Текст книги "Мореплавания Солнышкина"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

ПОДАРОК БОЦМАНА БУРУНА

Борщик не уходил с палубы по нескольким причинам. Во-первых, потому что ему было приятно видеть, как дымятся в руках у ребят его пончики. Во-вторых, на льду находился Морячок, и имело смысл поглядывать, как бы с ним снова чего-нибудь не случилось. И в-третьих, на носу «Светлячка», наконец, опять появился похудевший Супчик и Борщик приглашал его в гости.

А Буруна не было на палубе по одной-единственной причине. Он давно готовился к своему дню рождения и решил угостить экипаж на прощанье настоящей морской бражкой.

Ещё на островах Фиджи боцман заложил в бочонок – в тот самый дубовый бочонок, с которым часто появлялся на палубе – толчёных кокосовых орехов, ананасов, фиг, засыпал всё это сахаром и, закупорив, сунул под койку. А рядом посадил для охраны Верного. Поэтому-то пёс редко появлялся на палубе. Ночью он охранял остров старого Робинзона, днём – бочонок боцмана.

Иногда боцман прислушивался к бульканью в бочонке, с удовольствием думая: «Шипит!» Иногда с ещё большей радостью: «Бурлит!» И представлял, как будет угощать друзей шипучим напитком. Правда, в последнее время пёс отсаживался подальше и почему-то поглядывал на бочонок с опаской.

Дело в том, что во время аврала боцман подвинул заветный бочонок к горячим трубам и пузырьки внутри него стали собираться бунтующими, гудящими стайками. Трубы грели, крепкие пузырьки дружно толкались в стенки бочонка: «Раз-два, взяли!» и собирались с силами, чтобы с грохотом выбить дно. Не хватало только хорошего удара, который сдвинул бы их с места. Сейчас бочонок уже задиристо гудел, как маленький, но крепкий вулкан, и встревоженный Верный, отыскав боцмана, потянул его за штанину.

ПОПЛЫЛИ

Солнышкин встретил команду Морякова, когда она уже была на обратном пути.

– Дело сделано, – сказал капитан. – Но последний удар ломом будет ваш. – И он показал Солнышкину на совсем тоненькую полоску льда, которую оставили, чтобы юные экскурсанты могли вернуться домой.

Солнышкин увидел шеренгу ребят, которые дружно шагали с громадными алыми раковинами и кокосовыми орехами в руках.

Вместе с ними шёл к берегу Морячок, а сзади переваливался, будто нашёл наконец свою родную стаю спасённый Солнышкиным пингвин.

Солнышкин хотел спросить, куда это они, но пингвин махнул крылышками, показал – туда, и побежал догонять малышей. А Морячок даже не смог помахать, потому что за руки его держали сразу несколько ребят, и он только мигал, не находя объяснения своему поступку.

Скоро они скрылись за пригорком, а на берегу остался один непослушный Соскин. Солнышкин хотел уже взяться за работу, но Соскин опередил его. Он стукнул по перемычке каблуком – и громадная льдина оторвалась от берега, закачалась и поплыла.

– Что, поплыли? – спросил удивлённо Молодцов. – Кино кончилось?

Соскин свистнул, засмеялся на всю Камбалу и бросился удирать: за ним громадными шагами бежал Молодцов.

– Кончилось, – сказал Солнышкин и, грустно посмотрев вслед пингвину и Морячку, пошёл к пароходу, на палубу, под которой и боцманской каюте, возле горячей трубы, набирался сил дубовый подарочек Буруна.

ГЛАВНАЯ РОЛЬ ЧЁРНОГО КОТА

Плавали-Знаем вдруг почувствовал перемену ветра, задрал нос и заметался: льдина плыла! Она превращалась в дрейфующую станцию.

– Провели! Потеряют координаты! Сорвут матч!

Он в волненье взлетел на палубу и разволновался совсем. На судне стояла подозрительная тишина. Чего-то не хватало.

Он заглянул в кубрик – там не было Барьерчика. Зашёл на камбуз – там не было Супчика. Он хотел позвать Ваську и вспомнил – Васька сбежал.

Он перегнулся через борт и пересчитал скулящих собак – одного бобика не хватало.

В это время, глядя из рубки на сломанный перешеек, Упорный рассмеялся и сказал:

– Поплыли! Так вот где была зарыта собака…

– Собака? – вскинулся Плавали-Знаем.

– Ну да!

– Где?

Упорный махнул рукой в непонятном направлении – к пожарному ящику.

На красном пожарном ящике сидел чёрный кот, будто выбрал самое удобное для съёмки место.

– Опять ты! – сказал капитан. – Ну держись!

Он проворно схватил кота за шкирку, размахнулся и швырнул его за борт. Кот описал дугу и, влетев в открытый иллюминатор радиорубки Перчикова, издал перед микрофоном отчаянное «мяу!», на которое ринулась вся собачья свора! Льдина дрогнула. В каюте Буруна подпрыгнул и ударился о стенку бочонок. И в тот же момент рвануло так, что кота снова вытряхнуло из рубки на лёд, а Плавали-Знаем, слетев с палубы, плюхнулся около своего ледяного изображения, и льдина стала колоться.

На «Светлячке» Барьерчик влетел на мостик и схватился за штурвал.

А по коридору «Даёшь!» мчалась перепуганная взрывом команда.

– Мина, мина! – кричал боцман.

– Кровь, кровь! – кричал бежавший по коридору Борщик, и с его носа срывались красные капли.

КРОВЬ КОКА БОРЩИКА

Ещё несколько минут назад Борщик обнимал прибежавшего на угощение Супчика.

– Борщик! – радовался Супчик.

– Супчик! – улыбался расплывающийся от счастья Борщик. Он угощал друга пирожками, расспрашивал про компот из камбалы и советовал обо всём случившемся написать «Заметки кока Супчика».

– Так никто не поверит, – сказал Супчик.

– Пусть попробуют не поверить. Я тогда всё расскажу в «Рассказах кока Борщика».

Он уже отпустил для голодной команды «Светлячка» пакет муки, бутыль масла, баранью ногу и провожал друга к трапу, но Супчик вспомнил, что на «Светлячке» кончилась соль и спросил, не даст ли Борщик и соли.

– Сколько угодно! – крикнул Борщик и выбежал с камбуза не только с солью, но с банкой любимого малинового варенья.

Он уже протянул их Супчику: «Держи!» Но в этот миг над палубой пролетел кот, а в следующий – раздался взрыв, и пакет соли рванулся куда-то на льдину, а банка с малиной врезалась Борщику в нос.

– Мина, мина! – кричал боцман.

– Кровь! – кричал кок.

– Шлюпки к спуску! Искать пробоину! Заводить пластырь! – командовал, пробегая по коридору, Моряков. Однако у каюты боцмана он остановился, принюхался и открыл дверь.

По каюте, играя пузырями, плескалась бражка. Матрац и простыни прилипли к потолку, а в стенах торчали куски бочонка, который так и не дождался дня рождения своего хозяина.

– Ничего себе мина! – сердито сказал капитан. – Цирковые номера!

– Угощение… – краснея, пролепетал Бурун.

– Ничего себе угощение!

А кок всё продолжал кричать: «Кровь! Кровь!», и выбежавший с бинтом Челкашкин стал уже делать ему перевязку, но вдруг провёл рукой по лицу Борщика, лизнул палец и сказал:

– Какая-то сладкая у тебя кровь. Борщик. Много варенья ешь.

И кок покраснел ещё больше, чем старый Бурун.

Но что касается «циркового номера», то он действительно получился. От взрыва, от рассыпанной соли, от собачьего лая суда качнулись, протянутый Солнышкиным трос ударил снизу по надрезанной Барьерчиком льдине, и, расколовшись пополам, она пошла дробиться на части.

Мачты «Светлячка» шевельнулись, лёд на нём тоже дрогнул, раскололся, как скорлупа, – и маленький весёлый пароход, словно встряхнувшись, закачался на чистой воде. Шахматное поле, по которому на четвереньках полз получивший неожиданный мат Плавали-Знаем и прыгал Уточка, разлетелось на клетки.

Ледяные фигуры качались, стукали друг друга лбами, и во все стороны, сверкая, сыпались ледяные искры.

ТУДА! ИМЕННО ТУДА!

Плавали-Знаем то цеплялся за ледяную фигуру, то пытался удержать ногой уползающий лёд. А мимо него с льдины на льдину прыгали лохматые артисты и отчаянно лаяли:

«Гав-гав! Мёрзли зря! А кино не было!»

Где-то на берегу сердитая старуха лупила свою собачонку и приговаривала:

– Вся облезла! Будешь знать, как сниматься в кино!

А льдины плыли и плыли. Пароходы двинулись в открытое море. И командир на вертолётной станции сказал:

– Смотри, уходят. Наверное, закончили съёмки. Попрощаемся! – И, запустив винт, вертолётчики отправились вдогон.

Оттуда-то, с вертолёта, и заметили Плавали-Знаем, который крепко обнимал похожую на него ледяную фигуру.

– Смотри, играет до конца, – сказали вертолётчики, сбросили верёвку и, выдернув из примёрзших унтов ухватившегося за неё актёра, опустили на палубу «Даёшь!».

Унты уплывали к острову Камбала, и Плавали-Знаем босиком бросился в рубку, но, увидев Морякова, закричал:

– Стойте! Я попал не туда!

А Моряков коротко сказал:

– Туда! Именно туда! Прошу ко мне в каюту.

Плавали-Знаем прошёл к нему, высоко вздёрнув голову, в одних носках, и громко захлопнул за собой дверь. Потом наступила тишина, среди которой слышались слова: «Стыдно, стыдно! А ведь могли бы учиться, могли бы!» И даже прозвучало: «Бывалый моряк…»

Через какое-то время дверь очень тихо отворилась, и с потупленной соловой, в моряковских шлепанцах Плавали-Знаем вышел в коридор и направился на камбуз.

А на доске объявлений появился полученный недавно приказ, кончавшийся словами: «Бывшего капитана «Светлячка» от командования отстранить. Исполняющим обязанности назначить штурмана Барьерчика. Начальник пароходства Юркин».

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Солнышкин стоял на корме с кинокамерой, снимая грандиозную картину крушения льдов. От заката всё вспыхивало, становилось жарким, алым – и льды, и чайки, и нерпы, весь океан.

Солнышкин стал наводить видоискатель на «Светлячок», как вдруг перед объективом на палубе заплясала какая-то весёлая фигура, за ней вторая, и обе, размахивая руками, стали кричать:

– Ура! Идём, идём!

Это выбрались из кубрика закончивший песню начальник училища и Репортажик. Казалось, начальник дирижировал всем вокруг – и льдинами, и нерпами, и кораблями. Но, посмотрев на Солнышкина, он протянул руки и закричал:

– Вот с кем мы споём! – Он узнал того самого юнгу, которого когда-то просил подрасти!

Теперь и Солнышкину стало понятно, чьи это были руки и чьи это песни распевали даже нерпы.

– Споём! Обязательно споём, Солнышкин! – кричал начальник. – В училище!

Солнышкин развёл руками. Подхватить хорошую песню он бил готов и сейчас, а в училище ещё надо поступить, надо готовиться, и он вздохнул:

– Из-за ерунды потеряно столько времени! Целые сутки!

– Ну не из-за такой уж ерунды, и не так уж много, – сказал за спиной Перчиков.

– Всё, больше не возьмусь за такое пустое дело.

– За какое?

– Спасать дураков! – сказал Солнышкин.

– Ха! – сказал Перчиков. – Во-первых, не все дураки, а во-вторых, возьмёшься! Сердце не выдержит!

– Выдержит! – сказал Солнышкин.

И тут он увидел встающую на дыбы льдину, по которой среди шахматных фигур метался на четвереньках какой-то малый в курсантской одежде. Фигуры раскачивались и стукали его по спине. Это был Уточка.

– Человек за бортом! – крикнул Солнышкин.

Бросив вниз висевший рядом спасательный круг и оттолкнув Перчикова, он перемахнул через борт сам и, прыгая с льдины на льдину, побежал к терявшему последние силы скульптору.

– Давай руку! – крикнул Солнышкин. – Прыгай ко мне!

Но Уточка только мигал, боясь оторвать руки от качающейся льдины.

– Брось! – крикнул Солнышкин.

Уточка вцепился в льдину ещё сильней. Ближняя фигура покачнулась и с размаху двинула своего создателя по самой макушке, зацепив краем Солнышкина. Изо рта Уточки только вылетело «пых», и он упал. А Солнышкин сказал «ох», но удержался, взвалил на себя курсанта и, перебираясь по льдам, понёс его к пароходу.

БУДЕМ УЧИТЬСЯ, СОЛНЫШКИН!

Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту.

Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем.

Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками:

– Отличное сердце! Послушайте – там шумит тайга и гудит океан. – И кивком позвал радиста за собой: – Пойдёмте, пусть отдыхает!

А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков.

В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая «Как дела?», заглядывала звезда.

– Ну, как дела? – спросил Перчиков.

– Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу! – сказал Солнышкин.

– Учиться, учиться! – послышался рядом начальственный басок.

В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки. Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету.

А из-за двери вдруг донеслось:

– Будем учиться, – и мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем.

– Но пока есть и другие дела! – сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки.

Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет.

– Посмотрим? – спросил Перчиков.

– Не посмотрим, а покажем! – сказал Солнышкин.

– Кино? – спросил, заглянув, Плавали-Знаем.

– Шуточки! – сказал Моряков. – Опять шуточки!

– Так, масштабные шуточки! – крикнул Солнышкин, вскакивая. – На острове люди ждали кино?

– Ждали! – крикнул Плавали-Знаем. – Ждали!

– Тогда надо показать! – согласился Моряков.

И друзья бросились на палубу.

ВСЁ ВПЕРЕДИ!

При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, – неизвестно, но на берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям.

– Хоть бы несколько кадров увидеть! – говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. – А то помогали, помогали.

– А увидим – шиш! – сказал Соскин.

И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили.

– Да, конечно, хотелось бы посмотреть, – сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика.

Но в небе горели только звёзды. Топала большая Медведица. А суда уходили.

И вдруг на глазах у всех оба парохода резко изменили курс и, приблизившись к острову, остановились рядом с ним. На мачте «Светлячка» развернулся странный парус – это, по просьбе Солнышкина, Барьерчик и Упорный натянули большую простыню, а с кормы «Даёшь!», где Перчиков пристроил аппаратуру, на неё полетел длинный яркий луч.

Сначала на экране появился заледенелый «Светлячок», потом на собаках по льдине промчался Васька-мамонт, и на палубе «Даёшь!» раздался радостный шёпот.

– «Зимовка!» Первая серия! – это почти кричал Плавали-Знаем. Он сидел среди зрителей в шлёпанцах на стопке книг, по корешкам которых ползли названия: «Родная речь», «Арифметика», «Навигация».

Около него, потирая лоб, стоял Уточка, рядом весело хохотал Васька. Но скоро Плавали-Знаем притих и спрятал подбородок в телогрейку – на экране возникла льдина, сидя на которой Плавали-Знаем прогонял Солнышкина: «Вон!»

Вслед за этим по полотну поползли белые шахматные истуканы. Они плыли, как остатки какой-то неизвестной цивилизации, сталкивались, бились лбами, и, прыгая по льдинам, на них лаяли собаки. У одного на макушке качался чёрный кот и быстро сигналил ехидным глазом: «Конец первой серии».

Но вот собаки на экране бросились к детям, и Молодцов с берега закричал:

– Смотрите, мой Бобик!

Потом лейтенант сам пошёл по экрану впереди детей, рядом с ним заковылял пингвин, появился весёлый Морячок, навстречу друг другу, размахивая поварёшками, бросились Борщик и Супчик.

И тогда с берега – с настоящего берега – донёсся крик Соскина: «Звук! Звук!» И все зрители на берегу тоже подхватили: «Звук!»

– Споём! – предложил начальник училища: ему представилась отличная возможность озвучить этот сеанс своей новой песней.

А Солнышкин удивился: какой ещё звук? Какие ещё нужны звуки? Рядом шумели волны, неторопливо приговаривала машина, и уже так близко была родная земля, что, казалось, за ветром слышался шум сосен, всплески таёжной речки и грустное «ку-ку» далёкой-далёкой кукушки.

А навстречу катил океан с гулким хлопаньем парусов, с гудками пароходов, с весёлой перекличкой спутников. Весь мир от палубы до морозных звёзд был полон голосов. Они переполняли пространство, и от их говора хотелось работать, спешить на помощь людям, как Моряков и Перчиков, дружить, как обнявшиеся на экране Супчик и Борщик. Звуков было так много, что, казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: «Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!» Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд!

Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся.

И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик:

– Подождите! Подождите!

И, бросившись к борту, команда увидела, как сидя на льдине и работая вёслами-руками к «Даёшь!» гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу.

Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики «Ура!» поднимала на борт верного члена экипажа.

А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану.

За штурвалом «Даёшь!» что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун.

На штурвале «Светлячка» крепко держал руки Барьерчик.

Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр – последний след небывалой зимовки.

За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин.

А на носу «Даёшь!» стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней – совсем как молодой капитан – кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял:

– Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!