Текст книги "Вера Чистякова"

Автор книги: Вл. Гуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

ШЕСТЬ ЧАСОВ ОЖИДАНИЯ

Дом опустел. В нем оставались только мертвые. Быстро светало. Наталья Даниловна выключила электрический свет. Она вошла в соседний кабинет. Походная койка стояла пустой. Мертвый Плечке лежал на полу, скорчившись. Наталья Даниловна сбросила с койки подушку. Ключи здесь… Так она и предполагала. Этот плоский, с остроконечной головкой – от его сейфа. Порядок, в котором сложены бумаги, ей известен… Вот документы переброшенных за линию фронта.

Прошло только двадцать минут. Только двадцать! Она прячет документы в свою полевую сумку. Выходит в соседнюю комнату. Телефоны безмолвствуют.

…Сейчас она могла думать о чем угодно, сидеть тихо-тихо, прислушиваясь к гудению ветра в верхах сосен. Его никогда не было слышно в этих комнатах раньше.

Она могла взять книгу, сосредоточиться на прочитанном. Или сесть за стол, написать что-нибудь… Письмо? Кому? О чем? Ей оставалось пробыть здесь шесть часов. И это было труднее, чем все то, что она пережила прежде. Шесть часов полного бездействия и настороженности.

Эти шесть часов необходимы для того, чтобы дать возможность группе Острикова дойти до партизанской зоны. Она сама разрабатывала план, сама определила свое задание. В эти шесть часов она, оставаясь в пустом доме, где, кроме собаки и невидимого сверчка, были только мертвые, как бы прикрывала отход группы, похитившей фон Шлейница.

Из штаба могли позвонить и ночью. Она ответит: «Хауптманн? Выехал. Будет к концу дня… Да, Остриков с ним…»

Прошло всего полчаса. Группа миновала уже заставу. Рудольф возвращается туда, откуда бежал вместе с ней.

…Интересно, что знает Мейснер? Нет сомнения, он унюхал кое-что… Кое-что. Не более. Однако остается еще целых пять часов и десять минут. Какие тяжелые часы, какие тяжелые минуты! Не надо смотреть на циферблат. Говорят, что самые тяжелые часы узника – последние перед освобождением. Но рядом с ним есть люди, а здесь только мертвые. Не надо смотреть на стрелки. Нет, бросила взгляд. Осталось четыре часа пятьдесят минут.

Наталья Даниловна раздумывает, колеблется. Она берет трубку и вызывает штаб армейской группы, связанный с «97-ф». Кто сегодня дежурит?

– Ах, это вы, герр лейтенант?.. – Она представляет себе розовощекое лицо лейтенанта Рунге. – Очень рада, что это именно вы. Вообразите, звоню вам вовсе не по делу. Нет. Просто наши все разъехались. Я одна, и время тянется ужасно медленно… Поболтаем? Если будет необходимость, нас прервут…

Наталья Даниловна сообщает об отъезде фон Шлейница, рассказывает подробности: генерал острил, подшучивал над Плечке.

Рунге в восторге. У них как раз затишье. В штабе любят такие разговоры. Рунге смакует подробности. Потом он будет козырять своей осведомленностью перед сослуживцами.

Мимоходом она спрашивает, не собирается ли кто из штаба в их группу. Нет, никто. Она отнимает от уха трубку, отводит ее в сторону, переводит дух… Снова берется за трубку, слышит болтовню Рунге. Он рассказывает злободневный анекдот. Она не может с ним больше говорить, волнение сжимает ей горло…

Но она смеется, весело смеется:

– О да, герр лейтенант! Это забавно. Вы остроумный человек…

Разговор с Рунге занял тридцать пять минут. И, значит, осталось еще… Не надо смотреть на циферблат.

КОНЕЦ МЕЙСНЕРА

Она не смогла бы потом рассказать, как прошли остальные часы. Но вот последняя минута. Теперь надо торопиться. Они уже там. Если бы дело сорвалось, было бы уже известно.

Наталья Даниловна вышла из дома, завела мотоцикл. Ее проводил вой запертого в доме пса.

Когда она пересекла шоссе, солнце стояло уже высоко. Вот то место в лесу, где ее должен встретить Пищик. Оставалось еще десять минут до его приезда.

Куковала кукушка. Наталья Даниловна загадала: «Сколько мне осталось жить?» Но кукушка внезапно замолчала.

– Ну нет! – сказала вслух Наталья Даниловна и загадала снова: «Кукушка, кукушка, через сколько дней я увижу Платонова?» Где же Пищик?

Двадцать минут. Неужели все-таки кончилось провалом? Дурные предчувствия охватили ее, и потому она не удивилась, когда на лесной дороге, на мотоцикле, показался Мейснер. Он обрадовался, увидев ее.

– Случайная и приятная встреча. Еду встречаться с одним человеком, встречаю другого. Вундербар![19]19
  Чудесно! (нем.)


[Закрыть]

«Он еще ни о чем не знает», – подумала Наталья Даниловна.

Они поговорили минуты три.

– Простите, мне пора, – сказала Наталья Даниловна и пошла к своему мотоциклу.

– Нет, нет! – Мейснер крепко схватил ее за руку. – Вы останетесь здесь! Вы мне нужны. Я еду из штаба. Мне там сказали, что Плечке выехал. Мы подождем его. Вы нам нужны обоим.

– Для чего?

– Все в свое время, фрау Натали. Впрочем, мы сейчас можем договориться с вами. Плечке не понадобится. Генерал, говорят, поставил на место этого педанта. Правда?

Говоря, он положил руку ей на плечо. Мейснер держал себя нагло. Как никогда раньше. Она не подала виду, что заметила это. Они мирно уселись на траве.

– Покурим? Возьмите сигареты у меня в сумке под седлом, – сказала Наталья Даниловна.

Когда Мейснер отошел, она, вытащив пистолет, стала целиться ему в спину.

Но, сделав несколько шагов, как бы догадавшись о чем-то, Мейснер сам вытащил из кармана револьвер и обернулся. В этот момент Наталья Даниловна нажала спусковой крючок. Выстрелы прозвучали одновременно. Мейснер упал после первого выстрела. Вскочив на ноги, она расстреляла в него всю обойму. Наталья Даниловна не замечала, что из рукава у нее льется кровь.

В перерывах между выстрелами ей слышался шум подъезжавшей машины.

«За мной», – подумала она, и смертельная тоска сжала ее сердце.

– Заждались? – послышался знакомый голос.

Она обернулась. В гоночном двухместном «Мерседесе» сидел Пищик.

– Простите, Наталья Даниловна, задержали меня. Поехали! Что это? Вы ранены?

Пищик достал индивидуальный пакет. Он быстро закончил перевязку:

– Ничего, кость цела.

К СВОИМ!

Машина неслась по лесной дороге, подпрыгивая на ухабах. Пищик, одетый в немецкий мундир, молча сидел за рулем, покусывал трубочку. Они быстро приближались к шоссе, которое надо было пересечь. Там регулировщик проверял документы.

– Я буду показывать бумаги. Если он их задержит, бросайте, – сказал Пищик, передавая Наталье Даниловне гранату. – Сможете бросить?

– Смогу.

Но регулировщик, внимательно прочитав документы, вернул их Пищику. Тот вежливо козырнул:

– Мальцайт![20]20
  Приятного аппетита! (нем.)


[Закрыть] – сказал любезно Пищик.

– Молчите уж! – толкнула его Наталья Даниловна.

Они снова въехали в лес. Солнце стояло высоко.

Дорога становилась все хуже.

– Дальше ходу нет, – объявил Пищик. Он осматривал колеса, увитые цепкими травами. Глухой лес стоял кругом.

– Ну, давайте поделим оружие. – Он подал ей гранаты, пистолеты, автомат. – Идите вперед.

Пройдя несколько шагов, она услышала взрыв. Пищик догонял ее.

– «Мерседес» треснул, – объяснил он.

Он тащил узел с одеждой. Они переоделись. Наталья Даниловна сменила свою замшевую куртку на простую деревенскую кофту и большой платок, под которым спрятала оружие.

Пищик надел пиджак с полицейской повязкой на рукаве.

– Как подойдем к железке, ступайте на три шага вперед, вроде вы арестованная, а я с автоматом, вроде конвоя сзади, – объяснил Пищик.

Два раза надо было переходить железную дорогу. Однажды их задержал было солдат, стоявший на путях с автоматом. Но Пищик молча показал ему на пальцах решетку, выразительно кивнув на спутницу. Посмотрев на повязку Пищика, часовой сказал:

– Проходи, полицай!

Сняв фуражку, Пищик шел, вытирая со лба пот.

– Теперь все будет лесом до самой деревни. Тут уже мне днем показываться нельзя – своих полицаев все знают.

В ожидании темноты они залегли на опушке в виду незнакомой деревни. Два раза совсем близко от них проходили немецкие патрули.

Какое-то странное спокойствие охватило Наталью Даниловну. Рана болела, хотелось спать.

И она заснула. Ей снилось, что она у себя в своей комнате в «Таежном» и Пищик кричит под окном.

Она открыла глаза. Пищик будил ее. Стояла глубокая звездная ночь.

– Пошли в деревню. Я уже палку сломал собак отгонять.

Двинулись к деревне.

Задами они подошли к избе. Пищик стукнул в окно два раза. Вышел высокий мужчина в шинели, накинутой прямо на белье.

Он узнал Пищика:

– Нельзя ко мне. У меня фрицы ночуют. Я сейчас оденусь. Пойдем в присутствие.

При свете лучины, вздутой хозяином, стало видно, что начальник полиции – пожилой человек с большим лбом над умными темными глазами. Он был одет в полувоенный костюм с полицейской повязкой на рукаве.

Хозяин достал из канцелярского шкафа бутылку водки, немецкие консервы и хлеб.

– Богато жить стали, Сидор Иванович! – заметил Пищик.

– Фонды имеем! – с важностью отвечал начальник и показал на стену.

При свете лучины Наталья Даниловна увидела немецкие плакаты и разные объявления. Одно из них гласило, что в распоряжение начальника полиции выделяются фонды для премирования за поимку партизан.

Они сели ужинать.

– Ты все-таки до утра переправь нас. Нам срочно надо туда, – сказал Пищик.

– Сделаю, сделаю!

Далеко за полночь, когда они вышли за околицу, звезды закрылись. Надвинулись тучи, вдали вспыхивали сполохи. Они спускались к реке по обрывистому склону, хватаясь за кусты. В камышах был спрятан кое-как сбитый плот.

Сидор Иванович достал из кустов два коротких весла.

Темная река шумела под порывами ветра.

Первые капли дождя упали, когда они ступили на остров.

Наталью Даниловну сморил сон. Проснувшись, она увидела Пищика около себя. Он жалобно просил ее съесть что-нибудь:

– Сил надо набраться, Наталья Даниловна, ведь вы же раненая!

Она о чем-то хотела спросить его и опять уснула…

Второй раз она проснулась от холода. Видимо, Пищик ждал ее пробуждения. Он сразу спросил:

– Как вы думаете, нашим уже сообщили о том, что мы здесь?

– Конечно, они знают. Люба уже отстучала.

– Почему же они не едут за нами?.. Уже ведь третьи сутки…

– Третьи сутки? Что вы?

– Третьи.

– Сколько же я сплю?

Вот когда сказалось напряжение последних дней, когда сказались эти шесть часов ожидания! Но все это было далеко, далеко…

Потянув на себя плащ-палатку, она опять засыпала. Глаза закрывались сами собой, и дрему нагонял беспрерывный шум текущей внизу реки.

И снова она проснулась ночью. Частый легкий плеск слышался неподалеку: кто-то греб к острову. Пищик со связкой гранат полз под откос.

Было слышно, как лодка, разогнавшись, врезалась в песок.

И тотчас раздался тихий голос Пищика:

– Хальт!

Щелкнул затвор, но выстрела не последовало.

«Нет, все равно не могу двинуться», – подумала Наталья Даниловна.

Потом она лежала на дне лодки. Ей было видно темное небо, тусклые и редкие звезды.

Она очнулась в землянке, на свежем сене, покрывавшем носилки. Девушка в крестьянской одежде с кобурой на поясе сидела около нее.

– Где я? – спросила Наталья Даниловна.

– У партизан, в штабе отряда. Теперь она снова стала Верой Чистяковой.

ВСТРЕЧА

Стояла та особая выжидательная напряженная тишина, которая отличает ночь в партизанском лагере, – тишина, которая каждую минуту может взорваться вспышкой ракеты, залпом.

Полковник Платонов несколько раз выходил из землянки, всматривался в темноту, еще более густую от огненной точки его папиросы, напряженно раздумывал.

Вскоре ему предстояло отправиться на ответственное задание с Верой Чистяковой. Если только она вернется. Да, если вернется…

Перед рассветом пришел начальник отряда.

– Жива? – отрывисто спросил полковник.

– Ранена и больна.

– Пойдемте! – Платонов затоптал окурок и закурил новую папиросу.

Санпункт помещался в центре лагеря. Молодой врач встретил их у входа в землянку.

Он стал было объяснять, почему осложнилась несерьезная рана…

– Простите, доктор! – Платонов, не дослушав, спустился по крутым ступеням в глубокую, в три наката, санитарную землянку.

Фонарь «летучая мышь» светил тускло. Лицо Веры казалось зеленоватым, глаза были закрыты, темные ресницы бросали на щеки густую тень. Она услышала шаги и открыла глаза. Он опустился на земляной пол у носилок.

– Здравствуйте, моя дорогая… – Голос его дрогнул.

И, чтобы смягчить его тревогу, Вера проговорила:

– Мне уже лучше. Я скоро поправлюсь.

Сейчас, когда он услышал слабый голос и рассмотрел измученное лицо, ему показалось: только теперь он по-настоящему понял, кем была для него эта женщина.

– Не было дня, чтобы я не думал о вас, Вера!

Нет, она должна понять его до конца.

– Не было минуты, чтобы я не думал о тебе, Вера…

Ему хотелось сказать, что все это долгое время он нес на себе двойную тяжесть. Он тревожился за помощника и страшился за любимую женщину. Но надо ли говорить об этом, когда она, раненая, измученная, столько выстрадавшая, лежит в этой землянке, в глухом лесу? Надо ли сейчас говорить о своей любви?

Прежняя, чуть лукавая улыбка тронула бескровные губы Веры.

– Я знаю, – сказала она, подняв глаза на Платонова, – я всё знаю…