Текст книги "В дебрях Центральной Азии"
Автор книги: Владимир Обручев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– А нельзя ли найти этот товар в Токсуне или Турфане? – предложил консул. – Из Токсуна идет большая дорога в Карашар и на Тарим, и китайский товар там должен быть дешевле, чем в Урумчи. Я запрошу об этом нашего агента в Урумчи. Но все-таки я бы посоветовал вам не делать весь расчет на китайский товар. Возможно, что вы на нем в Черчене, Керие и Ние ничего не заработаете. Лучше повезти из Чугучака отборный русский товар тех расцветок, которые особенно в ходу в Джиты-шаре, и занять им половину вьюков, а вторую половину оставить для китайского, который закупите в Урумчи или Турфане, смотря по тому, что узнаем от агента.
Этот совет я, конечно, признал самым благоразумным. Но в общем я решил не загружать товарами весь свой караван и не затрачивать много времени на его продажу, чтобы оставалось время и на раскопки, которые могли дать более интересные вещи. Кроме того, не следовало утомлять верблюдов сразу полной нагрузкой, а беречь их силы для вывоза выкопанных ценностей.
Лобсын вполне одобрил эти соображения, и во второй половине лета мы начали организовывать караван, закупили хороший русский товар: галантерею, крючки, пуговицы, хорошие нитки и другую мелочь и мануфактуру, имеющую особый спрос у мусульманских женщин. От консула я получил справку, что китайский шелк можно закупить и в Токсуне или Турфане дешевле, чем в Урумчи, куда завозят очень мало шелков тех цветов и сортов, которые в большом ходу в мусульманских городах. Из Токсуна такой товар везут прямо через Карашар в Кашгар. Поэтому из Чугучака половина наших верблюдов могла итти без груза, а остальные везли неполную нагрузку, так что ежедневно можно было чередовать их.
В половине августа мы выступили в обычном составе – я, Лобсын и оба мальчика, которым было уже по шестнадцати лет; они стали уже хорошими помощниками нам не только в отношении сбора топлива, ухода за костром и чайником и пастьбы животных, но и при вьючке и других работах. Мы шли ночными переходами, чтобы не утомлять верблюдов.
В конце августа мы выступили из Урумчи по знакомой и уже дважды пройденной дороге в Турфан. В Турфане я нашел хороший выбор китайских шелков и закупил их в количестве, достаточном для загрузки половины верблюдов, но не полностью. Отсюда начиналась незнакомая нам дорога, а следовательно, и мое описание ее.
В Турфане, на северной окраине глубокой впадины между Тянь-шанем и Чол-тагом, большая дорога из Восточного Китая в Синь-цзянь делится на две ветви: правая идет в гг. Урумчи, Чугучак и в Кульджу, левая – в Токсун, Карашар и Кашгар. Правая была нам хорошо известна, по левой нам предстояло итти впервые. Но нас интересовали не Карашар и Кашгар, расположенные на северной окраине пустыни Такла-макан, а гг. Черчен, Ния, Керия, Яркенд на южной окраине той же пустыни, и я старался узнать, нет ли прямой дороги туда из Турфана или Токсуна. Оказалось, что большая дорога идет на запад в города Карашар и Курля вблизи большого озера Баграч-куль, откуда можно проехать вниз по реке Тариму к озеру Лоб-нор и вверх по реке Черчен в Нию и Керию. Но при этом пришлось бы сделать большую петлю на запад, лишних дней 10 пути. А по карте, которую я скопировал у консула, было ясно, что из Токсуна можно итти прямо на юг, к нижнему Тариму, срезая эту петлю. По расспросам в Турфане я не мог узнать, ездят ли этим прямым путем вообще. Нам, привыкшим в своих путешествиях с товарами ко всяким дорогам через пустыни, достаточно было знать, есть ли на этом прямом пути подножный корм и вода, как велики безводные переходы, нет ли высоких и трудных перевалов, чтобы рискнуть пройти. Об этом можно было узнать в Токсуне.
От Турфана до Токсуна около 60 верст, и дорога идет по северо-западной окраине Люкчунской впадины. Справа возвышаются плоские холмы и увалы красноватого цвета со скудной растительностью пустыни, а слева расстилается окраина этой впадины с поселками, садами и полями таранчей на кярызах и ручейках, выбегающих из окраинных высот. Они тянутся узкой лентой вдоль подножия этих высот, а немного далее на юго-восток уступают место заброшенным площадям полей, поросшим уже полынью и колючкой и доказывавшим, что прежде воды для орошения хватало на большую площадь. А еще дальше в этом направлении видны совершенно голые бурые кочки с белыми налетами солей, напоминающие грубо вспаханное поле и уходящие до горизонта. Это пропитанные солями и гипсом сухие отложения дна Люкчунской впадины, среди которых на юго-востоке синела поверхность соляного озера Боджанте.
За пикетом Дадун поселки и поля попадались чаще, так как сюда заходили арыки и разветвления реки, текущей со стороны кряжа Даванчин, который мы пересекли с немцами на пути из Урумчи в Турфан. Он тянется дальше на юго-запад, отделяя впадину Люкчуна от впадины Урумчи и протягивается от вечноснеговой группы Богдо-улы в Тянь-шань к высотам Кара-узень, также увенчан снегами на юго-западе. В начале этих полей и садов Токсунского оазиса мы ночевали у края сжатого поля кукурузы, оставшиеся стебли которой дали нам материал для костра, но корм для животных пришлось купить в поселке. На следующий день мы уже к полудню пришли в Токсун и остановились в предместье на постоялом дворе, который нам рекомендовали еще в Турфане.
В Токсуне мы с удовольствием узнали, что прямой путь на юг к Лоб-нору и Тариму вполне доступен, что на нем имеются селения, вода, даже речки, а первые два перехода совпадают с трактом в Карашар. Надо только запастись сухарями, чтобы иметь запас на случай ночлегов вдали от селений. Ради этого мы остались лишний день в городе.
Первые два дня мы шли по тракту с пикетами. Сначала дорога поднималась по каменистой подгорной равнине северного склона хребта Чол-таг, затем миновала тесное и угрюмое ущелье, где она извивалась между отвесными скалами, в которых каждый стук копыт наших лошадей вызывал громкое эхо. На первом пикете среди скал можно было купить дрова и фураж, хотя очень дорого, но мы имели запас того и другого и ночевали, миновав пикет в верховьях ущелья у ключа. На следующий день дорога вышла из скал, поднялась на плоский гребень хребта за пикетом Ага-булак и спустилась к пикету Узьме-дянь; на всем этом протяжении растительность была очень скудная – мы перевалили через Чол-таг; здесь тракт ушел на запад, а мы продолжали спускаться по пологому холмистому склону на юг, в пустынную долину, отделяющую Чол-таг от хребта Караксыл, более низкого. В долине – следы высохшего озера, песчаные холмы с тамариском, солончаки, заросли камыша, солянок, саксаула. Ночлег был у колодца Шор-булак, где в зарослях моя охота оказалась очень успешной – я подстрелил дзерена, а Очир, наловчившийся в стрельбе из лука, добыл зайца, пока я ходил по зарослям в поисках йичи.
Недалеко от ночлега, вдоль северного подножия Караксыла, тянулась длинная гряда мелкого песка, в 30-
40 сажен высоты, накопившегося вокруг каменных и глинобитных стен какого-то укрепления, хорошо сохранившихся. Но в долине не видно было жилья, и не у кого было спросить, каких времен эти постройки. Впрочем, степень их сохранности позволяла думать, что им не более сотни-другой лет, а следовательно, интересных для нас кладов они не содержат.
Горы Караксыл мы обогнули с запада и шли дальше на юг по бесплодной долине целый переход до хребта Игерчи-таг. Спустившись с него, прошли через заросли камыша, тамариска с отдельными деревьями тополя вдоль небольшого ручья. В зарослях, судя по многочисленным следам, водятся кабаны. На берегу ручья мы с удивлением заметили большую печь, в которой прежде что-то обжигали; судя по куче шлака поблизости, это, вероятно, была свинцовая руда, но остатков жилья по соседству не было; вероятно, рудокопы жили в палатке. Дальше мы встретили группу горок и возле них источник, орошающий площадь длиной около 5 верст. Здесь мы встретили семью монголов-торгоутов и остановились на ночлег по соседству, так как у них можно было достать молоко. Лобсын, конечно, разговорился с ними, узнав, что они того же племени, что и он. Они, по его словам, когда-то отбились от орд Чингиз-хана и остались кочевать в Курук-таге, промышляя диких верблюдов. Лобсын узнал от них, что вблизи одного из источников этой долины, называемой Тунгуз-лык; имеются стены старинного укрепления и возле них древние могилы. Я на всякий случай записал эти сведения.
С юга долина Тунгуз-лык ограничена плоским хребтом Курук-таг, на котором возвышается группа высоких гор. По словам торгоутов, у подножия этой группы имеются источники и пастбища, а при них зимовки торгоутов. Склоны этой группы гор будто бы так круты, что даже звери не могут взбираться на них. В горах этих часто слышны раскаты грома, пальба из пушек, звон колоколов, музыка, пение. Эти горы считаются буддистами священными. Какой-то святой поднялся когда-то на вершину, недоступную для людей, устроил на ней обо, помолился и исчез. Группа называется Сайхан-ула. По словам других, святой остался в горах и по временам совершает молитвы, вызывая те звуки, которые слышатся людям. Эти рассказы после моего посещения Долины бесов, находящейся в тех же горах далее на восток, заставляют думать, что в этой высокой, скалистой и труднодоступной группе сильные ветры и бури, очевидно, и создают эти различные звуки, замеченные людьми. Я записал эти сведения в дополнение к другим, которые собираю о страшных ветрах Ибэ.
Встреченные нами торгоуты кочевали в долине вдоль северного подножия Курук-тага, занимаясь преимущественно охотой; добытые шкуры они сбывали в Токсуне и о дальнейшей дороге к Тариму ничего определенного не знали; они посоветовали нам итти на юго-восток, через старый рудник в поселок Кызыл-сенир, где найдется проводник до Лоб-нора. Мы так и сделали; первый переход привел нас к старому руднику Кант-булак в северных предгорьях Куруг-тага. Здесь мы нашли только семью сторожа, который сообщил нам, что в руднике работает несколько человек в зимнее время, свободное от полевых работ; рабочие дунгане приходят осенью из Токсуна и добывают свинцовую руду, которую весной плавят под надзором китайского чиновника, приезжающего из Урумчи, куда он и увозит выплавленный свинец. Но рудник, по словам сторожа, очень старый, и некоторые шахты имеют более 100 сажен глубины.
На следующий день мы прошли дальше до поселка Кызыл-сенир. Это – маленький оазис у подножия Курук-тага, с зарослями камыша, тамариска, рощей тограка, джигды, саксаула и даже фруктовых деревьев, которые развели переселившиеся сюда из Люкчуна таранчи-охотники лет 30 назад. Один из них согласился провести нас к реке Тарим, до которой оставалось еще около 120 верст. Дорога шла через плоские высоты Курук-тага, над которыми поднимались выше отдельные горы. Проводник называл мне их имена, но я не записал их сразу и потом забыл. Местность была мелкогористая и пустынная, но на третий день пути мы встретили целый лес тополей, ограниченный зарослями тамариска и камыша; здесь сохранился еще рукав реки Конче-дарья, который течет из Южного Тянь-шаня и вдоль южного подножия Курук-тага отклоняется от остальных рукавов этой реки дальше на восток. Недалеко от нашей стоянки на берегу русла видны были стены крепости и развалины фанз старинного города Эмпень. Проводник сообщил нам, что кто-то раскапывал эти развалины, но будто бы ничего интересного не нашел; я на всякий случай записал это название. Но реки здесь уже не было, тянулось широкое сухое русло, засыпаемое песком невысоких в l 1 / 2 -2 сажени барханов, обращенных пологими наветренными склонами на северо-восток. По старому руслу были разбросаны сухие стволы тополей, некоторые еще стоят отвесно, наполовину засыпанные песком. Нужно думать, что господствующие северо-восточные ветры, засыпая русло реки песком, заставили ее отодвигаться на запад.
При виде этих следов прежней жизни и наличия воды я вспомнил, что консул перед отъездом дал мне перевод выписки из старой китайской летописи Ханьской династии середины I века до нашей эры. Он сказал, что в ней упомянут город на озере Лоб-нор, развалины которого могут оказаться на моем пути и побудить сделать раскопки.
Я достал выписку и прочитал следующее:
«Царство Шань-шань иначе называется Лоу-лан. Город Ю-ши, его столица, лежит в 1 600 ли от ворот Янг (Великой стены) и в 6 100 ли от г. Чанг-ань (Си-ань-фу, совр. столица Шень-си). В ней живут 1 570 семейств, 14 100 людей, 2912 воинов. Находятся следующие чиновники: наместник для отражения ху; главный комендант Шань-шаня, главный комендант для ведения войны против Гю-ши (Турфан), правый и левый князья, князь для войны с Гю-ши, два главных толмача.
На северо-запад до места жительства генерал-протектора 1 785 ли, до царства Шань (к юго-востоку от Кара-шара) 1 365 ли и на северо-запад до Гю-ши (Турфан) 1 890 ли.
Почва песчаная и соленая. Поэтому мало земледелия и жители зависят от продуктов соседних царств, откуда доставляют хлеб. Царство имеет яшму и много камыша, тамариска, тальника, тополей и белой поросли. Жители со своим скотом ищут орошаемые и заросшие места. Разводят ослов, лошадей и много верблюдов. Умеют изготовлять оружие, похожее на таковое из Дже-цзяня [северо-восток Тибета]». Слова в скобках, очевидно, вставил консул в старый текст для пояснения. Мера «ли» – почти 500 метров.
Судя по этой выписке, где-то здесь по реке Конче-дарье, вероятно ниже по течению, около 1900-1950 лет назад стоял большой город, столица какого-то государства, воевавшего с какими-то ху [гуннами?] и с тур-фанцамн.
Найти местоположение этого города Лоу-лань царства Шань-шань и начать здесь раскопки было бы очень
интересно, и может быть дальнейший путь в Нию и Керию становился ненужным, хотя мне после знакомства с Долиной бесов и песчаными горами Кум-таг очень хотелось поглядеть еще знаменитую песчаную пустыню Такла-макан.
Мы стояли на берегу старого русла Конче-дарьи у какого-то колодца, который, по словам нашего проводника с Кызыл-сенира, был выкопан жителями этого селения для ночлегов по дороге к живому руслу этой реки. Там немного дальше были селения и городок Дурал, где они сбывали шкуры диких верблюдов, архаров и дзеренов в обмен на хлеб, ткани и обувь. Я стал расспрашивать этого проводника, не знает ли он чего-нибудь о древнем городе Лоу-лань на Лоб-норе. Он сразу заявил мне, что Лоб-нор гораздо дальше на юг, большое озеро среди болот и зарослей камыша и жители там живут на берегах и островах в хижинах из камыша, занимаясь рыболовством. Я напомнил ему, что он рассказывал мне о старинном городе Эмпень здесь на старом русле Конче-дарьи, где кто-то произвел неудачные раскопки. Тогда он вспомнил, что на этом старом русле верстах в 10-12 выше, т. е. восточнее, он во время охотничьих разъездов видел полузасыпанные песком остатки каких-то жилищ, не каменных или глинобитных, а деревянных, но думал, что это столбы камышовых хижин, подобных хижинам на Лоб-норе, оставшихся здесь со времен, когда по Конче-дарье текла еще вода.
– Когда это было? – спросил я. – Ведь, может быть, старинный город Лоу-лань стоял на Конче-дарье?
– Люди на берегах этой реки жили не так давно, лет 150-200 назад, – ответил он. – Мой отец, умерший лет 20 назад, в возрасте около 80 лет, рассказывал, что в детстве он еще помнил о воде в русле реки, в которой купался летом, когда прибывала вода из гор; а зимой в русле вода была только в отдельных глубоких ямах и ею пользовались немногие, оставшиеся еще жить на умиравшем русле.
– Нельзя ли съездить посмотреть эти остатки жилищ? – спросил я. – В день можно обернуться?
– Конечно, можно, если поехать налегке, оставив караван здесь, – сказал проводник.
Так мы и условились, и на следующий день, оставив весь караван под надзором Лобсына и его сына на месте ночлега, мы поехали верхом – проводник, я и Очир (На лошади Лобсына), захватив пару лопат, кайлу и провиант на два дня, чтобы в случае надобности можно было переночевать, хотя бы без палатки, если раскопка даст что-нибудь заманчивое.
Мы выехали рано утром; был конец сентября, и солнце вставало уже немного позже 6 часов утра. Проводник повел нас на восток прямо по старому руслу реки, где ехать было легче по плотному песку, местами сменяемому солончаками, старыми такырами. В русле нередко были наметены барханчики рыхлого песка, но их легко можно было объехать. Иногда они, впрочем, преграждали все русло и достигали до 2 сажен высоты; их крутые подветренные склоны были обращены на запад, очевидно последние ветры дули с востока; взбираться на крутые и рыхлые подветренные склоны лошадям было бы трудно, и приходилось объезжать барханы или выбирать место смычки двух и подниматься по их слившимся рогам, где высота не превышала одной сажени.
Мы ехали вдоль русла то рысцой, то шагом, объезжая барханы или пересекая их по месту соединения рогов. По руслу и на его берегах кое-где попадались стволы засохших тополей и прутья сухих тамарисков, но засохших зарослей камыша почти не было; они, вероятно, были истреблены населением вдоль умиравшей реки прежде всего на топливо. Часа через два проводник поднялся из русла на террасу правого берега, где видны были какие-то торчащие палки и бревна, очевидно остатки поселка. Они занимали сажен 30 в длину и сажени 2-3 в ширину и представляли стволы тополей, или расколотые вдоль, или молодые, лишенные коры, которые торчали из почвы на различную высоту, но не выше роста человека с поднятой вверх рукой. Между стволами местами видны были остатки плетня из хвороста – стеблей камыша, прутьев тамариска и тальника; они поднимались на одну, две, три четверти над поверхностью земли и, очевидно, представляли уцелевшие нижние части стенок хижин или домиков, в которых когда-то жили обитатели этого города Шань-шань. Кое-где валялись отдельные колья или палки, может быть из кровли хижин, которой не было вовсе. Вокруг остатков плетня были наметены грядки и косы песка.
Сохранность этих остатков не позволяла думать, что это – жилища первого века до н. э., когда существовал
город Шань-шань, судя по выписке консула. Даже принимая во внимание сухость климата этой пустыни, этим бревнам и плетню не могло быть 2 000 лет; мы могли дать им – сто, двести лет, не больше.
Проехав еще с версту дальше и обнаружив еще две группы таких же остатков, я решил попробовать раскопать почву возле них. Мы спешились, привязали коней к столбам, развели огонек из остатков плетня, которые горели прекрасно, повесили чайник, налитый взятой с собой водой, и в ожидании его готовности начали копать почву одной из хижин, – я у одной стенки, проводник у другой. Очир караулил чайник.
Почва оказалась довольно плотно утоптанной, но заступ уходил сравнительно легко вглубь; каждую глыбу мы разбрасывали и разбивали заступом, чтобы обнаружить все посторонние предметы. Их оказалось немного: это были обрывки одежды, тряпки, прутики, осколки глиняной и фаянсовой посуды; я выбросил насквозь проржавевший обломок ножа, проводник – медную сильно позеленевшую монету с квадратным отверстием, т. е. самый обыкновенный китайский чох, стоимостью в 1 / 7 копейки на наши деньги. На глубине одной четверти с небольшим почва стала более твердой. Расчистив от рыхлой почвы площадку в квадратный аршин у задней стенки, где копал проводник, мы стали по очереди работать кайлой, углубляясь в твердую почву на одну ладонь, но на всей площадке нашли только в одном месте и в самом начале несколько ржавых рыболовных крючков и каменный шарик с сквозным отверстием, вероятно грузило от рыболовной сети.
Приходилось думать, что эти остатки жилья принадлежат не древнему городу Шань-шань, а хижинам рыболовов того времени,,когда по руслу Конче-дарьи текла еще вода, т. е. лет 80-100 и не более 200 назад. А древний город находился где-то дальше по низовьям этой реки или по другому руслу реки южнее или немного дальше на восток. Но чтобы найти его развалины, нужно было бы организовать целую экспедицию с топографами и в разных подозрительных местах проделать раскопки. Мне это предприятие было непосильным, я не мог тратить свое время на поиски древнего города Шань-шань в пустыне к югу от Курук-тага.
В проводнике не было надобности, я отпустил его, а мы, вернувшись к вечеру на место ночлега, на следующий день пошли дальше на юг и верстах в 10 вышли к живой реке Конче-дарье, окаймленной густыми зарослями камышей, тамариска, тополевыми рощами, солончаками по низинам. В одном месте нам попались свежие следы кабанов и поверх них следы тигра, который, очевидно, преследовал их; вспугнули фазанов, два из которых попали в наш запас. Дорога то отдалялась от реки по зарослям и рощам, то приближалась, и можно было видеть, что река достигает около 30 сажен ширины и 2-3 сажен наибольшей глубины. Кое-где встречались поселки, жители которых занимались рыболовством.
Еще два дня мы шли вниз по этой реке, и фазаны доставляли нам хороший завтрак и ужин. На третий день начался район низовий, где смешивались, переплетаясь рукавами, воды Конче– и Яркенд-дарьи, составляя реку Тарим и область его низовий. Обе реки несут в своей мутной воде много ила, осаждают его, заиливают свои русла, разливаются по окружающей низменности, создают озерки и новые протоки. Возникает целая сеть русел, стариц, озерков среди зарослей камыша на широкой площади низовий, где сменяют друг друга широкие и узкие протоки, озерки, заросли камышей, разных кустов и рощи тополей. Среди них рассеяны и жилища в виде хижин из камыша, населенных жителями, живущими рыболовством и охотой на птиц, кабанов и даже маралов, которые водятся в чащах зарослей. Это уже район озера Лоб-нор, куда впадают воды этих, двух рек, в совокупности называемых также Тарим.
При виде этих разливов я вспомнил, что консул перед нашим отъездом рассказал мне, что несколько лет назад наш путешественник полковник Пржевальский прошел впервые по реке Тариму и убедился, что озеро Лоб-нор находится не там, где его показывают китайские карты, а на два градуса широты южнее, почти у подножия Алтын-тага. По поводу этого завязался даже спор, немецкий ученый защищал точность китайских карт и думал, что Пржевальский открыл не Лоб-нор, давно известный в географии Азии, а какое-то другое озеро, а Пржевальский доказывал, что китайские географы могли неверно определить положение Лоб-нора или же последнее переместилось с тех пор на юг.
Теперь я мог бы рассказать, что в этом споре обе стороны были правы. Я видел у южного подножия Курук-
тага старые русла Конче-дарьи в том месте, где китайские карты показывают озеро Лоб-нор и где, очевидно, когда-то было озеро, теперь исчезнувшее. А потом, пройдя вниз по Конче-дарье верст 120-140 на юг, т. е. около 2° широты, я встретил озеро, в которое впадает река Тарим, на том месте, где его видел Пржевальский. Старый Лоб-нор, который китайцы когда-то нанесли на карты, исчез, высох, а река, питавшая его, передвинула свое устье на юг и образовала там новое озеро, которое и открыл Пржевальский14.
Еще два дня шли мы по этой области разлива и умирания главной реки южного Туркестана – Тарима, объединившего воды Южного Тянь-шаня в русле Конче-дарьи и Куэн-луня в русле Яркенд-дарьи. Мы пробирались через заросли и кусты, солончаки и рощи тополей, песчаные барханы, маленькие поля и поселки лобнорцев и перемещались постепенно к западной окраине. По берегам нижнего течения Тарима, а также его рукавов расположены заросли тростника, болота и озера. Оказалось, что последние часто устраивают сами жители, отводя воду из главной реки в соседние низины; с водой уходит и рыба, и ловить ее в мелких озерках и затопленных луговинах удобнее, чем в быстром, широком и глубоком главном русле Тарима. Вот эти озерки и разливы в течение жаркого времени года испаряют много воды, и в этом одна из причин, что в низовьях Тарим все больше мелеет. По словам берегового населения, вода быстро прибывает в Тариме летом, когда в Куэн-луне тают снега, и убывает осенью, всего больше к концу ноября, когда река замерзает.
Мы прошли по правому берегу Тарима до того места, где он резко повернул на восток и начал разливаться в большое озеро Кара-кошун. Легко было увидеть, что этот поворот реки вызван тем, что здесь поднялись плоские высоты гор, которые тянутся с запада на восток и представляют первую низкую гряду Куэн-луня; но эти низкие холмы увеличены песком, наносимым ветрами с севера и образующим здесь цепи барханов. Жители этого места у поворота реки, где начинаются болота и заросли западного конца озера Кара-кошун, в которое впадает Тарим, сказали нам, что осенью и зимой, когда в реке воды мало, многие рукава ее почти обсыхают и ветры уносят сухой песок по обсохшим руслам на юг, увеличивая здесь цепи барханов. Тут же вдоль подножия этих высот ветвится и разливается в своих низовьях река Черчен, впадающая с запада в озеро Кара-кошун, и ее разливы и обсыхающие русла дают еще много материала для песчаных заносов.
Мы шли целый переход по окраине разливов реки Черчен-дарьи, где тянулись обсохшие русла, заросли тростника, тамариска, песчаные барханы и косы, на возделанных участках, с которых хлеб был уже убран, судя по оставшимся стеблям, были пшеница, ячмень и кукуруза. Ночевали возле селения Чарклык, расположенного на речке, вытекающей из расположенного уже недалеко отсюда Алтын-тага. Это селение было основано только в половине текущего века охотниками из города Керии, которые, преследуя диких верблюдов, наткнулись здесь на разрушенные стены небольшого города, среди которых валялись изломанные прялки; следы другого города нашлись по соседству, судя по чему эта местность была удобна для поселения. Сюда и переселились некоторые семьи из Керии и назвали свое поселение Чарклык, от слова «чарк» – по-тюркски «прялка». Развели поля и огороды, насадили фруктовые деревья и живут очень хорошо, почва мелкая глинистая и при орошении очень плодородная; но неудобство составляет пыль, которую поднимают ветры, особенно весной.
Дальнейший путь пролегал по этой песчано-галечной равнине, которая тянется вдоль реки Черчен, окаймленной буграми песка и зарослями кустов, и поднимается постепенно к Алтын-тагу, который еле был виден или совсем скрывался в тучах пыли, составляющей особенность климата всей этой южной окраины бассейна реки Тарима. Жители этой окраины жаловались, что горячие летом и холодные зимой ветры пустыни приносят постоянно эту пыль, перевевая пески, и вся почва здесь пыльная. Она – очень плодородная при орошении и бесплодная без него; корм плохой даже для верблюдов, которых приходилось подкармливать, покупая снопы сухой люцерны или клевера в селениях. Воду на ночлегах добывали из колодцев, но ее было мало, и река Черчен оставалась далеко в стороне от нашей дороги, на которой попадались небольшие селения, а также развалины. По такой местности мы шли три дня до селения Ваш-Шари.
За этим селением пески пустыни Такла-макан, остававшиеся до сих пор на левом берегу реки Черчен-дарьи, перебросились и на правый берег, и дорога в течение двух дней пересекала их; они представляли то удлиненные увалы или гряды, то невысокие холмы в 3-9 сажен высоты, настоящие барханы с пологим наветренным склоном, обращенным на северо-восток.
Миновав эти пески, мы вышли уже к среднему течению самой Черчен-дарьи, которая в борьбе с песками то течет широким плесом в 30-35 сажен ширины по зыбучему песчаному дну, то разбивается на узкие рукава с спокойными заливами и участками мокрого песка, покрытого слоем липкой глины. Глубина в широком русле меньше аршина, но местами есть омуты. Эти русла с промежутками имеют до 200 сажен ширины. Вода грязная, переполненная мелким песком и илом, дно зыбучее, нога вязнет глубоко, а там, где течение тихое и осаждается жидкий ил, перейти вброд совсем нельзя. Главное русло часто перемещается в месяцы высокого уровня летом, как показывают в малую воду перерывы тропинок.
Берега реки окаймлены полосой бедной древесной и кустарниковой растительности, шириной то в 2-3, то 8-10 верст; из деревьев всего чаще тограк (разнолистный тополь), уродливый и корявый, с растресканной корой, покрытой пылью или белой солью, часто иссохший, без сучьев, с дуплами. Видны также тамариски, облепиха, кендырь, солодка, изредка джида, тростник. Кусты густо покрыты пылью, а почва то рыхлая, песчаная, то твердая с соляной коркой. Везде валяются обломанные сучья, ветки, кучи сухих листьев. Воздух желто-серый от густой пыли. В такой обстановке мы шли по среднему течению реки до г. Черчена четыре дня; в воде и топливе не было недостатка, но корм животных был скудный, и лошадям мы каждый день давали немного размоченного гороха, закупленного в Чарклыке.
Черчен оказался довольно большим городом в 600 дворов на небольшой площади глинистой почвы, окруженной сыпучими песками, которые на левом берегу реки Черчен засыпали площадь двух древних городов; один из них будто бы уничтожен около 3 000 лет назад богатырем Рустем-дагестаном, а другой разорен уже 900 лет назад монголами Алтамыша. Жители Черчена иногда, раскапывают остатки, чаще же осматривают развалины после сильных бурь, сметающих песок, и находят монеты, украшения, бусы, железные вещи, медную посуду, даже битое стекло, а при раскопках попадаются склепы и отдельные деревянные гробы, в которых трупы хорошо сохранились, очевидно благодаря особой сухости воздуха. Об этом нам рассказывали на постоялом дворе, где мы провели два дня, и я записал эти сведения для будущих поисков. Указывали, что следы древних поселений имеются и по всему среднему течению Черчен-дарьи, которое теперь совсем безлюдно.
Когда я, уже вернувшись домой, рассказывал консулу об обилии развалин городов в Таримском бассейне, начиная с севера, с Турфана и Люкчуна, особенно же по южной окраине вдоль современного подножия Куэн-луня и Длтын-тага, он подтвердил это и объяснил его переменой климата и развитием песков пустыни Такла-макан в историческое время; он сказал, что и Пржевальский уже отмечал это ухудшение климата всей области Центральной Азии и ее усыхание15.
От Черчена до Нии нам оставалось пройти еще около 300 верст по прямой дороге вдоль окраины песков; кроме нее имелась и другая дорога, длиннее верст на 100, вдоль подножия горной цепи Алтын-тага. Эту верхнюю дорогу, по расспросам, предпочитают летом, когда на нижней очень жарко и много насекомых. Но теперь была уже осень и мы, конечно, предпочли более прямую, хотя, как говорили, там вода хуже и много песка; зато она короче и гораздо ровнее; по верхней дороге много глубоких ущелий, неудобных для верблюдов, и корма меньше. У нас с собой была пара бочонков, чтобы возить с собой хорошую воду, а дорога через пески менее утомительна для верблюдов, чем крутые подъемы и спуски.
