Текст книги "Выиграть жизнь"

Автор книги: Виталий Сандуков

Но от дождя и ветра, от зноя и стужи, а главное, от сумасшествия и бессмысленной суеты города меня чаще и надежней укрывали чумы, яранги, юрты, сторожки, вигвамы, тапити, шабоно… Ложась спать, я не один год видел над собой не потолок, а ветки шалаша, брезент палатки, тент гамака или противомоскитный полог, а то и попросту верхушки деревьев или вечность звездного неба…

Мне бы очень хотелось сказать, что Родина – это моя родовая, семейная история, могилы предков, наконец, история страны…

Я очень мало знаю о своих дедушках и бабушках, которых застал при сознательной жизни, но уже не застал при жизни осознанной. И уж тем более я не знаю почти ничего о своих предках дальше третьего колена. Одни из них сделали все, чтобы беда не постучалась ночью в двери родных и близких, другие были слишком заняты строительством нового справедливого мира.

Из дневника Виталия Сундакова

…Революция, гражданская война, Гулаг, Великая Отечественная – не оставили даже могил тех из моих родных, кто был участником всех этих событий. В истории, которую переписывают уже в третий раз только за мою одну полную случайностей жизнь, густо пропитанную искренней, ноющей, наследованной любовью к Родине.

 "А ты знаешь, – говорит мой приятель своей десятилетней дочке, – что основатель известной фирмы "Филипс" был родственником Карла Маркса?" – "А кто такой Карл Маркс?" – спрашивает его дочурка…

…Почему так радостно сжимается сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой даже после вполне приятного и короткого путешествия?

…Может быть. Родина – это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить? И потом их всегда при желании можно увидеть и услышать, находясь и вдали от Родины?

Пейзажи? Березки? Да, но я назову десятки мест на планете, перед красотой которых я немел в восторге…

Может быть, старые семейные вещи? Как пишут в хороших книгах: "Я беру их в руки, а память и воображение уносят меня…

…Ритмично повизгивает металлическая люлька-качалка. Я уже едва помещаюсь в ней. Но она мне очень нравится. А может быть, мне нравится то, что, когда я засыпаю, рядом сидит моя любимая бабуля. Она качает люльку и тихо поет: "Синяя бумажка по полю летала…", мои веки наливаются приятной тяжестью, и я в тысячный раз разглядываю густой и темный лес, вытканный на настенном коврике. Там, возле большого поваленного дерева, стоит огромный медведь. Обернувшись, он не сводит с меня своих желтых глаз. Когда я усну, медведь скроется в чаще, чтобы как всегда вернуться к моему пробуждению. На гвозде, вбитом над ковриком висит на кожаном шнурке настоящий медвежий коготь. Я бы давно снял его, чтобы показать моим городским друзьям. Но бабуля сказала, что если я дотронусь до когтя раньше, чем стану взрослым, то медведь на коврике навсегда уйдет в лес и унесет мою силу и правду. Потом найти их будет очень не просто. И я буду вынужден искать их по всему свету…

Я проснулся оттого, что бабушка дрожащими, всегда пахнущими камфарой пальцами повесила мне на шею какой-то "медальон" на шнурке и мелко меня перекрестила, беззвучно шевеля губами. "Что это, бабуля?" – сонно спросил я. "А ниче, пусть будет, внучек. Не сымай…"

…Бабушкин оберег я не снимаю и по сей день. А, отправляясь в очередную трудную экспедицию, я надеваю на шею еще и кожаный шнурок, на котором висит медвежий коготь.

Настоящую историю когтя я узнал лишь по возвращении со службы на флоте. Уже не было ни моей бабушки, ни бабушкиного дома, в котором я рос. Когда бабушкин дом сносили, маме пришлось снять этот коготь со стены и медведь с коврика, наверное, скрылся в глубине леса, унеся с собой мой детский мир.

Слушая рассказ мамы, я держал в руках коготь и будто наяву видел все то, о чем она рассказывала…

Моего прадеда по маминой линии везли к его дому через все село на санях. Рядом с ним на этих же санях лежала окровавленная туша медведя-шатуна. Их так и нашли в лесу, лежащих в обнимку. С медведя сняли шкуру, а прадеда долго выхаживал местный знахарь.

Лекарства у него были известные: молитвы да настои из трав. Раны на руках, шее и голове зажили быстро. Но вскоре стало ясно, что мой прадед, охотник и первый плотник на деревне, обезножил навсегда. И тогда Василий Иванович попросил свою жену, мою будущую с прабабушку, подать ему заготовленные им деревянные бруски и его широкий охотничий нож.

– Ложек нарежу, негоже мужику сырым бревном в избе валяться.

Под утро, глядя на образа, он навалился непослушным телом на широкое лезвие.

Ножом, которым он "упредил" медведя и "ослобонил детей и бабку" от своей обузы спустя много лет его сын – мой дед Петр Васильевич, в день, когда я сделаю свои первые шаги, разрежет на моих ногах невидимые путы. Нет уже ни моего деда, ни прадедова ножа.

И только коготь того медведя на моей шее по сей день заставляет меня искать свою силу и правду по всему белому свету.

И больше ничего. Никакого дома, никаких вещей, бумаг, историй… Только память цепко хранит звуки и запахи, яркие картинки, увлажняющие глаза, и мои глупые детские вопросы заглушающие очень важные ответы: "А кто такой Бог? А что такое Родина?…"

ПО СЕКРЕТУ ВСЕМУ СВЕТУ публично об ИНТИМНОМ

ЭПИЗОД 1

Тело привычно выполняло знакомые движения, а мозг отчетливо, как инструктор, корректировал схему тяжелой, но приятной работы. Медленнее, еще медленнее, нежнее. Только не торопись. Вот так, так, ты все правильно делаешь. А теперь сюда одну ножку, сюда другую… Умница, у тебя все получается как надо, и ты уже второй час нравишься мне, с каждой минутой все больше и больше. Ну а теперь пора. К дьяволу изнуряющий контроль над ситуацией. Последний рывок, быстро-быстро, пока не иссякли последние силы и воодушевление. Теперь можешь стонать, кричать, кусать губы и чем активнее будут эти последние мгновения, тем скорее наступит заключительный аккорд восторга и я, наконец, смогу в изнеможении перевернуться на спину и, отдышавшись, сказать себе: "Я сделал это профессионально. Теперь и она в списке моих побед, и на ней сегодня, я испытал самые острые ощущения, которых ждал и к которым мысленно готовился в предвкушении этой запланированной встречи…

ЭПИЗОД 2

Она была прекрасна, пластична, стремительна. Вода забурлила вокруг нас. Ее молодое, влажное и упругое тело содрогнулось в последних конвульсиях и вскоре обмякло в моих руках. А ведь еще несколько минут назад я едва не задохнулся в ее объятьях…

ВОПРОСЫ ПО ПОВОДУ эпизодов Корр.:

– А чем же закончилось это «любовное приключение» с темпераментной особой?

B.C…

– Я ее съел…

Корр.:

– Кого?!

B.C.:

– Анаконду, имевшую неосторожность напасть на голодного путешественника в джунглях Амазонии.

Корр.: Да, кстати, и первый эпизод «из дневника», рассказывает тоже не о том, о чем, очевидно, подумали, как и я, безнадежно испорченные амурными романами читатели. Это лишь эпизод о покорении Виталием, одной… из горных вершин.

– Виталий, а Вы никогда не боялись, что однажды вас насильно заставят жениться на какой-нибудь папуаске, африканке или индианке из амазонских джунглей?

B.C.:

– Быть дееспособным мужчиной в первобытнообщинном племени, а уж тем более воином, и не иметь жен, количество которых является главным показателем уровня твоих возможностей и твоего состояния, по мнению, например, латиноамериканских индейцев яномами, по меньшей мере, глупо. Ты можешь иметь столько жен, сколько можешь иметь. Но  иметь жену, это еще и означает защищать и кормить ее, а в том числе и ее родителей. Жену можно отбить в соседнем племени, можно вырастить, принося еду родителям девочки, которую ты намерен в будущем взять в жены. Женой может стать супруга погибшего брата или родственника и даже родная сестра, но в последнем случае ты навсегда получишь унизительное прозвище "явере" и значительно подорвешь свой авторитет среди соплеменников.

Мое положение "холостяка" в племени, например яномами, беспокоило не только разновозрастных представительниц прекрасного пола, но и вызывало среди мужчин у кого искреннее сочувствие, у кого подозрения, а у некоторых и явные опасения за своих жен, откровенно кокетничающих при моем приближении. Женщины беспардонно садились ко мне в гамак, трогали и поглаживали меня, приближая при этом свое лицо так близко, что я всякий раз боялся, что однажды одна из них случайно выколет мне глаз своим украшением, торчащим по обе стороны носа.

Однажды я взял на руки маленькую, примерно четырехлетнюю симпатичную девочку по имени Афи. Малышка крепко обвила меня ручонками, и я некоторое время с удовольствием носил ее на руках. С тех пор, когда я находился внутри шабоно (щабоно – коллективное жилище латиноамериканских индейцев), она непременно была рядом и естественно чаще других получала от меня маленькие знаки внимания и дружбы. Однажды ко мне подошли несколько мужчин. Один из них, оказавшийся старшим братом Афи, положил ее мне в гамак и жестами, исключающими любое неверное толкование, показал, что я могу с ней делать. Каково же было мое благородное негодование. Но, поостыв, я понял, что девочка предлагается мне в будущие жены, причем исключительно вследствие моей демонстрации неравнодушного к ней отношения. Поэтому, отвергая ее в качестве жены, я должен был выдвинуть серьезные аргументы. Пришлось долго объяснять, что я имею более чем достаточное количество жен в своем далеком шабоно, куда я намерен вскоре возвратиться. А знаки внимания к Афи – лишь демонстрация моих дружеских чувств к ее брату и отцу. Это объяснение устроило не только ее благородных и заботливых родственников (которые стали называть меня с той минуты "шори", что означает брат), а также всех остальных соплеменников. Всех, кроме… самой Афи. С этого времени я часто натыкался на ее выразительный взгляд и обнаруживал ее почти постоянное присутствие подле себя…

Корр.:

– Не приходилось ли вам участвовать в приятных для обеих полов групповых церемониях, описываемых в художественной литературе, и вообще существуют ли они реально в культуре дикарей?

B.C.:

– Даже перспектива участия в этих приятных, по общепринятому мнению, ритуалах, вызывала во мне сложные чувства. Если я правильно понял, речь идет о групповом сексе.

Смею вас заверить, что любые смелые фантазии по этому поводу могут оказаться блеклыми контурами в сравнении с яркой действительностью. В этом виде искусства отдельные сообщества так называемых нами дикарей, явно преуспели. Например, в одном из племен верховодит в означенных церемониях, как правило, пол слабый, но делает это не слабо. Обычно и "команду" мужчин подбирает дама, сообразно своим вкусам и целям ритуала, и роли распределяет, и регламент устанавливает. Цели (как и мужчины) могут быть самые разные.

Это и инициация, и лечение, и наказание, и, конечно же, культовые отправления по разному поводу. Поводов много, как говорится, хороших и разных, было бы желание. Подробно описывать натуралистические сцены, очевидно, уместно в сугубо специальном издании, но умолчать вовсе об этом пласте культуры, наверное, означает поступить не очень уважительно по отношению к интересующимся.

Несколько слов, например, о традиции украшательства мужских гениталий. Как вы можете заметить па снимках из Ириан-Джаи, одним из самых экзотических "пятен" на теле мужчины является холим, твердый чехол из оболочки тропического плода, надеваемый им на "причинное место" и таким образом гордо венчающий мошонку. Последней, в свою очередь, с помощью растительных нитей искусно придана форма "а ля ракушка". Холим бывает праздничный, с опушкой на остром конце, и повседневный. Эта вещь, поражающая многообразием размеров и конфигураций, не только сполна заменяет папуасу нижнее белье и служит своеобразным кошельком, но является и предметом красноречиво сообщающим соплеменникам о самооценке и вкусах владельца. Вот бы где Зигмунд Фрейд позабавился и нашел немало убедительных примеров для иллюстрации своей популярной теории.

Гомосексуальные акты у некоторых аборигенов, как правило, связаны с наказанием и унижением вынуждено пассивной стороны. Эту же цель преследуют различные "упражнения" с фекалиями. Известны случаи, когда иноземцам предлагалось, например, проползти по испражнениям или между расставленными ногами (тоящих строем аборигенов любого пола, что якобы даст гостям право считаться своими. На самом деле, это лишь унизительная для якобы "посвящаемого", но веселая, по мнению папуасов, шутка. Что касается лезбиянства, то оно не только не осуждается, но и принимает порой угрожающие для мужчин формы. В неделе пути от того селения, где я был гостем, живет племя настоящих папуасских амазонок. Убив однажды всех своих мужчин, воинственные женщины создали новые семьи с однополыми подругами, пользуя изредка мужчин из соседних племен сугубо для продолжения рода. Если новорожденный ребенок "имеет несчастье" родиться мальчиком, мать подпускает к нему кобру…

Корр.:

– Виталий, если бы ваши друзья попросили вас рассказать им какую-нибудь правдивую эротическую историю, с каких интригующих слов она бы начиналась?

B.C.:

– Ну, например: "Второй час три таитянки буквально терзали мое бедное тело…" Или так: "В твою обязанность, сладкий мой, будет входить освобождение девочек от синьоров, оплаченное время которых истекло", – сказала мне содержательница частного публичного дома, после маленького происшествия в баре, свидетелем которого она оказалась…

Корр.:

– Ваше "наличие" на страницах журнала "PLAYBOY" было случайностью или это явление закономерное?

B.C.:

– "Плейбой" – "Играющий парень". А разве то, чем я занимаюсь, не мужские игры?

Еще "старик" Ницше метко подметил, что любой настоящий мужчина любит опасности и игру и именно поэтому выбирает женщину, как самую опасную игрушку…

Корр.:

– Что Вы делаете, когда хотите завоевать женщину?

B.C.:

– Завоевываю.

Корр.:

– Как?

B.C.:

– Поскольку не бывает двух одинаковых женщин, то не может быть ни универсальной стратегии, ни лучшей тактики. А вообще на этом поприще я – не агрессор, предпочитаю и логику, и страсть взаимного влечения. А завоевать, подразумевает подчинить. Меня больше привлекает женщина партнер, игрок, охотник, но не рабыня.

Впрочем, и это в прошлом, поскольку я давно и надежно пленен любимой женщиной

– (женой) Элеонорой.

Корр.: – Ну, а какой бы вопрос вы задали читателям по окончании короткого интервью на эту тему? B.C.:

– Естественный. Надеюсь, вы не решили, уважаемые соотечественники, что я специализируюсь исключительно на темах, обсуждаемых на этой встрече?

Корр.:

– Как и где вы проводите отпуск?

B.C.:

– В общепринятом смысле отпуска у меня не бывает, как нет дней выходных и рабочих. Моя работа не является неким обособленным временем, отведенным на зарабатывание средств. Моя жизнь – это и есть моя работа, без всякого пафоса. Помимо примитивного передвижения она включает в себя работу с текстами, естественные физические нагрузки, чтение лекций, спортивные тренировки, фото, видеодело, подводное плавание, экстремальное вождение автомобиля, посещение музеев, написание статей и т.д., и т.п. А главное, она дает пищу для глубоких размышлений, и (о, счастье!) позволяет избирательно общаться с разными людьми, – чего еще можно желать?

И я буквально физически заболеваю, раздражаюсь и устаю, уже после двух недель, проведенных бездумно, бессмысленно, "стационарно". Или тем более (о ужас!) в обществе "важных" бумажек и "нужных" людей. Сегодня мой универсальный лекарь – ясная цель и ветер странствий. А впрочем, я еще много чего в этой жизни не пробовал…

О Т.Д. ОХНУЛ

 Здесь женщины меня берут за руки: «Сэээр…» Здесь не нужны ни карабин, ни брюки (ноу проблем!). Здесь круглый год цветы благоухают (Ах!). А фрукты (в самом деле!) «ам» и тают. Здесь ночь тепла, вода лазурна, но стоп – мне почему-то… дурно! Хочу опять туда, где солнце жарит. Не ветерок, а ветер бьет и валит. Где поедаешь то, что лишь добыл, чтя формулу «Я буду, а не был». Где доверяешь спину лишь костру. Где спишь, как новобранец на посту. Где сердце вырывается наружу. Меняю тень на зной, а зной – на стужу. Меняю этот день на день вчерашний. Вчерашний день меняю на грядущий. На жидкий суп меняю стол цветущий. И как Адам: «Прощайте, рая кущи…»

Решено. Отправляюсь за билетом.

Корр.:

– Вам, очевидно, завидуют многие люди. Хорошенькую он, мол, себе работу нашел, кататься по миру, поди плохо?

В. С:

– …Мой хороший знакомый, архитектор, астролог, художник – Плужников Владимир Иванович, как-то, просматривая отснятый в экспедициях рабочий видеоматериал, где поллица у меня покрыто коркой болячек, где нет ни одного сантиметра тела свободного от укусов насекомых, а лимфоузлы увеличены до размера сливы, где я выковыриваю из-под кожи личинки насекомых и зашиваю на себе глубокую рану в, мягко говоря, антисанитарных условиях, искренне воскликнул: "Виталий, как хорошо, что все это снято на пленку! Это отбивает детскую зависть к твоим путешествиям".

Экстремальные экспедиции – это тяжелейший труд. Как, впрочем, и труд каскадеров, спасателей, пожарных, бойцов спецподразделений, словом, людей, чья полная мужественной романтики работа насквозь пропитана несоизмеримым с моим случаем риском и отвагой. А те красивые кадры, которые становятся достоянием широкой публики: анаконда, которую я душу в речной протоке, извивающийся у меня в руках пойманный крокодил и т.п. – это просто экзотика. Но есть вещи, ну уж никак не привлекательные внешне, но гораздо более опасные: например, три миллиона людей на планете ежегодно умирают от малярии. Я уже четырежды ею болел, почти после каждой продолжительной тропической экспедиции.

Я давно сбился со счета, начав однажды считать свои травмы и переломы. Дважды я был "гостем" реаниматологов, и уже даже полежал под ножом у известных нейрохирургов…

И потом я не был ни только на Канарах или Сейшелах, но даже в Анталии. Я не видел Швейцарии и Сингапура, не отдыхал в морском круизе, не покупал авиабилетов первого класса, и совсем не потому, что мне этого не хочется.

Из дневника А. Пигафетта (спутника Магеллана)

Три месяца и двадцать дней мы были совершенно лишены свежей пищи. Мы питались сухарями, но то уже были не сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями… Она сильно воняла крысиной мочой. Мы пили желтую воду, которая гнила уже много дней. Мы ели также воловью кожу, покрывавшую грот грей, чтобы ванты не перетирались. Мы замачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее. Мы часто питались и древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать.

 Я НЕ ЛЮБЛЮ по мотивам Владимира Высоцкого

 Я не могу, я не люблю, я не умею и не сумею, потому что не хочу нагнуться к слабому, чтоб потрепать за щеку, а встав на цыпочки, сказать, что я лечу.

И потерпеть, когда терпеть противно, и помолчать, когда молчать нельзя, советовать, когда никто не просит, и не прийти, когда зовут друзья. И бормотать, и лепетать, и в грудь помпезно ударять, и лебезить, и хлопотать, и "подкрадаться". И подтирать, и подпирать, и подавать, и подгонять, и подкупать, и подменять, и поддаваться.

Меня всю жизнь от этих "под" бросает в дрожь, кидает в пот и заставляет, что ни год, считать потери. От них беда и суета, и затхлый запах изо рта. Плодят их "живчики" и сонные тетери.

На пьянке петь – не подпевать. С друзьями быть – не отбывать. За дело бить – не подбивать и ухмыляться. На свете жить – не поживать. А в стае выть – не подвывать. От жизни брать – не подбирать и умиляться.

Я не люблю упрямых и надменных, обидчивых, трусливых и скупых. Не понимаю слово "непременно", и там, где точки вместо запятых.

Я не могу для дела пить, стенать, ушами шевелить и взятки брать или давать, что равнозначно.

Дым в небо кольцами пускать, копить, копаться, распускать, подозревать и ревновать, и распинаться.

Я не люблю себя, когда болею, когда из вежливости слушать не умею, когда вздыхаю чаще, чем дышу. А главное, что маме не пишу.

Когда я дело до конца не довожу и от услуги отказаться не спешу. Достойных слов, когда в ответ не нахожу. Но главное, что маме не пишу.

Зато умею я прощать, зато умею я молчать, зато умею отвечать глаза не пряча. Зато умею я любить, стремясь самим собою быть. Не знаю только это дурь или удача?

1983г ПОДВОДНЫЙ поиск ВЕДЕТ «САДКО» Флагман Дунайской флотилии монитор «Ударный» вступил в бой в первые дни гитлеровского нападения и отважно сражался до своего последнего боя 20 сентября 1941 года.

Наш баркас устало перекатывается по черноморским волнам. Третьи сутки длится поиск затонувшего судна. С утра и до захода солнца тралился участок за участком. Ежечасно выбираются растянутые между баркасом и ялом якоря и, очищенные от водорослей, вновь опускаются в море. Уставшие и огорченные возвращаемся мы в наш палаточный лагерь, над которым развивается вымпел с названием экспедиции "Ударный-82".

Из военной хроники 8 августа 1941 года. Южный Буг. Монитор «Ударный» и три бронекатера вели огонь по скоплению немецких войск и техники у Вознесенска. Артиллерия монитора взорвала эшелон с боеприпасами и разрушила понтонный и железнодорожный мосты…

8 августа 1982 года. День поиска. На борту нашего судна помимо членов экспедиции находится согласившийся нам помочь рыбак из села Прогнои…

Сидя на баке, с волнением поглядываем на заходящее солнце и с нетерпением – на готовые к работе акваланги и водолазное снаряжение. Утомительно долгой кажется каждая минута. До рези в глазах всматриваемся в воду, наивно надеясь увидеть темное пятно над погибшим кораблем. Но море зеркально отражает лучи заходящего солнца, и, кроме ярких бликов и плавающих на поверхности медуз, ничего.

Медленно движется судно по очередному радиусу, мелко дрожит закрепленный с кормы, круто уходящий под воду трал. И вдруг… долгожданный толчок. Зацеп. Стоп машинам! Наступившую тишину нарушил громкий возглас: "Есть!"

Из экспедиционного журнала 8.08.1982 в 20.10 вышли на монитор «Ударный».

Из военной хроники 20 сентября 1941 года. Экипаж «Ударного» получил приказ выбить немцев из села Ивановки с тем, чтобы дать возможность советским стрелковым частям отойти к Тендровской косе. «Ударный» успешно вел огонь по бронетехнике противника. Несколько танков командоры «Ударного» подожгли, остальные вынуждены были уйти из Ивановки. Во время боя над заливом появились вражеские пикирующие бомбардировщики и остервенело набросились на судно. Зенитчики корабля одну за другой отбивали воздушные атаки.

Шесть часов длился бой команды "Ударного" со сменявшими друг друга "стервятниками". Один "юнкере", перечеркивая черной полосой дыма чужое для него серое небо, рухнул в море. Второй врезался в берег. Третий упал рядом с горящим кораблем…

Моряки "Ударного", одновременно борясь за живучесть корабля, продолжали неравный бой. Одна из бомб угодила в корму, разрушив орудие, вторая упала рядом. От прямого попадания бомбы в правом борту корабля образовалась пробоина. Судно накренилось и через несколько минут ушло под воду…

Из дневника Виталия Сундакова

 Не без объяснимого волнения защелкиваю бросовый ремень акваланга и навешиваю снаряжение. Последнее мгновение перед погружением. Напарник в знак готовности поднимает руку. Готов и я. Готов к погружению, готов к соприкосновению с подвигом.

Впервые после многочасового шума работающего двигателя, нас обволакивает оглушающая тишина, ритмично нарушаемая лишь вырывающимся из легочного автомата воздухом. У самого грунта обжигает холодный слой воды. Проплываем над отдельно лежащей на боку ходовой рубкой, сквозь рваные пробоины которой виден искореженный взрывом и временем штурвал. Через несколько метров различаю размытые контуры рыже-черного нагромождения металла, с каждым метром принимающие определенные формы. Подплываем к кораблю с правого борта, и он вырисовывается бурой громадой неожиданно и величественно…

Выходим на поверхность и устанавливаем оранжевые буи на стальных тросах, чтобы впредь выходить на точку поиска точно и быстро.

В лагере нас встречают вопросом: "Нашли?" Я молча подаю ребятам гильзу от снаряда с выбитыми на ее торцевой части цифрами, среди которых цифра "40", обозначавшая год выпуска Это ответ на вопрос…

Работа продолжается. Уходят под воду ветераны клуба "Садко" Владимир Туровский, Валентина Мельникова, Владимир Шкуратовский. Сказывается опыт, и на борту яла появляются первые реликвии. Проходят дни, но все также вновь и вновь погружаются, сменяя друг друга и возвращаясь на поверхность с экспонатами, "двойки" аквалангистов. Снимаются замеры судна. Самый юный член клуба Костя Михайленко прямо под водой наносит их карандашом на пластик. Идут в первый раз на "Ударный" молодые "Садковцы": Олег Тищенко, Вася Воронецкий, Пашка Мишарин, – и не безрезультатно. Олег выносит на поверхность пулеметный ствол, второй, поднятый в этой экспедиции. Но экспонаты для музеев Севастополя и Очакова, Николаева и Одессы не главное из того, что находят эти парни на глубине. Самое главное не выставишь на музейный стеллаж, не объяснишь дотошному журналисту, ни выскажешь даже самому себе… Это другой уровень погружения и иная глубина, из которой уже не подняться на "мутный уровень поверхности"…

Не было случая, чтобы после погружения кто-нибудь из "Садковцев" улыбнулся или сказал: "Как здорово!" или "Как красиво!", – как это бывает после первых знакомств с подводным миром. И глядя на ребят, веришь и знаешь, что погружение в глубинку погибшему кораблю для них – лучший гражданский урок из всех, так называемых, "уроков мужества".

Урок, который невозможно не усвоить или забыть со временем…

ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ…

 
«Чем тише, тем…», – твердил ты всем, услужлив и послушен.
Ты не был нужен сразу всем и никому не нужен.
Тебя встречали без цветов, без грусти провожали.
Иначе чем – «А, это ты…» – тебя не величали.
И от стыда ты не сгорал, от страха не был бледен.
Богат ты не был никогда, но не был ты и беден.
Тебя в жару не била дрожь, пурга не обжигала.
Тебя девчонка не ждала и даже не бросала.
Ни в ПТУ, ни в МГУ тебя не обучали.
И ни на пост, и ни на «стрем» тебя не назначали.
Тебя не портили ножом и по глазам не били.
Не проклинали за любовь и не боготворили.
Коня в галоп не посылал ты по земле весенней.
И акваланг не выдавал тебе глоток последний.
Ты пота с кровью не мешал и с жизнью не прощался.
Не просыпался стариком и в детях не рождался.
И спирт из кружки ты не пил, стуча о край зубами.
Одежд казенных не носил, во снах летая к маме.
Шторм не протягивал к тебе холодные ладони,
когда корабль замирал в торжественном поклоне.
И ты друзьям всю ночь не пел, смел не был в одиночку.
Ты не тонул и не горел, не написал ни строчки.
Ведь ты не жил, а поживал, не ждал, а дожидался.
И ты не дрался за любовь, а только поддавался…
Я все сказал и замолчал, а он спросил ехидно:
– А для чего же ТЫ так жил? В чем смысл, мне не видно?
Теперь я знаю, это все мне послано судьбой.
Чтоб был достоин я ее, богини неземной.
Из всех сокровищ в мире мне, нужна одна она…
– Стоп, – он сказал, – ты опоздал: она моя жена.

 

 ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ

В юности путешествия служат пополнению образования, в зрелых годах – пополнению опыта… Не странно ли, что в морских плаваниях, где нечего видеть кроме неба и воды, люди ведут журнал, а в путешествиях сухопутных, где столь многое можно наблюдать, они большей частью пренебрегли этим обычаем, словно случайность – более достойный предмет для пера, нежели наблюдения. Итак, пусть наш путешественник ведет журнал. Ф.Бэкон.

Из дневника Виталия Сундакова

 Я – первый иноземец, который ступил на эту землю, который смотрит на эти искусно раскрашенные внимательные лица, слышит эти возгласы удивления и ликования, наблюдает стремительно меняющуюся, как погоду в их доме-джунглях, реакцию индейцев на любое новое действие пришельца, вызывающие у них недоверие и любопытство, ужас, восторги разочарование.

Реальность и фантазия в моем сознании, как два воина, оставшиеся в живых среди многочисленных врагов, плечом к плечу отчаянно борются за право на существование. Безысходность факта словно приумножает их силы, а слабая надежда на вторую жизнь, если они выйдут из этой схватки победителями, заставляет их не защищаться, а нападать…

Эти люди не знают, что они живут на одном из материков, который назван кем-то не из их племени, и почему-то Южной Америкой. Что их земля принадлежит Венесуэле, республике, название которой нелегко выговорить на их языке. А у этой страны, а значит и у них есть президент, государственный флаг, гимн, официальный язык, Конституция, палата депутатов, сенат.

Однажды я подумал: еще в недалеком прошлом в зависимости от того, на каком языке говорил путешественник, открывший ту или иную территорию, впоследствии говорили открытые им для мира целые народы страны и даже континенты И вот теперь первым из чужаков ЭТИ исконные жители селъвы увидели русского.

Незнакомые им доселе предметы, вещи и понятия: соль, сахар, рис, железо, стекло, пластик, механику и электронику, – словом, многое из того, что они видят или слышат впервые, они, повторяя за мной, называют русскими словами. Да что там электронику – даже расческу, мыло, бумагу… Считать до десяти без помощи пальцев, писать свои имена, плавать, бороться, играть в городки и лапту и даже свистеть, вложив в рот пальцы людей этого маленького племени учит русский… Безумная мысль, хихикая, заползала мне в мозг: пора водрузить над этим индейским шабоно российский стяг и сделать в дневнике короткую скромную запись: "Во славу России, 29 мая 1994 года, я, Виталий Сундаков, открыл Америку…" А впрочем почему Америку? Над названием подумаю после обеда…

НАЙТИ И ПОНЯТЬ

Ничего не взяв с собой, оставляю за спиной Мир бумаги, слов и крови – «храм» наживы и неволи, Искус власти, груз традиций, яд наветов, дым амбиций, Пир корысти, лжи и мести, скуки, зависти и лести, Плен вещичек и вещей – мир людишек и людей…

Признайтесь, кто из нас в детстве не мечтал стать отважным путешественником, чтобы, однажды ступив на неизведанные земли, рассказать затем соотечественникам об открытых нами таинственных племенах, живущих в непроходимых джунглях, и о своих удивительных, полных романтики и риска приключениях. Родись я много раньше, фантазировал я, будучи десятилетним мальчишкой, непременно стал бы одним из членов экспедиции отважной команды Кука или Гонзальво, Лаперуза или Гама, Колумба, Магеллана или Беринга.

С фонариком, заменявшим мне машину времени, отгородившись с головой от домочадцев тяжелым одеялом и стараясь не шуршать потрепанными страницами любимых книг, я вместе с литературными героями Жюля Верна и Фенимора Купера, Джека Лондона и Стивенсона совершал подвиги и спасал прекрасных дам, мчался по прериям и продирался сквозь джунгли, преодолевал знойные пустыни и обжигающие стужей бескрайние просторы Севера. Я погружался и на морское дно, где в тиши глубин покоятся корпуса некогда величественных и грозных кораблей, трюмы которых знали мадрасские пряности, ланкийские изумруды, алмазы Великих Моголов, серебро ново светских рудников и стоны невольников.