355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Обручев » В дебрях Центральной Азии » Текст книги (страница 11)
В дебрях Центральной Азии
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 01:09

Текст книги "В дебрях Центральной Азии"


Автор книги: Владимир Обручев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)


Утром амбань прислал с своим секретарем деньги, но не серебро, а бумажки. В то время в Китае государственных бумажных денег не было, но во многих городах крупные торговые фирмы и банки выпускали сами бумажные деньги, которые были в ходу только в данном городе и ближайших окрестностях; нередко среди них попадались фальшивые. Лобсын был возмущен, но я отнесся спокойно к этому поступку вымогателя, так как был почти уверен, что он не пришлет ничего.


Бумажные деньги нужно было израсходовать в городе. У нас освободился от вьюка один верблюд, и я решил закупить зерно для подкармливания лошадей и верблюдов, имея в виду плохой подножный корм в пустыне Гоби, которую нам предстояло пересечь на пути к Эдзин-голу, Кроме того, не мешало купить китайских булочек, сухих фруктов, печенья, китайского сахара и зеленого чая для себя. В расчете на лавки Баркуля мы везли мало всего этого из Чугучака.


Поэтому я отправил Лобсына с одним из мальчиков в город за покупками, а зерно сторговал у хозяина постоялого двора в виде четырех мешков полевого гороха. В Китае не кормят лошадей и мулов овсом или ячменем; овса там вообще не сеют, а ячмень идет на изготовление дзамбы – поджаренной муки, которая у монголов заменяет хлеб. Это зерно животным заменяют горохом, который дают распаренным в горячей воде и часто пересыпают им мелко нарубленную солому, так как сено в Китае не известно из-за отсутствия лугов.


К обеду вернулся Лобсын с покупками. Паровые булочки мы немедленно разрезали на небольшие кубики, которые хозяин превратил в сухари на своей плите. На все покупки и зерно мы израсходовали меньше половины бумажных денег. Остальные приходилось сберечь в расчете, что мы обратно поедем опять через Баркуль и тогда израсходуем их или, если в этот город не попадем, спишем в убыток.


Теперь нам предстояло резко повернуть на восток и итти несколько дней еще вдоль подножия Тянь-шаня, а затем пересечь горный узел кряжа Мэчин-ула, который тянется на северо-запад, все более отдаляясь от Тянь-шаня. Мы выступили утром, не заходя в Баркуль.


Дорога была ровная, твердая, справа виден был Тянь-шань; покрытый свежим снегом его гребень резко выделялся над темными лесами северного склона. Слева тянулась равнина вплоть до гор Мэчин-ула, замыкавших горизонт. По дороге часто попадались обработанные поля, на которых кончали уборку второй жатвы, отдельные фанзы и селения, но последние большей частью представляли развалины после дунганского восстания. Дунгане не смогли взять Баркуль, но разорили окружающую страну.


Ночевали у развалин селения Хой-су на одноименной речушке, текущей из Тянь-шаня и кончающейся болотцами и солончаками, недалеко от дороги. Такая же местность продолжалась и на следующий день, но вскоре от нашей дороги отделилась большая главная в город Хами, которая пошла правее и ближе к Тянь-шаню и вела к перевалу через хребет. К востоку от перевала хребет немного возвышается, несет небольшие вечные снега и называется Карлык-таг. Мы продолжали итти вдоль подножия; фанзы, поля и селения попадались реже, а Мэчин-ула уже значительно приблизился. Ночлег был близ деревушки Почжан на небольшой речке.


От нее дорога начала постепенно подниматься на плоский перевал; с юга тянулись горы Джанджан, передовая гряда Карлык-тага, покрытые хвойным лесом, а с севера – скалистые безлесные горы совсем близкой цепи Мэчин-ула, и на перевале между теми и другими осталось только 5 верст промежутка. Но это не был перевал через какую-нибудь горную цепь; здесь только соединились «бэли» обоих хребтов. Бэлем монголы называют пологий длинный откос, точнее подножие, над которым поднимаются скалистые склоны каждого хребта пустыни Эщ, подножия часто гораздо шире хребта, достигают 5-10 и больше верст в поперечнике и в разрезе похожи на плоскую крышу, над которой резко поднимается ее зубчатый конек.


Бэль состоит из продуктов разрушения хребта, вынесенных из него временными потоками, и представляет ровную степь с плоскими руслами этих потоков.


На перевале сомкнулись бэли Мэчин-ула и передовой цепи Карлык-тага, а за перевалом они начали расходиться, и дорога пошла вниз по бесплодной степи к обширной впадине озера Тур-куль, где мы разбили палатку, Озеро соленое, без стока, по берегам даже садится соль, которую собирают монголы и таранчи Баркуля и Хами. Вдоль берегов – заросли чия, а там, где из-под откосов берега вытекают пресные ключи, образуются лужайки, густые чаши тальника. Мы остановились у ключей северного берега. На южном берегу за озером видны были юрты и пасшийся скот, а на восточном – фанзы селения таранчей.


По мелким горам хребта Мэчин-ула я передовой цепи Карлык-тага мы шли еще два дня через селение Тугурюк в селение Бай, где те и другие горы еще понизились и распались на группу холмов. Бай – последнее к востоку селение Баркульского округа на маленькой речушке, текущей с конца Карлык-тага. Дальше до самого Эдзии-гола совершенно безлюдная Гоби, бедная водой и растительностью. По ней кое-где разбросаны низкие гряды и группы холмов, а на продолжении Карлык-тага, т. е. Тянь-шаня, тянутся скалистые кряжи гор с запада на восток, но не сплошной цепью, а разорванной, с более или менее широкими промежутками. В них или вблизи них попадаются небольшие оазисы.


От селения Бай мы уже намерены были перейти к ночным переходам и потому провели в нем целые сутки.


Лобсын в этом селе расспросил людей о предстоящем длинном пути через Гоби, о названиях гор, колодцев, характере дороги. Но на первый переход мы наняли в поселке проводника, чтобы в темноте не сбиться, так как от нашего пути ответвлялись еще дороги к Алтаю на север и в Сачжеу на юг. Проводник ехал вместе с Лобсыном во главе каравана и по временам затягивал длинную заунывную песню, в которой он описывал все, что видно по сторонам, конечно, по памяти, так как в темноте решительно ничего нельзя было различить, кроме нескольких параллельных тропинок, вытоптанных караванами в почве степи и чуть выделявшихся при свете звезд на более темном фоне. Ночью проводник ориентируется по звездам, помня их расположение в небе в разное время года.


Ночь была тихая и довольно холодная. Мальчики спали спокойно, укачиваемые равномерным шагом верблюдов и приникнув к мягкому вьюку. Я тоже привык дремать, сидя в седле в хвосте каравана, просыпаясь при каждой остановке, когда ботало последнего верблюда замолкало. Так проходили часы в равномерном движении. Наконец, на востоке небо просветлело, и на его фоне стали ясно выделяться фигуры верблюдов. Утренний холод разогнал дремоту, я соскочил с седла и пошел пешком. Вскоре справа вдали вырисовалась низкая скалистая гряда гор; ровная степь с мелкими кустиками тянулась к их подножию, а слева она же расстилалась до горизонта. Звезды начали уже меркнуть. Мало-помалу становилось светлее, восток порозовел; на гряде справа уже выяснились темные ущелья, седловины, обрывы скал. Взошло солнце прямо впереди каравана среди полосчатых тонких облаков, золотистых и розовых с зубчатыми краями. Тропинки нашей дороги тянулись до горизонта прямо к солнцу и упирались в его красный диск словно в светлые ворота. Восходы и закаты в пустыне всегда чаровали меня своей красотой и сочетанием разных форм и красок облаков.


Становилось теплее по мере того как солнце поднималось выше. Проводник опять запел и, вслушиваясь в слова песни, я понял, что он просто фантазирует. По сторонам дороги, кроме почти ровной пустыни и скалистой гряды на юге, не было ничего того, что он описывал в своей песне. Так мы прошагали еще часа три, пока слева не появилась группа холмов, у подножия которых зеленая полоска выдавала наличие воды и корма. Проводник свернул к ней, и мы подошли к лужайке, на краю которой у склона холмов вытекал из трещины в камне большой ключ, заполняя впадину аршина два в диаметре и в две четверти глубины, и извивался затем еще несколько шагов среди травы. Большое старое дерево поднималось по соседству, и вокруг него почва была опалена, усеяна пометом верблюдов и, очевидно, служила местом стоянок караванов. Мы расположились тут же на отдых на весь день, раскинули палатку, развели огонь, сварили чай, хорошо позавтракали. Потом отпустили животных на пастбище под присмотром мальчиков, которые выспались за ночь, а сами легли спать до послеполудня. Мальчики сварили обед и разбудили нас. Проводник после обеда уехал назад; едучи рысью, он мог поздно вечером вернуться домой.


После обеда мальчики в свою очередь прикорнули, а мы сидели возле палатки, греясь на солнце теплого сентябрьского дня.


– Проводник рассказал, – сообщил Лобсын, – что на этой дороге небезопасно. В одном месте в горах живет шайка разбойников, которая грабит китайских купцов. Ее начальник, как тебе покажется, Фома, лама, беглый, конечно; Черным ламой его называют. Монголов он не обижает, а у китайцев отнимает часть товаров, которые ему понравятся, и все деньги, сколько есть. Людей не убивает, если они не сопротивляются. Китайцы теперь боятся ездить по этой дороге, делают большой крюк в обход его логовища, но он их иногда настигает и там. Ездят эти разбойники на хороших скакунах – одногорбых верблюдах, от которых и добрый конь не убежит.


– Разбойник лама – это интересно, – сказал я. – Но если он монголов не трогает, то нам бояться нечего. Мы ведь оба все равно, что монголы, а на китайских купцов совсем не похожи.


– Кто знает, Фома? Увидит добрый караван, много товара, хороших верблюдов – пожалуй, захочет поживиться.


– Ну, бог не выдаст, свинья не съест, как говорится. Ехать нам нужно, объезда мы не знаем. Авось поладим с ламой, откупимся деньгами, которые получили в Баркуле.


В сумерки мы пошли дальше. Лобсын вел караван уверенно; дорога шла на восток прямо, как стрела; справа все время тянулись с перерывами скалистые низкие гряды.


На ночлег остановились раньше, часов в восемь утра, у колодца, вырытого в сухом русле: корм был плохой, только для верблюдов, а лошадям пришлось дать хорошую порцию гороха, подмешав к нему мелкой сухой травы и стеблей чия, которые мальчики с трудом насобирали вокруг стоянки.


Предстоял первый большой безводный переход в 50 верст, который трудно было сделать без остановки для отдыха. Поэтому мы снялись в 4 часа, наполнив бочонки водой и напоив досыта животных. Шли до 11 часов, затем остановились в пустыне, уложили верблюдов, не развьючивая их, сварили чай на привезенном аргале, дали верблюдам и лошадям порцию гороха, а последним также по ведру воды, и немного поспали, не разбивая палатки, растянувшись на земле. Ночь была тихая и холодная. Я долго лежал с открытыми глазами, любуясь звездншм небом. Не слышно было никаких звуков, кроме тихого хруста гороха, который жевали животные, и изредка их фырканья. В этой пустыне, очевидно, не было ни волков; ни ночных птиц.


В 2 часа ночи поехали дальше. Несколько тропинок дороги хорошо выделялись даже ночью светлыми ленточками на черном фоне Гоби, которую мы увидели в ее мрачном величии, когда рассвело. Это была равнина, усыпанная густо мелким черным щебнем; она расстилалась впереди и позади нас до горизонта. На юге она была ограничена вдали плоскими черными же холмами, а на севере уходила как будто до самого Алтая, который чуть виднелся на горизонте, выделяясь на темном еще фоне неба полоской снега на гребне. Нигде не видно было ни малейшего кустика. Это была такая же черная пустыня, как та, которую мы пересекли на пути от Алтая в Баркуль, но еще более обширная, так как там мы видели все время позади себя высоты Алтая, а впереди – снеговой гребень Тянь-шаня.


Взошло солнце, но пустыня впереди не осветилась синими огоньками, так как мы шли против солнца, и она казалась еще мрачнее. Только оглянувшись назад, можно было видеть, как сверкали солнечные лучи, отраженные гладкими зеркальцами черного щебня. Наконец, часов в семь утра, впереди показались пригорки, появились небольшие сухие русла и по их бортам отдельные кустики. К восьми часам дорога втянулась в плоские холмы и вышла в небольшую долину с лужайкой и кустами вокруг маленького источника. Трудный переход был окончен.


На этой стоянке мы несколько раз видели прилет больдуруков на водопой. Эта птичка, называемая также пустынник, живет в пустынях Азии большими стаями в десятки и сотни штук. Она величиной с голубя, оперение буро-желтое с черными крапинами, брюшко белое. Особенно замечательны ноги, которые кончаются тремя короткими пальцами с мелкой чешуей и короткими когтями, похожими на копытца. Стая летит очень быстро, подобно урагану, резко приземляется, и птицы бегают, собирая семена пустынных растений, которыми кормятся. За день несколько стай прилетали, быстро пили воду из ручейка и разбегались по холмам и лужайке. На желтом с черным щебнем фоне пустыни их трудно заметить, если они прижмутся к земле. Все-таки мне удалось застрелить несколько штук, пока стая приземлялась. Это дало нам вкусный обед.


На следующем переходе дорога за холмами повернула на иго-восток и пересекла продолжение Тянь-шаня по широкому промежутку между двумя грядами.


Около полуночи мы встретились с шайкой Черного ламы. Она внезапно вынырнула из темноты и состояла из 5 человек на сухопарых верблюдах. Они окружили Лобсына и повернули весь караван вверх по долине, взяв у Лобсына, несмотря на его слова, что караван монгольский, поводок первого верблюда. Двое подъехали ко мне и конвоировали справа и слева. Я завел с ними беседу, рассказал, кто мы, куда едем, какой товар везем. Один ответил: «Темно, не видно ни вас, ни товара. Поедем в наш стан, там лама, наш начальник, посмотрит вас».


Мы ехали с полчаса вверх по долине. Горы по склонам ее становились выше, долина суживалась и превратилась в ущелье, по дну которого струилась вода небольшого ручья. Потом мы въехали в довольно широкую котловину среди гор, повернули на запад (судя по звездам) и вскоре оказались у какой-то стены и через узкие ворота, едва пропустившие завьюченных верблюдов, попали в небольшой двор. Мне и Лобсыну предложили спешиться, верблюдов и лошадей увели в глубину двора, а нас повели внутрь здания.


Мы попали в комнату, тускло освещенную сальной свечой, стоявшей на низеньком столе, поставленном на широком кане, покрытом прекрасным хотанским ковром. Заднюю часть кана занимала постель Черного ламы, который уже проснулся и сидел возле столика. Высокий лоб, мало выдающиеся скулы, почти прямой разрез глаз и прямой нос с горбинкой выдавали, что это не монгол, а тюрк или таягут. Это подтверждала и довольно большая и густая черная борода, окаймлявшая смуглое лицо.


Войдя в фанзу, мы молча поклонились; мальчики, испуганные ночным нападением, держались за нами, выглядывая сбоку. Лама кивнул головой и сказал:


– Садитесь, почтенные купцы!


Впереди кана на двух глыбах камня лежала кривая доска, на которую мы с Лобсыном уселись; мальчики стояли за нами.


– Кто вы такие, откуда и куда едете, какой товар везете? – спросил лама.


Я сказал, что мы русские купцы из Чугучака, едем на Эдзин-гол, везем мануфактуру для обмена на сырье.


– Какие вы русские! Вы – монголы по лицу, по одежде! Почему вы выдаете себя за русских? Думаете, что Черный лама русских не обидит?


Я расстегнул свой теплый халат и достал наши паспорта, выданные консулом и написанные по-китайски и по-монгольски с печатями чугучакского амбаня.


Лама внимательно просмотрел их и сказал:


– Вижу, вы русские купцы. А зачем вы едете на Эдзин-гол? Там монголы бедные, а товаром снабжают их китайцы из Сачжеу. Вы там мало что продадите! Вы бывали уже там когда-нибудь?


– Нет, мы едем в первый раз. Мы уже десять лет ездим с товарами по монгольским монастырям и кочевьям, захотели посмотреть и Эдзин-гол.


– Оттуда можно попасть и в Куку-хото и в Дын-юань в Алашани, если не расторгуетесь у монголов. Только туда далеко и дорога трудная.


Отворилась дверь, и два человека втащили в фанзу один тюк с нашим товаром, быстро вспороли холст, в котором мануфактура была зашита, и подали ламе несколько штук ситцев, дабы, далембы.


– Есть ли у вас красное и желтое сукно для одежды лам, хорошая бумазея и китайские шелковые ткани? – спросил лама.


– Сукно такое и бумазею имеем, но шелковых тканей не возим, ими снабжают монголов китайские купцы, – сказал я.


– Несколько штук сукна и бумазеи я у вас возьму, достаньте их.


– Они в другом вьюке, который назначен для монастырей, а в этом их нет. Ночью трудно будет найти тот тюк.


– Ну, так вы, русские купцы, переночуйте у меня. Фанза у меня есть, кан чистый. Утром достанете, что нужно.


– Отведите гостей в другую фанзу и дайте им чаю, – приказал лама своим помощникам. – Вы не опасайтесь ничего, русские купцы! Черный лама не разбойник, – прибавил он. – Можете спать спокойно. Только у нас нет корма для лошадей. До утра они постоят, вы бы все равно до рассвета ехали, не так ли? Идите!


Мы поклонились и вышли вместе с обоими помощниками. Они провели нас по двору, открыли дверь и впустили в небольшую фанзу. Один из них начал высекать огонь, раздул фитиль и зажег огарок сальной китайской свечи, которую вынул из кармана. Фанза была чистая, кан также был покрыт ковром.


– Нам надо бы достать наши вещи с вьюка, – сказал я провожатому.


– Пойдем, достанем все, что вам нужно.


При свете свечи мы увидели, что один из разбойников типичный монгол, а другой – тангут или тибетец.


– Фома, останься здесь с мальчиками, а я пойду с ними за вещами, – заявил Лобсын.


Он ушел с тангутом, а я остался с монголом и спросил:


– Нам говорили, что вы монголов не обижаете, правда ли это?


– Наш начальник монголов не трогает, а китайским купцам спуску не дает. Он мстит им за старые обиды. А вот русских купцов мы в первый раз видим.


Я рассказал ему, кто мы, зачем и куда едем. Спросил, давно ли они живут в этой пустыне.


– Четвертый год живем здесь.


– Китайские начальники в Хами и Баркуле, конечно, знают о вас. Они не посылали ли отряд солдат, чтобы поймать вас?


– Найти нас трудно. Мы останавливаем караваны ночью в разных местах дороги, сразу берем, что нужно – верблюда с вьюком, деньги и исчезаем в темноте. А проводники у китайцев – монголы, и они не станут рассказывать, где нас искать. Место пустынное, людей на двести ли близко никого нет.


– А почему вы нас привели в свой дом? Мы вот узнали теперь дорогу к вам.


– Черный лама знал, что вы пойдете по этой дороге и велел вас привести к себе в гости. А гости никому не выдадут тот дом, в котором их хорошо принимали. Это – старый закон гостеприимства.


– Откуда лама знал о нас?


– У него в Хами и Баркуле и во всех селениях и кочевьях друзья есть и о ходе торговых караванов мы вперед знаем.


Вернулся Лобсын с нашими вещами, а монгол ушел, заявив: «Сейчас принесу вам ужин».


Мы разложили вещи на кане. Мальчики сейчас же улеглись спать. Сначала они были очень встревожены ночным приключением и испуганно смотрели на чужих людей, которые остановили караван и про которых они слышали, что это – разбойники. Теперь, видя, что никто нас не обижает, они успокоились.


– Наши верблюды развьючены и уложены во дворе, лошади стоят под навесом, товар тоже сложен под навесом, – сказал Лобсын. – Эти люди, которых называют разбойниками, помогли мне найти вещи среди тюков и говорят, что мы – гости Черного ламы, а не пленники.


– И мне это сказал один, который остался со мной, – подтвердил я. – Нам бояться нечего, а Черный лама, наверно, даже заплатит за товар, который выберет.


Отворилась дверь, и монгол принес блюдо с горячим пилавом, а тангут – большой чайник с чаем, заправленным по-монгольски молоком и солью.


– Кушайте на здоровье, – сказал он, уходя. – Ложитесь спать, пока горит свеча. У нас другой нет, запас кончился.


Мы плотно поужинали и даже мальчиков разбудили ради пилава и чая с молоком.


– Даже молоко есть у них, – удивлялся Лобсын. – Неужели они корову держат здесь в пустыне и сами доят ее?


– Может быть, и женщины живут с ними и ведут хозяйство? – предположил я.


Остаток ночи мы спокойно проспали и, вероятно, спали бы долго, потому что в фанзе не было окна. Но нас разбудил вошедший монгол.


– Солнце уже поднялось, – сказал он. – Лама ждет вас у себя. У нас на дворе есть вода, кому нужно помыться.


Уходя, он оставил дверь открытой. Мы быстро вылезли из-под халатов и вышли во двор.


Он был окружен со всех сторон стеной, аршин десять вышины, словно крепость. Одну сторону внутри занимали четыре фанзы, судя по числу дверей; вдоль другой шел навес, под которым лежали наши тюки, но верблюдов и лошадей не было видно. У третьей стены стояла отдельная фанза, очевидно, кухня, судя по дыму, поднимавшемуся из трубы. Возле нее протекал ручеек чистой воды, выходившей из ямки в углу двора. Это показывало, что в случае осады крепости кем-либо население было обеспечено водой. В четвертой стене находились, небольшие ворота с прочными створами, которые были открыты. Вдоль стены в нескольких кучах были сложены стволы саксаула, снопы чия, полыни и колючки – запасы топлива и корма для верблюдов.


– Хорошие хозяева здесь, – заметил Лобсын. – Все у них запасено в крепости, даже вода есть.


– А это что? – сказал я, указывая на кучу черного камня возле кухни. – Неужели земляной уголь?


Мы помылись у ручья и пошли к дверям одной из фанз, возле которой стоял монгол, очевидно, ожидавший нас.


– Ваши лошади и верблюды пасутся тут за сменой,– сказал .он. – Только корм для лошадей у нас плохой, они не наедятся.


– У нас с собой есть горох, мы их подкормим, – пояснил я.


Мы вошли в фанзу ламы; она имела окно, заклеенное китайской бумагой, так что было светло. Лама сидел на кане возле столика, на котором дымилось блюдо, с пилавом, стоял большой медный кувшин, очевидно, с, чаем, и несколько чашек.


Войдя, мы поклонились и остановились у дверей.


– Доброе утро! – сказал лама. – Садитесь на скамью поближе ко мне, нужно позавтракать. Вы спали хорошо, надеюсь?


Я поблагодарил за ужин и за уход за нашими животными. Во время еды лама расспрашивал нас о Чугучаке, о наших торговых путешествиях, о России и русских обычаях и порядках. Я рассказал ему о раскопках в Турфане с немцами и о неудаче раскопок на реке Дям, о вещах, которые можно добыть в развалинах старых городов. Это его заинтересовало и он сказал:


– Возле Эдзин-гола в пустыне также есть развалины большого города, только до них трудно добраться, кругом сыпучие пески; воды возле города нет. Просите монгольского вана, чтобы он дал вам проводника, иначе вы города не найдете. Если вы побываете в нем, будете копать и найдете тибетские или китайские книги, привезите мне несколько, я люблю читать старые сочинения. В Баркуле и Хами книг достать почти нельзя.


После завтрака мы разыскали среди наших товаров тюк с красным и желтым сукном и бумазеей и притащили его в фанзу, развязали и показали ламе. Он остался доволен товаром, отобрал несколько штук и сказал:


– Тут в пустыне не так далеко есть небольшой монастырь. Гэгена в нем нет, богомольцев приходит мало, ламы совсем обнищали, ходят в лохмотьях. Я хочу послать им эти материи, чтобы они к зиме оделись потеплее.


Потом он спросил цену, быстро подсчитал итог на китайских маленьких счетах и сказал: – Если я заплачу вам сразу все серебром, вы сделаете уступку, как полагается при наличном расчете?


Лама, очевидно, хорошо знал условия торговли русских купцов с монголами. При отдаче товара в кредит до будущего посещения через год цена, конечно, другая, чем при уплате сразу. Я сказал, что при наличном расчете уступаю 30% монголам и 20% китайцам.


– Почему ты уступаешь китайцам меньше?


– Потому что они покупают для перепродажи, а монголы для себя. А тебе, так как ты покупаешь ткани для подарка бедным ламам, я уступлю еще 20% и отдам по той цене, по которой покупаю его сам в России.


– Что же, я принимаю эту уступку и передам ламам, что ты пожертвовал им часть материала для одежды, – сказал Черный лама с улыбкой. – Но лучше будет, если ты возьмешь с меня, сколько следует, а прибавишь товара на эти 20%.


Я удивился деликатности этого человека. Мы были в его полной власти, он мог взять все, что ему понравится, и ничего не заплатить. Поэтому я, конечно, согласился и отобрал еще несколько штук того сорта, который указал лама.


Подсчитав все, что следовало, лама достал из ящика, стоявшего на кане, мешок со слитками серебра и китайские весы и аккуратно отвесил мне стоимость купленного.


– Вам нечего торопиться с отъездом, – заявил он. – Проведете день у меня, а под вечер поедете, я дам вам проводника до хорошей воды и корма в 20 ли отсюда, в месте, которое мы одни знаем. Там вам нужно будет переночевать и пробыть завтра до послеполудня, потому что дальше опять большой переход через Гоби и нужно подкормить животных.


– А можно ли посмотреть окрестности вашей крепости, чтобы найти ее на обратном пути? – спросил я.


– Конечно, можно, если вы ручаетесь за вашего монгола, что он не сообщит никому о нашем доме.


– Это – мой компаньон по торговле, – сказал я. – Я знаю его с детства, он убежал из монастыря и был нищим, я его приютил и приучил к работе; он – прекрасный проводник. Вот мы шли по этой дороге, по которой он раньше не ходил, а он ведет нас уверенно, только в Баркуле и Бае расспросил насчет воды и корма и характера местности.


Лобсын во время моего расчета с ламой вышел, почему я мог говорить о нем свободно. Лама заинтересовался его биографией.


– Я расспрошу его о монастыре, в котором он учился, – сказал он. – А теперь пойдем, посмотрим наши горы.


Мы вышли из фанзы. Лобсын разговаривал на дворе с двумя из людей Черного ламы. Мальчиков он уже после завтрака послал присматривать за животными на пастбище, а теперь присоединился к нам. Выйдя из ворот, мы очутились в неширокой, но довольно длинной долине между голыми скалистыми грядами. По дну долины росли кустики полыни, колючки, кое-где пучки чия, так что верблюды находили себе пищу, и только лошади с унылым видом переходили от пучка к пучку и обрывали более тонкие верхушки уже совершенно пожелтевшего чия, стебли которого очень жестки, как твердая солома. На самой высокой вершине южной гряды, недалеко от крепости, я заметил черную кучу и спросил ламу, что это за обо.


– Это – наш караул, – сказал он. – С этой вершины далеко видно в обе стороны и можно заметить издалека караван. Китайские купцы стали теперь проходить эту местность днем во избежание наших нападений ночью. Поэтому их надо высмотреть своевременно.


Пройдя немного дальше вверх по долине, я заметил на склоне отверстие, похожее на устье штольни, и спросил о нем.


– В этих горах есть земляной уголь, – сказал лама, – и мы добываем его понемногу для отопления наших фанз. Аргала у нас мало, саксаул, который ты видел во дворе, приходится привозить издалека, и мы бережем его на всякий случай.


– Лошадей у вас, вероятно, нет? – спросил я. – В этой долине корму мало.


– Очень мало; у нас только одногорбые верблюды-бегуны. И чтобы сберечь для них корм в долине на зиму, мы летом, когда караваны почти не ходят, пасем их за горами на степи. У вас, конечно, есть зерно для лошадей?


– Конечно, есть, горох. Только его нужно распарить в горячей воде.


– Скажите моим людям, они сделают.


Погуляв по долине, мы вернулись к крепости, и я заметил,– что она была выстроена в таком месте, что ее трудно было бы обстрелять из пушек. Она занимала весь восточный конец долины, почти замыкая выход из ущелья в южной гряде. Из этого выхода завьюченный верблюд еле-еле проходил к воротам крепости, расположенным немного левее, а за воротами скалы подступали так близко к стене, что оставался только проход для человека или верблюда без вьюка, который вел в остальную часть долины. Таким образом, даже легкую пушку нельзя было бы протащить через этот проход в долину, чтобы обстрелять крепость с этой западной стороны издалека. Ворота были совершенно защищены от обстрела, а крутые склоны и зубчатые гребни обеих гряд, окаймлявших долину, делали очень трудным, если не невозможным, втаскивание пушек даже на седловины, чтобы обстрелять крепость сверху. Следовательно, оставалось только обстреливать крепость навесным огнем издалека, с окружающих равнин, не видя ее, что было весьма сомнительно по состоянию китайского войска в это время. От обстрела из ружей с вершин обеих гряд крепость, конечно, не была гарантирована, но пули гладкоствольных ружей не могли бы пробить даже глинобитные стены фанз, не говоря уже о толстых стенах самой крепости, на гребне которых были бойницы для стрелков.


Около полудня нас пригласили на обед к ламе. Подали опять блюдо пилава и чай с молоком и солью. Во время прогулки по долине я заметил нескольких пасущихся баранов и коз, вместе с верблюдами, и теперь спросил хозяина, как он достает мясо и молоко.


– Иногда отнимаем у китайцев, когда они гонят с Эдзин-гола в Баркуль и Хами гурты баранов и коз, иногда доставляет нам баранов один хороший монгол, – сказал лама. – Но молоко это – верблюжье, у нас есть хорошая верблюдица.


К чаю мы захватили с собой своих сухарей и китайских печений, так как заметили, что у хозяев имеется только дзамба.


– У нас бывает иногда даже свежий хлеб, – заметил лама по поводу нашего угощения, но сейчас запас муки кончился. – Нет ли у вас лишней, я вижу, вы люди запасливые?


Я сказал, что мы везем муку для баурсаков и лапши и что фунтов 15 я смогу уступить в расчете, что у монголов на Эдзин-голе мука найдется.


– Это будет очень приятно! – ответил лама.


За чаем я спросил, чем обусловлена его ненависть к китайцам.


– Пять лет назад я дал обет мстить китайским купцам и чиновникам за своего отца, сестер и брата и отнимать у них деньги, чтобы выкупить сестер и брата из неволи. Тебе я могу рассказать, как это случилось. Семья моя родом из Нань-шаня; там в горах живут рядом монголы хараёгуры и тангуты шираёгуры, и отец у меня тангут, а мать монголка. Семья наша была бедная, и отец охранял табун коней китайского амбаня города Гань-чжоу, которые паслись возле нашего улуса. Меня, старшего сына, отец отдал в большой монастырь Чертынтон на реке Тэтунг, и я стал ламой. Вместе с монгольскими богомольцами я поехал в Лхасу и пробыл там в обучении в монастыре далай-ламы два года. Вернувшись оттуда, я посетил свою семью, но не застал никого. Оказалось, что амбань получил место начальника в Улясутае и взял туда моего отца вместе с семьей и табуном для той же службы. Полгода спустя меня послали в один из монастырей Хангая, так как я хотел жить ближе к своей семье. Я побывал в Улясутае у амбаня и от его чиновников узнал ужасную историю. В первую же зиму после переселения отца случилась страшная гололедица в той местности, где он пас табун амбаня. Ты, конечно, знаешь, что в Монголии гололедица зимой – ужасное несчастье. Скот пасется и зимой на подножном корму, потому что сена монголы не имеют. Когда трава покрыта толстым слоем льда, скот не может добывать себе пищу и гибнет в большом количестве от голода. Слой льда в этот раз был такой толстый, что даже кони не могли разбивать его своими копытами. Мороз держался, кони худели, начали падать. Отец пришел в отчаяние и погнал табун в Улясутай, где у амбаня был запас сена. Но было далеко, и по пути пало еще много лошадей. В Улясутай отец пригнал только треть табуна. Амбань рассвирепел, и хотя отец был невиновен в несчастии, его посадили в тюрьму, в грязную яму, где он вскоре умер, а двух сестер и брата, красивого мальчика, амбань отправил в Пекин и продал богдыхану, сестер в гарем, а мальчика в рабство, чтобы покрыть убытки, причиненные отцом. Когда я узнал это, я дал обет: взять у китайских купцов силой деньги, чтобы выкупить пленников у богдыхана. В монастырь, куда я был послан, я не вернулся, а мало-помалу составил отряд из монголов и тангутов, также так или иначе обиженных китайскими властями, и построил с ними эту крепость близ караванной дороги. Вот с тех пор, четвертый год мы и живем здесь в пустыне. Но через год или два у меня, может быть, будет довольно денег, чтобы ехать в Пекин и снабдить своих помощников небольшими деньгами для обзаведения юртой, скотом и семьей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю