеся из-за неровной гряды холмов, окрасили в розовый цвет далекий небосвод. И вот выкатилось над горизонтом великое светило и обратило свой сияющий лик ко всему сущему на земле. Вопль ликования вырвался из людских глоток. Защебетали птицы. В реке что-то заурчало, забухало. Все живое, встречая новый день, славило солнце торжественным гимном.

Хор жриц во главе с Томирией обращается к божественному светилу с приветствием и просьбами:

– О лучезарная, непостижимая, вечная Папануа, пославшая нам свою дочь Солнце! Кланяемся тебе и Матери-Солнцу всем народом и проливаем кровь угодных сегодня вам лошадей!

Воины закалывают животных. Купая руки в дымящейся крови жертвы, жрицы наполняют до краев ритуальные кубки и несут к укрепленному рукоятью в земле мечу-акинаку. Они опрокидывают их над почерневшим лезвием. Темно-красная пенящаяся кровь стекает на землю. Так сираки одаривают еще и грозного бога Ахардея, покровителя воинов.

– Пошли, лучезарная, счастья в каждую хижину, урожай в поле, изобилие корма на пастбищах! Дай приплод скоту! Дай племени крепких младенцев – добрых воинов, красивых жен!

Начинается пир. Вареное мясо, кымыз-кулала и лепешки заготовлены еще с вечера. На только что разожженных кострах жарится мясо жертвенных коней. В воздухе висит запах густого дыма и свежей крови. Пламя костров отражается в металле мечей и воинских доспехов. Сираки пьют кымыз-кулалу. Ковши то и дело идут по кругу, наполняя опорожненные кубки. Почти у всех в руках большие куски мяса. В ход идут ножи и зубы. Жир течет по голым волосатым рукам, капает на подолы полотняных рубах, на землю.

Смех, звон доспехов, гром бубна и тимпанов. Веселый свист костяных свирелей. Неуклюже прыгают лохматые старики. Видимо, кымыз-кулала уже ударила в голову.

Приносят скатанный в трубку большой ковер. Музыка становится мелодичнее, протяжнее, нежнее, как дуновение утреннего ветерка. Почти не касаясь земли носками мягких сапожек, грациозно изгибаясь, кружатся вокруг ковра девушки в ярких пурпурных одеждах. Солнце искрится в золоте браслетов и диадем, в больших, мерно покачивающихся серьгах.

Одна за другой выходят на ковер степные красавицы. Они то плывут легко, распластываясь над фантастическим узором ковра, то вдруг устремляются ввысь, вызывая возгласы восхищения. Зрители подбадривают танцовщиц ударами чаши о чашу, звоном мечей…

На ковре высокая девушка с сильным, но еще не развившимся телом. Она полна юной прелести, как раскрывшийся бутон асфоделя[37]37
  Асфодель, или асфодил – род растений семейства лилейных с узкими прикорневыми листьями и высокими стеблями, которые заканчиваются кистями красивых белых цветков.


[Закрыть]. Лишь кусок легкой ткани, расшитый золотыми звездами и отороченный черной каймой, прикрывает бедра. На черных блестящих волосах – серебряная диадема. Тройная петля жемчужного ожерелья сбегает на грудь. На узких запястьях глухо позванивают массивные браслеты. Причудливое сверкание украшений оттеняет чистые, четкие линии тела.

Люди замерли снова, как перед восходом солнца. Тишина опустилась над степью. Осталась только мелодия, печальная, едва слышная, да эта девушка, сверкающая, словно дочь Солнца.

И танцевать начинает она по-особому, не так, как другие. Тело еще неподвижно, но линии его уже струятся, неуловимо меняясь. Звуки музыки нарастают, в мелодию вплетается тихий, редкий перезвон тимпанов. Гибкое тело становится подобно колеблющемуся языку пламени. Все сильнее и сильнее раскачиваются бедра. В такт им плавно, будто крылья, движутся руки, грудь выдается вперед, еще больше подчеркивая сходство девушки с прекрасной неведомой птицей. Кажется, что она вот-вот сорвется с ковра и улетит, навсегда исчезнув из глаз очарованных зрителей…

Музыка гремит, как гневный голос богов. В страстном порыве кружится танцовщица. Ткань спиральными кольцами облегает бедра, делая фигуру похожей на изящную амфору. Сполох, огненный смерч буйствует на ковре…

Темп музыки постепенно спадает. Свирели выводят протяжную мелодию. Тело девушки медленно изгибается, как у змеи, пока снова не замирает в напряженном ожидании. К ней кубарем катится Гобрий.

Воины взвыли от восторга. Все сорвались с мест. Звон, грохот, крики. Многие опрокинули котлы, бьют палицами в их гулкие днища. Никогда еще степь не слыхала такого ликования.

…Ни одна девушка не осмеливается больше выйти на ковер. Всем ясно, кому достанется главный приз состязания – золотой пояс, отделанный рубинами.

Как ни был оглушен взрывом восторга Дион, он все же сумел разобрать слова Навака:

– Это твоя будущая воспитанница, Дион, – дочь повелительницы!

Эллин был поражен. Двенадцатилетняя Зарина! Совсем еще девочка! Он представлял ее совсем не такой. Определенно в степи женщина созревает быстрее, чем в душных городах Эллады.

* * *

Последний луч солнца гаснет за стенами крепости, куда уже возвратился народ. Становится совсем темно. Только белеют на берегу под луной черепа жертвенных лошадей да ночной ветер играет язычками пламени догорающих костров. Их отблески освещают неуклюжую фигуру Гобрия, одиноко застывшую на берегу Ахардея. Длинная уродливая тень мечется за его спиной по зарослям камыша, словно степной дух, отплясывающий фантастический танец ночи. Сам Гобрий кажется наполовину вросшим в землю. Взвихриваемое ветром пламя тускло отражается в глазах урода.

Почему не ушел он вместе со всеми в крепость? Что смутило его дремучую душу?

Еще днем властное, не испытанное ранее чувство неудержимо повлекло вдруг Гобрия к танцующей Зарине. Опомнился он у самого края ковра, убежал в степь и только в сумерках вернулся сюда.

Гобрий подбросил в костер сучьев, чтобы воспрянувшее пламя еще больше походило на Зарину, но, не дав огню взметнуться кверху, вдруг расшвырял головешки и, как безумный, принялся топтать землю, где только что горел костер. Потом упал, и глухой стон огласил степь…