Текст книги "Иван Грозный и Девлет-Гирей"

Автор книги: Виталий Пенской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

А что же в это время делал хан, которого мы оставили в тот момент, когда он и его «князья» договорились о походе на Русь? Весна 1555 г. прошла в приготовлениях к запланированной экспедиции (и, надо полагать, при том количестве московских доброхотов-«амиятов», которые были в Крыму, скрыть эти приготовления было невозможно. Следовательно, слухи о них Москвы достигли всенепременно). В мае татарское войско было собрано, и примерно в конце этого месяца Девлет-Гирей выступил в поход на север, к русским рубежам. Вместе с ним была его «гвардия» (стрелки-тюфенгчи, или, как их еще называют в турецких и татарских источниках, сеймены, артиллерия, и, надо полагать, вагенбург, который у нас называли «гуляй-городом»), «двор» и, естественно, «дворы» татарских князей и племенное ополчение. Сколько их было всего – об этом ниже, пока же отметим, что отборная часть татарской конницы, выставляемая карачи-беками, главами знатнейших и влиятельнейших татарских родов (Ширинами, Мансурами, Аргынами и Кыпчаками), состояла, согласно сведениям татарских источников, из примерно 10 тыс. всадников. В случае же необходимости Ширины, в распоряжении которых находилось до половины всего татарского войска, могли поднять на коней до 20 тыс. воинов^{53}.

Пока Шереметев не торопясь шел на юг, татары столь же неторопливо, делая в день самое большее верст по 30, двигались ему навстречу. Во всяком случае, французский инженер Г. Боплан писал в своих записках, что в начале похода обычный темп движения татарского войска составлял примерно 25 км в день^{54}. Во вторник 18 июня передовые татарские отряды вышли к Северскому Донцу на участке между нынешними Змиевым и Изюмом. На следующий день татарское войско начало «лезть» через Донец сразу в четырех местах – «…под Изюм-Курганом и под Савиным бором и под Болыклеем и на Обышкине».

Обращает на себя внимание чрезвычайно широкий фронт форсирования Донца татарами – крайние «перевозы» восточнее Змиева (Обышкин или Абышкин перевоз) и Изюмом (Изюмский перевоз) разделяло без малого 90 км. В это время татары и были замечены русской разведкой. Действовавшая за Донцом, «на крымской стороне», станица сына боярского Л. Колтовского обнаружила переправу татар на Абышкином перевозе, где переправлялись 12 (по другим данным – 20) тыс. неприятелей. Голова станицы немедленно отправил гонцов с известием в Путивль и к Шереметеву, а сам с остальными станичниками «остался смечать сакмы всех людей…»^{55}

В субботу 22 июня к И.В. Шереметеву, который к тому времени уже вышел к месту встречи с отрядом И. Блудова, «прибежал» станичник Иван Григорьев с сообщением от Л. Колтовского о переправе татар через Донец. Аналогичная весть была получена и от сторожи, что была послана в р-н Святых гор, находившихся в 10 верстах ниже по течению от места впадения Оскола в Северский Донец «с крымской стороны». Для воеводы стало очевидным, что хан, выступив с войском из Крыма по Муравскому шляху, примерно 15—16 июня достиг развилки степных дорог в верховьях реки Самары и, повернув на восток, дальше продолжил марш по Изюмскому шляху. К тому времени, когда Шереметев получил известие о татарах, Девлет-Гирей уже успел продвинуться в северном направлении на 70—90 км и находился восточнее Шереметева примерно в 150 км. Не теряя времени, воевода приказал стороже «сметить сакмы», а сам, «призывая Бога на помощь», пошел к татарской сакме. Очевидно, что Шереметев с товарищами повернул назад и скорым маршем пошел обратно на север по Муравскому шляху к Думчеву кургану, у истоков Пела (севернее нынешней Прохоровки)^{56}.

Тем временем известия о происходящем в Поле достигли Москвы. В пятницу 28 июня к Ивану IV в Москву прибыло сразу несколько гонцов. Отпутивльских наместников В.П. и М.П. Головиных прискакали вож Шеметка и «товарищ» Л. Колтовского Б. Микифоров, которые сообщили царю о том, «…что голова их Лаврентей Колтовской с товарищи переехали многие сакмы крымских людей…» и что татары во множестве «и с телегами» «лезут» через Северский Донец. О том же известил государя и прибывший от Шереметева И. Дарин с товарищами^{57}.

Эти новости привели в действие московскую военную машину, шестерни которой начали проворачиваться во все убыстряющемся темпе. Командующий расположенной на «берегу» ратью боярин И.Ф. Мстиславский «с товарищи» немедленно был «отпущен» царем к своим войскам, а Иван начал собирать Государев полк. Приказ явиться в Москву получили также бояре и дети боярские, служившие удельному князю Владимиру Андреевичу Старицкому, а также служилые татары «царя Казаньского Семиона». Окольничьи И.Я. Чеботов и Н.И. Чюлков Меньшой получили наказ привести на всякий случай в боеготовность Коломенский кремль^{58}.

В воскресенье 30 июня к государю прибыл Л. Колтовской, подтвердивший сведения прежних гонцов. Выслушав его донесение, Иван вместе с Владимиром Андреевичем, «царем» Семионом и «царевичем» Кайбулой во главе Государева полка и ертоула (им командовали два воеводы – И.П. Яковлев и И.В. Меньшой Шереметев) выступил из Москвы по направлению к Коломне^{59}.

Развертывание войск для отражения близящегося нашествия не обошлось, как это повелось со времен «боярского правления», без местнических споров и вызванных ими перестановок командного состава. Служба – службой, но боярская честь оставалась боярской честью, «порушить» которую было никак нельзя даже под угрозой самого сурового наказания и опалы. 2-й воевода передового полка, что стоял под Зарайском, князь Д.С. Шестунов (из рода Ярославских князей^{60}) отказался подчиняться 1-му воеводе полка князю А.И. Воротынскому и был переведен 2-м воеводой в полк правой руки в Каширу.

На его место был прислан окольничий Ф.П. Головин. Однако, прибыв в Каширу, Шестунов и тут не угомонился, «списков не взял для Михаила Морозова да для князь Дмитрея Немово Оболенсково и посылал о том бити челом государю, что Михайло Морозов в большом полку другой, а князь Дмитрей Немой в левой руке большой…». Лишь получив от Ивана IV невместную грамоту, князь согласился принять командование. Отметим, что и при формировании рати Шереметева был случай местничества. А.Д. Плещеев-Басманов «бил челом» государю, что ему «… з боярином … с Болшим з Шереметевым в менших товарыщех» быть непригоже, на что Басманов получил указание Ивана IV «быти на своей службе без мест…»^{61}.

Во вторник 2 июля царь прибыл в Коломну, проделав за 3 суток не меньше НО—120 км (таким образом, среднесуточная скорость марша составляла порядка 35—40 км). Здесь, в треугольнике Коломна—Кашира—Зарайск, к этому времени сконцентрировались главные силы русского войска. Однако долго стоять здесь им не пришлось. Иван, оповещенный вечером в среду, 3 июля, о том, что крымский «царь» идет на Тулу, утром следующего дня, 4 июля, выступил по направлению к городу. «Того дни под Каширою государь Оку-реку перелез со всеми людми (т.е. менее чем за день царь преодолел порядка 40—45 км. – П.В.) и передовым полком велел идти х Туле наспех…». Однако обстановка к этому времени коренным образом переменилась. Как писал летописец, «…того дни прислали к государю из Воротыньских вотчины языка Крымскаго, а сказывают, что Крымской царь, идучи х Туле, поймал сторожей и сказали ему, что царь и великий князь на Коломне, и он поворотил к Одуеву, и, не дошед до Одуева за тритцать веръст, поймали на Зуше иных сторожей, и те ему сказали, что идет царь и великий князь на Тулу, и Крымъской царь воротился со всеми своими людми во вторник…»^{62} Таким образом Ивану стало ясно, что ожидавшей встречи с главными силами Девлет-Гирея под Тулой не состоится и хан намерен уклониться от сражения. Однако царь тем не менее решил продолжить марш в прежнем направлении. Возможно, он рассчитывал на то, что, повернув назад, хан наткнется на Шереметева, тот свяжет татар боем и тогда решающий бой, «прямое дело», все же состоится. Поэтому Иван «…послал доведатца подлинных вестей и за царем послал многих подъезщиков, а сам х Туле пошел не мешкая, в пятницу порану». А. Курбский с похвалой отзывался об этом решении Ивана Грозного, «ибо егда пришел от Москвы ко Оке реке, не стал тамо, идеже обычай бывал издавна застановлятися христианскому войску против царей татарских; но превезшеся за великую Оку реку, пошел оттуду к месту Туле, хотящее с ним (Девлет-Гиреем. – П.В.) битву великую свести»^{63}. Однако спустя несколько часов после начала марша к государю прибыли люди от Шереметева, рассказавшие ему о том, что произошло несколькими днями ранее юго-восточнее Тулы.

Повернув 22 июня назад, вдогонку за Девлет-Гиреем, Шереметев и Салтыков, как они позднее докладывали царю, предполагали «…его (т.е. Девлет-Гирея. – П.В.) в войне застати: нечто станет воевати и розпустит войну, и воеводам было приходити на суволоку, а не станут воевати, и им было промышляти, посмотря по делу…»^{64} И на первых порах все развивалось так, как и предполагали воеводы. Хан, не догадываясь о своих преследователях, быстро шел на север. Приблизившись к русской границе (по нашим расчетам, это случилось примерно 26—27 июня где-то на р. Сосна, скорее всего, там, где позднее будет поставлен город Ливны, в районе так называемого Кирпичного брода, что «выше города Ливен версты с 3»^{65}), Девлет-Гирей дал своему войску, по татарскому обычаю, отдых и здесь оставил свой обоз-«кош» вместе со значительной частью заводных коней, максимально облегчив свое воинство перед последним броском. «Приблизившись к границе на расстояние 3—4 лье, они (т.е. татары. – П.В.) делают остановку на два-три дня в избранном месте, где, по их мнению, они находятся в безопасности…» – отмечал Боплан. К этим словам можно добавить высказывание князя А. Курбского, который писал, что «…обычай есть всегда Перекопского царя днищ за пять, або за шесть, оставляти половину коней всего воинства своего, пригоды ради…»^{66}

Длившаяся несколько дней остановка татарского войска на Сосне позволила Шереметеву нагнать неприятеля. Когда основные силы Девлет-Гирея примерно 29—30 июня скорым маршем (примерно по 50 или даже более километров в сутки) двинулись на Тулу, Шереметев, к этому времени прочно «повисший» у него на хвосте, решил атаковать ханский кош. 1 июля посланные воеводой вперед головы III. Кобяков и Г. Жолобов (дети боярские с Рязани и с Тулы^{67}) со «детьми боярскими многими» взяли «царев кош» и вместе с ним богатую добычу. Согласно Никоновской летописи, в руки русских попало «лошадей с шестьдесят тысящ да аргомаков з двесте да восмьдесят верблюдов»^{68}. Кстати, размеры добычи позволяют прикинуть примерную численность татарской рати. Получается, что примерное число лошадей в татарском войске составляло порядка 120 тыс., следовательно, при норме 3 коня на одного татарского воина число их у Девлет-Гирея в этом походе составляло около 40 тыс. С учетом того, что многие татары выступали в поход, имея больше трех заводных лошадей, то, видимо, реальная численность крымской рати в этой кампании была меньше и колебалась между 30 и 40 тыс. всадников. Приводимые рядом авторов сведения о 20-тысячном татарском войске основаны на недоразумении – да, действительно, в разрядных книгах говорится о 20-тысяч татарском войске, но это только один из татарских «полков», переправлявшийся на одном из перевозов, а именно на Обышкином. Между тем, как было отмечено выше, переправа осуществлялась татарами в 4 местах на широком фронте, следовательно, и войско было большим по численности (кстати. в других разрядных книгах говорится о том, что на Обышкином перевозе «лезло» через реку 12 тыс. татар). Кроме того, можно попытаться прикинуть, сколько мушкетеров было в ханской гвардии. Если татары придерживались старинного правила иметь на 10 пехотинцев 1 верблюда, то, исходя из приведенной в Никоновской летописи цифры, получается, что с ханом было около 800 мушкетеров, что совпадает со сведениями из описания татарского войска, участвовавшего в Астраханской экспедиции 1569 г., и со сведениями А. Курбского^{69}.

Разобравшись с огромной захваченной добычей, Шереметев отправил часть ее на Мценск (видимо, вместе с Жолобовым), а другую – на Рязань (с Кобяковым), а сам 2 июля пошел вслед за ханом, который, судя по всему, все еще не подозревал о том, что происходит у него в тылу. Захваченные в кошу пленники показали, что Девлет-Гирей «пошел на Тулу, а ити ему наспех за реку за Оку под Коширою…»^{70}.

Однако этот успех оказался для Шереметева последним. А. Курбский сообщал, что после этой победы некие «писари», «им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичев, или от простого всенародства», «что было таити, сие всем велегласно проповедали…», что вскоре Девлет-Гирей будет наголову разгромлен, ибо на него идет сам Иван IV с главными силами русского войска, а Шереметев «над главою его идет за хребтом…».^{71}Сложно сказать, насколько правдив был князь, когда писал эти строки. Одно ясно совершенно точно, что 2 июля Девлет– Гирею стало известно не только то, что с севера на него надвигается сам Иван IV с превосходящими силами, но и то, что его кош захвачен ратью Шереметева. Перед ханом встала картина приближающейся катастрофы – ведь потеряв половину лошадей, татарское войско утрачивало маневренность, свой главный козырь. Над войском Девлет-Гирея, оказавшимся фактически в окружении, нависла угроза полного разгрома.

Однако не случайно крымский «царь» прославился «великой ревностью к войне»^{72}. Оценив ситуацию и убедившись в том, что в сложившейся ситуации начатый им маневр с целью обойти позиции русских войск на Оке с запада (подобный тому, что успешно совершил в 1521 г. Мухаммед-Гирей) теряет всякий смысл, хан принял решение немедленно, не распуская свою рать для «войны», повернуть назад. В момент, когда он принял это решение, от места впадения Плавы в Упу, где, очевидно, стояло татарское войско, до Коломны, где находились главные силы русской армии, было около 180—200 км и примерно столько же до захваченного Шереметевым коша. У Девлет-Гирея появился реальный шанс нанести удар по Шереметеву и, имея в запасе несколько дней, разгромить его войско, отбить хотя бы часть обоза и, главное, табунов, а затем поспешно, избегая столкновения с главными силами русского войска, отступить в Поле.

Для Шереметева такое ханское решение оказалось, судя по всему, неожиданным. Значительная часть его войска (по сообщению Никоновской летописи, до 6 тыс., т.е. почти половина^{73}) отделилась и отправилась, как было отмечено выше, перегонять захваченные табуны, а сам он с оставшимися ратниками двинулся по татарской сакме на север. В полдень (около 16.00) 3 июля, в среду, у урочища Судьбищи полки Шереметева столкнулись с татарскими авангардами. Здесь и произошла прогремевшая тогда, но сегодня практически забытая «ознаменованная славой отчаянной битва» (Н.М. Карамзин).

Несколько слов о географии места сражения. Судьбищи – название урочища, располагавшегося в Поле, в верхнем течении реки Любовша. Здесь смыкались две татарских сакмы, по которым степняки ходили за добычей на Русь, – Муравская и Калмиусская. Позднее здесь возникло одноименное село. В середине XIX в. оно входило в состав Новосильского уезда Тульской губернии и насчитывало без малого 1000 жителей. Располагалось село северо-восточнее от ж/д станции Хомутово, возле тракта, соединявшего Новосиль и Ефремов. Согласно современному административному делению, Судбищи находятся в Новодеревеньковском районе Орловской области. До наших дней сохранились и остатки самого урочища, возле которого и произошла эта битва^{74}.

На первых порах сражение разворачивалось благоприятно для русских. Неприятельское войско сильно растянулось на марше и вступало в бой по частям, «пачками». Это позволило Шереметеву успешно отражать атаки противника и контратаковать. В серии конных схваток, начинавшихся с «лучного боя» и переходивших затем в «съемный» (т.е. рукопашный) бой и длившихся около 6 часов, сотни детей боярских, действовавших при поддержке стрельцов и казаков, «передовой полк царев и правую руку и левую потоптали и знамя взяли Шириньских князей»^{75}. Казалось, что победа вот-вот будет достигнута, несмотря на то, что общий численный перевес был на стороне противника – ведь род Ширинов занимал в политической иерархии Крымского ханства особое, первое, место среди прочих татарских карачибеев. Ширинские бии считались главнокомандующими татарским войском («оглан-баши») и выставляли в поход, как уже отмечалось выше, до половины всех воинов. Однако допрос пленных показал, что главные силы татар в бой еще не вступили – хан не успел подойти к полю боя. Обе стороны заночевали на поле боя, готовясь возобновить с утра сражение. Видимо, именно тогда стрельцы, казаки и кошевые детей боярских завели кош в дубраву и устроили здесь «засеку», которой предстояло сыграть важную роль на следующий день. Тогда же были посланы гонцы к Г. Жолобову и Ш. Кобякову с приказом срочно вернуться к главным силам. Но к утру в лагерь вернулось всего лишь около 500 ратников, остальные не решились оставить столь богатую добычу и продолжили гнать табуны к Мценску и Рязани. Здесь напрашивается прямая аналогия со сражением на окраине Старой Русы зимой 1456 г., когда точно также московские дети боярские «многое богатьства взяша» и «с тою многою корыстию вся люди своя впред себе отпустиша». Не прошло и нескольких часов, как они оказались перед лицом численно превосходившей новгородской рати, горевшей желанием отомстить за грабежи и убийства. Однако тогда воеводе Ф. Басенку удалось вернуть большую часть ушедших с захваченным имуществом ратных людей и выиграть битву. У Шереметева это не получилось, и он потерпел поражение. В этом контексте летописная фраза о том, что к полю битвы «поспели» всего лишь 500 ратников приобретает довольно двусмысленный характер^{76}. С другой стороны, учитывая бедность основной массы детей боярских и невысокую доходность их вотчин и поместий, трудно осуждать их за стремление разжиться на войне, невзирая ни на какие угрозы и кары со стороны начальных людей и самого государя, полоном и всякими «животишками». Не исключено, что сыграли свою роль и местнические противоречия – ведь среди отряженных в поход ратных людей было достаточно много родовитых князей-Рюриковичей, которым подчиняться пусть и знатному, но все же происходящему не из княжеской, а из боярской фамилии Шереметеву было «обидно».

Так или иначе, но к утру 4 июля в распоряжении Шереметева оказалось примерно 7 тыс. (согласно летописи) детей боярских с послужильцами и кошевыми, стрельцов и казаков. С ними ему предстояло сразиться теперь уже со всем татарским войском сразу.

Готовились к решающей схватке и татары. Накануне вечером на поле боя прибыл Девлет-Гирей с основными силами крымского войска, своей «гвардией» (в т.ч. мушкетерами-туфенгчи) и артиллерией. Выслушав доклады своих военачальников и показания пленных (как писал Курбский, «два шляхтича изымано живы, и от татар приведено их пред царя. Царь же нача со прещением и муками пытати их; един же поведал ему то, яко достояло храброму воину и благородному; а другий, безумный, устрашился мук, поведал ему по ряду: “Иже, рече, малый люд, и того вящее четвертая часть на кош твой послано”…»^{77}), хан ободрился. Оказывается, все было не так уж и плохо, как представлялось ему ранее. Действительно, даже если взять за основу летописное повествование о сражении, то 60 тыс. татар должны были противостоять 7 тыс. русских воинов. И даже если полагать, что летопись сильно преувеличила численность бойцов с обеих сторон, тем не менее совершенно очевидно, что на стороне татар оказалось значительное численное превосходство. К тому же они обладали артиллерией, которой у русских не было. Перед ханом возникла соблазнительная возможность разгромить немалую часть русского войска прежде, чем основные силы рати Ивана IV смогут помочь полкам Шереметева, и Девлет-Гирей решил воспользоваться представившимся шансом. Отказавшись от первоначального намерения продолжить отступление, Девлет-Гирей перегруппировал свои силы и вознамерился взять реванш за унизительные поражение накануне и утрату коша.

На следующий день, 4 июля, с рассветом (между 5.00 и 6.00) сражение возобновилось снова. На склонах холмов у урочища закрутилась круговерть конной схватки – конные сотни с той и другой стороны одна за другой налетали друг на друга, осыпали стрелами и время от времени вступали в рукопашный бой. Лучше вооруженные и защищенные отборные русские всадники, к тому же прекрасно понимавшие, что у них нет иного выхода, как или победить, или умереть, теснили татар. Ожесточенность схватки все время нарастала. По словам татарского хрониста Хурреми-челеби, «войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство. Ханские сыновья калга Ахмед-Герай и Хаджи-Герай, пять султанов в бесчисленное множество знатных и простых ратников мусульманских пали под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка…»^{78} Примечательно, что связывал кризис в ходе сражения османский писатель прежде всего с усталостью лошадей, что и немудрено – лишившись большей части запасных лошадей и совершая в течение последних дней форсированные марши, татары действительно сидели на чрезвычайно утомленных лошадях, тогда как русские могли перед началом сражения сменить уставших коней на свежих.

Об ожесточенности схватки и о том, что перевес в ней на первых порах оказался на русской стороне, со слов очевидцев и участников сражения писал и А. Курбский. По его словам, русские ратники «…так бишася крепце и мужественнее теми малыми людьми, иже все были полки татарские разогнали. Царь же един остался между янычары (очевидно, что под ними князь разумел тех самых ханских мушкетеров-тюфенгчи или сейменов. – П.В.): бо было с ним аки тысяща с ручницами и дел (пушек. – П.В.) не мало…». Однако атака русских детей боярских, ободренных успехом, на позиции ханской гвардии, предпринятая в 8-м часу утра, была отражена. Взять татарский лагерь, укрепленный кольцом из повозок и арб и окопанный рвом и частоколом из заостренных кольев, без поддержки артиллерии, силами одной лишь конницы, было невозможно. И русские всадники очень быстро убедились в этом, когда опьяненные победой, попытались на плечах бегущего неприятеля ворваться в татарский лагерь. Встреченные залпами ханских мушкетеров и артиллерии в упор, они в беспорядке отхлынули назад. К несчастью, при этом был тяжело ранен и едва не попал в плен И.В. Шереметев, под которым был убит конь^{79}.

Неожиданное ранение русского полководца разом изменило весь ход битвы. «Татаровя ж, видевшее царя своего между янычары при делех, паки обратишася; а нашим уже справа без гетмана помешалась…»^{80} Добавим к этому, что Хурреми-челеби, описывая памятный для татар поход 1555 г., так объяснил причины победы хана в сражении. По его словам, «…сын Девлет-Герая, Мухаммед-Герай-султан, оставленный отцом стеречь Крым, устыдясь проводить время в покое и бездействии, тогда как отец и его и братья были в походе, собрал, без позволения на то Девлег-Герая, сколько можно было храброго войска и, пустившись с ним на помощь и подкрепление отцу, прибыл именно в то самое время, когда войско мусульманское близко уже было к бегству. Помня божественные слова: «Знайте, что рай обретается под тенью мечей», он немедля, с криком «Аллах! Аллах!» ударил на неприятельский лагерь. Это движение придало силы изнемогавшему ханскому войску; оно снова завязало бой, и неверные были разбиты»^{81}. Правда, прибытие ханского сына со свежими силами никак не отмечено в русских источниках, поэтому проверить правдивость этого сообщения пока не представляется возможным. Одно ясно точно, что после ранения Шереметева его товарищ, малоопытный в ратном деле воевода Л. А. Салтыков растерялся и не смог взять управление битвой в свои руки. Конные схватки продолжались, по сообщению Курбского, еще почти 2 часа, но перевес теперь перешел на сторону татар, и около «пятово часу дни» (т.е. в 10-м часу утра) русские были разбиты – «…большую половину войска христианского разогнаша татаровя, овых побита, храбрых же мужей не мало и живых поймано…». Те, кто не погиб или не был взят в плен, «з бою съехали, розметав с собя оружие» и порознь, врассыпную устремились на север, к Туле^{82}. А в плен попали, надо сказать, многие русские ратники. В руках торжествующих татарских воинов оказались, к примеру, князь Г.И. Долгорукий Большой, три князя-брата Василий, Иван и Михаил Мосальские, Н.Ф. Плещеев и П.Н. Павлинов из того же рода Плещеевых, отец 4-й жены Ивана Грозного А. Колтовской и многие другие дети боярские и дворяне. Всего же в татарском плену оказалось до сотни детей боярских – во всяком случае, в 1557 г. из плена «на окуп» было отпущено 50 пленников, а в наказе сыну боярскому И. Кочергину, сопровождавшему литовских послов, годом ранее была названа цифра в 70 пленных^{83}.

Однако не все дети боярские «обратишася на бег». Многоопытные в ратном деле окольничий А.Д. Басманов-Плещеев и СТ. Сидоров не ударились в панику, сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находились их коши. Здесь Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти» (как позднее писал английский дипломат Дж. Флетчер, русские «большие дворяне, или старшие всадники, привязывают к своим седлам по небольшому медному барабану, в который они бьют, отдавая приказание или устремляясь на неприятеля. Кроме того, у них есть барабаны большого размера, которые возят на доске, положенной на четырех лошадях. Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану приставляется по 8 барабанщиков. Есть у них также трубы, которые издают дикие звуки…»)^{84}.

На призыв Басманова «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы» (согласно летописи, от 5 до б тыс., Курбский писал о 2 тыс. или больше), которые заняли в дубраве оборону («осеклися»). Трижды хан при поддержке огня артиллерии и мушкетеров («со всеми людми и з пушками и з пищалми») приступал к русской засеке и трижды был отражен. Во время этой героической обороны получил вторую рану «из затинной пищали по колену» храбрый С.Г. Сидоров (первую рану он получил в конной схватке от удара татарского копья. Спустя пять недель он скончался от ран в Москве, приняв перед смертью схиму)^{85}.

Убедившись в том, что взять русский лагерь без больших потерь невозможно, и опасаясь, что, пытаясь добить остатки войска Шереметева, он может попасть под удар главных сил русской рати, двигавшейся в это время к Туле, Девлет-Гирей примерно в 21.00 отдал приказ прекратить атаки и начать быстрый отход на юг, в Крым. На следующий день татары достигли р. Сосны и «перелезли» через нее, совершив 90-километровый марш менее чем за сутки. Кстати, характеризуя татарских коней-бахматов, французский инженер Г.-Л. де Боплан писал, что эти «плохо сложенные и некрасивые» кони необыкновенно выносливы и могут совершать переходы по 20—30 лье, т.е. по 90—130 км в сутки^{86}. Очевидно, что хан гнал свое войско на юг на пределе физических возможностей коней, опасаясь преследования.

И у хана были все основания для столь поспешного отступления, ибо с поражением Шереметева кампания не закончилась. Как уже было отмечено выше, на полпути между Окой и Тулой утром 5 июля к Ивану IV прибыли первые беглецы с поля боя, сообщившие ему, что крымский «царь» «воевод разгромил и людей побил многих, а сам х Туле идет…». По свидетельству А. Курбского, получив известие о поражении Шереметева, царь созвал военный совет, на котором многие стали отговаривать Ивана отказаться от прежнего плана действий и отступить за Оку, а оттуда вернуться в Москву, тогда как «неции мужественнейшие укрепляюще его и глаголющее: “Да не даст хребта врагу своему и да не посрамит прежния славы своея добрыя в лице всех храбрых своих…”»^{87} Теоретически нет ничего невозможного в том, что такой совет был созван Иваном, который хотел услышать мнение своих военачальников о том, как следует поступить в ситуации, когда первоначальный план ведения кампании оказался разрушен. Однако, учитывая общую направленность «Истории…» Курбского, сомнения относительно этого совета остаются, тем более можно провести определенные литературные параллели – достаточно взять «Послание на Угру» с его противопоставлением «злых» советников Ивана III «добрым». Потому то и представляется весьма интересной концовка пассажа Курбского о совете, созванном царем: «Се таков наш царь был, поки любил около себя добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей»^{88}.

Тем не менее, вне зависимости от того, был ли военный совет или не был, Иван отказался изменить первоначальное решение и «…пошел наспех х Туле, шел во всю ночь и пришел х Туле в субботу на солнечном возходе», т.е. ранним утром 6 июля, «хотяще сразитися с бусурманы за православное христианство».^{89} Здесь к нему прибыли тяжело раненный И.В. Шереметев, вывезенный с поля боя верными людьми, Л.А. Салтыков и часть войска, доложившие о результатах сражения с крымским «царем». Вслед за ними прибыли с остатками своих людей Д. Плещеев и Б. Зюзин. Общая картина стала более или менее ясной, однако, судя по всему, у царя еще оставались сомнения относительно намерений крымского хана.

Поэтому он отправил 2-х воевод, князей И. И. Пронского-Турунтая и Д.С. Шестунова, «за Дон на поле, и ходили посторонь Дону за Непрядву до Рыходцких верховей…» Тем временем в воскресенье 7 июля в Тулу прибыл Басманов и Сидоров «со всеми людми», от которых стало известно, что «уже, аки третий день, царь поиде к орде…»^{90} Стало очевидно, что нового сражения не будет, равно как и преследовать «царя» бессмысленно, так как «промеж их (приходом Ивана с главными силами русского войска к Туле и сражением при Судьбищах. – П.В.) четыре дни, а бой был от Тулы полтораста верст, и пришла весть от подъезщиков, что царь идет в одход наспех по семидесяти верст на день…»^{91} Прежде чем повернуть домой, в Москву, Иван со своими советниками предпринял меры на случай возвращения части татар на «украйну». Согласно составленной диспозиции полков за Окой, большой полк во главе с воеводами И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым был оставлен в Туле, в Михайлове встал полк правой руки во главе с И.И. Пронским-Турунтаем и Д.С. Шестуновым, усиленный частью сил большого полка под началом воеводы П.С. Серебряного-Оболенского. Передовой полк (воеводы А.И. Воротынский и И.П. Головин) расположился в Одоеве. После этого, дождавшись возвращения «подъезщиков» с Поля, Иван в тот же день 7 июля пошел обратно на Москву. Здесь «жаловал государь воевод и детей боярскых, которые билися с крымцы…»^{92}. «Полской» поход закончился.