Текст книги "Пылающие алтари"

Автор книги: Владимир Потапов

Засада у Волчьей балки

А далеко на юге Ктес с пожилыми женщинами и старцами из Совета старейшин спасал скот. Блеяли овцы, ржали лошади, испуганно ревели коровы, перегоняемые с обжитых стойбищ в глухомань плавней Антикита.

События развивались так, как хотелось Зарине. Дион вел орду в западню. На пятый день огромное войско, уставшее от погони за неуловимой сиракской дружиной, описав большую дугу, вышло опять к Дону у Волчьей балки. Почуяв неладное, Мегилла велел привести к нему Диона. Но проводник бесследно исчез.

Выведенный из себя багатар послал двух воинов с наказом во что бы то ни стало разыскать Зарину и передать ей устное послание.

Волчья балка – глубокий овраг со множеством ответвлений, заросших колючим кустарником. А в самом углу, где овраг распахивается широким распадком и спускается к Дону, растет густой лес, полный дикого зверья.

Последний привал дружина Зарины устроила в мелком кустарнике на дне неглубокой ветви Волчьей балки. Костров не разжигали, чтоб не выдать своего присутствия вражеским лазутчикам. Где-то справа, в двух часах конского хода, расположился походным станом Ферон с главными силами сираков. А сзади, еще ближе, в дремучих лесах Волчьей балки, затаился в засаде Ант. К обоим военачальникам Зарина послала гонцов с окончательным планом сражения.

Степь горела огнями. Это остановилась на ночлег орда Мегиллы. Багатар не догадывался еще, какая ловушка уготована ему среди этого рассеченного оврагами поля…

Мелкими камешками-альмандинами рассыпались по небу звезды. Еще не всходила медленноходная, как волы, – луна. Было темно и тревожно. Из степи донеслись топот и еканье селезенки коня, идущего рысью. Перед кустами выросли тени двух всадников. Свист арканов, слабые вскрики, шум падающих тел.

Пришедших в себя пленников доставили в походный шатер, развернутый на дне балки. Чадное пламя с каменного жертвенника осветило двух обезоруженных роксоланов. Они со страхом смотрели на крупную женщину в воинских доспехах. Она сняла шлем, и зеленые волосы рассыпались по кольчуге. Перед ними была царица сираков Зарина. Царица оперлась на меч.

– Что погнало вас в ночь по чужой степи? – спросила она гонцов Мегиллы. – Здесь земля сираков.

– Властитель степи Мегилла, – сказали они, – повелел передать тебе, царица Сиракская, что воины твои трусливы и жалки, как шакалы. Вы боитесь открыто встретиться с нами в чистом поле.

Ответ царицы был полон достоинства:

– Идите и передайте вашему багатару слова Зарины. Из страха ни от кого не бегала я прежде. Не бегу и сейчас от тебя, Мегилла. У нас нет городов, которые ты мог бы разрушить, а мы боялись бы потерять. Если тебе хочется скорее подраться, то найди могилы предков наших и попробуй разори их. Вот тогда ты узнаешь, роксолан, какова я!

Пленников отпустили пешими. Не успели они отойти на дальность полета стрелы, как лагерь был свернут, и сираки покинули балку, временно приютившую их.

* * *

Выслушав ответ Зарины, взбешенный Мегилла повернул орду на юг. Он намеревался найти и захватить Успу. И тогда на его пути встало сиракское войско. Оно было меньше роксоланского, но тверже духом, и ратному порядку его могли бы позавидовать даже римляне.

Ферон выстроил пеших воинов ровными рядами. Один конец живой стены упирался в курган и лесистые балки, другой обрывался в голой степи. Но там шевелилась темная масса конницы.

Возможность охвата была исключена: слева не пройдет Мегилла – теми балками только волки продираются, справа – подвижная тяжелая конница с катафрактариями Зарины во главе и летучие легкие конные отряды. Орда может броситься на прорыв центра. Но здесь она не пройдет – в этом Ферон уверен. Тактику пешего боя с конницей сираки усвоили надежно. Лучники построены в три ряда. Луки в рост человека из бурого дерева тиса, привезенного с Кавказских гор, нижним концом уперты в землю. Тетивы из сушеных воловьих жил способны послать на пятьсот шагов тяжелые стрелы с оперением из крыла дикого гуся и трехлопастным железным жалом. Выпустив стрелы, первый ряд ложится на землю, одновременно заряжая луки. Коротко всхлипывают тетивы второго ряда, затем третьего. А первый ряд вновь готов к бою. Со стороны кажется, что это волны, попеременно спадающие и вырастающие. Всех, кто прорвется сквозь тучу смертельно жалящих стрел, примут на длинные копья дюжие копейщики, замершие в ожидании позади лучников.

Это было знакомо Мегилле по походам под стены боспорских крепостей, но не думал он, что тем же могут встретить его соседи по степи – кочевники. И он двинул свою конницу на сиракский строй с одновременным выбросом широкого крыла для охвата вправо. За центр Мегилла был спокоен. Мощный клин его войска прорвет жидкий строй пеших сираков, как рвет копье незащищенную кожу, смешает, растопчет их неудалое воинство. А на правом крыле – достойный противник. Там предстоит конный бой. Туда и устремился сам багатар.

За густыми рядами лучников и копейщиков рассредоточились «слуги Гефеста». Они вновь были под началом Диона, бежавшего при содействии Ассана из роксоланского плена. Сираки оказались достойными учениками эллинского стратега. Три минувших года они не переставали совершенствовать новое грозное оружие. И теперь не потеряли времени даром: нужное количество глиняных снарядов с нафой своевременно было доставлено к месту грядущей битвы. Мегиллу ожидал достойный гостинец. А пока пращники прятались за широкими спинами пеших воинов, притушив фитили в ожидании своего часа.

Среди роксоланов пеших нет. Они не годятся для вторжения. А конницы раза в три больше, чем у сираков. И вот застонала земля под копытами; в клубах пыли, вереща и гикая, мчит живая лавина. Кажется, ничем не сдержать ее, как не сдержать весенний поток, ринувшийся со склона горы. Но вдруг начинают падать лошади, летят через их головы всадники. Сиракские стрелы пробивают латные пластины, вонзаются в шею меж шлемом и панцирем, десятками втыкаются в круглые щиты.

Хлещут и хлещут стрелы. Катится лавина. Передние не могут остановиться, на них напирают задние. Смерть бьет по глазам, по скулам, срывает спасительную медь с головы. Но лавина продолжает неумолимо приближаться…

Раздалась команда. Копьеносцы вздвоили ряды. В образовавшиеся разрывы уходят лучники. Вперед выступают «слуги Гефеста». Четкое перестроение сиракских рядов совершается за считанные мгновения на глазах у роксоланов. И глиняные шары с дымящимися фитилями уже летят в атакующих. Они с сухим треском разбиваются под копытами лошадей, черная жидкость обдает каскадами брызг лошадей и всадников, растекается по земле. Вспыхивают длинные языки пламени, и вот уже мчатся охваченные огнем всадники, превратившиеся в движущиеся костры. Воины падают с коней, извиваясь, катаются по земле, от них загорается сухая трава. В страшных судорогах корчатся обугливающиеся тела и через несколько мгновений замирают.

Впереди встает оплошная огненная стена, вовсе заслонившая сиракское войско. Там продолжает что-то трещать и взрываться. Суеверный ужас гонит роксоланов прочь. Им кажется, что в пламени носятся драконы, извергающие огонь. Черный тяжелый дым стелется по земле, укрывая обгоревшие трупы людей и животных. Над степью повисает удушливый запах горелого мяса и паленой шерсти…

Иначе сложилось дело на правом крыле. Зарина двинула свою конницу навстречу Мегилле, сомкнув ее в длинный язык, наподобие лезвия меча. «Натиск ваш будет сильнее, если вы разнуздаете коней, прежде чем броситься на неприятеля», – вспомнила она наставления Диона и тут же отдала нужные распоряжения. Расправляясь от ветра, над всадниками засвистел пестрый дракон. Запел ветер на концах копий.

Сиракская конница насквозь прошила рыхлую колонну нападающих роксоланов. Противники неожиданно поменялись местами…

И снова сходятся две лавины. Снова гремит над степью быстротечный конный бой. Гортанные крики, свист стрел, ржание взбесившихся коней. На этот раз и Мегилла сбил в плотный кулак свою конницу. Сираки не выдержали удара. Строй их ломается, они заворачивают коней, разлетаются в стороны. Только Зарина с двумя сотнями лучших дружинников рубится еще в самой гуще врагов.

Мегилла поворачивает коня ей навстречу. Грозный боец-сечевик, он срубает мечом одного сирака, другого. В поединке нет ему равного. Управляя конем одними пятками, он может перебрасывать меч из одной руки в другую или рубиться сразу двумя. Голова к голове рядом с ним идут его верные телохранители. Стремительный напор обращает сираков в бегство.

Буланый конь с черным ремнем вдоль спины вынес повелительницу сираков далеко вперед. Шлема на ней нет, видно, потеряла в пылу боя. Волосы зеленым пламенем полыхают за спиной. Гордая царица трусливо удирала под спасительную сень близкого леса. Шагах в пятидесяти с арканом в руке мчится Мегилла. Рот его распят в победном вопле. На удилах коня – розовая пена.

Но вдруг Мегилла бросает аркан, торопливо рвет поводья, чтобы остановить разгоряченного коня. Он видит на повороте за холмом, в низине, застывшие ряды закованных в медные и железные латы конных воинов.

Зарина куда-то исчезла. Краем глаза Мегилла видит, как смыкают ряды только что бежавшие от его войска сираки. Сейчас они завяжут бой с преследователями, растянувшимися в погоне нестройной толпой. И тогда в спину ударят эти свежие, еще не бывшие в бою конники!

Ловушка!

Тщетны попытки сдержать коня. Он несет Мегиллу прямо на молчаливый строй врагов. Вдруг на плечи царя ложится волосяная петля. И в следующий миг – рывок, нестерпимая боль под подбородком, стремительный взлет грузного тела, ослепительное солнце прямо в глаза и ночь, беспробудная ночь, в которой не бывает звезд.

* * *

Разгром был полным. Завершил его Ант. Заарканив Мегиллу, он ударил с засадным отрядом в спину зарвавшимся роксоланам.

Всюду за Антом, в самой кипучей рубке, тенью следовал юный сирак со светлыми косами, падавшими из-под шлема на панцирь. Атосса бдительно оберегала жизнь своего военачальника. И не раз ее меч пресекал предательский удар со спины…

Только очень немногим удалось прорваться и переправиться через Дон. Они несли в родные вежи горькую весть о поражении.

Дион уже безо всякой злобы снял с поверженного врага меч «Дар Арея». Не принес он удачи новому владельцу.

Замысел степного царя о большом походе на Рим рухнул в самом начале.

Зарина подозвала к себе эллина:

– А теперь, мой славный темник, готовься к празднику Солнца. Он затмит все торжества, какие когда-либо справляли сираки.

– Я согласен с тобой, моя прекрасная повелительница, – ответил Дион, – наша победа достойна небывалого праздника. Но только на сердце у меня – мрак! Судьба моего несчастного сына не дает мне покоя. На могиле его матери поклялся я разыскать Аполлония и вернуть ему свободу. Сираки теперь могут обойтись без меня. Отпусти меня, царица!

Второй раз просил эллин у варварской женщины свободы действия. Только эта была дочерью первой. Целое поколение стояло между этими событиями.

Радостный блеск в глазах Зарины сменился грустью.

– Мне жаль расставаться с тобой, темник. Но я не вправе тебя удерживать.

* * *

Вскоре после разгрома орды Мегиллы в Успу пришли эллины-кожемяки. Привела их Люкиска. Из лагеря роксоланов они могли разойтись по своим городам, никто не препятствовал бы им в этом, роксоланам было не до лих. Но неволя сделала их побратимами, и они охотно дали Люкиске уговорить себя идти на юг. Ведь где-то там, у сираков, находился их предводитель Менипп-ольвиец. Да и на родине ничто хорошее их не ожидало.

Люкиску же вела любовь к Диону… Но стать его женой сразу она не могла. Дион объяснил ей, что у варваров свои законы: соединить их может только слово царицы. Тогда Люкиска направилась прямо к Зарине.

– Что ж, суровому воину под стать нежная, любящая подруга, – сказала Зарина, выслушав ее до конца. – Да пребудет над вами милость богов.

Люкиска стала женой сиракского темника. Любовь да согласие прочили им боги, но думы о сыне все больше одолевали Диона. Хотелось скорее отправиться на розыски, найти его и выкупить или освободить силой – а уж укрыться от возмездия всегда можно в сарматских землях. Менипп-ольвиец со своими кожемяками – среди них были и искусные плотники и опытные мореходы – взялись помочь Диону в столь рискованном предприятии.

Они нашли на берегу Антикита подходящую рощу и втайне от всех начали строить корабль. Знали об этом только Зарина да еще Радамсид-меотиец, ведь роща стояла на его землях. Закачались дубы, зажужжали канатные сучильни, забурлила, черно дымя, смола в котлах. Знатоки своего дела вырезали из векового дерева белую лебедь для украшения носовой части судна.

Дион был нетерпелив, часто наведывался на место строительства. Радовался, видя, что уже готово днище, что поднялись борта. Дубовые ребра стягивались канатами, обшивались досками, следом конопатились щели, заливались смолой, и она, не успев просохнуть, медленно стекала с бортов под днище.

И вот настал день, когда корабль можно было спускать на воду. Дион не посмел просить своих товарищей стать на нем матросами: плыть предстояло почти на верную смерть, а они только что вырвались из неволи. Злоупотреблять их дружбой он не хотел.

Его тревоги разгадал Менипп.

– Ты обижаешь нас, Дион, – сказал он. – Не для того мы принимали тебя там, у роксоланов, в общину, чтобы ты смог пренебречь нами. Смело занимай середину корабля и управляй им спокойно. Мы будем верными помощниками тебе.

Итак, корабль был готов, а бедная Люкиска ни о чем не подозревала. Когда же Дион наконец набрался духу и сказал ей обо всем, она зарыдала и стала убиваться, как Андромаха за Гектором. Умоляла взять ее с собой. Говорила, что ей не страшны ни бури, ни смерть, что лучшей помощницы ему не найти.

Но Дион был непреклонен.

– У тебя будет сын, – сказал он Люкиске, – он станет тебе утехой. Потом вернемся и мы, победив судьбу. А у Аполлония нет никого, кроме меня, кто помог бы ему в беде. Добрая Тюхэ станет сопутствовать нам, а ты знаешь, что не будет удачи тому кораблю, на борту которого – женщина. Да и у меня на душе будет спокойнее, если ты и мой будущий сын останетесь под защитой доблестной Зарины, – закончил он уже совсем грустно.

Люкиска перестала плакать, сказала:

– Ну, конечно же, ты прав! Ты всегда прав, Дион!

И она поцеловала его в лоб. Как покойника. Потом ушла. Больше он не видел ее.

Когда в последний раз перед отплытием Дион приехал в Успу, Зарина сказала ему – и он почувствовал в ее голосе упрек, – что Люкиска покинула сираков и вернулась в Пантикапей.

Долго сидел Дион в опустевшей своей хижине, тяжко было у него на душе.

Потом он утешился тем, что Люкиске будет лучше в Пантикапее, у родных, чем среди степных кочевников. И за сына своего – или дочь, неважно, кто родится, – он может быть спокойным: Люкиска будет матерью, лучше которой и желать не надо. Бедному же страдальцу Аполлонию, кроме него, действительно помочь некому.

Ничто больше не удерживало Диона у добрых сираков. Они прикочевали к берегу Антикита провожать корабль чуть ли не всем племенем. Бывший стратег и эллинарх Танаиса, сиракский темник передал «Дар Арея», свой доблестный меч, ни разу не подводивший его в битвах, славнейшему из воинов Анту, сыну Хедосбия из рода Крылатого Волка, и ступил на корабль.

Эллины поставили парус, и он сразу напрягся под свежим ветром. В помощь ему ударили по волнам три ряда весел. Заскрипели мачты, застонал в снастях ветер. Неумолимый рок вновь увлекал Диона навстречу неведомому…

Жертва Ахардею

Беды не оставили сираков. Степь была сурова и безжалостна к своим детям. Всю весну и большую часть лета не было ни одного дождя. Редкие, ослепительно белые, облака бежали в сторону эллинского моря. И ни одно из них не уронило ни капли влаги на изнуренную грудь земли.

Выгорали травы, трескалась почва. Мелели, пересыхали степные ручьи и озера. Все меньше корма находили овцы и лошади, все большие переходы совершали кочевники в поисках пастбищ и воды. Лица их густо припорашивала пыль, скрипел на зубах песок, коробилась от пота одежда. Напрасно с тоской смотрели они в вылинявшее от зноя небо. Дождей не было.

Потом разразилась черная пыльная буря. За несколько дней перед нею сираки увидели над горизонтом на востоке желтое марево. Над степью висела безветренная тишина, а зори были багровыми, даже темно-красными, и полыхали вполнеба.

И вот подул ветер, сперва слабый, – чуть шевеливший голые былинки, затем все сильнее, все крепче. К вечеру он принес мутную пелену, затянувшую небо. Солнце глядело сквозь нее, коричневое, страшное. Ночью ветер стал срывать с кибиток покрытие из звериных шкур, валить камышовые загоны.

День начался, когда буря была уже в полном разгаре. Солнце на темном небосводе не появилось совсем. В жутком зеленоватом полусвете через равнину проносились туго закрученные вихри. Они гнали пыль, рвали землю, выдергивали с корнями сухую траву. Косые полосы черной метели хлестали в стены хижин.

Шесть дней и ночей бушевала буря. И все это время в хижинах сираков ни на минуту не гас огонь жертвенников. Зарина переходила из хижины в хижину, пытаясь вселить в отчаявшихся людей веру в скорое освобождение от невзгод, помочь им умилостивить богов. Женой Анта она пока не стала. Не до этого. Беды, обрушившиеся на ее народ после изгнания роксоланов, целиком завладели всем ее существом.

Зарина не снимала жреческих одеяний. Волосы ее стали пепельно-серыми от пыли. Она видела, как люди жертвовали самым дорогим, чтобы заставить богов сменить гнев на милость, и сердце ее разрывалось от горя.

– Боги! Вы подарили сиракам победу над врагами. Вы были добрыми, боги! Сираки не знали неудач в бою и на охоте. Они щедро платили вам дань. Так чем же прогневили они вас, боги? Зачем отвернули вы свой лик от бедных сынов степных кочевий? Верните им свою благосклонность! – молилась она.

Наконец, буря утихла. Солнце взошло в синем, очистившемся от пыли небе и во всем своем великолепном сиянии поплыло над мертвой, обожженной суховеем степью. Глаза же людей оставались тусклыми от безнадежной тоски: тучи не появлялись по-прежнему, чтобы прикрыть гневное око божества.

Вместе с бурей в степь пришло моровое поветрие. Исхудавший, облепленный слепнями и мухами-жигалками скот стал падать от неизвестной болезни. Везде по степи лежали раздувшиеся, изъязвленные туши, черные от обсевшего их воронья. Ветерок из степи доносил тошнотворный запах. Казалось, сама земля источала эти ядовитые испарения. Шакалы и волки обходили падаль стороной. Какая-то сила гнала их прочь. Голодные, они стали разрывать свежие могильники и поедать трупы.

В Успе стало тесно. Сюда сбилось такое множество людей, какого не бывало даже в самые холодные зимы. Чтобы не занести язвенного заражения в крепость, Зарина запретила есть мясо и пить молоко животных из степи. По ее приказу воины-пахари вскрыли ямы-хранилища с заготовленными впрок мясными и молочными продуктами. Каждый сирак получал теперь скудную, но достаточную для поддержания жизни порцию желудка с мясом или колбасы с сыром.

По мере того как таяли запасы, перед сираками все отчетливее вырисовывался призрак грядущего голода. Если засуха и моровое поветрие затянутся и не удастся пополнить ямы-хранилища, голодная зима станет не меньшим бедствием, чем те, которые уже обрушились на бедных сынов степи. Будут пухнуть и умирать дети – надежда племени, руки ослабевших воинов не удержат меч, не натянут тетиву лука, не направят бег коня.

Тогда собрался Совет старейшин.

Их осталось мало, мудрых почтенных старцев. Фалдаран, Ниблобор, Сандархий, Родон – сколько достойнейших восседает уже на ковре Совета совместно с богами!

Их осталось мало, столетних белобородых старцев. Они, держащие в руках нить времени, хранящие мудрость предков, олицетворяли собой мозг племени. Они должны найти выход, спасти людей. На них сейчас надеялись больше, чем на милость богов.

Но сидя в шатре Совета под знаком Совы, мудрейшие молчали. Им не о чем было говорить, и это молчание было страшнее, чем засуха и буря, чем моровая язва.

Первым нарушил молчание Досимоксарф. Узловатые, будто сплетенные из вен руки его, едва удерживая посох, покоились на острых коленях. Когда он говорил, голова его медленно покачивалась, крупный кадык судорожно дергался под клочьями редкой седой бороды. Голос напоминал скрип несмазанного тележного колеса.

– Счастье придет к вам, сираки, – говорил Досимоксарф. – Боги вернут свою милость. Но они жаждут искупления, жаждут человеческой крови. Я готов положить свое сердце на священный алтарь.

Зашевелились, закивали старейшины. Самопожертвование Досимоксарфа пробудило их дремавшие умы: они согласны с мудрейшим братом – нужна человеческая жертва.

Ночь не приносила отдохновения истомленной от зноя земле. Ветер, врывающийся из степи через стены крепости, был по-прежнему горячим. Сама тьма была душной, насыщенной запахом тления.

Пламя угасающего костра то слабо трепетало от дыхания ночной степи, то вдруг выбрасывало длинный язык, и он на миг озарял сидящую на стянутом ремнями табурете Зарину, расшитый узорами полог царского шатра за ее спиной. От мерцания огня тьма вокруг становилась плотной, почти осязаемой.

Ант сидел рядом, поджав ноги, и смотрел на смуглое, будто вычеканенное из бронзы лицо повелительницы. Глаза ее, удлиненные, как у всех степняков, были широко открыты и оттого казались бездонными. Пламя костра высекало из них синие искры, а когда притухало, по лицу Зарины пробегали судорожные тени, черными змеями нырявшие в омуты зрачков. Ант видел, что царицу гнетет большая, тревожная дума.

Из темноты выступила вдруг фигура воина. Приветственно подняв копье, он сказал Зарине:

– Боги требуют человеческое сердце, повелительница. Почтенный Досимоксарф согласен лечь под жертвенный нож.

– Я знала это и ждала решения мудрейших, – твердо ответила зеленокудрая царица. – Только не дряблое сердце старика угодно богам. Обмана они не потерпят. Молодое, полное жизни сердце может ублагостивить их. Скажи Досимоксарфу, воин, что он, несмотря на возраст, сохранил суровое и чистое сердце настоящего сына Волка, но жертву его боги не примут. И еще, воин, передай Атоссе и жрицам других родов: пусть с рассветом выводят людей к могиле матери моей и сираков Томирии. Жертва будет достойна милости бессмертных.

Гонец исчез во тьме. Ант порывисто подался к Зарине:

– Что ты задумала, моя повелительница?

– Успокойся, Ант, – устало сказала Зарина, – твоему счастью ничто не угрожает. Папануа зажжет огонь на алтаре у брачного ложа храбрейшего воина. Остальное узнаёшь утром.

* * *

И пришел день – тихий, как сонное царство рыб на дне омута, жаркий, как самое нутро погребального костра, безоблачный, как жизнь ребенка. Небо над могильным курганом у излучины Ахардея было белесым, будто выгоревшим от беспощадного солнца. Кругом, насколько хватало глаз, тянулись вверх черные столбы дыма. Но то не были грозные вестники войны. По приказу жриц все племя вышло с рассветом в степь. Бросали в костры трупы животных, а следом кожаные подстилки и рукавицы, которых касалась падаль. Жгли камыш и травяной сухостой. Огнем стирали сираки печать моровой язвы.

К полудню огромное пространство вокруг городища было очищено, и люди собрались у могильного кургана Томирии. На его вершине стояла Зарина в окружении родовых жриц. Ант с недоумением увидел на ней наряд жертвы богам: бахрома из конских хвостов, вплетенных в ритуальный пояс, ниспадала на бедра царицы. Плечи покрывали распущенные зеленые волосы, обнаженная грудь блестела от обильного умащения лавандовым маслом, привезенным из-за моря.

Ант попытался протиснуться ближе к вершине кургана, но всюду натыкался на коричневые спины телохранителей царицы.

Над степью вдруг зазвучал ясный и звонкий голос правительницы, усиленный с помощью турьего рога:

– Слушайте меня, сираки! Могущественный Ахардей, добродетельная Папануа, боги неба, земли и рек, духи предков наших отвернулись от нас, и все демоны зла бросились терзать племя, оставшееся без покровителей. Я молила богов отвести от нас беды, но они не вняли моей мольбе. Им нужно человеческое сердце. Я отдаю им свое во имя вашего счастья, сираки.

Зарина надела еще один пояс – с мечом, на шею повесила украшенную золотыми привесками и бляшками плетенку, внутри которой лежал обточенный морем камень. Потом ей подали диадему, отделанную изящными спиралями из золотых жгутов, как бы повторявших извивы зеленых волос жрицы, и она возложила ее на голову.

Ант не мог не понимать зловещего смысла этих приготовлений, но никак не хотел верить, что все происходит на самом деле. Охваченный смятением, он продолжал пробираться к вершине кургана.

– Сираки! Матерью племени, верховной жрицей я оставляю Атоссу, – вновь заговорила Зарина. – Обряд посвящения совершите завтра… Ант, ты слышишь меня? Брачный амулет Томирии передай Атоссе – убитых врагов на счету у нее достаточно. Слово свое я сдержала, Ант. И еще. Ант… Ты должен стать повелителем сираков. Женским плечам не под силу бремя власти. На то есть воля богов. Изъявления этой воли я угадываю в тех тяжких испытаниях, что выпали на долю матери моей Томирии. У тебя сильная рука, Ант. Я думаю, тебя поддержат вожди всех сиракских родов. Так пусть же соединятся навек Сила Гривастого Волка и Мудрость Крылатого Волка!..

Далеко на юге над горизонтом обрисовалась небольшая белая горка. Может, это облака собрались там вместе? Но сираки не видят ничего. Они поглощены таинством совершающегося.

– Я невеста богов! Я иду к ним! Пусть боги не видят вашей печали, сираки! Пусть провожают меня улыбки.

Ант закричал. Разбрасывая телохранителей Зарины, он рванулся к вершине кургана. Но голос царицы, во сто крат усиленный рогом, эхом отразившийся от стен крепости, остановил его:

– Смирись, Ант! Такова воля богов! Они сильнее нас!

Грубые руки свалили его наземь, набросили полог из волчьих шкур, края которого придавили древками копий.

– Зарина! Зарина! – приглушенно доносился из-под шкур хрип Анта.

Толпа расступилась, образовав широкий коридор к берегу Ахардея. Зарина протянула вперед руки, подняла лицо к небу, пошла по склону кургана к воде. Отрешенный взгляд воинственной девственницы был устремлен вдаль, будто она видела там что-то, недоступное зрению других смертных. Обращаясь к этому невидимому чему-то со страстной мольбой, Зарина несла на вытянутых руках свою душу, отдавая ее взамен на призрачное милосердие богов.

 
Родившись, человек многократно смотрит смерти в лицо,
 

– пела Зарина.

 
Но лишь раз предстает он перед богами.
И горе ему, если боги обходят его своей милостью.
Мухе подобно, бьется тогда он в тенетах жизни.
 

Стройная девичья нога ступила в воду, мутные брызги разлетелись в стороны.

 
О Ахардей! Твои струи быстры и прохладны.
Будь щедр к нам, верни рыбьи стаи,
И мы воспоем хвалу тебе…
О Ветер легкокрылый! Не будь к нам суров,
Не иссушай пастбища и поля наши.
Мы будем благодарны тебе…
 О ясное Небо!
О матерь богов и людей, светозарная Папануа!
Нахмурься тучами, пролей слезы, напои землю.
Пусть покроются пастбища сочной травой.
 

Вода поднялась выше колен девушки, наполовину скрыла меч.

 
Тогда духи предков наших
Будут снова благожелательны к нам.
Зверье не станет больше раскапывать могильники
И поедать трупы: духи предков обретут покой.
Голод перестанет мучить наших детей.
В каждую хижину войдет удача…
 

Зарина отстегнула пояс с волосяной бахромой, его подхватило течение.

– Я иду к вам, боги! О народ мой! С тобой я и в беде, и в радости! Да будет вечна милость богов!

Волны лизнули грудь, поднялись к подбородку, и Зарина исчезла под водой. Только несколько мгновений еще были видны зеленые волосы, стелющиеся по течению.

Вдали послышались глухие раскаты опоздавшей грозы…

Дождь был ливневым. На степь обрушился целый водопад. Среди грохочущих потоков воды бегали люди, ловя ладонями кипучие струи. Радость была всеобщей. И только девушек пугали ослепительные вспышки. Ведь если ударит молния, девушка превратится в звезду.

Гроза смыла с лица степи следы пыльной бури и страшного мора. Пересохшие было ручьи и речки вздулись и бурно понеслись к Ахардею. Туча ушла. Солнце осветило обновленную землю, людей и животных. В воздухе стоял запах мокрого чернозема. Зазвенели цикады. Зазеленели кусты. В опаленной траве появились зеленые побеги.

И сираки поверили снова, что жизнь прекрасна. Они отпраздновали день Благодатной Грозы, посвящение Атоссы в сан верховной жрицы племени, Анта – в повелители, прием старого Ктеса в Совет старейшин.

К исходу новолуния в Успу прибыл караван с пшеницей – подарок Радамсида-меотийца. И хотя уже было поздно, Ант все же решил засеять поле.

Меоты сеяли под зиму, Ант знал об этом. И осенью зеленые всходы радовали глаз повелителя. Зимой же сираки забыли про свой посев, ранней весной они двинулись на летние кочевья. Каково же было их удивление, когда, вернувшись, они увидели золотое море спелых колосьев! Они приняли это за доброе предзнаменование и отпраздновали, наконец, брак Анта и Атоссы.

Как-то весной в Успу с криками прибежали дети:

– Скорее! Скорее! Там Царица пришла! Зарина!

Сбежавшиеся на берег люди увидели какие-то зеленые нити, колышащиеся на волнах, и обрадовались несказанно, поверив, что это Зарина приплыла посмотреть, как живет ее народ сиракский. Девушки сплетали венки из цветов и бросали их в воду, воины кидали в реку угощения и кричали:

– Привет тебе, царица! Мы живем счастливо! Боги дают нам изобилие в жизни и победу в боях!

Каждый год приходили они теперь на берег Ахардея встречать Девушку-с-Зелеными-Волосами – дни эти стали весенними праздниками…

* * *

Весной в половодье в излуке, у Лысого кургана, скапливаются зеленые водоросли, похожие на нити. Полая вода срывает их со дна лиманов, течение выносит сюда, в залив, где возникает водоворот. Если смотреть на них сверху, кажется, что там, под водой, кто-то тихо плывет, не показываясь на поверхность, и это его волосы стелются по течению…