Текст книги "Моря и годы (Рассказы о былом)"

Автор книги: Владимир Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Веселые рассказы Холодецкого

Мы с Николаем Овчинниковым поехали вместе в Москву, благо обоим предстояло одолевать морскую науку в одном училище.

В одном вагоне наших ребят ехало человек двадцать. И почти всю дорогу мы пели. Удивительная сила в пеоне. Даже людей, доселе не знавших друг друга, они сближает. Проще и душевнее становятся взаимоотношения. Рассеивается печаль, грусть…

Когда поезд подкатил к перрону Московского вокзала, мы распрощались со своими попутчиками, как со старыми друзьями…

Мы с Николаем жили в Москве недалеко друг от друга. Он – на углу Арбатской площади, я – у Никитских ворот. Поэтому, условившись с ребятами о завтрашней встрече у коменданта города, вместе с Николаем втиснулись в вагон пятого номера трамвая и укатили на Арбатскую площадь с ее еще булыжной тогда мостовой.

Утром явились в Хамовнический райком комсомола. Когда стали рассказывать о нашем походе вокруг Скандинавии, народу в комнату набилось до отказа. Часа два рассказывали и отвечали на бесчисленные вопросы. И это была не просто беседа, рассказ о занимательном, а самый настоящий отчет комсомольцев перед своей организацией.

Такой обычай впоследствии стал незыблемым правилом. Думаю, безусловно полезно во всех отношениях соблюдение таких правил и в нынешнее время. Комсомолец всегда должен чувствовать свою ответственность за порученное ему организацией дело.

– Молодцы ребята, не подкачали, – сказал нам секретарь райкома. – Все, что сегодня вы нам рассказали, очень интересно. О походе, обо всем увиденном, об отношении норвежских трудящихся, об их жизни, о вашей морской службе нужно союзной и несоюзной молодежи рассказать! Мы ваш отпуск используем с толком: пошлем в комсомольские организации района!

И вот чуть ли не каждый день то вместе, то порознь появлялись мы в различных комсомольских организациях, рассказывали о флотских делах, главным образом, конечно, о первом заграничном походе кораблей Красного Флота.

Однажды прибежал ко мне Николай:

– Володька, слыхал? По радио передавали – в Ленинграде наводнение! Что будем делать?..

– Что делать? Идем в комендатуру сниматься с учета и первым же поездом – в Ленинград.

Пришли к дежурному по Московской комендатуре, протягиваем документы, просим о выезде.

– Чего это вы так рано уезжаете? Вам еще неделю гулять можно.

– Так ведь в Ленинграде наводнение… Поэтому и торопимся.

– Вы что, сговорились, что ли? До вас десятка полтора морячков перебывало, и все на наводнение спешат! Артельный, дружный вы, морячки, народ… Получайте ваши документы! Возьмите вот эти записки: в них сказано, чтобы железнодорожный комендант отправил вас первым же поездом.

Поблагодарив, ушли. Трамваем быстро добрались до Смоленской площади, от которой до Хамовнического райкома рукой подать. Объяснили причину нашего отъезда. Получив одобрение и пожелание успехов в морских делах, забежали домой за вещичками и отправились на вокзал.

В Ленинград приехали, когда большая вода уже ушла.

Едем трамваем по Невскому и не узнаем проспекта: вся деревянная торцовая мостовая, которой так гордились ленинградцы, начисто смыта, только кое-где торчат одинокие шестигранные шашечки… На Морской улице, да и на других, мостовой как не бывало, а грязи хоть отбавляй… На улицах у некоторых домов пожарные машины откачивают воду из подвалов. На домах Невского наводнение оставило свои отметины на высоте более метра, а в прилегающих к Неве районах, особенно на Васильевском острове, и того выше. На правом берегу Невы, у моста лейтенанта Шмидта, наводнением была выброшена на сушу баржа. Подвалы, многие магазины, склады залиты. В некоторых местах, там, где вода наделала больших бед, работали многочисленные группы рабочих, студентов, красноармейцев и краснофлотцев. На набережной Васильевского острова местами совсем размыло булыжную мостовую.

С волнением подходим к парадному подъезду огромного здания с башней для наблюдения за светилами и сигнальной мачтой. Что-то ждет нас впереди? Как пойдут дела? Стараясь справиться с тревожными мыслями, входим в храм морских наук…

Явились к дежурному по училищу, доложили как положено, сдали свои предписания.

– Рассыльный! Проведите прибывших курсантов в переходящую роту на санитарную обработку.

В роте дежурный провел в спальное помещение с красивыми железными кроватями.

– Устраивайтесь. Занимайте пока свободные койки. Когда соберется весь курс, расселитесь повзводно. Через полчаса в баталерке получите новое обмундирование, которое уложите в рундучном помещении, а мыло и прочую мелочь, как и книги, спрячете в конторках. Ясно? Не ясно, что такое конторки? Это столы для занятий со скошенными верхними крышками. Уразумели? Действуйте!

В спальне каждый выбрал себе кровать. Мы с Николаем оказались рядом. Перелыгин – через две койки. В «подготовиловке» мы спали на тюфяках, набитых стружками, в лучшем случае соломой. Здесь же настоящие волосяные матрацы, койки с пружинными сетками. Ляжешь, что в люльку, – вставать неохота. У каждой койки табуретка с белой холщовой рубашкой. Зачем нам нужны рубашки, когда мы носим тельняшки?! Поживем – увидим. В положенное время получили всю экипировку, разместили ее, как нам указал дежурный.

Кроме нас в ротном помещении оказалось человек тридцать новичков. Большинство из них прибыли по комсомольским путевкам, сдавали конкурсные экзамены. Часть ребят из Ленинграда и пригородов подавали документы непосредственно в училище, они тоже сдавали конкурсные экзамены. Наголо постриженные, еще не прошедшие строевой подготовки, новички выглядели как обычные угловатые и нерасторопные новобранцы.

В курилке, своеобразном ротном клубе, пошли расспросы: кто откуда? Наш брат, конечно, козырял морским лексиконом, заграничным походом, выдавал на-гора были и небылицы. Перелыгин и тут оказался непревзойденным мастером. Даже мы восхищались. Дружный смех был ему заслуженной наградой.

Когда раздался сигнал на обед, построились в две шеренги. Идем коридором, на стенах которого висят деревянные резной работы изображения диковинных зверей, затем широким, светлым, мимо огромнейших прекрасных картин с изображениями морских сражений. Так интересно, глаз не оторвешь!

– Держать равнение! На картины еще успеете насмотреться, – раздается го юс дежурного.

Коридор длинный-предлинный. Как мы потом узнали, оп именовался картинной галереей. Из коридора строем вошли в великолепный зал с большими окнами, массивными, свисающими с потолка люстрами, со стенами, украшенными морской геральдикой, с прекрасным паркетным полом, с размещенными вдоль входной стены хорами. В конце зала в левом углу стоял парусный бриг с мачтами, чуть не задевавшими потолок. Это было поразительно. Самый большой в Ленинграде (более тысячи квадратных метров) зал после выступления в нем Владимира Ильича Ленина получил название Зала Революции. Когда нам рассказали, что потолок зала висит на цепях, мы не поверили. Цобель и Хотеев каким-то чудом сумели пробраться на чердак и самолично убедиться: да, хоть и невероятно, но потолок висит на цепях…

В зале были расставлены длинные обеденные столы. Кроме нас, пришедших последними, за столами стояли курсанты других курсов. Последовала команда: «Сесть!»

Не успели мы расправиться с первым, как подали котлеты с душистой гречневой кашей. Даже в «подготовиловке», где кормили добротно, котлет не бывало. Ошеломляюще! На столах хлебницы, гор-чи-ца! Целый день нашим изумлениям не было конца.

Произведена вечерняя поверка. Пора спать. Разбирая постель, под подушкой я обнаружил большую простыню. Догадался: это пододеяльник. Прежде мы не знали никаких пододеяльников. Уютно устроившись, задремал. Вдруг чувствую: кто-то легонько трясет за плечо.

– Курсант, вставайте!

Мигом открываю глаза. Оказывается, будит меня дежурный. Что ему нужно?

– Снять тельняшку, надеть ночную рубашку!

– Какую рубашку?

– Ту, которая лежит на прикроватной табуретке. Спать положено без кальсон.

Надел рубашку, она оказалась разрезанной сверху донизу, застегивалась на пуговицы, а длиной – до колен. Чудно, непривычно в таком одеянии… Но к утру мы все убедились в его удобстве и гигиеничности.

Любили мы свою «подготовиловку» преданной юношеской любовью, грустно было расставаться с ней, с дорогим нашему сердцу «батей». Поэтому ко всему, с чем мы встречались в новом училище, относились придирчиво, с каким-то ревнивым чувством.

Но впечатлений хоть отбавляй, и все в пользу нового. Понравилось, по всем статьям понравилось училище. И его история оказалась замечательной. Она брала свое начало от первой в России Навигацкой школы, созданной Петром и размещавшейся прежде в Москве, в Сухаревой башне.

Все зачисленные на первый курс съехались. Большинство составили «подготовиловцы». Они и стали инициаторами во всех делах – во всей учебной и партийно-комсомольской работе.

Младший командный состав в роты назначался со старших курсов. Старшиной нашей роты был Батурин, окончивший училище в 1925 году. Строгий и взыскательный, он быстро прибрал всех к рукам. Некоторые курсанты даже побаивались его грозного взгляда и окрика. Командиром взвода был у нас добродушный с виду, но на самом деле тоже довольно жесткий курсант Оксман.

По классам нас расписали, сохраняя сложившиеся еще в «подготовиловке» коллективы. Естественно, для нас это было большой радостью. Таким образом, в каждом классе ядром стали курсанты, окончившие подготовительное училище, участники похода на «Комсомольце».

Основными предметами на первом курсе были политическая подготовка, высшая математика, теоретическая механика, астрономия, навигация, устройство корабля и военно-морская история. Чтобы проверить нашу математическую подготовку, с одной стороны, а с другой – чтобы восстановить наши знания в средней математике, недели две заставляли нас решать хитроумнейшие задачи по алгебре, геометрии и особенно по тригонометрии. Попыхтеть пришлось изрядно, задач давалось много, а времени на решение мало: приучали работать в темпе, как приходится действовать штурманам, артиллеристам и минерам.

Время шло. Постепенно мы увереннее стали ориентироваться в лабиринтах морских наук, втянулись в нужный ритм работы.

На первом курсе надо было получить общую морскую подготовку (изучить устройство корабля, морское шлюпочное дело, сигналопроизводство и тому подобное), хорошую подготовку по высшей математике, политическим дисциплинам, получить представление об основах навигации и астрономии. В обучении большое внимание уделялось спорту, преимущественно плаванию, боксу, фехтованию и спортивной гимнастике.

Некоторые науки многим давались с большим трудом, особенно высшая математика. И если мы ее постигли, то этим обязаны таким замечательным преподавателям, как Р. А. Холодецкий, который преподносил нам свой предмет так увлеченно, так красиво, что мы с азартом занимались в классах до самого отбоя… Вскоре наш рукописный, литографски изданный силами училища учебник по высшей математике получил несколько ироническое неофициальное название: «Веселые рассказы Холодецкого». Увы, эти «рассказы» требовали немало времени, даже за счет увольнения на берег. Теоретическую механику в нашем классе читал бывший воспитанник Морского корпуса, работавший инженером на Обуховском заводе, морской артиллерист Н. Е. Ростовцев. Читал блестяще. Не знать термеханику у него было нельзя. Собственными, тут же, на занятии, составленными, задачами, основанными на житейских примерах по части механики и строительных конструкций, он умело разжигал в нас интерес к своей науке. «Заразился» теоретической механикой и я. Давалась она мне легко, куда легче, чем небесная или те же «Веселые рассказы Холодецкого».

Выделялся среди преподавателей Лескоронский – не только как прекрасный математик, но и как очень интересный человек.

Никто не обижался на его шутки, а порой и насмешки. Все знали, как искренне он желает дать курсантам как можно больше нужных знаний, как бескорыстен его труд и как свята верность своей богине – математике.

Именно к нему на дом приходили многие за советом, за помощью. Отказа не было никому. Этот человек, с всклокоченными волосами, в перепачканном мелом костюме, обладал талантом прекрасного рассказчика, поэтической душой, был полон доброжелательности, хотя и неумолимо строг в своих требованиях и оценках знаний курсантов.

Кабинет военно-морской истории помещался между музеем училища и Залом Революции. Этот предмет мы тоже очень скоро полюбили, старались в лекциях преподавателя, умевшего удивительно быстро найти контакт с молодежной аудиторией, получать ответы на многие волнующие нас вопросы…

Аэроплан с листовками

Поскольку Военно-морское училище помещалось на Васильевском острове, поддерживать наши старые связи с комсомольцами Центрального района стало несколько затруднительным, а новые – с рабочей молодежью Васильевского района – еще не завязались.

Комсомольское бюро училища решило всех комсомольцев первого курса прикрепить к комсомольским организациям заводов и фабрик и обязать принимать самое активное участие во всей их работе. Как правило, наши комсомольцы входили в состав бюро производственных коллективов. Так была установлена связь с судостроительными заводами, текстильными, кондитерскими, табачными и другими фабриками.

Наш хормейстер Саша Сигачев на фабрике имени Веры Слуцкой помогал заводской самодеятельности, руководил хоровым кружком. Меня прикрепили к конфетно-шоколадной фабрике имени Конкордии Самойловой.

Решение о прикреплении комсомольцев нашего курса к заводским комсомольским организациям было очень мудрым. Общаясь с молодыми рабочими, мы приобретали определенную закалку, а это главное! Теперь при увольнении на берег курсанты спешили не на танцульки, а в новые рабочие коллективы – на спевку, в драматический кружок, в редколлегию стенной газеты, в струнный оркестр… Устанавливались тесные контакты с ленинградскими ребятами и девчатами.

Через несколько месяцев училище стало приобретать среди рабочей молодежи известность. И вот тогда родилась идея – организовать вечер смычки с комсомольцами города Ленина. Образовали комиссию, было нас в ней десять человек.

Вечер задумали провести в Зале Революции. Вместо танцев решили организовать игры, для этого привлечь ребят из Института физкультуры, в соседнем ротном помещении устроить аттракционы с призами (для призов использовать продукцию фабрики имени Конкордии Самойловой, табачной фабрики имени Урицкого), открыть там «ларьки быта», где каждый мог бы получить ответы на все вопросы, связанные с человеческими отношениями в повседневной жизни. Решили пригласить художественную самодеятельность, хоры, оркестры всех заводов и фабрик, с которыми были установлены контакты. Вечер обещал быть необычным.

Шефы училища – студенты Академии художеств предложили: перед началом вечера пустить по проволоке через весь зал аэроплан, нагруженный веселыми листовками-лозунгами, выдержками из стихов известных поэтов.

По мере движения аэроплан должен был разбрасывать листовки. При входе в зал во всю его ширину задумали повесить лозунг: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы».

Курсант Немоловский сделал самолет, в люке которого помещалось свыше полпуда листовок… Когда самолет скользил по проволоке, от вращения винта на катушку наматывалась парусная нитка, выдергивавшая щеколду крышки люка, и уложенные в особом порядке листовки высыпались и разлетались по залу.

Работа кипела. Желающих принять участие в организации и проведении вечера было хоть отбавляй. Каждый считал для себя честью принести какую-то пользу такому хорошему делу. Предложения сыпались со всех сторон. Последние дни работали без устали.

Наконец все было готово. Зал был в меру украшен сигнальными флагами и выглядел торжественно. В соседнем с залом ротном помещении были и аттракционы, и призы, и «ларьки быта». Все распорядители вечера, которым предстояло встречать гостей, усердно утюжили флотский клеш, фланелевки и форменки. Бляхи ремней давно сияли зеркальным блеском.

И вот долгожданный день наступил. Волновались мы необычайно. Хоть каждый и старался это скрыть, но глава выдавали все…

В назначенный час мы открыли двери зала. Входящих гостей встречал огромнейший плакат: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы». Это сразу создавало атмосферу непосредственности… Послышались одобрительные возгласы.

В считанные минуты зал заполнился молодежью, курсантами училища. К хорам поднимается легкий гул, обычно возникающий при ожидании зрелища и обилии уже полученных впечатлений… Внезапно, как и положено по плану, в зале гаснет свет. В темноте раздается голос Кетлера – «громкоговорителя»:

– Всем, всем членам ВЛКСМ! Сегодня все на «ты» и все знакомы!..

При последних словах мы втроем – Немоловский, Кетлер и я с силой толкаем висящий на проволоке самолет, освещаемый включенным на хорах прожектором. В зале аплодисменты…

Наш самолет довольно весело катится вниз, и – о ужас! – люк не раскрывается, проволока угрожающе провисает, и самолет, пролетев почти по головам зрителей, беспомощно зависает в самой нижней точке провисшей проволоки. В зале веселый шум. Мы в отчаянии спешно разбрасываем с хоров оставшиеся листовки-лозунги, а Кетлер, не растерявшись, громко читает через мегафон их содержание… Это встречается веселым смехом. Кто-то из присутствующих дотянулся до крышки люка на самолете, и оттуда всем на головы выпала многокилограммовая кипа листовок.

Свет включен. В зале оглушительный хохот. Слышны выкрики:

– Братцы, поможем авиаконструкторам! Раздавайте листовки по рукам!

От стыда мы готовы были провалиться в тартарары… Когда же самолет внезапно стал пятиться назад, на хоры, веселью и шуткам не было конца. Происшествие с самолетом так или иначе развеселило всех гостей…

На эстраде появился шумовой оркестр училища. Оркестранты были в костюмах корсаров эпохи парусного флота и вооружены гремящим инвентарем кастрюлями, рожками, противнями, свистящими на разные голоса пищалками, контрабасом, состоящим только из передней деки и натянутых пеньковых тросов. Тут уж зрители были в полном восторге.

Смех и ликование вызвало уже одно появление на эстраде балетной чудо-пары: «она» – курсант старшего курса Барбарин, детина огромного роста, с физиономией Али-Бабы и кудряшками ангела, «он» – курсант второго курса Басунов, ростом вдвое меньше, совсем не блестящего телосложения. Когда эта пара с невозмутимыми, застывшими лицами принялась выделывать хореографические па, в зале начался неимоверный хохот. Выступление произвело фурор. Только после этого у нас немного отлегло от сердца, и мы поняли, что вечер все-таки удался…

Игры в зале чередовались с самодеятельными выступлениями на эстраде. Все чувствовали себя непринужденно, в своей среде, всем было весело. Но вот прибегает один из курсантов третьего взвода и взволнованно сообщает:

– Комиссар Рашевич… ищет… Рязанова… Мараса-нова… чтобы закрыли… вечер. Время за полночь!

В зале более двух тысяч гостей, веселье в разгаре, разве можно так вот сразу всех выдворить? Но характер у Рашевича был упрямый. Он приказал дежурному по училищу данной ему строевой властью закрыть вечер: Тот так и сделал, ничего толком гостям не объяснив.

Все мы очень переживали случившееся. Однако всякие раны заживают. Легкие – быстро, серьезные – долго. Зажила и эта. Правда, потребовалось несколько месяцев. К тому времени Рашевича сменил замечательный большевик, человек прекрасных душевных качеств Яков Волков.

Позже выяснилось, что Овчинников, отвечавший за укладку в самолет листовок, переусердствовал: набил люк до отказа. Под излишней тяжестью щеколду люка заклинило, и силы пропеллера не хватило, чтобы преодолеть многокилограммовое давление. Чистосердечное раскаяние Николая ничего уже исправить не могло…

Рифы морской науки

Дни учебы тянулись чередой, принося то радости, то огорчения… Уже уверенно расправлялись мы с интегралами, дифференциалами. Холодецкий был нами доволен, но для поддержания должного математического тонуса давал все более трудные задачи. Некоторые явно преуспевали в искусстве разгадывания математических головоломок и отдавали этому увлечению даже вечерние часы. Иные – особенно те, кто был прикреплен к фабрикам, где преобладал женский персонал, – вдруг обнаруживали у себя певческие или драматические таланты… и часто вечерами пропадали в заводских кружках.

Мне же пришлось делить свою любовь между, самой сладчайшей фабрикой имени Конкордии Самойловой и, стенной газетой училища, в редколлегии которой, как и в подготовительном училище, я состоял, выполняя партийное поручение. А тут еще увлечение штурманским делом…

Посвящал нас в тайны мореходных наук «штурманский бог» Н. А. Сакеллари.

– Человек, не освоивший навигацию, пренебрегающий лоцией, не владеющий всеми методами кораблевождения, никогда не может стать настоящим, высококультурным, образованным морским командиром, – внушал нам Сакеллари. Скажу больше: всякий не сведущий в делах кораблевождения и навигации человек па море опасен. Опасен для встречных судов, для корабля, на котором он несет службу, для экипажа. Флотский артиллерист, торпедист, минер, вахтенный начальник, не говоря уж о старшем помощнике и командире корабля, без знания штурманского дела не смогут решить ни одной боевой задачи в море, не смогут добиться боевого успеха…

После лекций Сакеллари аудитория и коридоры гудели: впечатление они производили сильное. Горячие дебаты шли не только о том, что было так просто, ярко и глубоко по содержанию нам преподано, но и о самой сути командирского долга, о квалификации командира, о каждодневной ее проверке на море.

С первой же лекции Сакеллари все, что относилось к штурманскому делу, мы слушали с величайшим вниманием, жадно впитывая в себя законы, требования, тонкости науки, значение которой нам открылось.

Навигационные способы определения местоположения корабля в море мы освоили довольно легко. Хотя поправки компаса, примененные не с тем знаком, и особенно склонения, которые нужно было брать с морской карты, нередко приводили к курьезам.

Но главные трудности начались, когда пришлось пользоваться картами и лоциями, которые были изданы английским адмиралтейством. Естественно, все надписи и тексты в них были на английском языке. Уже одно это сильно осложняло для нас пользование ими. Особенно донимали условные и сокращенные обозначения. Вот когда всем классом мы пожалели, что изучаем не английский, а французский язык, совершенно бесполезный для занятий по навигации.

Именно этим объяснялось наше более чем прохладное отношение к урокам французского. Только позже, став командирами, мы поняли, что много потеряли, не изучив должным образом хотя бы французского. Не говоря уже об английском! Но, увы, убежавшего времени не вернешь…

Сейчас же на классных столах перед нами лежали английские карты, и мы бились над ними буквально в поте лица. Нелегка ты, штурманская наука! Ох как нелегка… С большим трудом освоили мы эти злосчастные карты. Научились их читать, как первогодки-школьники, по складам…

Нам было яснее ясного: если без штурманских наук настоящим командиром не станешь, стало быть, за них нужно взяться всерьез и не откладывая. Теперь уже не высшей математикой занимались в классах по вечерам, а навигацией. Корпели над картами и лоциями. Бегали за помощью к тем курсантам, которые изучали английский… Сами не заметили, как в наших занятиях постепенно на первый план выдвинулись предметы, составляющие штурманскую науку.

В один прекрасный день дошло дело и до практических занятий по навигационной прокладке. Не сразу все у нас ладилось. Но постепенно мы освоили и это. И к концу весны стали довольно сносно управляться с заданиями Сакеллари. Это было необходимо, чтобы, проходя на «Авроре» штурманскую практику, не осрамиться.