Текст книги "Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953-1982 гг."

Автор книги: Владимир Александрович Козлов

Соавторы: Ольга Эдельман,Элина Завадская,Сергей Мироненко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Важным шагом стало упразднение различных специальных органов (Особого совещания при МВД СССР и т.п.), подменявших собой суд, а также ликвидация так называемого «исключительного порядка» расследования и судебного рассмотрения дел о вредительстве, террористических актах и диверсиях[40]40
  При этом порядка обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде, кассационное обжалование приговора не допускалось, дела слушались без участия сторон и т.п.


[Закрыть]. Приведем лишь один пример того, каким опасным орудием беззакония и произвола было в прошлом внесудебное преследование крамолы. В 1953 г., уже после смерти Сталина, был арестован Б.Д. Лившиц, сказавший о покойном диктаторе: «Чтоб он сгинул!» Ознакомившись с «доказательной базой», прокурор Главной транспортной прокуратуры пришел к выводу: «Учитывая, что по делу Лившица нет свидетелей, что вещественные доказательства явно недостаточны для направления дела в суд, а оперативные материалы не могут быть использованы в суде, считаю, что данное дело подлежит рассмотрению Особого Совещания при МВД СССР». Итак, доказательств нет, но посадить все-таки нужно. И можно! К счастью для Лифшица, наступали новые времена. Дело было направлено в Особое совещание, но 23 сентября 1953 г. прекращено следователем[41]41
  См.: ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 42978. Л. 91-96, 111-113.


[Закрыть].

После издания Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1956 г. «О подсудности дел о государственных преступлениях» произошло упорядочение практики осуждений и вынесения приговоров. Политические дела, включая их наиболее многочисленную группу (об антисоветской агитации и пропаганде), стали рассматриваться в подавляющем своем большинстве в общегражданских судах, где в 1957 г. было осуждено 94,6% из общего числа приговоренных за контрреволюционные преступления. В 1956 г. эта цифра составляла 50%, в 1952 – 21,4%, в 1947 – 12,3%. Остальные приговоры выносили так называемые «специальные суды», включая военные трибуналы.

В сталинские времена обнаружение при обыске у обвиняемого в личной библиотеке нескольких книг, брошюр и даже газетных статей «врагов народа» было достаточным основанием для жестокого приговора. Хрущевская юстиция внесла в интерпретацию положения о хранении антисоветской литературы новый, более либеральный акцент. Отсутствие данных о растгространении такой литературы указывало теперь на отсутствие «контрреволюционного умысла» и, следовательно, на отсутствие состава преступления.

В первые годы правления Хрущева типичной ошибкой в квалификации преступления (а точнее говоря, все-таки репрессивной инерцией режима и его слуг) было подведение под «антисоветскую» статью самых обычных хулиганов. Они, чаще всего в нетрезвом состоянии, в общественных местах или уже в милиции, «допускали высказывания», которые без достаточных оснований квалифицировались как антисоветская агитация. Формально же правосудие при квалификации подобных действий должно было доказать наличие «контрреволюционного умысла», и Прокуратура СССР требовала «данных о высказывании … антисоветских настроений в другое время»[42]42
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 6333. Л. 63.


[Закрыть]. У разбушевавшихся пьяниц и хулиганов, получивших в кутузке синяк под глаз и обозвавших за это сотрудников милиции «фашистами», теперь появился шанс заслуженно отсидеть несколько суток за хулиганство, а не несколько лет за «антисоветскую агитацию» – что было обычным делом в сталинские и ранние хрущевские времена.

Особую «заботу» советской власти и ее карательных органов во все времена составляли «контрреволюционные организации». В послесталинской интерпретации статьи 58-11 УК РСФСР (и соответствующих статей Уголовных кодексов союзных республик – общесоюзного Уголовного кодекса не существовало) практически не появилось каких-либо новых либеральных моментов. Совершение преступления группой в соответствии со статьей 47, пункт «в» УК РСФСР вообще считалось отягчающим обстоятельством и, естественно, распространялось на все составы преступлений. Массовая фабрикация дел о контрреволюционных организациях при Хрущеве прекратилась, но применение статьи 58-11 по-прежнему имело широкие границы.

«Не обязательно, – считала Прокуратура СССР, – чтобы контрреволюционная организация или группа имела твердо выработанный устав, членские билеты и так далее». Главное, что «обвиняемые сознают (курсив мой – В.А.), что действия их направлены против Советского государства, что они действуют вместе в силу общности своих убеждений и для облегчения своей преступной деятельности»[43]43
  Там же. Л. 64.


[Закрыть]. Всякая организационная деятельность, «направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений», считалась признаком создания контрреволюционной организации. Учитывая, что закон вообще не давал определения понятию «контрреволюционная организация», советское правосудие имело полную свободу рук при квалификации этого вида государственного преступления.

Некоторые изменения произошли в квалификации другой разновидности особо опасных государственных преступлений – террористических актов (статья 58-8 УК РСФСР). Для того чтобы квалифицировать насильственные действия (убийство, телесные повреждения, истязания) в отношении представителей власти как террористический акт, требовалось теперь доказать наличие все того же «контрреволюционного умысла». В отличие от довольно обычной практики 30-40-х гг., когда любое покушение на должностное лицо считали террористическим актом, при Хрущеве все-таки признали возможность «лично-бытового характера» подобных преступлений и старались избиение председателя колхоза ревнивым мужем государственным преступлением не считать.

Расширительная интерпретация «террористического акта», сплошь и рядом имевшая место в сталинские времена, во второй половине 50-х гг. встречалась реже. Но время от времени Прокуратура СССР все-таки фиксировала всплески этого сталинского синдрома[44]44
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д 6333. Л. 61.


[Закрыть]. Из 14 изученных Верховным судом СССР приговоров 1957 г. по делам о террористических актах только в трех случаях люди были осуждены за конкретные действия. Остальным было предъявлено обвинение в покушении на террористический акт – «за выражение в письменной или устной форме так называемых «террористических намерений»[45]45
  Там же. Д. 5080. Л. 13.


[Закрыть].

При Хрущеве был восстановлен более или менее нормальный порядок основных процедур, связанных со следствием, вынесением приговора и рассмотрением кассационных протестов и жалоб по делам о контрреволюционных преступлениях в суде. При рассмотрении протестов прокурора в суде второй инстанции суд обязан был не просто разобрать жалобу, но и независимо от содержания протеста рассмотреть дело в ревизионном порядке, т.е. выявить и другие возможные нарушения закона, влекущие за собой отмену приговора.

Все эти и многие другие изменения и исправления в практике применения законодательства о «контрреволюционных преступлениях» создали юридическую базу как для реабилитации сотен тысяч невинно осужденных при Сталине людей, так и для уменьшения сроков наказания либо амнистии тех политических заключенных, кого советское правосудие продолжало считать виновными.

Тысячи людей вышли на свободу из лагерей.

Но в какой мере и каким образом новые веяния в советском правосудии затронули участь новых жертв политических репрессий? Ведь при Хрущеве ЦК КПСС и карательные органы всего лишь «восстановили» дух и букву жестоких советских законов против любых проявлений оппозиционности. Действительная суть хрущевской либерализации заключалась в том, что люди, в отличие от сталинских времен, могли теперь прогнозировать последствия своих действий, власть более или менее ясно давала понять, за что и при каких обстоятельствах инакомыслие может привести на скамью подсудимых. Шансы попасть в тюрьму за антисоветские высказывания постоянно снижались, хотя при Хрущеве они отнюдь не приблизились к нулевой отметке. Предсказуемые «правила игра» во взаимоотношениях населения и власти – вот то новое, что пришло на смену сталинскому режиму, хотя сама природа режима не изменилась. Образно говоря, сталинекая практика «чрезвычайщины» делала ставку на тотальное запугивание людей, била «по площадям». В этой системе отношений лояльность и «рот на замке» не могли гарантировать выживания. Личность была дезориентирована, никто не мог выработать правила «техники безопасности» для существования в подобном перекошенном мире.

Хрущевская и послехрущевская практика «законных репрессий» выбирала конкретные цели, а значит, восстанавливала более или менее ясные ориентиры социального поведения, делала последствия тех или иных действий предсказуемыми. Человек теперь знал, что «можно» и чего «нельзя» делать. Именно это (и ничто иное) создавало субъективное ощущение большей свободы. Власть меньше стала злоупотреблять законом, но сам закон не стал от этого более справедливым. Восстанавливались нормы «социалистической законности», но сама законность по-прежнему была «социалистической» – жестокой и противоречивой. Провозглашенная в Конституции СССР 1936 г. свобода слова, митингов и собраний фактически отменялась статьей 58 УК РСФСР и соответствующими статьями Уголовных кодексов других союзных республик о «контрреволюционных преступлениях», а меры наказания, предусмотренные этой статьей, по-прежнему были сопоставимы только с наказаниями за самые тяжкие уголовные преступления (убийства, изнасилования и т.д.).

Простое высказывание любых альтернативных официально «утвержденным» коммунистическими олигархами взглядов в 1950-е гг. по-прежнему трактовалось как опасное государственное преступление. При Хрущеве перестали сажать совершенно невинных людей, но само извращенное понимание «вины» личности перед режимом осталось вполне сталинским. Власть ни на йоту не расширила пространства для высказывания альтернативных взглядов, но ликвидировала риск уголовного преследования для тех, кто не выходил за рамки дозволенного. Лояльные обыватели, исполнительные бюрократы, деятели литературы и искусства, готовые следовать законам «социалистического реализма», «творческие марксисты», выращенные в совпартшколах и не выходившие за рамки официальных идеологических интерпретаций, – одним словом, абсолютное большинство населения страны могло теперь вздохнуть свободно и даже позволить себе вольность легкого фрондирования. Один-два шага за границы дозволенного, если они сопровождались соблюдением коммунистических ритуалов и необходимыми «молитвами» о верности социализму, стали теперь допустимым риском, игрой с властью, которая могла и не закончиться тюрьмой, если ты успел вовремя вернуться в очерченные коммунистическими правителями рамки, если ты научился правильно понимать политические сигналы и намеки. Эта новая социальная ситуация могла восприниматься как освобождение только по сравнению с временами сталинского террора, когда даже лояльность к власти не давала человеку почти никаких гарантий, а жизнь, по старому анекдоту, напоминала переполненный трамвай, в котором «половина сидит, а половина трясется».

Показательно, что власть никогда не стремилась к установлению полной ясности в «правилах игры». В известном смысле некоторая размытость юридических границ – постоянная зона риска для личности – как раз входила в «правила игры», держала в напряжении, повышала тревожность и возбуждала страх и мнительность у потенциальных оппозиционеров. Режим же сохранял возможность при необходимости и по собственному политическому произволу обрушить удар репрессий на ту или иную социальную группу.

Стремление к большей юридической ясности, появившееся было у тех, кто непосредственно надзирал за соблюдением закона, не нашло поддержки «наверху». 8 декабря 1958 г. заместитель Генерального прокурора СССР Д.Е. Салин, руководивший надзором за следствием в органах государственной безопасности, направил другому заместителю Генерального прокурора, П.И. Кудрявцеву рукопись методического пособия «Прокурорский надзор по делам о государственных преступлениях». На первой странице рукописи кто-то (очевидно, сам Кудрявцев) написал красным карандашом «общие замечания»: привести в соответствие с изменившимся законодательством, сократить ненужные подробности, переделать введение и другие похожие пожелания. Рукопись явно прошла экспертизу Кудрявцева, хотя он и предложил сократить ее до размеров «методических указаний». Однако выше замечаний Кудрявцева уже сам Генеральный прокурор наложил свою резолюцию: «Еще лучше этого пособия не издавать. 20/1. Р. Руденко»[46]46
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. Л2. Д. 5080. Л. 48.


[Закрыть]. В тот же день он переговорил с Салиным и, не утруждая себя излишними объяснениями, брошюру печатать запретил. Обескураженный заместитель, вернувшись от начальника, написал на своем сопроводительном письме «для памяти»: «Р.А. считает, что издавать методическое пособие по делам о государственных преступлениях не надо, так как в этом пособии надобности нет»[47]47
  Там же. Л. 47.


[Закрыть]. В общем, не надо, потому что не надо. 16 апреля 1959 г. все отпечатанные на гектографе 37 экземпляров пособия были уничтожены «путем сожжения»[48]48
  Там же. Л. 181.


[Закрыть]. Остался только один экземпляр, немедленно засекреченный и отправленный «в дело».

Мне неизвестно, чем руководствовался Генеральный прокурор, запрещая издание. Ведь в действиях периферийных органов прокуратуры по надзору за следствием в органах государственной безопасности постоянно встречалась масса мелких и крупных ошибок – от неверного определения состава преступления до нарушения процедуры информирования вышестоящих органов о возбуждении уголовных дел по государственным преступлениям. Может быть, Руденко просто не понравилась рукопись, но, скорее всего, опытный политик, сделавший карьеру при Сталине, посчитал, что издание любого регламентирующего документа о порядке следствия по делам о государственных преступлениях только свяжет властям руки и при изменении политической ситуации в какой-то мере ограничит возможность выгодных для режима интерпретаций законодательства.

Важнейшим новшеством в репрессивно-карательной деятельности властей в эпоху «либерального коммунизма» стал постепенный отказ от судебных преследований и уголовного наказания подавляющего большинства людей, «вставших на путь антисоветской деятельности», и все более широкое распространение практики мягкого давления на потенциальных оппозиционеров, так назьшаемое «профилактирование». Обычно «профилактирование» представляло собой вызов лица, замеченного в антигосударственной деятельности, для «беседы» в органы государственной безопасности, в ходе которой подозреваемого «отечески» запугивали возможными последствиями продолжения его антисоветской деятельности и отбирали подписку о полученном им «предупреждении».

Эта мера воздействия начала частично применяться уже с середины 1950-х гг. Официальный статус она получила после выступления Н.С. Хрущева на XXI съезде КПСС в 1959 г., когда впервые всенародно прозвучало понятие «профилактика». В целом, эта новая политика шла в контексте так называемого применения мер «общественного воздействия» по отношению к людям, совершившим преступления, но не представлявшим особой общественной опасности. Власти, столкнувшиеся в конце 1950-х гг. с беспрецедентным распространением мелких уголовных преступлений (мелкие хищения и хулиганство), здраво рассудили: вряд ли следует набивать тюрьмы и лагеря мелкими преступниками и превращать исправительно-трудовые учреждения в «школы уголовников». Политические же преступники (особо опасные), содержавшиеся отдельно, фактически имели все шансы оказаться в своеобразной «школе революционеров», установить связи и контакты, «обменяться опытом» и т.п. В результате после выхода из заключения человек, часто попадавший туда романтическим и наивным борцом за справедливость и «правильный социализм», мог стать опытным подпольщиком, чье антиправительственное поведение получало дополнительную мотивацию как в личной обиде, так и в переживании собственного «изгойства».

Логика была простая: чем выращивать в тюрьмах и лагерях сознательных борцов с режимом, загонять людей в угол, из которого, может быть, уже не будет возврата к нормальной жизни, а лучше сказать к формальному смирению и примирению с режимом, лучше превратить своих потенциальных противников в людей, запуганных угрозами, но не утративших социальной перспективы, ощущающих над собой дамоклов меч уголовного наказания, но имеющих шанс его избежать при лояльном отношении к власти и отказе от крамольной деятельности. Страх перед неизбежностью наказания часто бывает более эффективным средством «пресечения», чем жестокость этого наказания. В профилактировании «нездоровых политических настроений» наряду с органами государственной безопасности принимали участие партийные, комсомольские, профсоюзные организации – так называемая «советская общественность». Для усиления «эффекта» в конкретных случаях применялись исключение из КПСС, из ВЛКСМ, из учебного заведения или увольнение с работы.

Обращаясь к профилактированию как средству борьбы с крамолой, власти заботились и об идеологическом престиже «построенного в основном социализма». Новый строй должен был предстать перед восхищенным миром во всей красе, подать положительный пример, быть воплощением если не рая земного, то хотя бы благопристойного дантова чистилища. 19 ноября 1957 г. Н.С. Хрущев в беседе с корреспондентом американского информационного агентства Юнайтед Пресс Генри Шапиро утверждал: «Количество преступников в СССР значительно сократилось. Нашей милиции и судебным органам чаще приходится иметь дело с хулиганскими поступками или уголовными преступлениями, а политические преступления стали теперь у нас редкими явлениями. Среди людей, понесших за последние годы заслуженную кару за свою антисоветскую деятельность, большую часть составляют агенты, заброшенные в Советский Союз извне»[49]49
  Правда. 1957. 19 ноября.


[Закрыть]. В этой фразе все было неправдой: вспышка судимости за антисоветскую агитацию и пропаганду (как раз в 1957 г.) противоречила заявлению о «редкости» этого вида преступления, кивок в сторону «агентов, заброшенных в Советский Союз извне» просто был наглой ложью. В 1956-1957 гг. за шпионаж в СССР вообще никого не осудили[50]50
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 42.


[Закрыть]. Тем не менее, раз слова были сказаны (и не раз), следовало стремиться к тому, чтобы реальность хоть в чем-то походила на свой идеологический образ.

Мифы о «либерале» Хрущеве (к созданию которого, как мы видели, приложил руку и он сам), так же как и о «консерваторе» Брежневе (бытовавший в кругах столичной интеллигенции), нуждаются в более строгой исторической интерпретации, поскольку в общей историографии советского общества они до сих пор выступают в роли некой самоочевидной истины.

В 1996 г. в журнале «Источник» был опубликован документ из Архива Президента Российской Федерации, составленный, по всей вероятности[51]51
  Мы говорим «по всей вероятности», потому что обычкой для журнала «Источник», точнее, для его вклейки «Вестник Архива Президента Российской Федерации» являлась практика публикации документа без каких-либо комментариев и пояснений, так что не всегда возможно определить даже происхождение источника, не то что его историю.


[Закрыть], в 1988 г. председателем КГБ при Совете Министров СССР В. Чебриковым по поручению М.С. Горбачева. На его основании составлена Таблица 1.

Таблица 1. Статистические сведения о числе лиц, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду и за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, за период с 1956 по 1987 г.*

Годы	Осуждено по:
	ст. 70 УК РСФСР	ст. 190 УК РСФСР	По обеим статьям	В среднем осуждений за год
1956-1960	4676	–	4676	935,2
В том числе: 1957 1958	1964 1416	–	1964 1416	1964 1416
1961-1965	1072	–	1072	214,4
1966-1970	295	384	697	135,8
1971-1975	276	527	803	160,6
1976-1980	62	285.	347	69,4
1981-1985	150	390	540	108
1986-1987	11	17	28	14
Итого	6543	1609	8152	254,8

* Подсчитано по: Источник. 1995. № 6. С. 153.

Данные таблицы 1 зафиксировали всплеск политических репрессий в 1957-1958 гг. Количество осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду в течение этих двух лет составляет 41,5% от общего числа всех осужденных за 32 года «либерального коммунизма»! На этот всплеск политических репрессий после XX съезда КПСС, противоречащий мифу о хрущевской «оттепели», уже обратили внимание некоторые авторы[52]52
  См.: Паповян Е., Паповян А. Участие Верховного Суда СССР в выработке репрессивной политики. 1957-1958 гг. // Корни травы. М., 1996; Паповян Е. Применение статьи 58-10 УК РСФСР в 1957-1958 гг. // Там же.


[Закрыть]. Е. Паповян, понимая вопиющий характер противоречия между данными судебной статистики и стереотипными представлениями о хрущевском времени, подчеркнула в начале своей статьи о применении статьи 58-10 УК РСФСР в 1957-1958 гг.: «У людей, специально не интересующихся современной историей, упоминание о репрессиях второй половины 1950-х годов вызывает удивление»[53]53
  Паповян Е. Указ. соч. С. 73.


[Закрыть].

Вспышка репрессивной активности власти косвенно отражала глубокие трансформации в советском обществе. В 1957-1958 гг. социальные иллюзии, порожденные разоблачениями «культа личности» на XX съезде КПСС и мифом о наступившей «оттепели», с одной стороны, трудности адаптации значительных групп населения к новой политической интерпретации недавнего прошлого – с другой, наложились на противоположные по своей политической направленности и потому дезориентировавшие общество события: откровенная демонстрация сталинистских мускулов – подавление советскими войсками народного восстания в Венгрии и удаление в 1957 г. из политического руководства наиболее «крутых» сталинистов (в действительности, может быть, и не намного более «крутых», чем Хрущев, но ставших опасными для него Молотова, Кагановича, Маленкова и «примкнувшего к ним» Шепилова). Взаимодействие этих разнонаправленных факторов, отразивших серьезные противоречия среди коммунистических олигархов, активизировало практически всех потенциальных оппонентов режима: от «истинных марксистов» и «либералов» до националистов и сталинистов.

Подавление венгерского восстания вызвало протесты прежде всего образованных или относительно образованных романтиков как марксистского, так и «протолиберального» толка. Они хотели от власти логики и последовательных действий на пути к «истинному ленинизму» или абстрактно понимаемой «свободе». В свою очередь, отставка Молотова, Кагановича и Маленкова («верных ленинцев и сталинцев») спровоцировала вспышку «народного сталинизма», вообще простонародную оппозиционность власти, проникнутую недовольством условиями жизни и традиционными для России эгалитаристскими и античиновничьими настроениями[54]54
  Вообще, народная просталинскан оппозиционность хрущевскому режиму имела гораздо большее распространение и политическое значение, чем об этом принято писать в исторической литературе (собственно говоря, об этой форме оппозиционности историческая литература почти и не упоминает). Между тем пребывание Хрущева у власти как бы обрамлено массовыми волнениями, имевшими более или менее очевидную просталинскую окраску. Это, во первых, относительно известные историкам волнения в Тбилиси в марте 1956 г., начазшиесн именно под лозунгами защиты Сталина и лишь затем получившие довольно отчетливое националистическое и сепаратистское звучание. Последние крупные массовые беспорядки эпохи Хрущева мало известны историкам. Они произошли в 1963 г. во время традиционного празднования очередной годовщины Октябрьской революции в азербайджанском городе Сумгаите. Бунт спровоцировало требование властей убрать из праздничных колонн портреты вчерашнего кумира, которые до сих пор участники демонстраций беспрепятственно проносили перед трибунами на центральной площади города. Столкновение с властями сопровождалось выкриками «Долой Хрущева», избиениями представителей власти, разгромом отдела милиции. Во время подавления беспорядков случайным выстрелом был ранен 12-летний мальчик. Подробнее об этом: Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.)


[Закрыть].

Подъем оппозиционных настроений в 1957-1958 гг. заставил власти задуматься над тем, кто и почему противостоит режиму. В мае 1958 г. Верховный суд СССР произвел обобщение судебной практики по делам о контрреволюционных преступлениях[55]55
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 1-43.


[Закрыть]. Анализ был основан на репрезентативной выборке из всех рассмотренных в 1956-1957 гг. дел (кроме дел, рассмотренных в военных трибуналах), что составляло 59,9% от общего количества, а также на материалах общесоюзной судебной статистики[56]56
  Там же. Л. 3.


[Закрыть]. Общий вывод вселял некоторую тревогу, но не обескураживал: снизившись до минимума в 1956 г., судимость за контрреволюционные преступления в 1957 г. резко пошла вверх – 2498 человек. Впрочем, успокаивали чиновники Верховного суда СССР, «удельный вес этих преступлений к общей судимости по уголовным делам остается незначительным и составил 0,3%»[57]57
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 4.


[Закрыть]. Причины же явления объясняли в целом верно, но в тонкости не вдавались. Рост числа осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду (84,5% всех осужденных за «контрреволюционные преступления») связывали как с «реакцией неустойчивых и враждебных элементов на события внешнеполитической и внутренней жизни, в частности, на контрреволюционный] мятеж в Венгрии и на разоблачение вредных последствий культа личности», так и с «усилением деятельности органов государственной безопасности, прокуратуры и суда по привлечению к ответственности и осуждению враждебных элементов после издания письма ЦК КПСС от 19 декабря 1956 г. «Об усилении политической работы в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов»[58]58
  Там же. Л. 16-17.


[Закрыть].

Динамика судимости за антисоветские преступления, косвенно отражавшая изменения настроений в обществе, показывала, что наибольший рост недовольства продемонстрировал тот класс, на который власти, по обыкновению, возлагали наибольшие надежды. Доля осужденных рабочих в 1957 г. резко выросла и достигла почти 50% от общего количества. Служащие и особенно крестьяне в тот же период демонстрировали, напротив, определенное социальное спокойствие. «Прочие» (единоличники, кустари, лица без определенных занятий) давали устойчиво высокую долю осужденных, непропорциональную их доле в населении страны (см. таблицу 2). В 1957 г. (за другие годы у нас, к сожалению, данных нет) доля маргинальных элементов среди «антисоветчиков» была велика (15,7%). Больше трети из них составляли прежде судимые (39,4%), в основном за общеуголовные преступления. 1,1% были твердыми противниками режима – они уже имели в прошлом судимость за антисоветскую агитацию и пропаганду и после реабилитации вновь попали под суд[59]59
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 6, 17.


[Закрыть]. Большинство осужденных антисоветчиков представляли не интеллигенцию (растворенную официальной статистикой в расплывчатой категории «служащих»), а народный политический «андерграунд», тех, кого мы во втором разделе книги назвали «бульоном оппозиционности».

Таблица 2. Доля представителей различных социальных групп среди осужденных за контрреволюционные преступления, в %

Социальные группы	1954	1955	1956	1957
Рабочие	33,9	30,1	32,9	46,8
Служащие	20,3	24,9	24,1	18,3
Колхозники	16,7	18,5	13,4	9,9
Прочие (крестьяне-единоличники, кустари, лица без определенных занятий)	29,1	26,5	29,6	25,0

Составлено по: ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 6.

Антисоветской агитацией и пропагандой занимались в основном одиночки (91,3% осужденных), 6% осужденных действовали небольшими группами (по 2-3 человека), 2,7% были объединены в более многочисленные организации. По мнению властей, большинство из них были «злостными антисоветчиками». 62,6% осужденных успевали до ареста совершить «неоднократные действия», после первого же эпизода попадался лишь каждый третий. На самом деле анализ наиболее распространенных в 1956-1957 гг. форм антисоветской активности противоречит этому выводу:

Формы% осужденных к общему числу антисоветской активности осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду

Устные контрреволюционные 57

высказывания

Антисоветские листовки 13

Анонимные и подписанные письма антисоветского содержания

В том числе: анонимные подписанные

Хранение и распространение антисоветской литературы, в том числе дневники, переписанные от руки стихотворения и песни и другие рукописные документы антисоветского содержания

Составлено по: ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 17-18.

Ясно, что больше половины осужденных (57%) оказались в заключении просто «за разговоры», т.е. никакой целеустремленной антисоветской деятельностью просто не занимались, хотя и были настроены если не враждебно, то по крайней мере критически по отношению к режиму и его политике. Еще 3% «антисоветчиков» составляли наивные люди, решившиеся критиковать власть в открытую, не видя в своем подписанном обращении к начальству никакого криминала. 7,7% были осуждены за «хранение и распространение антисоветской литературы», т.е. в большинстве своем – тоже «ни за что». Сознательными оппонентами власти можно считать только авторов листовок и антисоветских анонимок – 31%.

Другими словами, в середине 1950-х гг. власть все еще демонстрировала ветхозаветное, жестокое, осмеянное еще Салтыковым-Щедриным и расцветавшее в сталинские времена отношение к крамоле. Наказанию подлежали не только поступки, но и сам образ мысли. Полицейские же чиновники, готовые хватать людей за «неправильные мысли», явно испытывали полумистический трепет перед произнесенным Словом, каковое мифологическое сознание наделяет силой заклинания и проклятия.

Что же это было за Слово и какие именно «потрясения основ» оно в себе заключало? 33,7% устных и письменных «высказываний» были общей критикой «советской власти и конституционных принципов социалистического государства (советская демократия, колхозный строй, права и свободы граждан и др.), 13,5% были реакцией на «разоблачение вредных последствий культа личности». Причем власти не отделяли тех, кому эти разоблачения показались недостаточными, от тех, кто полагал их излишними и неправильными. Главное было в том, что и те и другие «высказывались» против воли начальства, уже сообщившего народу о «правильном» образе мысли.

Те или иные решения власти в области внутренней политики обругали 27,3% осужденных, 8,2% «неправильно» отреагировали на события в Венгрии, 8% допустили «антисоветские высказывания на религиозной почве», 9,3% были замечены в «буржуазно-националистических контрреволюционных высказываниях»[60]60
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 17.


[Закрыть].

Устная крамола (по сравнению с письменной) отличалась значительно большей резкостью тона и выражений («высказывания, содержащие клевету и нецензурную брань в адрес КПСС, Советского правительства и их руководителей» составили 28,8%, «террористические угрозы» в адрес коммунистов – 12,3%), более острой спонтанной реакцией на события в Венгрии (28,4%). Остальные устные высказывания в массе своей были обычным ворчанием по поводу внутренней и внешней политики[61]61
  Там же. Л. 20.


[Закрыть].

Распространением антисоветских листовок, требовавшим целеустремленности и усилий, занимались главным образ молодые образованные мужчины. Больше половины «листовочников» (58,1%) составляли люди в возрасте до 24 лет. Доля этой же возрастной группы среди всех осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду была в два с лишним раза меньше (24,4%). Еще более яркую картину дает сравнение образовательного уровня: среди «листовочников» 44,8% составляли учащиеся, среди всех осужденных – только 4,6%. В 1956-1957 гг. листовки в основном писали от руки (в 64 случаях из 71, включенного в анализ Верховного суда СССР). В двух случаях использовалась пишущая машинка, трижды в дело были пущены изготовленные в Западном Берлине листовки так называемого «центрального объединения послевоенных эмигрантов из СССР» – «Национально-трудового союза». Обычно листовки расклеивали в общественных местах или разбрасывали на территории предприятий. Разбрасыванием листовок на улице, делом абсолютно бесперспективным, молодые люди старались не заниматься[62]62
  ГА РФ.Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5080. Л. 25-27.


[Закрыть].

Чиновники Верховного суда СССР специально изучили 108 дел 1956-1957 гг. о распространении антисоветских анонимных писем. Всего по этим делам проходило 112 человек, из них 32 человека имели в прошлом судимость (среди «листовочников» таких было гораздо меньше)[63]63
  Там же. Л. 29.


[Закрыть]. Наиболее популярными среди анонимщиков были следующие темы (см: таблицу 3).

Таблица 3. Наиболее популярные темы анонимных антисоветских листовок в 1956-1957 гг.

Темы анонимных антисоветских писем(формулировки из справки Верховногосуда СССР)	В % к общему числу изученных писем
с нападками на внутреннюю и внешнюю политику партии и правительства, в частности по вопросу о венгерских событиях, о взаимоотношениях с другими странами социалистического лагеря, о налоговой политике, заработной плате, пенсиях, состоянии сельского хозяйства, национальной политике	27,2
с клеветой на материальные условия жизни в СССР и с восхвалением жизни в капиталистических странах	16,6
содержащие призыв к свержению советского правительства, невыполнению его решений, расправе с коммунистами, выступление против руководящей роли КПСС	14,6

Окончание таблицы 3