Текст книги "Зов Уршада"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Дом Саади, вон там, в парке, есть земля, – догадался Снорри.

– Не годится, – на бегу откликнулся Ловец. – Посмотри, там даже лежат на траве, а мне нужна тишина!

В проходном дворе встретились крепкие подростки с пивом.

– Э, брателло, гля, цацки какие навесил! Эй, ты что, пидор, в ухе такое таскаешь? Гля, и на локте тоже, охренеть!

– А чё морду тряпкой обернул? Слышь, с тобой говорят, ты чё такой борзый?

Двое заступили ему путь, Ловец ткнул им пальцами в глаза. Затем обернулся к третьему, который настигал его с ножом. Снорри летел со всех ног, в глубине подворотни, но не успевал.

– Дом Саади, не убивай его! – Очевидно, водомер издалека ужаснулся горящим глазам Ловца.

– Я никого не убью, – пообещал Саади.

Он позволил дворовому хулигану дважды пырнуть себя в живот. Затем фантом рассыпался, а слегка пьяному юноше показалось, что в грудь его ударили раскаленной рельсой. Когда он очухался, лежа среди отбросов в перевернутой помойке, оказалось, что золотой нагрудный крестик вместе с цепью намертво приварились к груди. Было так больно, что юный борец за права большинств заплакал. Однако его слезы мигом высохли, стоило увидеть, что сделали с его друзьями. Те ползали на четвереньках, натыкась друг на друга, безнадежно пытаясь вернуть зрение…

«Покровитель Аша Вахишта, отец ахуров, изгоняющий дэвов, во власти твоей…»

– Дом Саади, я отвезу вас по воде, но по очереди…

– Нет, найди мне чистую землю.

Относительно чистую землю разыскали в соседнем глухом дворике. Рахмани скинул обувь, поплотнее прижался пятками к тверди. Стоило ему повторить первые слова формулы, как в окружающих домах со звоном взорвались и погасли лампы, все до единой.

«Аша Вахишта, очисть землю от скверны, Аша Вахишта, очисть нас от зла…»

– Снорри, я отвезу лекаря на себе.

– Я понял, дом Саади. Не беспокойся, я вас обгоню.

– Не надо обгонять, будь осторожен.

Праведная мысль…

Праведное слово…

Праведное дело…

Перед тем как совершить первый прыжок, Ловец с привычной горечью подумал, что все повторяется. Как раз в это время на родине парсов месяц Сириуса уступает месяцу Бессмертия, цикады беснуются в огненных кронах кипарисов, а сыновья премудрого Ормазды, Спента-Майнью и Ангро-Майнью, схватились в особенно жестокой битве над краем горизонта.

Все повторяется.

Когда-то, немыслимое число лет назад, он впервые вошел под своды Бахрама, робеющий, узкоплечий подросток, влекомый рукой отца. Только был вечер, сиял огненный закат, сплетались в вечной битве сыновья Всевидящего. Он только вошел, но этого оказалось достаточно, чтобы навсегда ввязаться в битву. В который раз Саади признал, что Учитель всегда прав. Слепой Учитель несколько раз повторил, что в битве сыновей Ормазды не бывает наблюдателей. Кем бы ты ни родился, ты участвуешь в битве тьмы и света. Даже если тебе кажется, что ты стоишь в сторонке. Можешь не сомневаться, что, поджидая в сторонке, ты приветствуешь тьму. Так повторял мальчикам-жрецам Слепой старец.

– Не бойся, закрой глаза. – Рахмани подхватил худощавого лекаря на руки.

Толик уже привычно зажмурился, обнимая дипломат, набитый рублями и долларами.

Первый прыжок, как всегда, перенес Ловца на пару гязов. Зато второй, к его немалому удивлению, позволил сразу долететь до владений великого Эрксмана. Спускаясь, он протаранил кусты, сломал пару молодых деревьев и до полусмерти перепугал старушек на лавке.

– Уже можно смотреть? – потирая ушибленный бок, спросил Ромашка.

…Бородатый Аркадий ждал их в вестибюле. Его красные от бессонницы и табака глаза непрерывно моргали. В приемном покое хирургического отделения царил хаос. Медики сновали вверх и вниз по лестницам, собирались стайками и рассыпались по углам. Помещение было сложно узнать. Мебель выглядела так, словно здесь недавно потоптался носорог. Собственно, примерно так все и произошло.

– Они припрутся с минуты на минуту! – Аркадий еле поспевал за Рахмани вниз по крутой лесенке. – Осторожно, здесь труба… Никто же не понял, что произошло, сейчас все наверху. И кафедральное начальство, и наши службы все, и военная кафедра. Там такое, там куски тел… он их просто порвал, как кукол. Осторожно, я тут вывернул лампы… Ой, за нами кто-то…

– Это Снорри, не бойся.

– Он играл… я хочу сказать, ваш Поликрит, он играл на своих гуслях и очень красиво пел. Это стоит отметить, хотя я дважды просил его петь потише. Как только вы уехали, начался наш обычный обход, профессорский. Толик оформил вашего Зорана как сербского туриста, с гнойным аппендицитом. Особо пометил, что пациент не говорит по-русски, так к нему никто и не приставал…

А эти, с корочками, приперлись и сразу взяли в оборот заведующего отделением. Да они и не показывали толком удостоверений, взмахнули у него перед носом, и все. Это ж такая публика. Они стали требовать, чтобы им вызвали дежурную ночную смену, а кого вызовешь, кроме меня? Я сказал, что все спят, что ты телефон отключаешь всегда нарочно, а где живешь – понятия не имею. Тогда ихний старший заявил, что он-де прекрасно знает, где ты живешь. Что живешь ты прямо тут, под лестницей, и чтобы я ему не морочил голову, не то заберут…

– Это черт знает что! – простонал Толик.

– Короче, они насели, кто была та женщина, что лезла в окно ночью, кто был тут еще, откуда привезли раненого, они дозвонились домой Леночке, заставили ее приехать, а девчонка только прилегла отдохнуть… А потом объявили, что, раз никто не может им показать документы на пациента, они его забирают с собой. Тут, конечно, наши все встали горой, парень-то под капельницей, его трогать нельзя… Осторожно, здесь труба…

– Поликрит, это я, Саади. – Ловец постучал в запертую дверь.

С той стороны послышался звон и грохот. Центавр отворил, настороженно вглядываясь в полумрак. Он с головы до копыт перемазался в известке и паутине, грива окончательно превратилась в мочало, на боках запеклась кровь. Изнутри двери своей подвальной темницы он привалил рентгеновским аппаратом, рядами кресел и потрепанным пианино без половины клавиш.

– Рахмани, где Женщина-гроза?

– Где Зоран?

Они выкрикнули свои вопросы одновременно.

– Гиппарх, что ты натворил? – По меркам Македонской империи, Снорри проявил неслыханную фамильярность. – Тебя самого только ночью зашили, куда ты снова полез?

– Он позвал меня. – Центавр мотнул головой в сторону бородатого доктора. – Они забрали Ивачича. Я сказал: оставьте его. Тогда они бросили его на пол и побежали. Но когда я поднял его на руки, они стали подло стрелять мне в спину.

– Они ранили его дважды, – дополнил Аркадий. – Феноменально крепкий организм, и кровотечения почти не было. Но они прострелили его насквозь вместе с вашим другом…

– Я спрятал Зорана под чужой койкой, – пророкотал центавр. – Я вышел к ним без оружия и предложил честный бой…

– Честный бой получился коротким, – мрачно хохотнул бородач. – Я боялся, что он и мне, за компанию, расколет череп. А он потом вышел во двор и перевернул в Карповку их машину, вместе с водителем…

Зоран метался в беспамятстве, его больничная пижама пропиталась потом. Швы снова кровоточили. Свежие дырки от пуль не выглядели особенно устрашающе, но лекари разом охнули и переглянулись. Поликрит не нашел ничего лучше, как уложить приятеля на кусок рубероида, поверх теплотрассы.

– Прошла навылет?

– Его срочно надо на операционный стол!

– Я боюсь, что легкое…

– Пневмоторакс?

– Я его никому не отдам, – набычился Поликрит. – Рахмани, они хотели выкрасть его…

– О господи! Здесь еще одна рана! Осторожно, приподнимем его… Что за несчастный день у парня! Чем вы заткнули ему пулевые отверстия? Паклей?

– Тем же, чем и себе. – Бывший гиппарх небрежно продемонстрировал сквозные раны у себя в бедре и в правом боку. – Мы оба – воины, а не трусливые бабы. Но я его никому не отдам. Рахмани, мне пришлось убить их, они стреляли из пистолей, очень больно…

– Если бы не Поликрит, они бы выкрали его, – подтвердил Аркадий. – Кто-то продал нас. Или шли по следу вашей подруги. Что она еще натворила?

– Но мы не можем оставить его так, он умрет. – Ромашка инстинктивно стал закатывать рукава. – Хорошо, если вы не доверяете нам, давайте отнесем его в операционную вместе. Мы обязаны срочно удалить вторую пулю и откачать воздух. Слышите, он свистит при каждом вздохе?

– Тихо, тихо! – Аркадий поднял палец. – Слышите, сирена? Это милиция, уже тут. Теперь только вопрос времени, когда они догадаются сунуть нос в подвал.

– А что, если?.. – Толик хитро взглянул на Вора из Брезе. – Что, если пропилить стену? Аркаша, помнишь, в четвертой секции?.. Там, кажется, столовское оборудование свалено, ванны и кровати?..

– Верняк! – хлопнул в ладоши Аркадий. – Там есть забитая дверь в подвал терапии, можем выйти с другой стороны.

– Показывайте вашу забитую дверь. – Два Мизинца уже расстегивал плащ.

По лестнице снова топали. С низкого потолка сыпалась штукатурка. Заляпанные лампочки раскачивались, словно под ветром.

– Ра… Рахмани… – дом Ивачич нащупал руку друга своей ослабевшей ладонью. – Рахмани, где она?

Саади вознес короткую молитву. Все, что он мог сделать. Слепые старцы научили его многому, но удерживать жизнь в чужом теле Ловец Тьмы не умел.

– Она здорова. Она любит тебя. Она скоро придет за тобой. Ты слышишь? – Саади склонился ухом ко рту друга. – Зоран, ты должен жить. Ты первый, из кого вынули уршада, слышишь? Зоран, не молчи!

– Я понесу его. – Поликрит просунул под спину Ивачича свои могучие лапищи.

Наверху грохотали сапоги. Подвальную дверь пока не трогали. Снорри уже вовсю пилил толстые доски.

– Простите, я должен вам сказать, – Аркадий деликатно ждал, пока Рахмани не убедился, что раненый снова без сознания, – эти личинки, уршады… они убивают рак.

– Кого убивают?

– Толик, ты им ничего не сказал? – Аркадий замялся.

– Не успел…

– О чем вы? Какой такой рак?

– Это такая болезнь. Смертельная, от нее гибнут миллионы людей. Оказалось, что уршад убивает болезнь. Начисто. Насовсем.

– Но… ты же обещал мне, что сожжешь их? – набросился Саади на старшего хирурга. – Ты разве не слышал?! Может погибнуть целый город!

– Никто не погибнет.

Аркадий закатал рукав и продемонстрировал Рахмани следы укусов. Ловец и центавр разом отшатнулись.

– Никто не погибнет. У Лизаветы то же самое.

– И у меня. – Толик Ромашка покраснел. – Мы сделали это еще ночью. Сначала попробовали на собаке, пока вы смотрели телевизор.

– Он кусает, но не внедряется. Очевидно, мы невосприимчивы к яду этой твари, никто из нас. Зато они растворили метастазы у Жуховицкого. Профессор уже бегает по палате, там вся кафедра в истерике бьется…

Рахмани сжал голову руками. Он вынужден был ненадолго присесть. Все это казалось диким сном. Личинки уршада, которые не проникают в тело. Болезнь, от которой гибнут миллионы. Умирающий Зоран. Пропавшая Марта. Какой-то неизвестный Жуховицкий бегает. Поликрит убил четверых из тайной стражи.

– Вы не понимаете? – Ромашка присел рядом, приобнял Ловца за плечи. – Теперь мы нуждаемся в ваших уршадах. Во всех, до единого. Какие они там – бородавчатые, красные – наверное, неважно. Я сам отправлюсь их ловить!

18
Река детства

Наставник Хасимото, как всегда, оказался прав. На зимних состязаниях я заняла второе место в своей группе и особенно гордилась тем, что наставники не проводили различий между юношами и девушками. На показательные бои явился сам сегун с большой свитой, и, по обычаю, приехал императорский военный министр.

Я участвовала в боях с длинными нунчаками, с шестом, с палками и в трех танцах над ручьем. Если прежде я больше всего боялась опозориться на скользких камнях, едва видных на перекатах, среди ледяных радуг, то теперь, стоило крохам волнения пробраться в душу, я вспоминала свой цветок. Мой алый, мой неповторимо-прекрасный цветок распускался каждое утро подле скрытого горного озера, я находилась далеко от него, но чувствовала все, что с ним происходит. Через ежедневный неприхотливый цикл моего любимого цветка я постигала неразрывное единство мира, священное тримурти бога и священное тримурти трех сестер, соединенных сосудами Янтарных каналов.

Мне легко дались упражнения, поскольку ничто не могло помешать созерцанию, даже если бы сам император Консю пожелал отвлечь меня беседой или сразиться со мной на палках.

Снег выпал еще трижды и пролежал до поздней весны. Уже запели в темных прогалинах горные эдельвейсы, уже орлы принялись искать себе пару, а зима все не покидала страну Бамбука. В один из дней я вместе с девочками трудилась на расчистке дорожек, когда меня вызвал отец-привратник.

– Три новости есть для тебя, Женщина-гроза, и все три – добрые, – рассмеялся он, поразив меня до глубины души. Редко, крайне редко этого тихого религиозного человека видели веселым.

Я покорно сидела на пятках, ожидая продолжения.

– Первая новость. Посланник военного министра прислал письмо мастеру Хасимото. Они хотели бы нанять на службу троих лучших учеников нашей школы. В письме указано и твое имя… Обязанность отца-привратника тебе кое-что объяснить. Служба в охране его императорского величества, а также их императорских высочеств – это высшая и лучшая карьера, о которой может мечтать ученик. Восемь самых известных школ каждый год с ревностью следят, кого пригласят на государственную службу…

Вторая добрая новость, о которой велено сообщить, тебе уже известна. Наставник Хасимото уже год не может подобрать второго помощника, тебе предлагают занять это место. И третья новость. Через два лунных цикла, когда очистится пролив, из порта уйдет первый торговый караван в страну Хин. Они поднимутся вверх по реке Янцзы до новой Александрии, заложенной три года назад сатрапом Клавдием. Ты об этом городе, конечно, ничего не знаешь…

Оттуда часть каравана, под охраной гоплитов, двинется по новой дороге в страну Вед. Точнее, их цель лежит дальше. Караван пойдет до Шелкового пути и дальше на запад, до Багдада… Наставник Хасимото считает, что ты можешь отправиться домой. У тебя есть три недели, чтобы обдумать три добрые новости. А теперь – ступай, надо убирать снег!

Я вышла из домика отца-привратника, как пьяная. Для меня не могло существовать выбора. Старый Хасимото оказался прозорлив и мудр, он пришел проститься со мной в последний момент. Мне подарили теплую одежду, кинжал и превосходный наборный меч, которого, я, к несчастью, позже лишилась. Последний раз, по традиции обители, мне коротко обрезали волосы, последний раз я приняла участие в утренней медитации и упражнениях на столбах, с завязанными глазами.

– Прощай. – Хасимото дал мне нужные документы; считалось, что я официально нанята на службу в охрану каравана и даже получаю скромное жалованье. – Ты прожила тут три года, не зная отдыха и праздности, и чему ты научилась у нас?

– Мои знания и умения подобны крошечному зерну, – ответила я. – Но одну вещь я знаю точно – мир един и связан, и нет силы, способной разорвать это единство.

– Очень хорошо, – улыбнулся наставник.

Больше я его не видела.

Спустя несколько томительных дней корабли с желтым кругом Короны на парусах вошли в устье Янцзы. А еще спустя две недели скучного плавания я увидела рукотворные холмы, накаты из огромных бревен и стены из белого камня, вздымавшиеся на сорок локтей и даже выше. Такие города крестьяне Поднебесной не строили.

Это росла очередная Александрия, столица наместника Леонида, который демонстративно не стал устраивать резиденции ни в одной из столиц империи Хин. Впрочем, я с детства знала, что македоняне никогда не размещают своих военных факторий внутри чужих городов.

Мы причалили. Собственно, мы не смогли бы идти дальше, реку перегораживали две высокие триремы, связанные цепями. По бортам, над весельными палубами, возле стрелометов выстроились воины в сверкающей броне. Никто не мог преодолеть речную заставу без уплаты пошлины. Пошлину собирали на берегу два рослых катафракта, с головы до ног закованные в бронзу. Полуголые рабы наполняли мешками чаши громадных весов. Целый ряд подвод, под охраной гоплитов, готовился сбросить товары на склады Македонской империи. Я смотрела во все глаза. Впервые я воочию увидела, как забирают себе свою долю хозяева тверди.

Александрия меня потрясла смешением рас, обилием недоделанных, но помпезных монументов и… толпами слегка пьяных центавров. Еще на пристани я моментально напряглась, памятуя проклятых гандхарва, но торговцы меня успокоили. Оказывается, гордые фессалийцы не имели ничего общего с лесными разбойниками. Они кичились потомственной армейской службой, каждый носил чеканку, посвященную битвам и победам, в которых участвовал, каждый владел в далекой греческой земле наделом земли, плодородными садами и рабами. Эти полукони пользовались уважением самого диадарха Аристофана.

Мне повезло встретить его роскошный выезд. Командующий конницей приветствовал толпу ленивыми взмахами руки, но встречному подразделению центавров он серьезно отсалютовал мечом. Капитан нашего каравана сообщил, что формальности улажены, и завтра на рассвете нас пропустят выше по течению. Торчать на пристани было скучно, навещать хинских крестьян в джунглях я не собиралась, зато всей душой стремилась попасть внутрь македонской крепости.

– Вы можете ходить везде, кроме запертых кварталов, – напутствовал нас капитан. – В любой Александрии помните несколько правил. Не оскорблять память великого Искандера, не высмеивать их богов, не оспаривать их воинскую доблесть.

После долгого плавания мы истосковались по твердой земле. И команда, и купцы, и солдаты. Мы ринулись к распахнутым воротам, и новая столица закружила нас в пляске удовольствий. За стенами Александрии мне открылся совершенно новый мир. Запрокинув голову, я наблюдала, как на лебедках устанавливают позолоченную статую Гефеста, как через систему блоков отдельно поднимают голову бога и насаживают на шток.

Десятки каменщиков с грохотом заколачивали в землю булыжники, старшины растягивали бечевки, обозначая строгие углы будущих жилых кварталов. Две дюжины рабов налегали на рычаги, раздувая меха кузниц. Огонь плакал и ревел, мускулистые кузнецы казались титанами; одни синхронно взмахивали молотами, другие направляли щипцами раскаленные заготовки, третьи опрокидывали их в ледяную воду и снова возвращали в горнило. До этого дня я никогда не видела, как льется жидкий металл…

На обширной площади возводили стену вокруг Янтарного канала. Черное зеркало воды издалека казалось кляксой чернил на золотом песке. При мне из канала вылетела кавалькальда воинов, сияние их доспехов резало глаза. Дежурная ила немедленно перестроилась коридором, оттеснив любопытных в стороны. Передний всадник, с лицом обветренным, надменным и хищным, поравнявшись со мной, откинул шлем. Песчинку мы глядели друг на друга, затем бородатый военачальник пришпорил коня и умчался в цитадель из розового мрамора. Эскорт с гиканьем кинулся следом.

Так я впервые встретила наместника.

За рядом временных казарм утаптывали площадку будущего амфитеатра. Под навесом трудились резчики. Впервые я наблюдала, как под руками кудрявых греческих мастеров рождались гордые профили философов и полководцев. За кварталом резчиков рабы трамбовали землю на дорожках новенького ипподрома. Чуть дальше, на огороженном дворе, сотник тренировал в пешем строю взмыленных пелтастов. Воины вместе и поочередно кидались на землю, заслонялись щитами, кололи копьями, снова вскакивали, уклонялись от невидимых мечей, снова делали резкий выпад… Многие их движения показались мне лишними, напыщенными и даже смешными. После трех лет ежедневных упражнений в школе Хрустального ручья мне казалось диким, что нужно таскать на себе столько металла и что, сражаясь с единственным противником, надо так себя изматывать.

Целая бригада плотников возводила трибуны ипподрома. Другая бригада с невероятной скоростью превращала свежесрубленные стволы в гладкие, ровные доски. При этом они использовали инструменты, о которых я даже не слышала. С помощью системы колес и шестерней с невероятной быстротой возводились стены храмов, по наклонным пандусам втягивали бронзовую квадригу коней. Конями правила грозная женщина в тоге и венке. В центре города афинские мастера поднимали стены малой цитадели, предназначенной для высшего командования. Я увидела идеально отполированные линзы светового телеграфа, который завезли с Зеленой улыбки. Я впервые увидела механические часы, отбивавшие время сразу в шести столицах. Я побывала под куполом обсерватории, хотя еще долго потом не могла запомнить это слово. Седой красивый старик чертил на белом холсте тонким мелком, а его помощники послушно расставляли камни с прорезями вдоль узких окошек купола…

Я долго стояла возле игроков в шары и в кости, пытаясь понять смысл их счастливых и горестных воплей. Я слушала, как центавры соревнуются в игре на кифарах, чужие песни на их рокочащем языке, их шумные рукоплескания и звон заздравных кубков. Издалека я с опаской следила за жертвенными огнями в недостроенных храмах. После вынужденной близости с орисским богом Сурьей мне не хотелось приближаться к чужим алтарям. Смуглые рабы вовсю таскали по бамбуковым лесам тележки, укладывали балки перекрытий, а внизу жрецы уже резали скот и зажигали десятки факелов…

Неприятность случилась со мной в квартале оружейников. Я тихонько двигалась в толпе, вплотную за экипажем сборщика налогов. Дюжие солдаты с бляхами на груди останавливали коня, сборщик выдавал очередному торговцу узкую глиняную табличку с датой, пересчитывал монеты и трогался дальше. Если случалась малейшая заминка, солдаты с лязгом опускали железные перчатки на рукояти мечей. Так я столкнулась с безжалостной и хладнокровной поступью империи.

Внезапно меня кто-то ощутимо прихватил за зад. Я развернулась к противнику приемом «взлет орла» – это когда одновременно с полным разворотом меч вынимается из ножен, но бьет без замаха, лишь силой инерции туловища.

Позади гоготали двое. Третий прижимал к груди рассеченную руку. Я лишь слегка пустила ему кровь, не повредив сухожилий. Товарищи сняли с него бесполезную теперь перчатку. Это были полупьяные пелтасты, с оловянными картушами на плечах, в легких, самых дешевых и неказистых, доспехах. Зато каждый щеголял тяжелой спатой и пурпурной перевязью. Тогда я еще не разбиралась в знаках отличия и наградах империи, я вряд ли отличила бы рядового, назначенного собирать хорошую обувь с мертвых, от командира тысячи.

– А-а-а… о-о-о…

Я не понимала, о чем он плюет мне в лицо, но оказаться в пределах досягаемости моего гибкого меча этот негодяй опасался. Он прыгал вокруг, потрясая оружием, и что-то кричал, указывая на меня.

Вокруг нас собралась толпа. Я намеревалась выскользнуть незаметно, но рослые мужчины держались сомкнутым строем.

– Это же девчонка, – один из солдат попытался сдержать товарища, – пойдем, охота тебе связываться?

Его слова я поняла, потому что солдат родился не в Македонии и строил фразы нарочито четко.

Мне совсем не хотелось ввязываться в драку. Тем более удивительным казалось мне, что никто из начальства не пытается нас разнять. Если бы подобное произошло на улице любого городка в стране Бамбука, спустя кувшин песка прискакала бы конная стража сегуна, и всех загнали бы в тюрьму.

Неожиданно двое приятелей моего обидчика кинулись на меня. Причем один попытался схватить меня голыми руками, а второй помахивал спатой, словно отгонял мух. Очевидно, они приписали мою скромную победу случайности.

Круг раздался, впопыхах повалили тележку разносчика фруктов. Солдаты, охранявшие сборщика налогов, лениво оглянулись и… пошли дальше. Моя последняя надежда на мирное разрешение вопроса рухнула.

Я провела примитивный прием «удар заячьей лапы», а попросту повернулась к безоружному противнику спиной и согнулась, словно намереваясь бежать. Он сделал то, что должен был сделать всякий тупой пьянчуга, – схватил меня за бедра. Песчинкой позже он валялся, выпучив глаза, вывалив синий язык, и извергал из себя кислое вино пополам с пережаренным мясом.

Я угостила его пяткой в пах и рукоятью меча – в грудной узел.

Праздные горожане взвыли от счастья, их ожидала славная комедия. Только прожив месяц в другой Александрии, я поняла, что иного ждать от них не стоило. Почти всякий, имевший право на строительство дома или промысел в столице сатрапии, служил раньше в войсках. Для этих мужчин не существовало иной забавы, кроме как хорошая зубодробительная драка. К сожалению, я им такого удовольствия доставить не могла, потому что сцепилась с настоящим солдатом.

Ведь я оказалась в щекотливом положении. Убить или поранить кого-то из солдат славной Македонии – означало стать врагом самому владыке тверди. Впрочем, наследник Искандера, скорее всего, не узнает, что у него существовал личный враг. Так быстро меня казнят.

Второй пехотинец, надо отдать ему должное, быстро протрезвел. Он легко заскользил по кругу, пробуя мою оборону короткими клевками.

– Ставлю на девку пять драхм! – провозгласил кто-то в толпе.

– Двадцать – на Кассия!

– Принято!

– Эй, посматривайте там! Не ровен час, заметят…

Его меч был втрое тяжелее моего, да и сам Кассий весил вдвое больше. Он скалил черные зубы, показывал мне язык и всячески веселил публику. Отбивать его удары плашмя мне стало больно спустя несколько песчинок, он едва не вывернул мне плечо. Мой наборный меч сгибался и звенел. Но зато я убедилась, что иным способам боя отважного Кассия не учили. Он тупо пер вперед, накатывался и отскакивал, как бык в узком загоне.

Несколько позже капитан нашего корабля, опытный царедворец, растолковал мне нашу общую ошибку. Нельзя было выпускать меня на берег в мужском платье, для грубой солдатни это лишний повод поиздеваться. Лучше оставаться женщиной, ведь никому не известно: вдруг ты жена или любимая наложница кого-то из иерархов, верно?

Протанцевав с ним пару кувшинов песка, я поняла, что невредимой гуляки меня не выпустят. Товарищ Кассия, которому я порезала кисть, вернулся, уже забинтованный, и жаждал моей крови. Он орал оскорбления на трех языках, показывал мне гадкие жесты и изображал, будто хочет попасть мне сзади копьем между ног.

Я резко остановилась, последний раз добавив к инерции чужого меча свой вес. Доблестный Кассий перехватил гарду обеими руками, потянул меч на себя и вверх, избитым приемом «малая колесница». Я отступила, ожидая, когда голова его повернется следом за корпусом.

Он оправдал ожидания. «Малую колесницу» пелтаст провел безупречно, его спата со свистом описала двойную восьмерку. В наступательном строю, при поддержке с флангов, он изуродовал бы сразу двоих, но в бою с девчонкой допустил привычную ошибку.

Отвернулся. Совсем немного.

Я упала влево. Как только он по инерции отвернул голову, я проткнула ему правый бок. Я старалась не повредить ничего, кроме межреберных мышц, и мне это удалось. Наставник Хасимото мог бы гордиться.

– Пятьдесят драхм на девчонку! – заорал кто-то в кругу. – Эй, кто примет ставку?

– Я тоже – пятьдесят!

Кассий пошатнулся, перебросил меч в левую руку. Правую руку со вскрытым ребром не слишком-то поднимешь. Я приставила острие катаны к его горлу. Кассий криво ухмыльнулся и отбросил меч.

– Трус! Уступил девчонке!

– Дурни, разве не видите, она обучалась в островной школе! Она уделает любого из вас!

Купец, возле лавки которого мы схлестнулись, умолял нас уйти, но никто его не слушал. Каждый выпад, каждый удачный или неудачный удар сопровождались ревом луженых глоток.

Забинтованный приятель Кассия не выдержал, напал на меня сзади. Но я его ждала, хотя со стороны могло показаться, что я сплю стоя.

Ничто не может прервать созерцания. Отмахиваясь от троих бездарных пьянчуг, я наслаждалась божественными переливами кифар, я следила, как рабы укладывают мраморные фронтоны на анфиладу храмовых колонн, и вспоминала бархатные пальцы Рахмани…

Приятель Кассия ткнул меня в спину копьем. Пока он тянулся следом за древком, я, не оборачиваясь, разрубила его копье на пять частей.

Стало тихо. Один ползал, поскуливая, держась за живот. Другого раздевали и бинтовали в сторонке друзья. Третий пристально разглядывал обломок копья. Я не удержалась и нанесла ему еще один удар, «ласку молнии».

«Ласка молнии» проводится вращением плечевого сустава, кисть зависает почти неподвижно, отчего несведущие зрители не успевают заметить главный момент – когда клинок разворачивается и режет второй раз.

Я срезала ему шишак на бронзовом шлеме, а обратным движением освободила его макушку от лишних волос.

Торговцы, солдаты, носильщики, жрецы – все заревели и замахали руками. Комедия удалась. Я понадеялась, что мне хотя бы теперь удастся скрыться, но внезапно очутилась в пустоте.

Свистящих и гогочущих зрителей словно сожрали бесы. Зато надо мной возвышался тот самый роскошный всадник на рослом глянцевом жеребце. Наконечники бронзовых копий уперлись мне в грудь.

– Дай! – блистающий воин протянул открытую ладонь. В ней поместились бы две мои руки.

– Дай ему свой меч! – шепотом подсказали сзади. – Ты оглохла? Отдай свой меч!

Я взвесила силы. В меня целились из четырех арбалетов. Только что я совершила преступление против империи, а этот суровый человек, вне сомнения, был здесь крупным начальником.

Я поцеловала меч и протянула его, рукоятью вперед. Человек в блестящих доспехах с интересом провел пальцем по лезвию, показал окружающим кровь на пальце. Его подчиненные вежливо заохали.

– Откуда ты родом? – спросил всадник. Он говорил, не напрягаясь, но его голос походил на рев океанской волны. Он согнул мой меч, отпустил, помахал им, поцокал языком. Было очевидно, что такое оружие он держит впервые.

Я назвалась, но так и не сумела перевести на язык империи мое имя.

– Диадарх приказывает тебе обнажить голову!

Даже без любимого меча я легко бы убила этого хама и еще пятерых из его свиты. Или даже шестерых. Остальные десять разорвали бы меня на части.

Поэтому я вновь решила не прерывать медитации и подчинилась.

В ответ военачальник тоже снял шлем. Плюмаж из павлиньих перьев подмел козье дерьмо в дорожной пыли. Он смотрел на меня, не моргая, точно лик Вишну, нарисованный на глиняной ступе. Нет, пожалуй, его черты выглядели даже грубее.

– Отдай мой меч, – попросила я.

– Диадарх приказывает тебе явиться в цитадель после вечерней жертвы Гефесту. Если хочешь получить назад свой меч, назовешь себя у западного входа.

Диадарх развернул коня, едва не затоптав меня, свита кинулась следом. Боги не наградили хозяина Александрии ни красотой, ни умом. Однако от него исходил настолько сильный запах власти, запах истинно мужской воли, что я не посмела перечить.

– Кто этот задавака? – спросила я притихших лавочников.