Текст книги "Иван Грозный и Девлет-Гирей"
Автор книги: Виталий Пенской
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Казалось, дело сдвинулось с мертвой точки и ногаи стали постепенно втягиваться в противостояние с Крымом. В декабре в Москву пришли вести из Астрахани. Тамошний наместник И. Выродков писал царю, что Исмаил отпустил в набег на крымские улусы своего сына Тинбая-мурзу с племянниками, а вместе с ними Выродков отправил двух ногайских мурз, кошумовых детей, и астраханских людей. Набег Тинбая-мурзы оказался весьма успешен. Приехавший из Крыма служилый татарин Тавкей Ятемиев сообщил Ивану, что «приходил Тинбай-мырза, Смаилев сын с товарищи на Молочные воды и на Овечьи воды и на Конские и повоевал многие улусы, и нагаи к нему пристали многие. И Царевич кол га Магмет-Кырей за ними гонял, и нагаи у царевича побили многих людей и отошли сами здорово, тысяч с сорок лошадей отогнали»{167}.
Завидуя успеху Тинбай-мурзы, за ними потянулись и другие ногайские аристократы вместе с донскими казаками-пищальниками, которые, почуяв запах добычи, поспешили присоединиться к идущим в набег ногаям. Ногаи и казаки, расхабрившись, в погоне за добычей ходили аж за Днепр, «под Белгород и под Очаков, и по рекам по Бугу и по Ингулом, по Болшому и по Меншому, и все улусы и Заднепрье нагайские перешли с ними и крымских повоевали». Урон, понесенный крымцами, был таков, что, когда ногаи с богатой добычей возвращались домой, «ис Перекопи на них выласка не была: сидели от них все крымцы в осаде во всю зиму»{168}.
Одним словом, малая война в степи не прекращалась всю осень и зиму 1559 и 1560 гг. На хана обрушились тридцать три несчастья, и, пытаясь любой ценой удержать власть и тем самым сохранить свою жизнь, он обрушился с репрессиями на ногайских мурз и их улусы. Ногаи, рассорившиеся с Исмаилом и попытавшиеся было искать лучшей доли у «крымского», надо полагать, горько пожалели теперь о своем прежнем решении, когда были беспощадно, дотла ограблены крымцами. Многие из них вернулись под крыло Исмаила, о чем тот с удовлетворением и сообщал Ивану летом 1560 г.
Но, «накормив» своих улусных людей, позволив им пограбить ногаев, Девлет-Гирей лишь частично разрешил проблему. Нужна была передышка, а дать ее мог только Иван и только он. Ведь именно он насылал на Крым казаков и ногаев, с его легкой руки в низовьях Дона и Днепра утвердились московские служилые люди, утеснявшие крымцев. И Девлет-Гирей начал искусно маневрировать. Он не только распускал слухи о том, что сам собирается прийти на Русь, но и, с одной стороны, он закрывал глаза на попытки отдельных мурз совершить набеги на «государеву украйну». Так, в ноябре 1559 г. ногайский Дивей-мурза (с ним мы еще встретимся дальше) и несколько ширинских «князей» с тремя тысячами всадников неожиданно, «безвестно», объявились в пределах Ростовской волости, что под Тулой, на реке Непрядве. Тульский воевода Ф.И. Татев отписывал царю, что поскольку «люди к нему вскоре не собралися», то с немногими бывшими у него под рукой ратниками он побил несколько мелких татарских отрядов, взял «языков», но воспрепятствовать отходу Дивея и ширинских мурз не сумел{169}.
С другой же стороны, хан демонстрировал свою готовность вступить в переговоры с Москвой. Именно так нужно расценивать, по нашему мнению, то место из послания Е. Мальцева, в котором он сообщал, что, казнив многих мурз, Девлет-Гирей не тронул Сулеш-мирзу. Ведь знатный род Сулешевых издавна считался в Крыму московскими «доброхотами»-амиятами, и посредничал в переговорах между русскими государями и крымскими ханами. Так что сигнал был более чем красноречивый! И в самом деле, после долгого молчания хан первым сделал шаг к восстановлению дипломатических контактов. В январе 1560 г. из Крыма прибыл в Москву служилый татарин Тавкей Ятемиев с грамотой от Девлет-Гирея, а в грамоте той хан писал Ивану, что де он хочет обменяться послами «и о дружбе, чтобы ся с царем и великим князем помирити».
Понятно, что эта «посылка» была воспринята в Москве должным образом. Еще бы, приезд гонца с ханской грамотой сам за себя говорил, что тактика непрерывного давления на хана дает свои плоды. Еще немного, еще чуть-чуть, и можно рассчитывать на успех – и Девлет-Гирей склонится перед московским государем! В Крым немедленно был отправлен гонец с посланием хану, в котором Иван писал, что «толко царь (Девлет-Гирей. – П.В.) оставит безлепицу, и будет чему верити, и царь и велики князь с ним помирится». И далее русский государь извещал Девлет-Гирея, чтобы он не беспокоился насчет морской «посылки» и набегов ногаев – «коли будут добрые дела, тогды те дела отстанут». И завершалось послание недвусмысленным намеком – хан должен был сам решить для себя, «кое ему прибыльнее: мирится ли, или воеватся?»{170}.
Это послание интересно тем, что позволяет реконструировать цели и задачи, которые ставил перед собой Иван, предпринимая в середине 50-х г. XVI в. наступление на Крым. Нельзя исключить, что на волне эйфории после казанской и астраханской побед, после того, как к власти в Ногайской Орде пришел известный своими промосковскими симпатиями Исмаил-мурза, молодой и горячий русский царь и его советники некоторое время полагали возможной организацию большой военной экспедиции совместно с ногаями непосредственно против Крыма. Цель этой экспедиции заключалась в том, чтобы усадить на крымском столе «своего» человека подобно тому, как это было сделано в Астрахани вскоре после взятии Казани. В самом деле, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, и раз уж не удалось выманить хана из Крыма и разгромить главные его силы в Поле, вынудив его тем самым подчиниться воле Москвы, то стоит попробовать напасть на него в его же собственных владениях. Однако русско-ногайский союз, несмотря на все усилия московских дипломатов и вроде бы как наличие соответствующей доброй воли у «Смаиля князя», никак не складывался. К этому добавились и проблемы в отношениях с литовцами, застарелую враждебность и недоверие которых по отношению к московитам так и не удалось преодолеть, в результате чего проект русско-литовского договора, предусматривавшего если не совместные действия, то по крайней мере благожелательный нейтралитет Литвы в случае русской экспедиции против Крыма, не получился. И, надо полагать, опыт организации первых набегов на Крым показал, что представлявшаяся на первых порах относительно простой реализация плана отправки большого войска на юг на деле будет много, много сложнее. Одно дело отправить через степь несколько сотен или даже тысяч конных воинов (а о размерах отрядов, участвовавших в зимних набегах 1560 г. на Крым, красноречиво говорит послание старшего сына бия Исмаила Мухаммед-мурзы, в котором он сообщал, что по его приказу ходил на крымцев его человек Аганай с 400 воинов{171}). И совсем другое дело, когда в экспедицию снаряжалась армия, насчитывавшая несколько десятков тысяч ратников, с «нарядом», огромным обозом и множеством обозной прислуги.
В результате планы Ивана изменились. К концу 1550-х гг. он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации нужно попытаться «дожать» хана, заперев его в Крыму и продолжая истощать его силы непрерывными набегами русских служилых людей вместе с казаками, ногаями и черкесами, лишить Девлет-Гирея возможности предпринять в обозримом будущем сколько-нибудь серьезные активные действия против России. Ну а поскольку в таком случае руки у Ивана оказывались на время развязанными, то можно было сосредоточиться на решении даже не столько «ливонского», сколько «литовского» вопроса. А в том, что именно он будет определять политику Русского государства на ближайшие годы, стало совершенно ясно именно в январе 1560 г., когда в Москву прибыл литовский посланник М. Володкович. В доставленной им грамоте от Си-гизмунда II Ивану IV четко и недвусмысленно говорилось, что русский государь должен отступиться от Ливонии, поскольку де «Ифлянская земля здавна от цесарства хрестьянского есть поддана предком нашим во оборону отчинному панству нашему, Великому Князству Литовскому». Ну а если Иван не прекратит воевать с ливонцами, то поскольку он, Сигизмунд, «Ифлянское земли всей оборону, яко инших панством и подданным нашим однако повинни есмо чинити», то он будет вынужден вмешаться в этот конфликт и взять под свою защиту своих подданных-ливонцев, «боронити» их «от кождого насилья и моцы»{172}.
Реакцию царя предугадать было нетрудно. В ответном послании, отправленном 11 июля, он с удивлением спрашивал у Сигизмунда, с каких это пор «Ливонская земля» стала частью державы великого литовского князя и короля польского. Ведь согласно всем грамотам и договорам, писал Иван, «Ливонская земля от предков наших и по се время от нашего государства ни к коему государству николи не бывала, а завсе и по се время были в нашей дани, …и как крестным целованьем утвержена, что им (т.е. ливонцам. – П.В.) кроме нас к иным государям ни к кому не приставати никоторыми делы, никоторой хитростью». Ну а раз так, то, продолжал отвечать своему «брату» великий князь, он «по всемогущего Бога воле, начен от великого князя русского Рюрика и по се время, держим Руское государство и, яко в зерцало смотря прародителей своих поведенья, о безделье писати и говорить не хотим, шел еси и стоял в своих землях, а на наши еси данные земли не наступил и лиха им не учинил»{173}.
После такого обмена «любезностями» стало совершенно ясно, что ни о каком «вечном мире» не приходится и мечтать, что перемирие, истекающее в 1562 г., продлено не будет, и «принуждение к миру» ливонцев, затеянное в 1558 г., вот-вот перерастет в крупномасштабный конфликт с Великим княжеством Литовским, соединенным очной унией с Польским королевством. Надо полагать, Иван очень сильно пожалел о том, что в 1559 г. пошел на временное прекращение боевых действий в Ливонии. Во всяком случае, позднее, в 1-м послании князю Курбскому царь обвинял князя и его единомышленников, прежде всего А. Адашева, в «супрословии» и «злобесных претыканиях», из-за которых не удалось быстро покорить Ливонию и поставить тем самым Сигизмунда пред свершившимся фактом{174}. Но что было, то было, изменить прошлое было уже невозможно, а время между тем истекало – до конца перемирия не оставалось и двух лет. По большому счету, кампания 1560 г. должна была стать решающей – если получится в этом году заставить хана пойти на мир на условиях, выдвигаемых Москвой, значит, можно было с чистым сердцем готовиться к войне с Литвой. А если нет – что будет тогда, надо полагать, в Москве старались не думать, потому что перспективы выстраивались самые что ни на есть мрачные.
§ 4. «Это есть наш последний и решительный бой…»?
Кампании 1560 и 1561 гг.
Как совершенно верно замечал В.П. Загоровский, «к 1559 г. Российское государство в борьбе с Крымским ханством прочно овладело инициативой»{175}. Эту инициативу оно не собиралось выпускать из рук и в 1560 г. Пока шли обмен гонцами и пересылки между Краковом, Бахчисараем и Москвой, а русские полки возобновили боевые действия в Ливонии, Иван готовился к продолжению войны с «крымским». В феврале из Москвы был отпущен «в Черкасы» князь Вишневецкий вместе с черкесскими князьями Иваном Амашуком и Василием Сибоком «з братьею», «и попов с ними крестианскых отпустил, а велел их крестити по их обещанию и по челобитью и промышляти над крымъским царем». Примечательно, что в Никоновской летописи известие об этом событии стоит под заголовком «Отпустил государь Вишневецкого на государьство (выделено нами. – П.В.) в Черкасы».{176} Вряд ли такая оговорка была случайной – поскольку Вишневецкий уже был там воеводой, то теперь, выходит, Иван посылал его туда как своего наместника и, быть может, вассального удельного князя.
Спустя месяц был расписан «розряд от Поля и по украинным городом». Береговой разряд расписан в этом году не был, поскольку выход хана к русским границам не предвиделся. Собственно говоря, и сил для него не оставалось, поскольку значительная часть русского войска была задействована в Ливонии. Видимо, поэтому в 1560 г. выход в Поле сколько-нибудь значительных русских сил не предполагался. Взамен Иван и его советники попытались прибегнуть к «стратегии непрямых действий», организовав наступление на Крым с трех сторон, но без участия главных сил русского войска. Суть этой новой стратегии царь изложил в своем послании бию Исмаилу, которое должен был передать ногайскому правителю посланный в его Орду посол сын боярский П. Совин.
В этой грамоте Иван писал, что памятуя об изложенной в предыдущем послании бия просьбе держать его в курсе русских планов относительно продолжения войны с Крымом, он сообщает следующее. Во-первых, «посылаем по сей весне на Днепр наместника своего черниговского диака Ржевского со многими людми да Тягрибердеи-мирзу кипчака, которой к нам приехал служити из Крыму. А велели есмя им с Днепра крымскому царю недружбу делати, сколко им Бог поможет». Во-вторых, на Дон с особым заданием отправился сын боярский И. Извольский «со многими людми». Ему, сообщал царь своему компаньону, был наказ в случае, ежели «Смаиль князь» сам или кто-то из его окружения пойдет на крымцев, оказывать тому всяческое содействие и «перевозы держать». Наконец, князь Вишневецкий с черкесскими князьями убыл в «Черкасы Пятигорские» «делать недружбу» Девлет-Гирею «с Черкасской стороны». И дальше Иван подробно изложил Исмаилу свою задумку: «наша мысль, что тебе (Исмаилу. – П.В.) самому пригоже ити за Волгу на крымскую сторону и стати тебе на усть Медведицы и с усть Медведицы (имеется в виду место впадения реки Медведица в Дон, на территории нынешней Волгоградской области. – П.В. Возможно, именно здесь срубил городок в предыдущем году И.М. Вешняков{177}) дети своих и племянников на Крым отпусти™ тово для: которые ваши люди ещо в Крыме остались, и те люди, послышев тебя, что ты сам стоишь на Медведице, все у тебя будут». Хан же, по мысли царя, еще более ослабевший в результате ухода от него ногайских мурз, «послышев тебя (Исмаила. – Д.В.), что ты сам идешь, а Вишневецкой с Черкасские стороны с черкасы идет, а з Днепра рать же идет, и он против детей твоих и племянников и наших людей не станет же». Ну а содействие походу Исмаила должны были оказать посланные Иваном на Дон стрельцы, которые «ждут готовы» бия и его родичей.
Таким образом, царский замысел, изложенный в послании, был достаточно прозрачен. Со стороны Днепра в наступление готовился перейти Диак Ржевский, со стороны Кубани удар должен был нанести Вишневецкий с черкесскими князьями, и, наконец, третью атаку со стороны Дона предлагалось осуществить Исмаилу и его людям вместе с посланными ему в помощь московскими служилыми людьми, казаками и стрельцами. При этом Иван подчеркивал, чтобы Исмаил «однолично безо всякого переводу сево лета над Крымом промышлял безотступно по тому, как есми к тебе свою мысль приказал», пока на дворе «пригожее» время для такой операции и «чтоб Вишневетцкого и Дьяково стоянье не безлеп было»{178}. Выходит, в этом году главную роль предлагалось сыграть Исмаилу и его соплеменникам (видимо, такое решение в Москве приняли, памятуя об успешных действиях ногаев минувшей зимой). Такая перемена выглядит весьма примечательной. Испробовав за прошедшие годы всевозможные методы заставить хана замириться с Москвой, русский государь и его советники, чье внимание все более и более сосредотачивалось на западном и северо-западном направлениях, решили продолжить стратегию истощения экономического, а значит, и военного потенциала Крыма непрерывными набегами. План был хорош, но в нем было одно слабое звено – Исмаил. От его позиции, от его желания принять активное участие в предполагавшемся плане зависело многое, если не все. И, судя по тому, что летописи молчат об успешных действиях русских и ногаев в причерноморских степях, а разрядные книги говорят о возросшей активности крымцев в Поле, надежды Ивана на «Смаиля князя» не оправдались, но подробнее об этом ниже.
По ходу дела Иван вносил коррективы в расстановку сил по периметру крымской границы. В мае он отправил сына боярского Ф. Чулкова с казаками, а вместе с ним Тягриберди-мурзу в низовья Дона с наказом быть «заодин» с ногайскими мурзами Тохтар бей Ураз-Али со товарищи, что били челом русскому государю о разрешении им кочевать между Доном и Волгой и о помощи им против «крымского», а также «ото Смаиля вести ждати и заодин промышляти над крымскими улусами». Вслед за этим царским указом в Поле, на р. Сосну (судя по всему, в район нынешних Ливен, туда, куда уже не раз ходили русские рати) были выдвинуты полки из украинных городов во главе с дедиловским воеводой князем А.И. Воротынским (3 полка, 6 воевод){179}. Выдвижение украинных полков явно не было связано с намечавшимися набегами против крымцев, поскольку, судя по всему, простояли они на Сосне недолго и вскоре возвратились обратно.
По возвращению полков была составлена новая роспись войск на «украйне» с переносом центра обороны на Тулу. Видимо, действовавшие в Поле сторожи принесли в Москву какие-то неважные вести, поскольку на всякий случай оборона границы была усилена, и очень скоро эта предосторожность себя оправдала. В июле рыльский воевода князь В.И. Елецкий писал, что под город приходили татары во главе с ногайским Дивей-мурзой и перебежавший на русскую сторону татарин Илеман сообщил русским, что де «царевич крымской стоит на Удах (на границе нынешней Белгородской и Харьковской областей, юго-восточнее Белгорода. – П.В.), а с ним дватцать тысечь людей». Новость была неприятной, и в Москве быстро снарядили большую рать, развернув ее в районе Тулы. В составе войска, которое возглавил большой воевода князь И.Д. Вельский (что само за себя говорит о том значении, которое придавали этой вести в столице), было 5 полков с 11 воеводами. О ее примерной численности можно судить по тому, что под началом полковых воевод ходили 46 сотенных голов (около 9—10 тыс. детей боярских с послужильцами){180}.
Долго полкам стоять в бездействии не пришлось. В первых числах августа в Тулу пришло известие, что «августа в 2 день, в пятницу, приходили на царя и великого князя украйну на Потегу крымские люди, а в головах у них был Девей-мурза с крымскими людми, а всех их было 3000 человек». Потежский лес находился на р. Осетр между Тулой и Зарайском – география набегов во главе с Дивей-мурзой впечатляет! Сперва с Уды сходить за добычей под Рыльск за 180 верст и вернуться в кош, а потом оттуда отправиться за 500 с гаком верст на север аж за Тулу, простоять там, разослав людей для грабежа по округе, сутки и потом повернуть назад с захваченными пленниками и угнанным скотом.
В погоню за грабителями немедленно отправился с Тулы И.Д. Вельский со товарищи, и, как писал летописец, «дошли их на Поле на третей день на Дону на ранней зоре». Однако неожиданно атаковать татарский лагерь не удалось. Их сторожи, «подозрив многие полки и огни», подняли тревогу, Дивей-мурза приказал «посечь и пометать» полон и поспешно отошел{181}. Русские их не преследовали и повернули к Туле.
Тревоги на границе на этом не окончились. В начале осени польские сторожи сообщили, что «меж Харосани и Корца» (в Воронежской области) пересекли татарскую сакму, определив по ней примерную численность прошедшего неприятельского отряда – около 4 тыс. всадников. Выехавший в то время из Крыма Теникей-мурза показал, что этот отряд путь-дорогу держит на темниковские места, почему в Темников был послан воевода князь Г.И. Темкин-Ростовский «для береженья», а полки на Туле приведены в боевую готовность{182}.
Как разворачивались события дальше, ни летописи, ни разрядные книги ничего не сообщают – видимо, татары, будучи обнаружены, повернули назад. Правда, разрядные записи содержат указание на то, что «тово же году посылка была ис Казани для воинских людей по полком» (3 полка с 6 воеводами){183}, но как это известие соотносится с предыдущим – неясно. Однако сама по себе возросшая активность крымцев в Поле заставляет задать вопрос – а что случилось, почему неприятель, до того смирно сидевший за Ферах-Керманом, аки «мышь в гнезде», вдруг зашевелился? В принципе, не вызывает сомнения, что это было связано с упреками Сигизмунда II в адрес Девлет-Гирея – мол, я регулярно выполняю свои обязательства, высылаю тебе богатые «поминки», а ты ничего не делаешь, позволяешь «московскому» делать то, что он хочет. Но ведь и в предыдущие годы Сигизмунд неоднократно намекал на желательность более активных действий хана на северном направлении, а тот предпочитал отсиживаться за перекопом. Не связано ли изменение в поведении «крымского» с тем, что на этот раз Ивану не удалось, как раньше, поддерживать напряженность на границах Крымского ханства?
Прямого ответа на этот вопрос нет, но, на наш взгляд, молчание летописей и разрядные книги о действиях как русских, так и ногаев в причерноморских степях, низовьях Дона и Днепра летом и осенью 1560 г. выглядят подозрительно. Отметим в этой связи, что в донесениях французского посла в Стамбуле в начале 1561 г. сообщалось, что «капитан Дмитрашку» стал предводителем черкесов. Кроме того, бей Кафы сообщал султану, что «Дмитрашка» в третий раз подступал к Азову вместе с черкесским князем Кансуком, но был отбит, причем Кансук и один из его братьев вместе с несколькими начальными людьми Вишневецкого были убиты, а их головы комендант Азова отослал в Стамбул как подтверждение своей победы. Русские источники ничего не говорят об этом, но само их молчание о том, как же действовал в этом году Вишневецкий и посланные в низовья Днепра русские начальные люди, красноречивее всего свидетельствует о том, что ничего существенного им добиться не удалось. Во всяком случае, ничего такого, что заставило бы Девлет-Гирея снова сесть в осаду за Перекопом, ни в низовьях Днепра и Дона, ни на Кубани летом и осенью 1560 г. не происходило.
Так что же случилось? Почему не сработал план Ивана Грозного, составленный в начале кампании? Частично ответ на поставленный вопрос дает переписка Ивана со «Смаилем князем» и с посланными в Ногайскую Орду сыном боярским П. Совиным и его товарищами.
Итак, о чем же говорят эти документы? 28 мая 1560 г. из «Нагаев» прибыло посольство от Исмаила, доставившее царю грамоты от бия и его ближних людей. В них Исмаил и его мурзы на словах отнюдь не отказывались от набегов на Крым, однако обставляли свои новые набеги целым рядом условий. Так, Исмаил писал, что де «крымские ныне таковы, что им на поле не выхаживать. И ныне как Крым воевать?». И далее он продолжал, что серьезной помехой его участию в планируемом походе является мурза Гази бей Урак, будущий бий Малых ногаев и враг Исмаила, что «казаковал» в это время «на поле меж Черкас и Азова». Зловредный мурза, по словам Исмаила, «которые улусы к нам идут, а он их воюет. А которые гости шли из Азова в Астарахань, и он их повоевал же. И тем кунам, которым было в твоей казне бытии, много убытку учинил».
Серьезной помехой своему участию в плане Ивана Исмаил считал кумыкского шамхала. К нему бежал один из враждебно настроенных по отношению к бию Юсуфовичей, почему глава ногаев и опасался, что, пока он будет воевать с крымцами, его собственные улусы подвергнутся нападению со стороны Гази и шамхала: «И тем дву отцов детем уж то воевати и вас и нас».
Наконец Исмаил обвинил сидевшего в Астрахани царского наместника Ивана Выродкова в том, что тот притеснял его людей, «хто ко мне едет и от меня едет, тех воюет, коней и аргамаков и доспехов не оставливает». Более того, Выродков, по словам бия, «перевозов на Волге гораздо не бережет, з другой стороны приходят воинством да войну чинят», да вдобавок к тому «астраханские люди» «воюют» улусных людей «Смаиля князя». А еще, писал он, в Астрахани сидят под покровительством наместника враги исмаиловы, что строят ему козни{184}.
Более того, чрезвычайно недовольный действиями астраханского воеводы, из-за чего его авторитет среди ногаев падал еще ниже, Исмаил даже подумывал о том, чтобы установить контакты с Девлет-Гиреем.
Одним словом, Исмаил нашел массу причин, по которым он не мог покинуть своих кочевий и отправиться в предлагаемый ему Иваном поход на «крымского». Царь, чрезвычайно заинтересованный в активном участии ногаев в экспедиции, пошел навстречу многим требованиям бия. 2 июня к Исмаилу отправился служилый татарин Ногай Сююндюков с царской грамотой. В ней Иван писал, что послание Исмаила было внимательно прочитано и теперь Исмаилу предлагается сделать следующее. Во-первых, «Крым тебе (Исмаилу. – П.В.) пригоже неотступно воевати, детей своих и племянников беспрестани посылати, чтобы недруг всегды истомен был, а ты бы безвестен не был». Ну а если Исмаил беспокоится за свой улус, за своих домочадцев, на которых может напасть Гази-мурза, так пускай он отошлет их под защиту астраханского воеводы или «в ыном месте, где пригоже, где бы их возможно от недругов уберечи». И как только бий «устроит» свой улус в безопасном месте, то, предлагал ему царь, «в осень бы тебе ити того для, зань же крымским людем всем в Перекопи с лошадми и з животиною осеневати нелзе», поскольку, как всем известно, «в Перекопи в два времена, середи лета и в осень, людем крымским всем с лошадьми и з животиною прокормитися нелзе. Выходят за Перекоп и за Днепр, переходят к черному лесу и тут стоят прокармливаютца».{185}
Последний пассаж из послания Ивана Исмаилу весьма и весьма примечателен – он наглядно демонстрирует ту цель, которую ставил русский царь, предпринимая в этом году набеги на «крымского», а именно отгон лошадей и прочего скота. Тем самым крымская конница лишалась своего главного козыря – подвижности, а экономика ханства лишалась возможности выйти из затяжного кризиса и преодолеть последствия голода и мора. Конечно, обессиленное ханство переставало на достаточно долгий срок быть значимым игроком в политических раскладах Восточной Европы и у Ивана оказывались развязанными руки для продолжения наступления на Ливонию и адекватного ответа на вмешательство в Ливонскую кампанию литовцев.
Но вернемся к посланию царя Исмаилу. Изложив свой план, Иван подчеркнул, что давление на Крым необходимо продолжить любой ценой, и если сам Исмаил опасается идти в поход, то пускай он отрядит в набег «от себя детей своих всех и племянников со всеми воинскими людми Крыма воевати одноконечно сее ж осени». И далее Иван снова подчеркивал, что еще весной он отправил своих людей «в Черкасы», на Дон и на Днепр, велев им «Крым воевати». При этом царь подчеркнул, что Диак Ржевский, отправленный на Днепр, получил четкое указание ждать Исмаила, если потребуется, даже и до самой зимы, чтобы потом предпринять совместные действия против хана. Точно так же и отправленные на Дон Д. Чулков, Ю. Булгаков и И. Извольский с Тягриберди-мурзой должны были не только «воевать» «крымского», но и для Исмаила и его людей «перевозы держати», вместе с ними «ходити» на неприятеля и по первому требованию Исмаила дать ему «на крымскую войну стрелцы» «сколко надобе».
Кроме того, Иван пообещал бию, что отправит своих людей воевать шамхала, что послал сына боярского И. Заболоцкого выяснить, что действительно ли астраханский воевода настолько отбился от рук и своевольничает, обижает царского союзника, что отправляет Исмаилу запрошенные им «суды и запас и ратной наряд и кречат и ястреб… и запасу муки и меду… шелом да наручи, да шубу зимовную, да бумаги, да набад, да трубу, да сурну». Наконец царь сообщал Исмаилу, что он отписал Выродкову, чтобы тот по первому требованию бия выдал необходимые для похода на крымцев пищали, не говоря уже о том, что ногайским торговцам было разрешено торговать на русских рынках в течение трех лет беспошлинно{186}.
Как можно видеть из этого послания, Иван, чрезвычайно заинтересованный в том, чтобы ногаи приняли активное участие в набегах на крымцев, пошел на удовлетворение практически всех запросов бия. И слова царя не расходились с делом. Летопись сообщает, что «того же лета посылал царь и великий князь из Астрахани крым шавкалсково князя воевати». Рать, отправленную из города «в судех» и состоявшую из стрельцов, казаков и «астороханских людей», возглавил воевода И. Черемисинов. Подступив к городу Тарки, русские полдня бились здесь с шамхалом и его воинами, после чего шамхал бежал, а русские взяли Тарки, сожгли его и благополучно отступили, «поймав» множество «полону русского и шавкалского». Выродков был смещен, арестован, закован в цепи, а потом и вовсе доставлен в Москву{187}.
Каким же был ответ Исмаила? 9 сентября в Москву прибыла грамота, отправленная из Орды П. Совиным. Среди прочих новостей он сообщал, что 13 августа через Волгу переправились посланные в набег против «крымского» дети Исмаила Урус-мурза и Канбай-мурза, а вместе с ними еще 13 мурз. В октябре в Москву от них приехал служилый татарин Тоузар, который рассказал, что исмаиловы дети до Крыма не дошли, а повернули назад с Молочных Вод, поскольку от них в Крым убежал взятый ранее «язык», и, опасаясь, что их намерения стали известны хану, ногаи повернули назад. Более подробный рассказ об этом незадавшемся набеге содержали доставленные в русскую столицу в середине октября грамоты Исмаила и Урус-мурзы. Исмаил писал Ивану, что де он послал в набег 9 мурз, «и многие полки свои дав, отпустил есми в головах Урус-мурзу, а после ещо полк отпустил есхми». К этому Урус-мурза добавлял, что де с ним выступили 2 тыс. всадников, а когда они вышли на Дон, то к их отряду Д. Чулкова со товарищи присоединилось 230 бойцов. С этими силами Урус вышел на Молочные Воды и разбил здесь свой лагерь, из которого послал разведку к Перекопу за «языками». Пока мурза дожидался вестей от посланных вперед сторожей, к нему доставили 4 пленников, пойманных в степи «ззади». Увы, один из них, отданный в руки брату И. Извольского Ивану (который, очевидно, возглавлял русский отряд), сумел бежать. «И как тот беглец там прибежал, – винился Урус, – и там рать собралася. Царь и царевич пришли к Перекопу. И нас мало было, полку было нашему быть побиту. Потому есмя не смели идти и воротилися».
Одним словом, гора родила мышь. Несмотря на все обещания, на все уступки и выполнение Иваном всех требований Исмаила, реального участия в наступлении на Крым ногаев русский царь так и не дождался. Что такое 2 тыс. всадников, отправленных на Крым? Что реально они могли сделать? Пограбить крымские улусы в отсутствие хана, как это сделали астраханцы в 1521 г., они, конечно, смогли бы, но справиться со всем крымским войском? Конечно, и Исмаил, и Урус клятвенно обещали, что вот как только их люди отдохнут, наберутся сил, как только Москва пришлет в Орду денег, «запасу» да подарков бию, мурзам да их людям, непременно быть новому походу. Одно только «но» мешало им сделать это – Гази-мурза, по словам Исмаила, «пристал» к Девлет-Гирею, и они «хотят зговоритись на устье Донца… И как похотим всеми людми ити на Крым войною, и он домы наши воюет. И похотим половиною людми ити и он на пути нашу рать воюет». Одним словом, всему помехой был зловредный Гази бей Урак, а потому Исмаил просил Ивана «ныне бы с тово места с промежка, как тово Казыя мирзу сослати которым обычаем и ты б то учинил»{188}.
