Текст книги "Моря и годы (Рассказы о былом)"

Автор книги: Владимир Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Пусть дневальным останется тот, кто во время гребли «поймал леща».

Этим «поймавшим леща» был я! По моей оплошности в конце гребка лопасть весла застряла в воде. Из-за этого спутались весла еще нескольких гребцов. Сконфузился я – больше некуда: все правильно.

Ребята это предложение дружно поддержали. Обидно, конечно! Да что поделаешь: сам виноват.

Все ушли. Солнышко припекало нещадно. Надоело сидеть в катере… Закрепив, как положено, весла, уложив уключины, привязал к банкам рангоут с парусами и выбрался на стенку порта, территория которого была сплошь завалена многопудовыми тюками египетского хлопка. Увлекся зрелищем работы портовых грузчиков. Сноровисто, слаженно работали люди. Одно загляденье! Всегда душа человека радуется, когда он видит красивый труд, незаурядную мощь.

Насмотревшись вдоволь, пошел бродить по причалам. Дошел до железнодорожной станции. Одним словом, когда часа через два я вернулся к тому месту, где на носовом и кормовом фалинях (пеньковых тросах) был закреплен наш катер, то ужаснулся и никак не мог понять, что же здесь за это время произошло… Катер был не на плаву, а висел на фалинях, накренившись так, что бочонок для пресной воды, деревянные черпаки для откачки, весла, рангоут – все вот-вот могло полететь за борт. При виде такой картины я оцепенел, весь взмок, сердце бешено застучало. Пытаюсь развязать фалинь, но узел затянуло так крепко, что с моими силенками тут не управиться. Что делать? Беда неминуема. Дергаю то один, то другой фалинь – толку никакого. В полном отчаянии мечусь по стенке и вдруг слышу голос:

– Ты чего это, паря, бегаешь по стенке, точно рысь в клетке.

Повернулся – вижу: двое грузчиков отдыхают на тюках.

– Беда у меня, помогите! – кричу изо всех сил. – Шлюпка висит, сейчас из нее все вывалится!

Двое богатырского роста грузчиков, не торопясь, поднялись, подошли. Поняв, в чем дело, рассмеялись, быстро забрались в катер, взялись за ходовые концы фалиней, поднатужились, разом дернули, и не успел я опомниться, как катер с громким всплеском плюхнулся на воду, а мои спасители, закрепив фалини, выбрались на стенку.

– Какой же ты моряк, ежели не знаешь, что при отдаче швартовы нужно потравливать?! Тебе не на море-океане плавать, а в паршивом пруду, высказался один из них.

– Чего стоишь как пень немой?! Если ты приставлен к делу, то нечего по морю шляться. Какой же ты есть дисциплинированный, справный моряк, коли самовольничаешь, уходишь со своего поста! Сигай в свою посудину, проверь, все ли целехонько, и сиди, пока тебя не сменят, – строго проговорил другой, видно постарше, с легкой проседью в бороде.

– Смотри в оба, рот не разевай, вовремя концы потравливай. Прилив начнется, стало быть, швартовы ослабнут, значит, подбирать их время пришло, – наставительно, с язвинкой добавил первый.

Уши у меня горели. Забрался я в шлюпку и уж до прихода ребят никуда из нее не выходил…

Пробыли мы в Мурманске шесть дней. Накупавшись вволю в озере, вдоволь испив на берегу только моряками ценимой, вкуснейшей, прохладной, не пахнущей трюмным железом воды, после прощального вечера-смычки с мурманской молодежью отбыли в Архангельск.

Из-за большой осадки корабли не смогли воспользоваться северодвинским фарватером, а стали на якорь неподалеку от острова Мудьюг. Этот остров в годы интервенции приобрел печальную известность: там терзали, мучили, вешали и расстреливали комиссаров, большевиков, матросов, красноармейцев, не щадили женщин и детей.

Тут, на рейде, нам предстояло в еще более короткие, чем в Кронштадте, сроки вновь набить все трюмы «Комсомольца» угольком, запастись провиантом и всем, что требуется в походной жизни.

Посещали Архангельск поочередно, в несколько смен. Гидрографическое судно утром, после подъема флага, приняв на борт увольняющихся, уходило в Архангельск. Там в нашем распоряжении было часов восемь – десять. Возвращались поздно ночью на том же судне.

Архангелогородцы в знак дружбы подарили экипажу «Комсомольца» презабавного совсем маленького медвежонка. Мишка сразу же стал всеобщим любимцем, на удивление быстро освоился с корабельной жизнью, твердо усвоил распорядок дня… Не успеет горнист сыграть сигнал «Команде обедать!», мишка уже у камбуза, и ему первому коки дают остуженный добротный кусок вареного мяса. Перекусив, маленький топтыгин спускается с верхней палубы и начинает шастать по всем кубрикам. Когда мы принимаемся уже за компот, пожалуйте является в наш восьмой кубрик, дальше которого, кроме кормы, уже ничего нет…

Как-то раз дневальный Андрей Крестовский, увидев медведя, с самым серьезным видом на весь кубрик громко объявил:

– Михаил Соловьев! К вам брат прибыл!

– Какой брат, никакого брата у меня нет. А если бы и был, то пешком по воде на рейд не притопаешь…

– Я вам говорю: принимайте гостя!

И в самом деле, мишка ковылял к Соловьеву, сидевшему на крышке грузового люка.

Недаром в народе говорят: дети и звери доброго человека всегда чувствуют. Видать, не случайно медвежонок притопал к Соловьеву!

7 августа, почти месяц спустя после начала похода, корабли снялись с якоря у острова Мудьюг и направились в обратный путь. Обратным рейсом наш отряд от Архангельска должен был зайти в норвежский порт Тронхейм, а оттуда, уже без захода куда-либо, возвратиться в Кронштадт.

При подходе к горлу Белого моря погода стала портиться. А потом и совсем заштормило. Похолодало, пошли дождевые и туманные заряды. Корабли мотало, что скорлупки.

Нравилось мне нести вахту в машинном отделении у действующих механизмов. Но во время шторма там было очень тяжело. Световые люки все задраены, двери на переборках наглухо закрыты. Вентиляция – через вентиляционные раструбы, которые развернуты так, чтобы их не заливало и сквозь них морская вода не попадала в машинное отделение. А температура там выше сорока градусов. От пара, перегретого машинного масла, трюмных испарений воздух спертый, дышать нечем. Качает так, что на ногах трудно устоять. Того и гляди либо под шатун машины угодишь, либо пальцами в работающий механизм ткнешься. Особенно тошно в коридор-вале, сквозь который проходит вал главной машины, лежащий на многих подшипниках. Каждый из них смазывается маслом и охлаждается водой. Нести вахту у подшипников в этом коридоре, где пролезать приходится, согнувшись в три погибели, и куда нет никакого притока свежего воздуха, адски тяжело.

Обслуживание действующих механизмов и в нормальных-то условиях требует от машинистов большой физической силы, ловкости и выносливости. А уж в штормовых и говорить нечего. Им приходилось проявлять максимум изобретательности и сноровки, чтобы вовремя смазывать подшипники и все, что требует смазки, регулировать обороты машины, особенно в те моменты, когда от качки обнажаются гребные винты.

Почти весь обратный путь мы боролись со штормом. Чем ближе подходили к меридиану Нордкапа, тем сильное становился шторм. А как только стихия чуть утихала, на корабле проводились аварийные учения по борьбе с пожаром, с водой. Руки себе пообдирали, учась заделывать пробоины, накладывать пластыри. Командиры настойчиво добивались от нас, чтобы мы поняли: тяжело в учении – легко в бою.

По молодости лет мы, конечно, ворчали. Только позже стали понимать пользу такой учебы. Особенно пригодилась суровая школа подготовки экипажей для действий в сложных условиях во время Великой Отечественной войны.

Вскоре отряд вошел в норвежские шхеры и стал продвигаться фиордами, тянущимися почти через всю Норвегию по меридиану. Теперь уж нам до погоды было мало дела: в фиордах тишь и благодать! Но штурманам и командирам доставалось и здесь: очень непросто вовремя разобраться в хитросплетении фарватеров, омывающих тысячи островов, найти именно тот, который ведет к цели. И днем-то задача ой какая нелегкая, а ночью во сто крат тяжелее. Шли без лоцманов, не по проторенным дорожкам, но уверенно, без помех благодаря высокой мореходной культуре, образцовой штурманской подготовке, чем всегда славился и славится флот нашей державы.

Чем южнее, тем живописнее становятся берега, тем больше на них леса, тем чаще проходим мимо маленьких – всего в несколько домиков – рыбацких поселков, тем больше встречаем суденышек, либо уходящих на рыбный промысел, либо возвращающихся с уловом.

Главный фарватер расположен так далеко в глубине суши, что никакое дыхание моря – даже в самый свирепый шторм – сюда не доходит. В солнечный день в зеркальной глади воды горы отражаются особенно красиво. Этим пейзажем можно любоваться часами.

12 августа отряд стал на рейде Тронхейма. Снова, как и в Бергене, встретили нас представители советского полпредства. Наши корабли окружили моторные катера и шлюпки, переполненные людьми.

Тронхейм расположен в долине живописной реки. В городе много фабрик и заводов. В гавани, на стенке, к которой подходили наши шлюпки, собралась огромная толпа. Нас приветствовали радостно. Никакой отчужденности, никакой настороженности! Среди встречающих много рабочих, коммунистов. Крепкие рукопожатия, расспросы, только успевай отвечать…

Местные коммунисты пригласили нас в клуб. Строем, под оркестр, с песнями более трехсот моряков отряда прошли в рабочий клуб. На улицах опять толпы, во всех раскрытых окнах улыбающиеся лица.

На торжественном собрании звучали речи с горячими взаимными приветствиями. Потом начался концерт. Гром аплодисментов раздавался после каждой песни, исполненной нами. Пели мы в самом деле с необычайным подъемом. Закончился замечательный вечер пением «Интернационала». Все встали и, крепко взявшись за руки, запели. Полились мощные звуки пролетарского гимна, гимна верности интернациональной дружбе.

В день футбольного состязания, о котором уговорились, двинулись на стадион. Вновь прошли через весь город, опять под оркестр, но теперь уже в еще большем составе, чем первый раз.

На футбольном поле нашим футболистам досталось основательно. Решив взять реванш за поражение в Бергене, норвежцы усилили свою команду несколькими игроками сборной страны и, разумеется, выиграли матч о крупным счетом. После окончания, дружно обнявшись, обе команды опять сфотографировались. Нашим игрокам норвежцы вручили памятные подарки.

Свое дружеское расположение норвежцы выражали во всем. Например, в витринах многих магазинов висели плакаты: «Заходите, здесь говорят по-русски».

В первый день увольнения, обойдя почти весь город, осмотрев магазины, где продавались различные морские сувениры, показавшиеся нам еще более интересными, чем в Бергене, мы впятером – Овчинников, Перелыгин, Алферов, еще один «подготовиловец», чью фамилию не упомнил (звали его Виктором), и я, – проголодавшись, стали искать, где бы пообедать. На площади, недалеко от рыбного базара, понравился нам уютный ресторанчик. Зашли.

Сразу к столику приблизился официант, подал меню на норвежском языке. Как же нам быть? Догадливый официант принес второй экземпляр – на английском. Это уже легче, теперь разберемся! Заказали кушанья почти наугад.

К нашему удивлению, официант принес нам порядочных размеров стеклянную вазу с отменным горячим картофелем. Все недоуменно переглянулись. Шепчем Алферову, который объяснялся с официантом:

– Ты что заказал?! Зачем нам картошка, ее и на корабле хватает.

Тем временем официант принес вместительные фарфоровые чашки с ароматным, чистым, как слеза бульоном и высокую вазу с высушенными тонкими лепешками. Из таких у нас дома нарезают лапшу. Надо начинать обед, а хлеба не дают… Пришлось командировать Николая в булочную, что через два дома. Он явился обратно довольно быстро, но притащил вместо хлеба каравай с изюмом, похожий на наш кулич. Оказывается, у норвежцев хлеб слишком дорогой, поэтому едят его мало. К обеду подают жареную картошку и тонюсенькие лепешки. Булочных нет. А в кондитерских продают сдобные булки, торты, пирожные.

К удивлению присутствующих норвежцев, мы разрешали сдобный хлеб и с аппетитом приступили к обеду.

Бульон был уничтожен вмиг. Официант поставил на столик блюдо, заполненное кусками отменно приготовленного мяса – опять-таки с картошкой, но на этот раз жареной. Запили обед кофе с молоком, доели «кулич» и насытились вдосталь. Получив счет и заплатив относительно небольшую сумму, отправились продолжать осмотр города.

Общение со здешними людьми нас радовало, а иногда и до глубины души трогало. Но время бежало неумолимо быстро. Наступил и час расставания.

Службу дежурных гребцов опять несла наша смена, и мы смогли увидеть еще раз, как прощались с советскими кораблями толпы норвежцев. Рукопожатия, объятия и даже слезы…

Но вот отошел последний барказ. Гребем к кораблям. Все дальше и дальше стенка порта. Люди не расходятся. Они с берега, мы с барказа машем друг другу кепками, бескозырками, платочками, шляпами, символически сжатыми в крепком пожатии руками.

До свидания, Норвегия! До свидания, дорогие новые друзья!

Начался последний этап дальнего похода. Все мы заметно возмужали, попривыкли к неспокойному морю-океану, легче стали переносить его штормовую трепку.

Наступила моя очередь заступить на вахту рулевым, вернее, «подручным» рулевого, то есть нести вахту вместе со штатным корабельным рулевым.

Погода стояла спокойная, а если временами ветер и набирал силу, то довольно несложно было определить, какое надо придать положение рулю, чтобы корабль удерживался на заданном курсе. Старший рулевой Петр Киселев терпеливо посвящал меня в премудрости своего искусства.

– На руле! – раздается голос вахтенного начальника.

– Есть, на руле!

– Не рыскать, точнее держать в кильватер «Авроры», держать ее мачты в створе!

– Есть, держать в створе! – за меня, старательно работающего штурвалом, отвечает Киселев. И тут же выговаривает: – Куда ты, голова садовая, так много руля перекладываешь?! Сейчас волны нет. Как я тебе объяснял? Постепенно, понемногу клади руль, тогда корабль рыскать не будет… Мачты «Авроры» видны хорошо, и действуй рулем так, чтобы они были в створе, как одна… Не разгоняй нос корабля, стремись, чтобы форштевень всегда шел ближе к наветренной стороне кильватерной струи. Тогда будет полный порядок. Управление кораблем ее казалось мне трудным делом.

Но уже через полчаса этой моей «самостоятельной» вахты от работы с внушительным штурвалом да и от понимания ответственности за корабль, за поддержание чести его флага я обливался семью потами. А сменившись через два часа, уже ясно понимал: ох как тяжко выстоять такую вахту! И не зря она у рулевых продолжается не четыре, а два часа…

Когда подошел срок смены, мы с Киселевым явились в штурманскую рубку.

– Ну как новоиспеченный рулевой? – спросил у Киселева младший штурман.

– Ничего, пообвык быстро.

– Добро. Сменяйтесь и можете отдыхать.

– Чего засиял, словно месяц? – охладил мою радость Киселев. – Пропащее дело, если ты хоть когда-нибудь возомнишь, что все постиг окончательно. Попомни: где-где, а уж на флоте, коли хочешь толково дело справлять, навек заруби себе на носу пословицу: «Мастером бывать – науку не забывать». Забудешь эту науку – и мастером не будешь…

…Второй день идем на юг, к балтийским проливам. Штормовая болтанка все же есть болтанка, и для человека, как и для большинства животных, состояние противоестественное. Тот, кто уверяет: «Мне шторм – не шторм» или еще хуже: «В шторм мне все нипочем, даже лучше, чем в тихую погоду», тот, мягко выражаясь, рисуется… Действует качка изнурительно. Чтобы выполнять в таких условиях возложенные на тебя обязанности, требуются воля, умение заставить себя работать, приспособиться к необычной, труднейшей обстановке.

Рассказывал я сейчас, что такое вахта у руля. А ведь рулевые работают в ходовой рубке. Каково же сигнальщикам на открытом мостике, который в шторм заливает волна?! Их беспрестанно окатывает с ног до головы. Уже в первую минуту своей вахты они промокают до нитки… Но еще труднее кочегарам, которым надо с лопатой угля устоять на мокрых железных листах, скользких, как лед…

Однако на этот раз хуже всех было… медвежонку. Бедняга места себе не находил. В конце концов он исчез, и только через сутки кочегары обнаружили его в вентиляционном тамбуре: удерживаясь когтями за прутья решетки, лежа на ней ничком, несчастный ловил ртом освежающие струи воздуха…

В балтийские проливы входили уже спокойно. Над проливом Зунд даже засияло солнце. Ветер обленился и едва-едва полоскал флаги. Волнения не было никакого.

В самой узкой части пролива оба берега – датский и шведский прекрасно видны невооруженным глазом, в шведском городе можно различить бело-голубые трамваи.

Плавание по проливу предъявляет к штурману свои, более строгие требования: фарватер извилист, встречается множество мелей и других навигационных опасностей.

Глубины на фарватере небольшие. Наши штурманы я здесь справились со своими задачами блестяще.

Во время обратного перехода радовало нас то, что все чаще встречные иностранные суда вовремя различали наш флаг и салютовали ему. Видно, добрая слава разнеслась о нашем походе.

Наступил 45-й, последний день первого заграничного похода кораблей Красного Флота. Все, кто был свободен, находились на верхней палубе. На горизонте показался остров Котлин. Проходим плавучий приемный маяк, идем корабельным фарватером. Команды обоих кораблей в строю. На крейсере играет оркестр. Приближаемся к Большому Кронштадтскому рейду.

Здравствуй, Родина! Здравствуй, колыбель русского флота!

Поход окончен. Пройдены первые комсомольские мили. Их было почти пять тысяч. На главном рейдовом посту поднят сигнал, его репетуют на своих реях все флагманские корабли: «Начальник Морских сил поздравляет крейсер „Аврора“, учебное судно „Комсомолец“ с благополучным возвращением из заграничного похода и объявляет благодарность».

Мы стали готовиться к возвращению в «подготовиловку». Настроение приподнятое: знай наших! Мы уже «морячилы»!

В нашем кубрике шли хлопоты по сдаче корабельных вещей, и каждый возился со своим нехитрым хозяйством. В воздухе стояло гуденье, словно поднимался из улья пчелиный рой: тут и обмен впечатлениями, и молниеносные «подначки»… И вот в это самое время к нам заявился Василий Ефимович.

– Шумите, что стая бессмысленных галок на кусте, – добродушно выговорил нам помощник командира корабля. – Нешто так моряку положено? Обратно и пожара нет, поэтому и спешить не к чему. Эх, молодо еще и зелено…

Мы окружили Василия Ефимовича, слушаем его. Умудренный службой на море, он всегда расскажет не только интересное, но и такое нужное, о чем и в книге не прочесть.

– Знаю, молодость пофорсить любит. Сам такой был, – продолжал Калачев. – Но и еще вот что знаю: мореплаватели флота российского своими подвигами всегда Родину прославляли. Знаю, наш Красный Флот для всего мира примером должен быть. Вот и зашел к вам, нашей надежде, к вам, кого на флотских командиров готовят, чтобы от всей морской души кое-что поведать! Перво-наперво никогда не задирайте носа. Что ни сделает человек, чего только ни достигнет – всегда можно сделать лучше, достигнуть большего. Подмечено не мною, а народной мудростью. Как только возомнит человек, что вроде умнее, ловчее всех он в деле, то проку от него не жди, а беды не миновать… В походе, на море-океане вы хлебнули солененького вдосталь, на себе почувствовали тяжесть матросского труда. Как нелегка служба моряка, сами теперь знаете. Станете вы через несколько лет командирами, начальниками может быть, и не маленькими, – но всегда душой и сердцем уважайте матроса. За это он вам отплатит любовью, из беды выручит, жизни своей не пожалеет… Напоследок послушайте совет старого моряка: станете начальниками – о чинах не мечтайте, а о порученном деле пекитесь душой, работайте с радостью, сил не жалея, и эти самые чины сами к вам придут… Полюбились вы мне, комсомолята, по душе пришлись. Желаю, чтобы в морской жизни вашей было под килем не меньше семи футов и чисто за кормой!.. Ну, я пойду. Дела беспокойные не ждут.

Василий Ефимович направился к нашим соседям. А мы как-то сразу притихли. Зацепило наши души сердечное слово, разволновало.

Навсегда запомнился всем нам Василий Ефимович Калачев. Запомнились и его простые, но по-народному мудрые наказы нам, его морским «внучатам».

Наступил последний день нашей жизни на «Комсомольце». Прозвучала дудка вахтенного, а за ней и команда: «Курсантам подготовительного училища построиться на шкафуте!» Быстро построились, наш «батя» на правом фланге. Появился старший помощник Апостоли. Он обратился к нам с небольшой речью:

– Мы с вами успешно закончили исторический поход Красного Флота. Вы, будущие командиры, окунулись в первые соленые купели моря, сами просолились в поте нелегкого флотского труда. Одним словом, оморячились настолько, чтобы окончательно каждому решить: быть или не быть флотским командиром. Думаю, что поход для всех вас был хорошей школой и хорошим испытанием. Его вы выдержали с честью. Службу несли с рвением. Честь корабля не посрамили. Все начальники вами довольны. Учитесь с таким же рвением, с каким работали! Желаю успехов в овладении морскими науками! Товарищ начальник курса, буксир у борта. Курсантам можно грузиться. – Как всегда подчеркнуто подтянутый, Апостоли, козырнув, быстрыми шагами удалился в каюту.

Луковников подал команду. Мы без суеты, сноровисто погрузили свое имущество. Перешли на буксир. Трудяга «Швейник» отвалил от борта красавца «Комсомольца» и, попыхивая дымовой трубой, шустро побежал в Ленинград, где нас ожидало родное училище. Каждый думал о том, что приближается час расставания с ним, и о том, что ожидает его впереди…

В походе мне больше всего по душе были вахты в машинном отделении. Меня покоряли его размеры и мощь, рабочая деловитость всех поршней, мотылей, их трудовое усердие… Скрывать не стану, моей мечтой было попасть в инженерное училище. Но, увы, она не сбылась…

После возвращения из заграничного похода осенью двадцать четвертого года нас, окончивших «подготовиловку», стали распределять по морским училищам. В то время в стране было всего три высших военно-морских учебных заведения: командное Военно-морское училище, Военно-морское инженерное училище и гидрографическое училище. Большинство из нас, в том числе и меня, направили в командное.

В день выпуска перед строем огласили приказ. Вот и прощай моя мечта быть в «инженерке»!..

Каждый получил на руки предписание, в котором значилось, в какое училище прибыть после окончания отпуска. А пока – отпуск…