355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Обручев » Григорий Николаевич Потанин. Жизнь и деятельность » Текст книги (страница 5)
Григорий Николаевич Потанин. Жизнь и деятельность
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 18:18

Текст книги "Григорий Николаевич Потанин. Жизнь и деятельность"


Автор книги: Владимир Обручев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

У ворот тюремного замка уже стояла повозка, запряженная тройкой лошадей.


Глава VII. НА КАТОРГЕ И В ССЫЛКЕ (1868—1874)

В каторжном отделении свеаборгской тюрьмы. Условия жизни и работы. Майор Ясинский. Переход на положение ссыльного. В тюрьмах Петербурга и Москвы. Путь по этапу в Никольск. Жизнь в кухонке у городового. Писатель крестьянских прошений. Перевод в Тотьму. Возвращение в Никольск. Ссыльный Лаврский и его сестра. Женитьба. Освобождение

Проезд из Томска в Свеаборг занял 17 дней. До Нижнего Новгорода ехали на почтовых лошадях. Два жандарма, сопровождавшие Потанина, всегда требовали на станциях отдельную комнату для ночевки совместно с арестованным, во избежание встреч с посторонними лицами. От Нижнего до Петербурга ехали по железной дороге; жандармы выбирали уголок в конце вагона и не позволяли остальным пассажирам разговаривать с арестантом.

В Свеаборге Потанин оказался единственным каторжником, так как незадолго до его приезда были уничтожены каторжные отделения при военно-арестантских ротах в Европейской России и вместо них учреждены военно-каторжные роты в Сибири, в Тобольске и Усть-Каменогорске. Поэтому тюремное начальство полагало, что Потанин находится в Свеаборге временно, и поместило его в общую камеру с военными арестантами. В этой камере сидело до 20 человек; вдоль боковых стен шли нары, совершенно голые, только подле стен лежали свернутые матрасы, которые арестанты должны были приобретать на свой счет. В одном углу стоял отдельный топчан: его отдали новому постояльцу.

В камере сидели солдаты, осужденные за преступления против военной дисциплины – пьянство, прогул, мелкое воровство, оскорбление начальства; двое из них были убийцы, попавшие в арестантские роты только потому, что на суде назвались чужими именами [20]20
  В то время, когда еще не было фотографии, обмен именами среди арестованных, находившихся под следствием в общей камере, устраивался за деньги или по дружбе. Например, обвиняемый в убийстве мог поменяться именами с другим, который обвинялся в более легком преступлении и подходил к первому по приметам и возрасту.


[Закрыть]
. Камера была замечательна по своему составу: в нее помещали только людей спокойных, трезвых и любящих порядок. Они приняли Григория Николаевича очень участливо, научили его снимать на ночь верхнее платье, поверх которого были надеты кандалы.

На следующий день Григория Николаевича переодели в арестантское платье – серую куртку и серые панталоны; из нижнего белья дали только рубашку; холщевая подкладка панталон заменяла кальсоны. Серая шапка и сапоги с очень короткими голенищами дополняли все обмундирование. Переменили его кандалы: омские были тяжелые, короткая цепь не позволяла делать полный шаг; вместо них дали легкие из проволоки и с длинной цепью, которую можно было подтянуть и подвесить на ременном поясе так, что она не стесняла при ходьбе.

Обед в тюрьме состоял из одного мясного супа с крупой, который арестанты называли кашицей; два раза в неделю давалась крутая гречневая каша. Мяса на каждого арестанта полагалось по 1/11 фунта (37 г), но повара-арестанты съедали больше своей доли, а кроме того из арестантского котла ели и унтер-офицеры; поэтому остальным доставалось мало, и, чтобы они не ссорились из-за кусков, повара, вынув мясо из котла, расщепляли его на тонкие волокна. Суп приносили в камеру в деревянных баках на 5—6 человек. Арестанты черпали его ложками и наполняли им свои посудины самого разнообразного типа – фарфоровые миски, эмалированные кастрюли, деревянные чашки, цветочные горшки с дыркой, заткнутой тряпкой, формы для сырной пасхи, ведерки с дужкой. Все следили друг за другом, чтобы ложки не погружались до дна и не захватывали мяса, которое делили, когда суп был вычерпан. Григорию Николаевичу в первый раз кушанье показалось вроде пойла для свиней, оно походило на помои. Он съел только несколько ложек. Но позднее он постепенно привык к этой пище и полностью съедал свою порцию.

В этой камере Потанин просидел три года. В нее иногда переводили из других камер арестантов, творивших безобразия и не поддававшихся мерам усмирения. В этой камере они встречали такой отпор, что в конце концов привыкали к порядку. Арестанты выполняли черную работу на строительстве, которое велось в крепости, и обслуживали крепостные огороды. Григорий Николаевич вместе с остальными бил щебенку, запрягался в таратайку вместо лошади, поливал капусту. Один раз он попал даже в отряд «собачников», которому было поручено истребить в крепости бродячих собак; дело, однако, ограничилось тем, что он только прогулялся по крепости с палкой в руках.

Начальник арестантской роты майор Ясинский относился к Потанину сочувственно; при переводе его из разряда испытуемых в разряд исправляющихся он представил его к сокращению срока каторги, а затем сам принес ему номер газеты с царским манифестом 1871 г. и предложил поискать, не подойдет ли Потанин под какой-нибудь пункт. [21]21
  Время от времени по случаю военной победы, рождения наследника, своего бракосочетания и других подобных событий цари издавали манифесты, в которых сокращались сроки тюремного заключения и ссылки, прощались некоторые преступления, слагались недоимки и т. п.


[Закрыть]
Такой пункт нашелся, и Григорий Николаевич, по предложению майора, сам составил ходатайство от имени ротного начальства. Ходатайство было отправлено, ответ был благоприятный, и Потанин вместо пяти лет просидел в Свеаборге только три года. Начальник тюрьмы и Ясинский поздравили его с освобождением.

Даже комендант крепости, генерал Алопеус, пожелал познакомиться с ним, поздравил его с освобождением, а затем прочел наставление, увещая уважать установленные порядки. Во время речи он искусно лавировал между местоимениями «ты» и «вы».

Григорию Николаевичу выдали штатское платье и позволили выходить из тюрьмы без конвоя в ожидании отправки этапом в Петербург. Он воспользовался этим, чтобы отправиться на берег моря, которого никогда не видел. Ясинский выразил свое внимание еще тем, что велел фельдфебелю купить Потанину новый костюм вместо поношенного и рассказал ему о порядках в той казарме столицы, куда он должен был явиться с этапом. Эти порядки позволяли свободно отлучаться в город после вечерней и утренней переклички. Ясинский также посоветовал Григорию Николаевичу написать письмо в редакцию «Русского слова» с сообщением о своем предстоящем приезде, чтобы друзья могли встретить его на Финляндском вокзале. Он поручил фельдфебелю проводить из тюрьмы этап пересыльных до города Свеаборга и там положить коменданту, что в составе этапа Потанин отправлен в Петербург.

В Гельсингфорсе солдат отправили на гауптвахту, а Потанина отвели в канцелярию коменданта, где его оставили на ночлег; здесь ему устроили постель на одном из письменных столов: принесли матрац, подушку, простыни и одеяло. После многих ночей на арестантских нарах улечься на постель с чистыми простынями было очень приятно. Комендант прислал чай и хлеб, а его плац-адъютант, пришедший навестить Григория Николаевича, долго беседовал с ним; оказалось, что он раньше служил в Омске и слышал о процессе «сепаратистов». На следующее утро он пришел на вокзал и устроил этапу удобное помещение в вагоне.

В Петербурге Григория Николаевича встретили сибирский поэт Омулевский и писатель Засодимский. Он провел с ними и их знакомыми несколько дней, являясь в казарму, куда людей, высылаемых по этапу из столицы, собирали только на вечернюю и утреннюю переклички. Потом его перевели в пересыльную тюрьму, откуда каждый раз с этапом отправлялась партия в 200—300 человек высылаемых беспаспортных лиц без определенных занятий, подозреваемых и т. п. С такой толпой, окруженной конвоем, шел Потанин в наручниках [22]22
  Наручни, или наручники,– кандалы, надетые на кисти рук; для затруднения побега наручники двух арестантов соединялись проволокой, а трех пар, шедших друг за другом, еще продольной проволокой.


[Закрыть]
из тюрьмы на Николаевский вокзал. Все были скованы по рукам попарно, а каждые три пары были соединены проволокой в связку по шести человек. Железо звенело, шествие этапа будоражило улицы, по которым он проходил. На вокзале всех посадили в арестантские вагоны.

В Москве этап поместили в пересыльной тюрьме, перестроенной из манежа, в огромной зале. Здесь происходила проверка партии: арестантов вводили по одному в комнату, где чиновники проверяли показания и приметы по статейному списку. Они обращались с арестантами, как с домашним скотом. Один из них стал требовать от Потанина, чтобы он снял штатский костюм и переоделся в арестантское платье с тузом на спине; чиновник утверждал, что, по законам Российской империи, высылаемый на поселение должен до места итти в зипуне с тузом. Потанину с трудом удалось убедить его отказаться от этого требования.

Местом ссылки Григория Николаевича был назначен г. Никольск Вологодской губернии, и его отправили из Москвы по железной дороге в Ярославль. Была глубокая осень – ноябрь, Григорий Николаевич был одет только в пиджак, купленный в Свеаборге, и по совету спутников стал просить при приемке в Ярославле выдать ему теплое верхнее платье. Ему пришлось долго уговаривать чиновника, так как по закону арестант, одетый в свое платье, пригодное для носки, не имеет права требовать казенное платье. К счастью, вспоминает Григорий Николаевич, русские чиновники иногда добрее закона, и ему выдали полушубок ввиду того, что он отправлялся на север.

Из Ярославля этапу пришлось итти пешком, так как железная дорога в Вологду только строилась. Первый переход в 25 километров был самый мучительный. Дорога состояла из заполненных водой глубоких колей, гребни которых Обледенели. Итти по дну колеи значило брести по холодной воде, а с гребней нога скользила. Григорий Николаевич терял равновесие и увлекал за собой всю шестерку, с которой был соединен наручнями. Это вызывало неудовольствие и брань. Удобнее было бы итти по бокам дороги, но это было запрещено правилами: этап должен итти по середине дороги, а встречные должны сворачивать перед ним с пути. Под конец перехода Потанин так устал, что едва передвигал ноги, и спутники тащили его на буксире, не стесняясь в брани.

Ночевали в трех крестьянских избах, занимая весь пол; половина легла головами к одной стене, другая половина – к противоположной. Не хватало места, чтобы вытянуться, приходилось лежать скорчившись. А после тяжелого перехода нестерпимо хотелось вытянуть ноги, и боль в мускулах долго не давала уснуть.

Следующие переходы были легче, а численность этапа постепенно уменьшалась. Из Вологды в Тотьму шло уже менее десяти человек. Тюрьма в Тотьме поразила Григория Николаевича своими порядками; она походила на семейный дом: заключенные бегали на двор за дровами, топили печи, готовили завтрак. Смотритель был довольно добродушен; в валенках, обмотанный цветным шарфом, он совсем не походил на чиновника. Стражи не было видно.

Из Готьмы в Никольск этап состоял всего из трех человек при трех конвойных. Дорога шла по сплошным хвойным лесам; Только неподалеку от деревень она проходила мимо пашен. Эти «прогалины», как их называли, были занесены глубоким снегом, итти по ним под жестоким ветром было трудно, мороз пронизывал, несмотря на полушубок; зато в лесу дорога была ровная, без сугробов, и ветер не чувствовался.

Конвой надевал наручни на арестантов только для выхода из деревень, а затем снимал их; арестанты по очереди несли наручни до следующей деревни, перед которой опять надевали их. Если навстречу попадался возок, в котором можно было предполагать какое-нибудь начальство, наручни одевали, а после встречи снимали их. В общем путь от Тотьмы до Никольска Григорий Николаевич вспоминал как приятный моцион!

Деревни на этом пути поразили Потанина стилем построек и бытовыми условиями. Все избы двухэтажные, верхний этаж представлял жилое помещение, амбары, клети и сеновалы, нижний – помещение для скота. В жилом помещении окна были крошечные, в четверть высоты и три четверти длины; избы были просторные, но довольно грязные, мыли их только к пасхе и рождеству. Стульев, кроватей, подушек не было; на ночь приносили охапку соломы и спали вповалку на полу. Освещались избы лучиной. Женщины ходили в избах в одной сорочке из холста, окрашенного в синий цвет, подпоясанные кушачком.

Никольск, место ссылки Григория Николаевича, не имел в то время и двух тысяч жителей; все здания в нем кроме двух церквей и нескольких казенных каменных домов были деревянные. Главный вывозной товар из уезда был хлеб, и Никольские купцы сплавляли его весной в барках по Югу и Двине в Архангельск.

Первую ночь в городе Потанин провел в каталажке при полицейском управлении, а на другой день его вызвали в канцелярию исправника. Последний оказался доброжелательным человеком, встретил его приветливо и сейчас же спросил, на какие средства новый ссыльный будет жить. Когда Григорий Николаевич сообщил, что у него ни имения, ни родных нет и что он жил литературным трудом, исправник пожалел, что министерство запрещает ему давать ссыльным занятия в его канцелярии, в которой писаря безграмотны, и обещал придумать что-нибудь со временем. А пока он направил его на квартиру к городовому Демиденкову, у которого была свободная «кухонка».

Жена городового сначала вспылила и начала ругать исправника за распоряжение чужим добром и мужа за то, что он исполняет распоряжения исправника, но потом успокоилась, поставила самовар и пригласила навязанного ей жильца пить чай. Отведенная ему кухонка представляла маленькую комнатку с одним окном, кроватью, столом и русской печкой, главная часть которой выходила в другую комнату; сидя на кровати, можно было протянуть ноги до шестка печи. В этой кухонке Григорий Николаевич прожил два года и вспоминал Демиденкову с благодарностью. Она сразу же осведомилась, есть ли у него деньги, и, узнав, что он принес только 18 рублей, заявила, что на эти деньги можно прожить два месяца, если выполнять ее советы. Она велела ему купить трески самого низкого сорта, гороховой муки, два горшка и сковороду; по «божеской» цене она продала ему ведро картофеля и ведро луку, дала ухват и клюку. Чай условились пить сообща.

Жизнь Григория Николаевича сложилась теперь так: он вставал рано, затапливал печь и шел в соседнюю комнату, где жили Демиденковы, пить чай. Одну неделю заваривали его чай, другую – хозяйский. У каждого была своя сахарница. Хлеб хозяйка отпускала за плату. После чаю Григорий Николаевич варил обед: в большом горшке уху из трески с картофелем и луком, в маленьком – гороховый кисель; по воскресеньям он жарил треску на сковороде.

Потанин принес в Никольск выписки из томских архивов и принялся за работу для Географического общества – составлял обзор распространения тюркских и финских племен в Томской губернии в XVIII и в начале XIX вв.

В другой комнате у городового жил ссыльный поляк Варылкевич, хорошо знавший польскую историю и литературу. Познакомившись с Потаниным, он задумал использовать соседство и начал записывать рассказы Григория Николаевича о Сибири, касающиеся истории ее завоевания, развития промышленности, особенностей ее управления, чтобы написать о ней для Польши популярную книжку. Григорий Николаевич иногда ходил со своими хозяевами в гости к лесному объездчику, который угощал чаем, а иногда и хорошей баней. У хозяев, объездчика, а потом у крестьян соседних деревень Григорий Николаевич записывал все, что находил интересного в их рассказах о местном быте, поговорки, заклинания и т. д.

К рождеству Демиденкова велела Григорию Николаевичу купить на базаре теленка, тушу которого ему пришлось тащить на своих плечах, идя по снегу в летних сапогах, так как валенок он не имел.

По ее же совету он раньше купил тик, из которого она сделала ему сенник и. подушку, набитую сеном. Но на простыни и одеяло денег не было, и он укрывался своим полушубком.

Так прошли два месяца. Деньги у Потанина кончались, и ему угрожал голод. Казенное пособие получали только сосланные без лишения прав, а Потанин, сосланный на поселение с лишением прав, должен был сам добывать себе пропитание. Выбор занятий для ссыльных был ограничен; им запрещалось давать уроки, выходить из города. Пришлось итти к исправнику и объяснить свое положение. Он посоветовал обойти местных хлеботорговцев, которым мог понадобиться грамотный приказчик. Но торговцы встретили ссыльного очень сухо, даже не пожелали разговаривать с ним. Тогда исправник обещал поговорить с местным лесничим. Это помогло. Вскоре объездчик принес Григорию Николаевичу от лесничего черновые бумаги для переписки. Лесничий остался доволен работой Потанина, и он через объездчика начал заваливать его перепиской, так что приходилось заниматься ею целый день, получая то три рубля в месяц, то пять.

Потом нашлась и более выгодная работа. Лесничий предложил Потанину писать крестьянам прошения об утверждении за ними «починок», т. е. очищенной из-под государственного леса земли, на которой образовались выселки; жители их числились в прежних деревнях, там вносили подати и отбывали повинности. Некоторые починки насчитывали уже полвека жизни и превратились в небольшие деревни. Деревенские грамотеи писали эти прошения так бестолково и безграмотно, что лесничий стеснялся отсылать их в департамент. Он сказал Григорию Николаевичу, что если он будет брать за каждое прошение по рублю, то это не будет обидно для крестьян, а если он ограничится полтинником, это будет совсем «по-божески», так как деревенские писцы берут по восемь рублей.

Потанин назначил за прошение по полтиннику. Лесничий направлял к нему всех крестьян, приходивших с прошениями. Вскоре об этом узнал весь уезд, и крестьяне начали приходить к Григорию Николаевичу целыми группами.

Демиденкова ставила самовар. Потанин угощал гостей и расспрашивал их о всех обстоятельствах и поводах образования починка и об условиях жизни; таким образом, кроме материала для прошения он собирал много данных по сельской экономике и этнографии. Эти данные о крестьянах Никольского уезда потом использовал Ламанский, председатель этнографического отдела Географического общества, в одном из изданий последнего.

Выгодное и интересное занятие, значительно улучшившее обстановку жизни Потанина, перед летом неожиданно прервалось. Губернское начальство вдруг вздумало ради экономии соединить всех ссыльных, разбросанных по разным городам губернии, в один-два города, поляков собрать в Устюг, а русских в Тотьму. Григорию Николаевичу пришлось оставить дом Демиденковых и прогуляться пешком в Тотьму, где перед ним снова встал вопрос о заработке.

Местный исправник даже не принял его, передав, что ничем помочь ему не может. Григорий Николаевич прожил накопленные в Никольске деньги, а затем задолжал другому ссыльному. Но в конце лета начальство спохватилось, что в Тотьме только что открылась учительская семинария и что политические ссыльные могут «развратить» учащихся. Ссыльных поспешно выслали из Тотьмы, Григория Николаевича и несколько других направили в Никольск.

Потанин опять поселился у Демиденковых и сделал визит лесничему, чтобы возобновить свою работу для крестьян. От лесничего он узнал, что в Никольск летом прибыл еще один ссыльный, студент Казанского университета Лаврский, который очень тоскует в одиночестве. Григорий Николаевич поспешил познакомиться с ним.

Потанин очутился после ряда лет опять в культурном обществе. Лаврский в Казани был главным редактором либеральной «Камско-Волжской газеты» и инициатором устройства дешевой столовой для студентов, которая выписывала несколько политических газет и сделалась центром общения студентов. Он предполагал, что выслан из Казани за эту именно общественную деятельность, так как других провинностей за собой не знал; ему не было объявлено, за что его ссылают, а департамент полиции на его вопросы о причинах ссылки ничего не отвечал.

Второй год жизни в Никольске прошел для Григория Николаевича гораздо интереснее; он подружился с Лаврским и другим ссыльным, Лутохиным, студентом технологического института, с которым познакомился уже в Тотьме. Они корреспондировали в «Камско-Волжскую газету», привлекли к этому делу и Ядринцева, отбывшего ссылку в Шенкурске.

К Лаврскому приехали на время его мать и сестра Александра Викторовна, которая служила классной дамой в нижегородском епархиальном училище. Потанин познакомился с приехавшими. Молодые люди понравились друг другу. Александра Викторовна была в восторге от природы Никольска. После ее отъезда у Григория Николаевича началась с нею переписка. Потанин задумал вести метеорологические наблюдения, получил для этого из Петербурга инструменты. Но у него не было часов, и он просил Лаврскую выслать их. Деловая переписка перешла в интимную; Лаврская согласилась стать женой Потанина. Она приехала в Никольск, они повенчались и остались жить у Демиденковых.

Метеорологические наблюдения, требовавшие большой аккуратности, приучили Потанина к ведению дневника, к размеренной жизни, к описанию явлений природы. Все это очень пригодилось ему в дальнейшем при путешествиях по Внутренней Азии.

Лаврский в это время был уже переведен по состоянию здоровья в Самару, а молодая чета жила в Никольске одна в течение третьей зимы ссылки. Но весной следующего 1874 г. вышел манифест, по которому Григорий Николаевич получал право выезда из места ссылки во все города, кроме столиц. Он простился с Никольском и поехал с женой в Нижний-Новгород, где жила ее мать.

Здесь он вскоре получил известие, что по просьбе П. П. Семенова, помнившего об изгнаннике, шеф жандармов возбудил ходатайство о полном помиловании Потанина. Последнее было дано, и Григорий Николаевич поехал в Петербург и явился к П. П. Семенову, который заявил ему, что первая же экспедиция в Центральную Азию остается за ним и он может рассчитывать на нее. В это время Пржевальский только что вернулся из своей первой экспедиции, результаты которой возбудили большое внимание и интерес к изучению сопредельных стран Азии.

Но Потанин попросил отсрочить начало экспедиции в Монголию, которую он наметил для начала, чтобы подготовиться к ней изучением литературы и методов собирания геологических коллекций.

Чтобы поддержать Потанина материально на время, оставшееся до экспедиции, П. П. Семенов передал ему платную работу по составлению дополнений к известному сочинению «Азия» Карла Риттера в русском переводе; эту работу он сам начал для Географического общества. Работой над «Азией», связанной с изучением всей новой литературы по Монголии и пограничной с ней Южной Сибири, Григорий Николаевич занимался по вечерам, а днем он ходил в геологический кабинет университета, к профессору Иностранцеву, учился приготовлять шлифы горных пород, т. е. тонкие разрезы их для исследования под микроскопом. В этих занятиях прошла зима, а летом он поехал с Иностранцевым в Крым для геологических исследований условий водоснабжения царских имений Ливадии и Ореанды. Таким образом, сибирский сепаратист, бывший каторжанин и ссыльный, по иронии судьбы должен был способствовать благоустройству царских владений.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю