Текст книги "Вера Чистякова"

Автор книги: Вл. Гуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

КАРЛ ШВАНКЕ В ЛОВУШКЕ

Сидя в машине, она снова необыкновенно ясно увидела перед собой заснеженный поселок и Приходько у крыльца школьного здания. И опять она с Приходько в лодке тихо плывет по медленной сибирской реке… Она хотела подготовиться к завтрашнему разговору с Шванке, собрать свои мысли, но эти картины всё стояли перед нею, и она не могла сосредоточиться.

Возвращаясь к себе, в группу «97-ф», Наталья Даниловна встретила Плечке, прогуливавшегося по саду в громадной медвежьей шубе. Плечке даже внешним видом любил подчеркивать особый характер своей работы. Медвежья шуба, вероятно, была напоминанием о том, что доктор глубоко проник в специфику этой страны.

Плечке был не один. С ним вместе ходил по саду высокий штатский. Наталья Даниловна тотчас узнала его по фотографии, которой уже завладела. Спутником Плечке был руководитель диверсионной группы, направлявшейся в Москву. Здесь его называли «капитан», настоящая же фамилия никому не была известна.

Вечером Плечке вызвал Наталью Даниловну, чтобы переводить разговор с Остриковым, но деловая беседа, как бывало часто, не состоялась.

Майор казачьих войск Остриков давно стал бывать у Плечке. Наталья Даниловна знала, что он был взят в плен с остатками своего эскадрона под Вязьмой, дал согласие служить у гитлеровцев, оказал им ценные услуги, ходил со своими людьми на операции против партизан.

Остриков пользовался здесь известным доверием. Предполагалось передать ему формирование частей из русских военнопленных для борьбы с партизанами.

Бывший майор держался уверенно. В его поведении не было ни следа приниженности, обычной у предателей, вращавшихся в кругу фашистских офицеров. И почему-то эта манера Острикова импонировала Плечке. Своеобразная дружба связывала этих людей. Хауптманн подшучивал над тем, что Острикову совершенно не дается немецкий язык. Он усвоил лишь десятка два слов, которые произносил с ужасающим акцентом.

Трое мужчин сидели у письменного стола в свете зеленой настольной лампы. На круглом столике стояли бутылки. Плечке и Остриков, видимо, изрядно выпили. Невысокий, скуластый, с длинным хрящеватым носом, Остриков бросил на Наталью Даниловну наглый взгляд. Третьим был штандартенфюрер Оке.

«Палач, предатель и теоретик палачества и предательства», – подумала Наталья Даниловна, прислушиваясь к разговору.

Плечке жаловался на берлинских чиновников, часто упоминая имя фон Шлейница:

– Они не верят там моим материалам, не верят в опасность нового вооружения русских. В первой мировой войне тупицы – технические советники при штабах – тоже не поверили сведениям о конструировании английских танков, пока в сражении при Камбре эти машины не толкнули их в зад. Один из дураков-экспертов потом застрелился.

– Ну, фон Шлейниц не дурак – он не застрелится! С его-то деньгами! – вставил Оке.

– Они говорят, – продолжал Плечке, – что я «теоретик», что даю разведчикам не задания, а трактаты. Невежды! Когда пророк Моисей посылал двенадцать сородичей посмотреть обетованную страну, он не ограничился топографическим заданием, а приказал разведчикам посмотреть, как живут люди, много ли их, сильны ли и каковы их земли.

– Ну, так он же был не ариец, – опять коротко вставил Оке и налил в стакан водки, – а хитрый семит!

Остриков вдруг захохотал, подняв кверху нос. Кажется, он был уже пьян.

– Чему вы смеетесь? – неожиданно спросил Плечке, внимательно взглянув на Острикова.

Сколько бы хауптманн ни выпил, он не терял способности наблюдать за окружающим.

– Я понял, что вы упомянули Моисея, и в сочетании со словом «топография» это показалось мне смешным.

– До вас поздно доходят мои остроты! – буркнул Плечке.

– Если бы Моисей дожил до этих дней, вы бы упрятали его за проволоку, а потом… – Остриков щелкнул зажигалкой и поднес к огоньку лоскуток бумаги, затем аккуратно развеял пепел.

Этот жест мог бы показаться страшным по своему холодному цинизму. Мог бы показаться… Но внимание Натальи Даниловны было приковано к другому. На одно мгновение ей почудилось, что Остриков понимает по-немецки и скрывает это: он засмеялся после реплики Окса. Это и насторожило Плечке.

Наталью Даниловну отпустили; в переводе разговора не было нужды. Она постояла несколько минут на крыльце. Ночь была темная, тускло мерцал снег. Стояла глубокая тишина, словно вокруг не было ничего живого. Никогда не бывало таких безмолвных ночей в русской деревне. Не пели петухи, не мычали коровы. Даже в заселенной части, за тремя рядами колючей проволоки, ни проблеска света, ни звука.

Она услышала, как дверь сзади нее открылась. Прошел, тихо звякая шпорами, Остриков. Он не видел ее. Она двинулась за ним, сделала несколько шагов и остановилась. Негромкий разговор послышался ей неподалеку – там, где стояла грузовая машина и около нее часовой.

Кто-то проговорил негромко:

– Да тут неловко говорить, вон попка торчит на посту.

Голос показался Наташе знакомым.

– Ну ладно! – Этот второй был голос Острикова, неожиданно трезвый. – Дай закурю только…

Послышалось щелканье зажигалки. Она отказала. Остриков выругался. Кто-то чиркнул спичкой. Стали закуривать. Подошел немецкий солдат.

– Тебе прикурить? Дудки! Третьему не полагается!

Знакомый голос, знакомые слова! Кто это? Наталья Даниловна напряженно вслушивалась. Пищик? Может ли быть? Еще одно слово, и она узнает. Одно слово…

– Пойдем, Петр Иванович, – сказал Остриков.

«Петр Иванович»? Нет, Пищика звали Геной. Но голос, интонация…

Они отошли, и из темноты послышалось:

– «Трансваль, Трансваль, страна моя…»

Она с трудом удержалась, чтобы не побежать за ними. Утром Наталья Даниловна стала осторожно наводить справки, но никакого Петра Ивановича в комендантском пункте группы «97-ф» не оказалось.

Связи со своими все не было, и Наталья Даниловна решилась на смелый шаг. План ее был прост, но требовал большой напористости, самообладания.

Старший лейтенант Приходько когда-то был человеком Платонова. Со слов Шванке она поняла, что и в лагере он оказался стойким и мужественным, пройдя через пытки и нечеловеческие муки. Если добиться его освобождения, он сумеет перебраться через линию фронта, сумеет связать ее с Платоновым. Такому человеку можно многое доверить. Надо было заставить Шванке освободить Приходько.

И вот она сидит с Карлом в «Золотой коробке».

– Помните, Карл, тихие улицы Шарлотенбурга, озеро в парке, кафе «Орхидея»?

– Как же не помнить? Это же любимое кафе моей матери! И притом там впервые я встретил вас, фрау Натали. Вы, вероятно, тогда смеялись надо мной, а я робел в вашем присутствии, как школьник.

– А вы могли бы оказать мне большую услугу, Карл?

– Пусть фрау Натали только прикажет. Я не забыл услуги, оказанной моей матери старушкой Куун. Долг арийца – помнить добро.

– Эта услуга имеет прямое отношение к вашей службе…

– Все, что только не принесет вреда фюреру и Германии.

– У вас были случаи, когда пленных из местных жителей отпускали из лагеря на поруки?.. Ну, хотя бы женам.

– Да, было несколько случаев. Эти пленные хорошо себя вели.

– Вы должны отпустить одного человека.

– Кого, фрау Натали? И по какой причине?

– Имя я вам, конечно, назову, а о причине вы будете иметь только самое общее представление.

– Но…

– Его имя – Приходько.

В глазах Шванке отразился испуг.

– Это невозможно.

– Карл, вы в долгу у меня. Помните, как вы хотели броситься в Шпрее, задолжав крупную сумму, и как вас тогда поддержали? И никто не донес на вас, никто не сообщил вашему начальству, что пакеты, которые вы развозили на своем велосипеде, вскрывал кто-то еще, кроме адресата.

Она проговорила все это очень медленно и тихо, пристально глядя Карлу в лицо.

Он побледнел.

– Мой бог! Вы это знаете?! – вырвалось у него.

– Я работаю в немецкой разведке. Я должна и обязана все знать… Вы были тогда молоды, но теперь-то понимаете, чем пахнут такие дела? За это – топор!

Шванке уже не был ни предупредительным, ни бравым. Капли пота выступили на его крупном носу. Все его огромное тело, казалось, съежилось и поникло.

Наталья Даниловна холодно смотрела на него:

– Мы пожалели вас тогда. Мы поняли, что вы стали жертвой своего увлечения. А вы знаете, что сделали со стенографисткой из военного министерства, которая передала некоторые сведения польскому военному атташе? Это было незадолго до войны.

– Я не помню… – пролепетал Шванке.

– Напомню: ее казнили… Мы же сохранили сына вашей бедной матери и не помешали вам сделать карьеру. Не будем мешать и дальше.

– Но зачем вам нужен Приходько? Он же враг. Мы ничего не могли добиться от него.

– Деловой вопрос. Он нужен нам именно, как враг. У нас есть план…

– Не понимаю…

– Большего вы не должны понимать. Есть тайны, которых мы никому не открываем.

– Но я должен сообщить шефу.

– Вы никому не сообщите, Карл! Вы дадите возможность Приходько уйти из лагеря!

Карл молчал. Он был в ловушке и понимал это.

Нитка жемчуга открыла перед ней, чужестранкой, дверь в семью Келлера. Деньги, которыми был когда-то куплен Шванке, открывали перед Приходько ворота лагеря.

С КЕМ ЖЕ ВОЮЕТ ОСТРИКОВ?

Дорога шла по опушке мелколесья. Наталья Даниловна пустила коня шагом. Она знала, что найдет в этой недавно захваченной деревеньке, куда послал ее неутомимый шеф. Войска продвигались в глубь страны, оставляя за собой зону пустыни, уничтожая села и города, угоняя людей в неволю.

День был серый, бессолнечный. Низко склонились деревья над замерзшей рекой. Что-то темное мелькнуло среди покрытых снегом ветвей.

Как будто человеческая фигура стояла на суку, готовясь прыгнуть в ноздреватую пену сугроба. Конь захрапел, когда Наталья Даниловна подъехала ближе. Перед нею был повешенный.

Навстречу по проселочной дороге двигалась странная процессия. Дети, старики, старухи, молодые девушки, кое-как одетые, многие без шапок, медленно шли под конвоем солдат, подгонявших их штыками. Один из конвоиров нес прибитую к палке дощечку с надписью на немецком языке: «Разминировано». Позади всех, почесываясь, брел низкорослый ефрейтор.

Наталья Даниловна окликнула его, но ефрейтор уже сам бежал к ней, лицо его оживилось.

– Добрый день, уважаемая фрау.

– Какие новости, Лимкемпер?

– Мы сожгли деревню. Глядите! – Он указал на пожарище вдали.

– А это кто?

– Отряд деминеров. – Лимкемпер охотно пояснил: – Это местные жители. Мы гоним их на мины. Когда мины взорвутся, мы поставим эту дощечку. И будем собирать новый отряд. Вот и всё. Что вы так смотрите на меня, фрау Келлер? Счастливый путь! Хайль!

Она обессилела. Ей трудно было держать поводья. Мимо нее провели обреченных, и ничего нельзя было сделать для них. Бывает ли в жизни что-нибудь страшнее?

Она нашла коменданта участка, объяснила ему цель приезда. Есть данные, что уцелел дом районной милиции, там должны быть ценные документы. Комендант дал Наталье Даниловне провожатого.

Просторная изба-пятистенка чудом уцелела. Кругом догорали развалины, доносился шум близкой стрельбы.

На деревянной перегородке висел кусок картона с печатной надписью: «ЗАГС». От будничного слова повеяло воспоминаниями о другом времени, таком далеком… О другом мире.

Она открывала один за другим ящики столов. Среди бумаг валялись чистые бланки. Она стала их разбирать.

Легкие шаги послышались за ее спиной. В дверях стояла очень молодая девушка. Светлые косы выбились из-под платка. Девушка улыбалась. Давно уже Наталья Даниловна не видела такой хорошей улыбки.

– Кто вы? – спросила Наталья Даниловна по-немецки.

– Я местная учительница. Любой меня зовут.

Она говорила по-немецки правильно, но с трудом подбирала слова.

– Как вы попали сюда? Кто пропустил вас? – с оттенком строгости спросила Наталья Даниловна по-русски.

– Школу сожгли, вот я пока здесь устроилась.

– Но как же вас тут оставили?

– А меня здесь все знают. Я немцам стираю, убираю у них. Комендант обещал меня взять переводчицей.

– Вы, что же, и во время боев здесь были, Люба?

– Я у тетки была, тут, недалеко. И сейчас вернулась.

Она продолжала улыбаться все той же удивительной ясной улыбкой.

– Ну, идите отсюда, не мешайте мне работать!

Наталья Даниловна отобрала несколько бланков, которые не могли пригодиться Плечке, уничтожила остальные.

На обратном пути, на опушке леса, она увидела три трупа, лежащих на снегу. Она подъехала ближе. К ее изумлению, это оказались Лимкемпер и два солдата – конвоиры «деминеров». Кто убил их?

В лесу она обогнала четырех всадников. Бросив поводья, опустив к ноге правую руку с плетью, они углублялись в лес, стройно и красиво напевая вполголоса:

 
Эх, мой милай – д-мой хороший,
Не боится д-верблюдей – ииих!
Носит камушек тяжелой.
Девяносто д-семь пудей…
 

Впереди ехал Остриков. Автомат висел у него на шее. И, когда он, перегнувшись в седле, развязно протянул Наталье Даниловне руку, ее рука коснулась дула еще не остывшего автомата.

В кого же стрелял Остриков? С кем же воюет Остриков?

«…К ВАМ ПОСЛАЛ СТАРЫЙ ХОЗЯИН»

Домик на глухой окраине был пуст. Сквозь щели закрытых ставен просачивался последний свет уходящего дня.

Наталья Даниловна и Приходько были одни. Приходько немного поправился после освобождения из лагеря. С обритой головой он походил на мальчика. Они снова пересмотрели документы, принесенные накануне. И Приходько повторил все, что ему следовало передать на словах.

У него был немецкий временный паспорт с отметкой о регистрации, пропуск немецкой комендатуры железнодорожному рабочему для отлучки на пять дней к жене, проживающей в прифронтовом пункте. Он пересчитал деньги – немецкие оккупационные марки.

И вот что должен был передать своим старший лейтенант Приходько в случае удачного перехода линии фронта.

Не позднее чем через неделю германская разведка перебросит на советскую территорию диверсионную группу из трех человек. Группа имеет явки в Москве. Руководитель, русский по национальности и уроженец Москвы, – эмигрант. Тут следовали данные по паспорту всех трех диверсантов. Фотокарточки их были вшиты в одежду Приходько. Место перехода линии фронта точно не установлено. Эти трое будут говорить, что представляют собой одну семью: отца и двух сыновей. Один из них проживал временно у отца – агронома совхоза в прифронтовой полосе; другой, советский работник из Москвы, приехал за ними, когда началось наступление немцев. Вывезти он их не успел и сам застрял: дороги были отрезаны.

Группа несет взрывчатку и недавно изобретенные портативные мины, спрятанные в ручном багаже. Группа формировалась в Берлине и получила особое задание. «О них мы скоро услышим», – заметил Плечке в разговоре с Натальей Даниловной.

Второе донесение, которое отправлялось с Приходько, также было весьма важным.

Разработан план операции по окружению и разгрому соединений Красной Армии и партизан в лесных массивах области. После этой операции должен быть нанесен удар во фланг одной из советских армий. Вызвано несколько дивизий, состоящих главным образом из северян. Считалось, что эти солдаты привыкли к лесам. Для прочесывания лесов немцы формируют специальные части из военнопленных.

Надо было передать также сведения о расположении складов боеприпасов, вооружения и инженерно-технических материалов фронтового значения. Склады хорошо замаскированы натянутыми над ними зелеными сетками.

– Расскажите, Приходько, обо мне, – говорила Наталья Даниловна. – Передайте, что нужна постоянная связь…

Приходько ушел. И казалось, что остановилась жизнь. Остановилась до того момента, когда Приходько подаст знак… Подаст ли? Дойдет ли?

Несколько раз Наталья Даниловна заходила в домик на глухой окраине. Здесь жила молодая женщина Даша, вдова железнодорожника, погибшего во время крушения поезда за несколько лет до войны.

Две недели назад Даша сходила к коменданту лагеря и заявила, что Приходько был ее вторым мужем.

В эту страшную пору многие русские женщины воскрешали традиции революционных «невест» – тех девушек, которые приходили в царские тюрьмы повидаться с незнакомыми, но близкими им по стремлениям людьми, передать им весть от товарищей.

Даша Хохлова ходила к ограде лагеря военнопленных, незаметно передавала лепешки и вареные картофелины. Она охотно взяла к себе в дом нежданного «мужа». Даша ни о чем не спросила его и молча проводила до ворот, когда он отправился в опасный путь.

Вскоре Наталье Даниловне пришлось отказаться от посещений Даши. Начались облавы и аресты. Это случилось после того, как был убит комендант лагеря Карл Шванке. Его нашли недалеко от ворот лагеря с кинжалом в груди.

Группа «97-ф» со всеми людьми и имуществом отправилась за фронтом, который передвигался на восток. Потом движение остановилось. Пришел приказ о передислокации, и группа Плечке оказалась на старом месте.

В последнее время хауптманн заметно нервничал. О его неудачах, о громоздком аппарате все чаще неодобрительно отзывалось начальство. Плечке часто пил в обществе Острикова. Майор все еще ничего не делал, писал планы каких-то операций и охотно слушал поучения и остроты доктора, переводимые Натальей Даниловной.

Однажды по дороге в город Наталья Даниловна встретила Острикова. Он выпрыгнул из кабины полуторки, крикнув:

– Петр Иванович, приезжай за мной через час! – и пешком отправился дальше, не заметив Наталью Даниловну, идущую по обочине.

Она торопливо подошла ближе, и давно знакомое ощущение охватило ее. Ей показалось, что она в далеком «Таежном» и собирается в путь на стареньком газогенераторном грузовике…

– «Трансваль, Трансваль страна моя…» – неслось из кабины.

За рулем полуторки сидел, позевывая и закрывая рот меховой рукавицей, он, Пищик! Машина тронулась…

Наталья Даниловна вскочила на подножку и на ходу влезла в кабину. Пищик, не бросая баранки, покосился на нее.

Лицо его расплылось прежней, широкой улыбкой.

– Непроходящие тени минувшего!.. Не располагали, Наталья Даниловна, со мной встретиться? А я как раз собирался вас проведать…

Она молчала, потрясенная, ничего не понимающая.

– Ближе к делу. Мне велено вам передать: то, что вам требуется, уже здесь. А подробности – завтра. Слезайте с машины – вам со мной нельзя!

– Кто же послал вас?

– К вам послал старый хозяин – Анатолий Николаевич.

– Он… здоров?

– Был ранен два раза. Велел кланяться.

– Расскажите…

– Не могу, не могу! Завтра. Кюсс ханд.[15]15
  Целую руку (нем.).


[Закрыть]

Он помахал рукой в рукавице и уехал.

ЛЮБА

Но прошло несколько дней, прежде чем им удалось встретиться. Они ехали вдвоем снежной дорогой, и казалось, что вот-вот знакомые строения «Таежного» возникнут впереди.

– Был Генка Пищик, а стал Петр Иванович, шофер немецкого штаба. И как в романсе поется: «К прошлому возврата больше нет»… Впрочем, есть возврат. Будет!

Наталья Даниловна уже знала, что с начала войны Пищик был на фронте, получил звание сержанта, служил в разведке у Платонова и был послан им в немецкий тыл для выполнения особых заданий.

Он устроился шофером. Много раз ходил к партизанам, через которых держит связь с Платоновым.

– В последнюю ходку мою, – рассказывал Пищик, – прилетал в леса на «уточке» сам Анатолий Николаевич… Худой стал с лица.

– Про меня не говорил?

– Ну конечно! Посидели в землянке, поговорили…

– А про меня-то что говорил?

– Об вас разговор был короткий. «Ты, говорит, ее личность хорошо знаешь, потому тебе и поручаю. Имею, говорит, от нее интересную весточку. Разыщи, говорит, и кланяйся. Молодец, скажи!»

– Так и сказал?

– Век счастья не видать, если вру! «Скажи ей: то, что вам нужно, то, о чем просили, уже здесь. А еще, говорит, познакомь Наталью Даниловну с молодой барышней, которую ты знаешь».

– Кто же эта барышня?

– Здешняя. Приходила отсюда к партизанам в лес. Неделю там жила. Я ее обратно сюда проводил. По-немецки здорово говорит, не хуже меня…

Наталья Даниловна заметила, что они едут к той самой деревне, где она была однажды. Вот и опушка, на которой она нашла убитого Лимкемпера. Пищик остановил машину.

– Мне в деревне появляться нельзя, я покажу вам отсюда. – И он указал ей тот самый уцелевший дом, где она отбирала бланки. – Там вас ждет эта особочка.

Он сообщил ей пароль для встречи с «барышней».

– Прощайте, Наталья Даниловна!

– Прощайте, Петр Иванович!

«А как же Остриков! – вспомнила она вдруг. – Кто он?»

Но Пищик уже сделал лихой разворот. И она издали услышала его тенорок:

– «Трансваль, Трансваль…»

Наталья Даниловна заглянула в окно избы. В ней было прибрано и даже бумажный абажур надет на стержень керосиновой лампочки. Четыре солдата играли в карты за столом. Им прислуживала уже знакомая Наталье Даниловне учительница, подавая что-то в кружках, сделанных из консервных банок.

Наталья Даниловна легонько стукнула в окно. Солдаты не обратили на стук ни малейшего внимания, но девушка, накинув платок, быстро спустилась с крыльца. Они пошли через пустой задний двор.

– Я так обрадовалась, когда узнала из радиограммы, что вы со мной свяжетесь. Вы мне почему-то понравились тогда… в первый раз. Я почувствовала в вас что-то свое, хотя ничего не могла знать… – простодушно сказала Люба.

Они перелезли через плетень, потом, долго прыгая по замерзшим кочкам, пробирались огородами. Заброшенная, полуразвалившаяся баня стояла над речкой. Внутри было тепло и пахло жильем…

– Как вы пронесли сюда рацию?

– Мы с Петром Ивановичем на санях под дровами привезли. Он в немецкой шинели был.

Люба по записке с каракулями, понятными ей одной, прочла радиограмму, адресованную Наталье Даниловне. Ей предлагалось вступить в контакт с Остриковым… Наталья Даниловна не верила своим ушам, В радиограмме сообщалось, что, по данным партизан, Остриков – верный человек, на свой страх и риск ведущий борьбу с фашистами. Недавно Остриков спас группу советских людей, которых немцы гнали на мины. Люди эти бежали к партизанам и там рассказали об Острикове.

Поднося листок радиограммы к пламени зажигалки, Наталья Даниловна вспомнила встречу в лесу. Скуластое лицо Острикова возникло перед ней… «Он еще ничего не знает обо мне… Как он примет необходимость работы под моим началом?» Но эти сомнения уступали место одной мысли: она снова стала Верой Чистяковой, она снова имеет связь с Родиной…